И дом исчез.
Он распался в воздухе темными хлопьями, словно кто-то поджег его, а затем многократно ускорил время, превращая камень в пепел. И когда тот опал на землю, ничего не осталось.
Окружающее пространство было окутано тьмой – или тьмой и являлось. Деми задохнулась паникой, замолотила руками перед собой. Чтобы обрести хоть какую-то опору, хоть какое-то понимание, где она и что с ней произошло.
– Не бойся. – Глухой голос Харона не вселил в нее ни толики уверенности. – Идем.
Он взял Деми за запястье. Первым порывом было отдернуть руку, но мысль остаться одной в темноте пугала еще сильней, чем прикосновение странного незнакомца. Окружившая ее черным саваном тьма была неправильной. Неестественной. Чужеродной. Отчасти оттого, как стремительно она пришла на смену дню. Казалось, тьма, подобно некоему хтоническому зверю, просто поглотила дом Деми. И, быть может, ее саму.
Харон повел ее куда-то вперед. Звук его шагов был неслышим. Может, и его поглотила тьма?
– Где мы? – Голос дрожал.
Раздался еле слышный шелест – в воображении Деми неразличимый сейчас Харон пожал плечами.
– У этого места нет названия. Его называют переходом, тоннелем или даже порталом.
– А на самом деле?
Ей нужно было говорить, нужно было занимать чем-то мысли, пока Харон вел ее по одному ему ведомому пути.
– Это часть прежнего, древнего пространства. Часть Хаоса, из которого всё и появилось. Длинный и узкий тоннель, соединяющий два мира…
– Как Стикс? – вдруг вырвалось у нее.
Деми сама не верила, что пытается найти в происходящем какие-то параллели. Какое-то рациональное зерно. Особенно забавно, если учесть, что их она искала в мифах.
Однако Харону сравнение пришлось по вкусу, судя по сорвавшемуся с его губ короткому смешку.
– Верно. Как Стикс. Я сам однажды проложил этот тоннель.
Голова раскалывалась все сильнее. Реальность пыталась убедить Деми в том, что она шла, ведомая самим Хароном… От жуткого осознания желудок скрутился в узел. Она примерзла к земле – или к тьме, что ее заменяла.
– Ты ведешь меня в Царство Мертвых? – вышло хрипло и сдавленно.
– Нет.
И все. Просто «нет». Харон не пытался ее успокоить, не пытался ничего объяснить.
– Идем. Задерживаться тут не стоит.
– Иначе что?
– Если какая-нибудь сила выдернет меня отсюда, как корень из земли, ты, потеряв проводника, навеки здесь останешься. Навеки застрянешь в темноте между мирами.
Деми, что еще мгновение назад отчаянно желала сбросить руку Харона с запястья, сама вцепилась в его плечо. Задавать вопросы перехотелось. Хотелось просто идти.
К этой темноте глаза не привыкали – и не привыкнут, наверное, и вечность спустя. Ей бы хоть искру света… Или зрение, как у кошки. Наконец незыблемость темноты чуть пошатнулась. Впереди чернота стала зыбкой, начала расползаться клочками, словно выеденная кислотой ткань, уступая дорогу краскам и приглушенному свету.
Мир, открывшийся ее глазам, без сомнения, был чужим. День в нем – кроваво-алым.
Потому что алым было небо над ее головой.
Глава третья. Алая Эллада
Деми осторожно приоткрыла крепко зажмуренные глаза, но видение не ушло. Но так ведь не может быть. Так не бывает. Она не могла просто взять и исчезнуть из родного мира, который подменил пугающий мир чужой…
Хрупкое подобие нормальной картины реальности, по кирпичику выстроенное ею за неполный день, грозило разлететься на осколки. Ведь небо так и осталось алым, словно плачущим не дождем, но кровью.
– Где мы? – хрипло спросила Деми.
Кажется, она повторяется.
– Афины.
В Афинах Деми была и поняла это, как только название города отыскало в ее памяти нужную тропу. Она помнила увитые зеленью улицы Плаки и беленые здания Анафиотики, помнила Акрополь и Панатинаикос[5] с его белоснежными трибунами, площадь Монастираки и храм Эрехтейон.
Но то, что она видела перед собой, никак не могло быть теми Афинами.
Деми стояла на скалистом холме, с высоты глядя на расстилающийся у ног нижний город. В тусклом свете пасмурно-алого дня она видела мощенные щебенкой и каменными плитами улицы, двускатные крыши домов, крытые глиняной черепицей. Простирающаяся на пологом склоне площадь, окруженная зданиями со всех четырех сторон, выделялась на фоне всего остального города, открытым пространством приковывала к себе взгляд. Агора[6].
Под портиками – крытыми галереями с колоннадой – прогуливались облаченные в хламиды и хитоны люди.
На вершину холма, где застыла Деми, вела выложенная по пологому склону мощеная дорога. Оборачиваясь, она уже знала, что увидит – застывший во времени, будто неподвластный силе самого Хроноса[7] древний Акрополь. Знала, но от увиденного все равно перехватило дух.
Облицованные мрамором стены храмов и святилищ, возвышающиеся над людьми статуи богов… Торжество симметрий и прямых, четких линий. Геометрически выверенные прямоугольники окруженных колоннадами зданий.
Прекрасный мир под алым небом. Древний, вероятно, мир.
– Невероятно, – прошептала Деми.
– Я скоро вернусь, – бросил Харон.
И исчез.
Деми пыталась убедить себя не бояться, в отчаянии вонзая ногти в ладони. Ее оставили одну в незнакомом мире – а сомнений в том, что мир был иным, у нее не осталось. Достаточно оглядеться по сторонам… Или поднять взгляд в небо. Обхватив руками свои плечи, она просила себя просто подождать. Рано или поздно наваждение схлынет или случится что-то еще. Рано или поздно все встанет на свои места. Рано или поздно…
Харон появился пару минут спустя в сопровождении Ариадны и Маски.
– Где мы? – тихим от надвигающейся истерики голосом спросила Деми.
Она не отступится, пока не услышит исчерпывающий ответ. Ответ, не оставляющий новых вопросов.
– Мир-тень, мир-война, – глухо обронил Харон. – Отраженная Древняя Греция.
– Умирающая Алая Эллада, – с мукой в голосе прошептала Ариадна.
Деми стояла, запрокинув голову, и неверяще смотрела в небо. Одно дело – узнать, что не помнишь половину собственной жизни. Ту ее часть, что связана с самой тобой. Другое – обнаружить, что мир совсем не такой, каким представлялся тебе семнадцать лет. Что у него, у привычного мира, есть оборотная сторона. Сторона иная. Однако Деми видела его собственными глазами – если они ее, конечно, не обманывали.
– Это небо… Почему оно… такое?
– Из-за войны, что не может оставить этот мир, – прошептала Ариадна.
– Из-за пролитой на облака крови, – с какой-то тихой яростью бросил Маска.
Голова Деми потяжелела от зарождающейся в висках свинцовой боли. Кровь в облаках… Нет, лучше об этом не думать, иначе недолго и сойти с ума. Не стоило задавать и следующий вопрос, но промолчать она не сумела.
– Но почему Алая Эллада зовется умирающей?
– Ее убивает война между Зевсом и Аресом. Медленно, по капле убивает.
– Зевс и Арес, – медленно повторила Деми. – Бог неба, грома и молний и бог войны. Боги Олимпа. Боги.
Ариадна улыбнулась.
– Разве в вашем мире нет богов?
Деми открыла было рот, но тут же с едва слышимым стуком его захлопнула. Объяснить всю глубину ее шока было непросто. Пожалуй, даже невозможно.
– Не понимаю… В каком же тогда мире живу я?
– В мире Изначальном, – сухо поведал Харон, – отделенном от Алой Эллады непроницаемой завесой. Той, которую обычным людям без помощи извне не преодолеть.
Деми стиснула руки, ощущая, как их охватывает дрожь. Такой долгий день, такой до безумия странный…
Если на мгновение забыть об амнезии (забавный выходил оксюморон), еще несколько часов назад она была обыкновенным подростком. Выбирала наряд в школу, ела тиганитес на завтрак, слушала музыку, изучала город… И готовилась повторять все это день за днем, снова и снова. А затем всю ее жизнь перевернули с ног на голову.
– Но я не понимаю…
– Хватит. Этих. Вопросов, – обрубил Маска. Только сейчас Деми заметила, что его правая рука затянута черной кожаной перчаткой. – Надо возвращаться, пока не наступила ночь. Мы потеряли слишком много времени, бегая за тобой по всему городу.
– Это ты-то бегал? – мрачно хмыкнул Харон. – Мы вызвали тебя в последнюю минуту.
– Зачем?
Не самый приоритетный вопрос из списка в голове Деми, он вырвался сам собой. В Алую Элладу перенес ее Харон, так зачем нужно было вызывать Маску? Чтобы без устали пронзал ее ненавидящим взглядом синих глаз?
– Мы думали, ты будешь сопротивляться, – смущенно ответила Ариадна. – Думали, у тебя есть сила. А Никиас… Скажем так, он сумел бы с ней совладать.
– Сила? – нахмурилась Деми.
– Дар богов.
– Ах, ну да. Боги. Как же я могла забыть.
Она помассировала пальцами виски. Чувство нереальности происходящего не отпускало. Вопросы множились и распирали голову изнутри.
– Хотите сказать, что все, абсолютно все древние мифы о богах и героях – правда?
Она бы не поверила в это ни на мгновение… Если бы незнакомец по имени Харон собственноручно не перенес ее из родного мира в мир чужой и, кажется, смертельно опасный.
– Просто убери слово «миф» и замени его словом «история», – бросил Маска… Никиас. – И все сразу встанет на свои места.
– Называть ее мифами придумали те, кто не видел, как они превращаются в правду, – проронила Ариадна, отрешенно глядя куда-то поверх ее плеча.
Деми на мгновение прикрыла глаза. Примириться с реальностью все еще не получалось.
– У меня нет никакой силы. И быть не может. Я вообще не понимаю, зачем я здесь. Где я, я не понимаю тоже, но…
– Покажи ей Эфир. – Глаза, видимые через прорези маски, сощурились.
– Никиас…
– Покажи.
Не просьба даже – почти приказ. Никиас подался вперед и произнес странно прозвучавшие слова, не вызвавшие в сознании Деми никаких ассоциаций. Шагнув к ней, Харон стиснул ее запястье. Она и запротестовать не успела, как мир переменился.
В очередной раз.
Вокруг нее разлился алый сумрак – густой, плотный, почти осязаемый. Небо заволокло пеленой… Впрочем, оно было всюду, это небо. Землю здесь заменяли облака… нет, грозовые тучи. Дымную серость вдалеке с грохотом разрезали пламенные вспышки – летящие откуда-то сверху огненные молнии. Сам воздух здесь полыхал, полыхало небо, словно молнии были способны зажечь облака. В ноздри бил запах гари, дыма и чего-то еще – незнакомого, но побуждающего прикрыть нос рукой.
– Мы сейчас между небом и землей. Не так романтично, как звучит, правда? – с мрачной усмешкой поинтересовался Харон.
Алый сумрак разрезали крики боли и ужаса, приглушенные, казалось, доносящиеся до Деми через плотный слой ваты. Прогремел раскат грома, содрогнулась земля – или то, что здесь ее заменяло. Она закрыла ладонями уши, беззвучно крича, сотрясаясь всем телом. Его, словно хрупкую статую, разбивал на части оглушительный рокот.
Деми пошатнулась, с трудом убеждая ослабевшие колени удержать ее на месте. Ботинок по самый каблук утонул в облаках. Хлыстом, хлесткой пощечиной ударил страх, что она провалится в эту неизмеримо странную алую трясину. Но под мягким дымчато-алым покровом чувствовалась твердь. Деми осторожно топнула, словно пробуя на прочность подтаявший по весне лед, и вопросительно взглянула на Харона.
Он дождался, когда утихнет шум.
– Это барьер, воздвигнутый Эфиром, чтобы защитить смертных от бессмертной войны.
Бессмертной? Харон говорил о богах или о том, что война нескончаема? Впрочем, ей не стало бы легче от любого из ответов.
Эфир… Не просто бог изначального света, но олицетворение неба и воздуха – верхнего слоя, что окутывал облака и горные вершины, высшая оболочка мира и колыбель богов. Эфир заполнял собой пространство от небесного купола до прозрачной кисеи земного воздуха, что предназначался смертным. У последнего имени не было, или же Деми его позабыла.
– Порой, когда Эфир слабеет, молнии прорывают барьер. Тогда на землю Эллады проливается алый дождь. Для чужачки, наверное, выглядит жутко. Но ты привыкнешь.
«Привыкну?» – отразилось в голове смятенным эхом.
Алый дождь? Но как он может быть алым, если… Не успев додумать, Деми наклонилась и зачерпнула ладонью низинный воздух. Кончики пальцев окрасились алым.
Пространство Эфира сочилось кровью, что лилась на облака.
Огненная стрела ударила совсем рядом с Деми, будто привлеченная словами Харона. Взвизгнув, она метнулась к нему. Не сказав ни слова, Харон одним движением задвинул ее себе за спину. Очень вовремя, потому что Деми тут же оцепенела. Разорвись сейчас бомба рядом с ней, вряд ли она смогла бы даже пошевелиться.
Вспышка молнии обнажила то, что было сокрыто прежде. Сумрак оказался искусственным: в царстве Эфира стоял такой же алый день, как и внизу. А тот самый полумрак создавали полчища монстров, заполонившие собой, казалось, все пространство и заслонившие свет.
Деми не могла поручиться, что никогда не чувствовала такого сильного, удушающего страха. Страха, что медными цепями сковывал тело, вонзался в конечности ледяными шипами, замораживая внутренности и делая гусиной кожу. И все же что бы ни прятала ее память за глухой стеной амнезии, вряд ли оно оказалось бы страшнее увиденного в мире греческих богов.
Черные как ночь твари. С крыльями и клыками, с копытами и рогами, с шипастыми и гладкими, словно хлысты, хвостами, с глазами цвета крови и шкурой цвета тьмы.
Градом стрел летели с высоты огненные молнии. Вот откуда этот запах, незнакомый Деми прежде, но очевидный теперь. Пропитавший воздух – сам Эфир – запах горелого мяса и дымящихся шкур.
Воины в доспехах из кованого металла. Мужчины и женщины, что сражались с немыслимыми тварями среди алых облаков. В руках мечи и что-то похожее на прирученный огонь – рассмотреть мешал кружащийся каруселью хаос. И она, Деми, стояла в его сердцевине. С ногами, приросшими к земле, которую здесь заменяли обагренные кровью облака, с одной лишь мыслью, бьющейся в голове, что смерть очень близко.
Десятки, сотни, а быть может, даже тысячи чужих смертей.
Деми взвизгнула, когда в шаге от нее в кровавое облако вонзилось что-то, отдаленно похожее на метательный нож. Вгляделась в «небо», которое здесь заменяло плотное сумрачное ничто, но во вспышке очередной молнии смогла разглядеть лишь птицу. Расправившая крылья над ее головой, птица оказалась небольшой и… железной?!
– Берегись их перьев! – крикнул Харон.
– Что?
Метательным ножом и впрямь оказалось железное перо. Его собрат едва не пригвоздил ногу Деми к облаку. Одним прыжком переместившись вправо, она воззрилась на Харона.
– Что за птицы способны метать свои перья? – вырвалось у нее истерическое.
– Стимфалийские птицы, натасканные самим Аресом, – мрачно отозвался Харон. – Медные перья – их оружие.
От раската грома задрожали облака. Молнии стали ударять все чаще.
Прямо на глазах Деми притворяющаяся человеком тварь с тонкой талией, длинными волосами и пеликаньим клювом вместо рта и носа проткнула насквозь грудь одного из воинов. Захрипев, он упал. Тварь, радостно взвыв, унеслась прочь в поисках новых жертв. Однако покой, предназначенный мертвым, воину не даровали. Вниз спикировала женщина в окровавленном одеянии, с крыльями, словно сотканными из самой ночи, и черными по самые плечи руками. Она подлетела к едва живому воину и припала алыми, как облака Эллады, губами к ране на его груди. Оторвавшись, жадно взглянула на Деми. Та обмерла, но крылатая лишь разочарованно отвернулась.
Острые когти длиной с целую ладонь, венчавшие черные руки, подхватили мертвого воина, зажали в тиски. На своих эфемерных крыльях создание поднялось ввысь, сжимая в руках добычу, и вскоре затерялось в сумраке среди сонма тварей. Улетело, унося с собой павшего воина.
В тут и там прорезавших пространство вспышках света Деми разглядела и других крылатых. Они бродили по полю боя, ликующе вскрикивая, когда смерть сражала кого-то. Налетали на павшего, словно стервятники, били друг друга когтями и крыльями, сражаясь за умирающих, чтобы жадно опустошить их и забрать куда-то обескровленные тела.
– Г-гарпии? – запинаясь, спросила Деми.
Этот образ – крылатый, жестокий и неистовый – подсказала ей своенравная память.
– Керы, – мрачно обронил Харон.
Теперь она вспомнила и их. Лучше бы, правда, не вспоминала.
По легендам, в кер перерождались души умерших насильственной смертью. Кто знает, отчего так происходило. Может, их кончина была слишком жестокой? Повисала на душе, обременяя ее тяжелым грузом, не позволяя воспарить ввысь и обрести покой? Возможно, поэтому, воплотившись в крылатых демонов, керы продолжали приносить людям страдания и сеять смерть. Столь же кровавую, как та, что когда-то настигла их самих. Вечный круговорот жестокости и боли…
Увидев кер однажды, Деми при всем желании не смогла бы их забыть. Они снились бы ей в кошмарах… Если бы только она могла помнить собственные сны.
– Куда они уносят тела? – сдавленно спросила она.
– Когда-то они относили их к вратам Царства Мертвых. Сейчас же души они отдают не Аиду, союзнику Зевса, а самому Аресу. А вот тела оставляют себе. Людская кровь – то, что питает их, то, что придает им сил.
– Чтобы снова пировать на поле битвы, – произнесла она с содроганием.
Они были всюду. Деми видела странные крылья, разрезающие воздух, мелькающие среди людей и еще более уродливых и жутких, чем сами керы, тварей. Видела, как керы взмывают ввысь с новыми жертвами в когтях.
Крики боли и ярости, мольбы и предсмертной агонии, треск молний и раскаты грома полнили окружающее пространство. Ненависть, жажда крови и страх… Легкие напитались запахом крови и пепла. Согнувшись пополам, Деми хватала ртом воздух.
– Забери меня отсюда, – крикнула, дрожа всем телом.
Она не видела Харона, но почувствовала его прикосновение. А после – короткий, мучительный полет в никуда. Оказавшись перед Никиасом и Ариадной, на настоящей, твердой земле, Деми неловко упала на колени. Ослабевшие ноги больше ее не держали.
– Зачем? – хрипло выдавила она.
Никиас знал, кому этот вопрос адресован. Наклонившись к ней, вкрадчиво произнес:
– Потому что все это – твоя вина.
Деми ничего уже не понимала. Даже если допустить существование Эллады, где все еще живы боги, которых люди всего мира – ее мира – воспринимали не более чем миф… Она – обычная девушка, разве только с исключительной болезнью.
Она не могла развязать между богами войну.
Ариадна подошла к Деми, протянула руку, чтобы помочь подняться. Оттеснив ее плечом, чтобы не позволить это сделать, Никиас наклонился еще ближе, к самому уху обомлевшей Деми. Из потока незнакомых слов она неведомым образом сумела понять только «смерть», «нет» и «прощение». Но и услышанного оказалось достаточно, чтобы похолодеть.
– Я не понимаю.
Никиас скривился.
– Ну конечно, ты не понимаешь.
В его голосе звучала неприкрытая ненависть, хотя он тщательно подбирал слова, чтобы Деми осознала их смысл.
– Это ты открыла сосуд, выпустив на Элладу все беды мира. Ты, испугавшись, захлопнула крышку, оставив надежду внутри. Ты подарила Аресу шанс на победу. Благодаря тебе он стал так силен. Благодаря тебе решил восстать против Зевса и отобрать у него трон Олимпа. Все, что ты видела в Эфире, вся эта война, что длится века и тысячелетия, – это твоих рук дело, Пандора.
Глава четвертая. Имя души
Долгое, долгое молчание. Разные оттенки глухого беззвучия, давящей на уши тишины.
После их с Хароном возвращения из Эфира, после резких слов Никиаса никто больше не говорил. Его голос, однако, до сих пор звучал в голове Деми, словно песня, которую повторяли снова и снова, исключительно для нее. Слова, пропитанные ненавистью и ядом, оставили следы в ее сознании. Нет, не следы – шрамы.
Харон перенес их в какую-то комнату. Никиас, велев ждать, почти сразу же исчез за дверью. Казалось, он просто не мог находиться в одной комнате с Деми, хотя истинные его чувства разгадать было невозможно – их надежно скрывала маска. Он будто намеренно поворачивался к ней именно этой, пугающе черной стороной.
Деми надоело молчать. Она пресытилась зреющим в ней ужасом, что с каждым мгновением становился лишь сильней. И до наступления вечера – если только время в обоих мирах двигалось с одинаковой скоростью – времени оставалось все меньше. Она должна была узнать все. Немедленно.
– Я – Пандора.
– Да, – после секундной паузы отозвалась Ариадна. – Очередное ее воплощение.
Но она никак не могла быть той самой Пандорой, по глупому любопытству открывшей ларец, что заключил в себе все беды мира и одинокую надежду.
– Это какая-то ошибка, – упрямо заявила Деми. – Я обычная…
Она стушевалась. Ариадна смотрела участливо, что придавало сил.
– Не знаю, за кого вы меня принимаете, но я – Деметрия Ламбракис…
– Неважно, какое имя тебе дали. Важно лишь имя твоей души.
– Имя души? – растерянно переспросила она.
– Как и я, как большинство смертных, живущих в Элладе, ты – инкарнат. В отличие от богов ты, конечно, смертна, но душа продолжает жить и после смерти тела. Разве Изначальному миру об этом неведомо?
– Подожди, – мученическим тоном выдавила Деми. – Мне нужно… Просто остановись.
Ариадна, глядя на нее своим ясным, понимающим взглядом, послушно сомкнула губы – чуть более нарочито, чем требовалось, чтобы просто замолчать.
– Почему тот парень в маске… Никиас… говорил про какой-то сосуд?
– Пифос, – уточнила Ариадна. – Тот, который ты открыла.
– А мы говорим «ящик Пандоры», – пробормотала Деми.
Мысленно обругала себя – разве это сейчас важно? Отчего ее внимание заострилось на таком пустяке? И вдруг поняла: рассудку, который грозил расколоться на части, нужны эти детали – малозначительные на масштабном полотне происходящего. Потому что если взглянуть всей сумасшедшей правде в глаза, легко и самой стать сумасшедшей.
– Вероятно, кому-то из ваших умельцев перевод с древнегреческого на современный оказался не под силу, – с усмешкой заметил Харон.
Снова повисла тишина. И если перевозчик душ в коконе молчания чувствовал себя комфортно, а Ариадна покусывала губы, из-под пушистых светлых ресниц поглядывая на Деми, то сама она места себе не находила. Тряхнув головой, через окно взглянула на небо. Молнии были заметны сквозь пелену туч, а вот монстры, которыми кишел Эфир, к счастью – нет.
– Гром и молнии… Это ведь оружие Зевса?
– Верно. То, что ты видела там, – его воплощение, – сказал Харон. – Так близко к богу, как тогда, ты никогда больше не будешь.
У Деми по спине пробежали мурашки. Она стояла на одном поле боя с Зевсом, пускай даже не видя его…
– Выходит, он сражается с собственным сыном, – медленно произнесла она. – И по совместительству с богом войны… А вы…
– Мы, разумеется, на стороне Зевса, – обронила Ариадна, опережая ее вопрос. – Мы бы сражались, но у нас своя цель. Своя… миссия.
– Какая? – устало выдохнула Деми.
– Найти Пандору.
– Это я уже поняла, но… зачем?
Харон и Ариадна обменялись недоуменными взглядами. Может, ответ был очевиден для них, но только не для Деми. Слишком много чуждости, странностей… И алого безумия за неполный день.
– Найти пифос. Открыть его. Выпустить то, что осталось на дне. Что спустя века ожиданий люди называют просто надеждой.
– И что же это?
– То, что переломит ход истории, ход войны. Элпис – дух, само воплощение надежды. Свет, несущий в себе невиданную доселе, сильнейшую в мире магию. Способный разогнать любую тьму, уничтожить вырвавшиеся из пифоса болезни, несчастья и беды, изгнать в Тартар созданных Аресом химер и установить на Алой Элладе долгожданный, выстраданный мир.
– Откуда вы знаете о том, что внутри осталась надежда?
– От Кассандры, – с благоговением выдохнула Ариадна. – Это она велела нам отыскать тебя.
– Пророчицы из Трои? – изумилась Деми. – Но разве она не известна тем, что ее предсказаниям никто не верит?
– Не верили, – с явным неодобрением поправил Харон, прохаживаясь мимо открытых окон. – Поверили, когда сбылись ее слова о нападении Ареса и о надвигающейся на Элладу беде.
– Кассандра будет рада узнать, что мы тебя нашли. Так же, как и я, она проживала десятки своих жизней с одной-единственной целью – найти Пандору.
Деми изумленно воззрилась на Ариадну.
– Десятки жизней? – эхом отозвалась она.
– Тебе известно, что такое метемпсихоз[8]? – спросил Харон таким тоном, будто Деми была обязана утвердительно закивать.
Она покачала головой, вызвав хмурую (еще более хмурую, чем прежде) гримасу на лице перевозчика душ и его неодобрительно поджатые губы.
– Брось, – мягко рассмеялась Ариадна, – это древнегреческий термин. Не все обязаны его знать. Деметрия, тебе…
– Деми, просто Деми, – вырвалось у нее.
Так называли бы ее друзья, если амнезия позволила бы их иметь. Ариадна была для нее незнакомкой, но располагала к себе с первых мгновений.
– Деми, – улыбнулась та. – Тебе наверняка известно иное понятие – реинкарнация. Перевоплощение душ.
Она с облегчением кивнула.
– Так вот инкарнаты – это обитающие в царстве Аида души, что получили воплощение. Одним досталась лишь новая жизнь, другим же боги подарили память об их прошлых инкарнациях или дар, что принадлежал им при жизни.
– И ты, Деме… Деми. Ты – инкарнат. Твое тело, быть может, и принадлежит обычной греческой девушке Изначального мира, но твоя душа – это душа Пандоры. Ты – ее инкарнация. Знаю, это непросто принять, но…
Деми долго молчала. Закрыла глаза, чтобы хоть на мгновение отрешиться от мира. Чужого мира, что был для нее ожившей Древней Грецией, а назывался Алой Элладой. Но беги не беги, а некоторые воспоминания способны настигнуть тебя где угодно… Даже если ты страдаешь амнезией.
Химеры – так, кажется, орды монстров назвали Харон и Ариадна.
Керы, что уносили в когтях мертвых.
И, конечно, небо, алое, словно кровь. Небо, что полнилось кровью.
Мысль обожгла кислотой: во всем этом ее вина. Ее, той самой легкомысленной Пандоры. Паника подступила к горлу, да так стремительно, что перекрыла воздух. Подавшись вперед, Деми пила его маленькими глотками. Не помогало – в грудь словно вдавили бетонную плиту.
– Харон, – донеслось до нее обеспокоенное.
Ариадна, конечно.
Пока Деми пыталась выиграть борьбу за кислород у собственных легких, панической атакой сжатых в тиски, Ариадна успокаивающе гладила ее по волосам. Спустя всего минуту короткого, прерывистого дыхания в руки Деми ткнули стакан, полный холодной воды. Мелкими глотками она осушила его до дна. Резко вскинула голову, возвращая стакан Харону.
– Вы хотите сказать, что из-за меня гибнут люди, которые сейчас сражаются там, наверху? На войне между Аресом и Зевсом?
– Именно об этом я и говорил, – проронил перевозчик душ, глядя на нее из-под насупленных бровей.
– Харон… – устало попросила Ариадна. – Ей и без того сейчас тяжело.
– Предпочитаешь замалчивать правду?
Медленно выдохнув, Деми обхватила голову ладонями, чувствуя, как кто-то отчаянно бьет невидимыми молоточками по ее виску. Выходит, это правда… Ее инкарнация, ее душа, заключенная в сосуд другого тела, века назад открыла злосчастный пифос и выпустила в мир несчастья и беды.
Мысли рассыпались. Все произошедшее и происходящее слишком странно, слишком жутко, слишком противоестественно.
Просто слишком.
«Я – Пандора». Нужно было время, чтобы принять эту мысль. Нет, не так.
Чтобы смириться.
– И ты каждую свою жизнь, раз за разом, тратила на то, чтобы найти Пандору?
«Чтобы найти… меня?»
Вина подступила к горлу волной горечи. Ариадна, с легкостью распознав чувства Деми, осторожно тронула ее рукой.
– Но это честь для меня – искать ту, что способна остановить нескончаемую войну.
– Честь? Как насчет того, что Пандора в лучшем случае лишь исправит то, что сама же и натворила? – раздался ледяной голос. Резкий, словно щелканье плети.
Она вздрогнула – Никиас возник словно из ниоткуда. Из притаившейся по углам темноты.
– Не называй меня Пандорой. Я – Деми.
– Да мне плевать, – отчеканил Никиас. – Никого во всей Элладе не интересует девушка по имени Деми.
– Его слова резки, но в чем-то он прав, – нараспев произнесла незнакомка, что вошла в комнату вслед за ним.
Высокая, уступающая Ариадне в красоте, но вместе с тем обладающая каким-то особым шармом, что прятался в мягких линиях лица и густой копне каштановых волос, она была облачена в простой песочного цвета хитон.
– Кассандра? – догадалась Деми.
– Именно она, – отозвалась та без улыбки. – Я рада видеть тебя. Это были долгие поиски.
Одна часть лица Никиаса, закрытая маской, осталась жуткой, даже уродливой, но безучастной к словам Кассандры. Другую, что отличалась надменной красотой, исказила презрительная гримаса. От этой двойственности Деми было не по себе. Ровно как и от чувств Никиаса, скрыть которые он даже не пытался.
– Пойми, Пандора, – остановившись у окна, сказала Кассандра, – ты нужна нам, чтобы покончить с войной, которая идет целые века. Нам нужны союзники. Люди и боги, воины и Искры разрываются между светом и тьмой. Многие в силу своей натуры делают ставку на победителя. А победитель не ясен: в одних битвах вверх одерживает Зевс, в других – Арес. И оба они бессмертны, как и те боги, что за них сражаются.
Она говорила хорошо поставленным, словно бы выверенным голосом, но говорила… странно. Многие слова упорно ускользали от понимания, так что приходилось додумывать их смысл. Это точно не димотика – разговорная, упрощенная форма греческого языка. Консервативная кафаревуса[9], что изобиловала устаревшими словами?
«Нет, – мысленно ахнула Деми. – Самый что ни на есть древнегреческий».
– На заре времен едва ли не все боги были на стороне Зевса. Они понимали, насколько разрушительна сила Ареса, насколько чудовищен он сам, – продолжала Кассандра. – Теперь все, к сожалению, не так однозначно. Чаши весов постоянно склоняются то в одну, то в иную сторону. Боги заключают и разрывают союзы, начинают вражду и плетут интриги. Цель, разумеется, одна – Олимп. Тот из двух богов, что одержит победу, одарит своих сторонников всеми благами. Проигравшая сторона на веки вечные окажется заключенной в Тартар. Никто из богов не хочет ошибиться. Поэтому так шатки союзы и столь нередки предательства. Боги делают свои ставки – так же, кажется, говорят в вашем мире? – и ведут войну. Наша же доля – выживать в мире, который после нее остается.
Деми замотала головой.
– Но это безумие… Я ничем не могу вам помочь!
Почти обыкновенная девушка в мире оживших преданий. Крохотная шестеренка в монструозном механизме древних богов.
– На стороне Ареса тьма, которая лишь множится с каждым годом. – Кассандра будто не услышала ее, не почувствовала звенящего отчаяния в ее голосе. – У сторонников Зевса, что избрали путь света, есть только одна надежда – та, что заключена в твоем пифосе. Я безуспешно пыталась найти его все эти долгие годы. Если кто и сможет помочь мне в этом, так это ты. А пока пифос не найден… Одно твое присутствие склонит чашу весов на нашу сторону. Теперь, когда ты вернулась в Алую Элладу, мы можем привлечь выбирающих сторону богов в воинство Зевса. Нам нужно имя твоей души. Нам нужна Пандора.