Заблуждения толпы

Несмотря на этот компромисс, срок католицизма и лютеранства в Мюнстере стремительно истекал. Памфлеты Ротманна при поддержке богача Книппердоллинга широко распространились по Нижним землям. В этих листках частная собственность обозначалась как источник великого зла: «Господь сотворил все для общего блага, и ныне мы по-прежнему наслаждаемся вместе воздухом, огнем, дождем и солнцем, а также всем остальным, чего не смогли отнять у нас всякие вороватые личности». Ротманн рисовал Мюнстер городом изобилия, который примет праведных с распростертыми объятиями, и сотни несчастных беглецов из Нижних земель устремились в паломничество на юг, к новому анабаптистскому Иерусалиму.

В начале 1533 года в городе едва уживались друг с другом католики, лютеране классического толка и анабаптисты, причем последние совершенно не собирались признавать соглашение с князем-епископом. А из Нижних земель в Мюнстер между тем прибыло достаточно анабаптистов, чтобы в марте состоялись внеочередные выборы в городской совет, результатом которых стало радикальное лютеранское большинство, значительное анабаптистское меньшинство – и полное отсутствие католиков¹⁰². Городской совет начал свой новый срок со штрафов семьям, крестившим младенцев в соборе.

Тем временем в Нижних землях Ян Маттис провел свое первое повторное крещение, которому подвергся житель Лейдена по имени Ян Бокельсон. Маттис подобно Хоффману был импульсивным и пылким проповедником, а вот Бокельсон превратил свои актерские способности и расчетливую натуру в грозную политическую силу. Сызмальства привычный к горечи и разочарованиям (как внебрачный сын бургомистра и крестьянки), он получил благодаря родителям начальное образование, потом обучался портновскому мастерству – и не преуспел в этом ремесле. Тем не менее природа наделила его иными дарами, которые он вскоре применил в Мюнстере: белокурый, привлекательный, он выделялся манерами, хитростью, красноречием и актерским талантом. По словам ученого-миллениалиста Нормана Кона, Бокельсон использовал эти дары для того, «чтобы превратить реальную жизнь в пьесу, где он станет героем, а вся Европа – зрителем»¹⁰³.

В конце 1533 года Маттис отправил в Мюнстер нескольких посланников, прибывших в город в январе следующего года. Среди них был и Бокельсон, который уже побывал в Мюнстере прошлым летом. На месте они выяснили, что Ротманн со своими последователями успел заново окрестить примерно пятую часть взрослого населения города и что около одной трети горожан верят в неизбежность апокалипсиса. Сам Маттис прибыл в Мюнстер 9 февраля 1534 года¹⁰⁴. Прибытие Маттиса и Бокельсона ознаменовало собой слияние двух анабаптистских пожаров – то есть убедительного доморощенного мюнстерского анабаптизма Ротманна и завораживающих видений конца света от Мельхиора Хоффмана, томившихся в страсбургской тюремной камере. Для обеих сторон смысл прибытия этих проповедников в Мюнстер был кристально ясен. По словам ученого Ральфа Клетцера, «тот факт, что пророк направил своих посланников крестить город, было истолковано как знак того, что Бог готовит конец света. В этом контексте войны чума и инфляция, заодно с Реформацией в империи, внезапно сделались предвестниками последних дней»¹⁰⁵.

Далее все развивалось очень быстро. Анабаптисты рассылали вестников по соседним городам, сообщая, что к Пасхе 1534 года Господь возвратится к людям, дабы покарать нечестивых; выживут немногие, но безопасность и спасение можно обрести только в Мюнстере – в Новом Иерусалиме. Конец света неминуем.

Шестого февраля 1534 года Ротманн исполнил оперу-буфф для монахинь монастыря за рекой:

«Он произнес проповедь во славу брака и чудесными таранами своих затейливых слов проломил крепостные стены девственности и непорочности монахинь. Он словом побуждал их к размножению человеческого рода, а они как будто не слишком этому сопротивлялись. Затем, чтобы окончательно свести их с ума, не довольствуясь глупостью монахинь, он убедил всех, что башня монастыря вместе со всеми строениями и насельницами рухнет в полночь на следующие сутки… Оракул не столько напугал монахинь, сколько ободрил и обрадовал. Ибо их дух, воспылавший похотью, готов был возненавидеть монашескую жизнь»¹⁰⁶.

Молодые дамы, которым некуда было идти и которые воспринимали Ротманна как человека Божьего, перебрались со своим имуществом в его дом. По всему городу горожане не ложились спать, ожидая конца света.

Когда ничего не произошло, проповедник, желая сохранить лицо, не преминул сорвать спелый библейский каштан – принялся вспоминать историю Ионы, который ошибочно предсказал падение Ниневии, столицы Ассирии, каковую Всевышний пощадил из милосердия. Двумя днями позже соратники Ротманна, опасаясь, что его провал в прогнозировании обесценит их усилия, предприняли комичную попытку восстановить репутацию секты: они бегали по улицам и громко взывали к небесам «с ужасающими воплями и безумным ревом», требуя от паствы покаяния. В тот же день к представлению присоединились Бокельсон и Книппердоллинг, снова и снова кричавшие: «Покаяние! Покаяние! Покаяние! Покаяние!» Эти крики приводили в исступление прочих: кто-то прыгал на месте, кто-то мотал головой, кто-то простирался в грязи. Один анабаптист проскакал по улицам верхом, громогласно объявляя конец света, и поведал всем, кто захотел слушать, о десятках тысяч ангелов, ему представших¹⁰⁷.

Безумие оказалось настолько заразительным, что позже в тот же день пятьсот анабаптистов захватили городской рынок и долго сопротивлялись натиску лютеран. Впрочем, победа лютеран была временной, поскольку на выборах 23 февраля анабаптисты наконец полностью завладели городским советом. В конце месяца вооружившиеся анабаптисты выдвинули ультиматум: либо человек крестится заново, либо он покидает город. «Убирайтесь отсюда, безбожники! Бог вас накажет!»¹⁰⁸

Анабаптисты разрушали церковные алтари, дни напролет выносили золото и серебро из сокровищницы собора и сжигали статуи. Всем выдали медные жетоны с буквами DWWF (das wort wird fleisch – «слово становится плотью»); только с этими жетонами пропускали через хорошо укрепленные городские ворота. К концу месяца войска князя-епископа приступили к осаде, и Бокельсон сообщил верующим, что Священное Писание требует от христиан в конце времен не подставлять другую щеку – нет, Господь зовет к оружию и к обороне.

Первым уехавшим католикам разрешили забрать все имущество, кроме еды, которой уже начинало не хватать; зато последние уходили только в одежде, что была на них, как правило, без пуговиц и золотых крючков, которые заблаговременно конфисковывались¹⁰⁹. Анабаптисты, памятуя о контрнаступлении лютеран, вымещали ярость на мужчинах иного вероисповедания. Со своей стороны лютеране и католики не сомневались в том, что князь-епископ вернет себе город, а потому оставляли женщин стеречь дома и имущество. В результате внутри городских стен образовался избыток женщин, что вскоре привело к печальным последствиям¹¹⁰.

В январе анабаптисты всего-навсего добровольно жертвовали своим имуществом, ибо конец света должен наступить на Пасху, а вот в марте городской совет запретил частную собственность в городе, а Ротманн и Бокельсон потребовали, чтобы все серебро, золото и деньги были переданы в магистрат. Чтобы воодушевить горожан, Бокельсон с кафедры вещал о трех категориях верующих – хорошие христиане, которые полностью избавились от имущества; те, кто сохранил часть имущества и нуждается в дополнительных мольбах к мстительному Божеству; и те, кто крестился только ради удобства и кого в итоге ждет адское пламя.

Далее Маттис и Бокельсон собрали всех горожан на соборной площади и сообщили им, что пощады не будет и что Господь гневается. Крещеных отвели в сторону, а остальных, всего около трехсот человек, разоружили и заставили целый час простираться ниц и молить о милосердии под угрозой немедленной смерти. Затем их привели в собор и вынудили молиться на четвереньках еще три часа подряд, после чего Бокельсон, который оставался снаружи, театрально распахнул двери и объявил: «Дражайшие братья, принес я вам благую весть – вы прощены, Господь позволил вам остаться с нами и стать избранными». На следующий день все повторилось для двух тысяч некрещеных горожанок¹¹¹.

В конце марта в городе прошла религиозная чистка; приблизительно две тысячи католиков и некрещеных лютеран изгнали, примерно такое же количество иммигрантов-анабаптистов прибыло в Мюнстер из Нижних земель и Восточной Фризии, в результате чего численность населения по-прежнему составляла около девяти тысяч человек. Зато изменился не только религиозный, но и психологический облик города. Неподдающихся католиков сменили гораздо более податливые анабаптисты, усугубив и без того очевидную подверженность массовому бреду. Вдобавок изгнание безбожников и переселение верующих укрепило апокалиптическую уверенность новых пророков – Ротманна, Маттиса и Бокельсона – в близости конца света.

Анабаптисты не просто предвкушали будущее, но также искореняли прошлое, а потому приказали уничтожить все муниципальные записи, в первую очередь долговые книги. Фанатики жгли сочинения Лютера вместе с трактатами Фомы Аквинского. В некоторых домах и церквях уцелели только Библии. В довершение всего Бокельсон распорядился переименовать городские ворота и улицы (например, ворота Святого Людгера стали Южными воротами) и стал присваивать имена новорожденным в алфавитном порядке¹¹².

Новые пророки жестоко карали инакомыслие; кузнеца по имени Хуберт Рюсхер, лишившегося места в совете на февральских выборах и недовольного среди прочего уничтожением архивов, привели к Бокельсону, нарочито помиловали, а затем столь же нарочито заставили просить пощады, после чего ударили алебардой в спину. Крепкий и мускулистый кузнец не умер сразу, и потому Бокельсон выстрелил ему в спину из пистолета; Рюсхер в итоге умер – через восемь дней¹¹³.

Незадолго до Пасхи Маттис побывал на свадьбе друзей; Гресбек рассказывает, что он пророчествовал о собственной смерти:

«Он просидел около часа, хлопая в ладоши, кивая головой вверх и вниз и тяжело вздыхая, как будто собирался умереть… Потом он снова как бы очнулся и со вздохом произнес: “О, дорогой отец, не по моей воле, а по Твоей будет”. Он встал, протянул каждому руку и расцеловал в губы. Он сказал: “Да пребудет со вами милость Господня” и удалился с женой. (А в то время у заново крещенных не было еще многих жен¹¹⁴)».

В 1534 году Пасха выпала на 5 апреля, Иисус не пришел, конец света не состоялся. В тот день Маттис с дюжиной, быть может, последователей вышел из городских ворот и направился к ландскнехтам князя-епископа; те зарубили новоявленного пророка и его спутников. Гресбек пишет, что солдаты расчленили тело Маттиса на сотню кусков и весело стали перебрасываться друг с другом окровавленными фрагментами, а его голову насадили на пику и позвали горожан вернуть себе проповедника¹¹⁵. Возможно, Маттис пытался своим поступком уговорить Иисуса все-таки прийти – или же, во исполнение стиха из 11-й главы книги Откровение, так воплощал смерть Еноха (свою) и Илии (Хоффмана, все еще пребывавшего в страсбургской тюрьме), подавая Христу сигнал к возвращению.

Годы проповедования в сельской местности, включая посещение Мюнстера прошлым летом, изрядно отточили актерское мастерство Бокельсона. В соседнем Шеппингене он якобы исцелил больную девушку, крестив ее, а к возвращению в Мюнстер в начале 1534 года за его голову уже назначили немалую цену. Вероятно, он готовился именно к этому моменту. До того он вел себя в Мюнстере сравнительно скромно, но после гибели Маттиса явился народу из окна на колокольне храма, облаченный в белое и окруженный горящими свечами. Книппердоллинг стоял справа от него, а слева была Дивер, красивая и загадочная жена Маттиса, которую история запомнила только по первому имени.

Бокельсон шокировал толпу, заявив, что Маттис заслуживал смерти за свое тщеславие и за то, что увел за собой столько горожан. Он указал на Книппердоллинга и поведал людям внизу, что, живя под крышей богача, он видел во сне кровавую гибель Маттиса, а ландскнехт, совершивший сей поступок, сказал Бокельсону, что ему-то бояться нечего: мол, Маттиса будет судить Господь, а он, Бокельсон, должен жениться на овдовевшей Дивер. За доказательством Бокельсон снова обратился к Книппердоллингу, и тот выкрикнул, что ему тоже было видение и что история с ландскнехтом правдива до последнего слова. Толпа воодушевилась при этом известии, многие принялись срывать с себя одежду и пустились в пляс. Вряд ли стоит уточнять, что Бокельсон забрал себе мантию городского главы, ранее принадлежавшую Маттису¹¹⁶.

Еще ему в наследство от Маттиса досталась проблема по имени Ротманн, ибо пришлось объяснять верующим, почему Иисус не пришел снова. Бокельсон предрек, что Христос не вернется до тех пор, пока Новый Иерусалим не будет очищен от всех духовных нечистот.

Он проявил себя не только блестящим демагогом, но и грамотным военачальником. Он укрепил и без того надежную защиту города из двух стен, рвов и ворот с каменными надвратными башнями. Девяти тысячам горожан противостояло приблизительно столько же наемников-ландскнехтов, так что дело нашлось всем: женщины помогали мужчинам на пороховой мельнице, но и плели льняные венки, которые смачивали затем смолой и негашеной известью, готовясь сбрасывать со стен на врага. Ночью люди Бокельсона пробирались во вражеский лагерь, резали глотки спящим и оставляли записки, призывая наемников одуматься и присоединиться к анабаптистам.

Двадцать пятого мая силы Бокельсона легко отбили атаку ландскнехтов князя-епископа, причем многие наемники перешли на сторону горожан (правда, шестерых вскоре пришлось казнить за пьяные бесчинства)¹¹⁷. Победа сильно воодушевила анабаптистов; они решили, что Господь заведомо им помогает, а поражение войск князя-епископа – лишнее тому подтверждение.

В июле Бокельсон объявил все ранее заключенные браки недействительными и велел всем взрослым вступить в повторный брак. К тому времени женщин в городе насчитывалось почти втрое больше, чем мужчин, ситуацию усугубляли оставшиеся в Мюнстере стеречь добро лютеранки и католички, поэтому анабаптисты гласно одобрили многоженство. Сначала более агрессивные мужчины-анабаптисты затеяли свирепую гонку по городу в поисках молодых женщин и девственниц, исходя из того, что, по словам Гресбека, «чем больше у них жен, тем лучше они как христиане». Но вскоре руководство осознало, что избыток тестостерона дестабилизирует город, и наложило ряд ограничений, постановив необходимость добиваться согласия главных жен на пополнение «гаремов», а также разрешив свободный развод с любой стороны. Даже при таких условиях главные жены, по понятным причинам недовольные свежеразросшимся количеством домочадцев, зачастую дурно обращались с новенькими. Ради наведения порядка городское руководство заключило в тюрьму самых непокорных главных жен, а кое-кого и вовсе обезглавили¹¹⁸.

Этот закон о браке вызвал восстание. Более ста двадцати человек захватили в плен Бокельсона и Книппердоллинга (последний исполнял обязанности палача и с удовольствием брался за работу), но вожаков города быстро освободили. Большинство бунтовщиков вымолило себе пощаду, но сорок семь человек Бокельсон приказал расстрелять или обезглавить, а нескольких попросту зарубили. Кроме того, он казнил немало женщин, сопротивлявшихся принудительному браку.

В августе очередное нападение князя-епископа почти завершилось успехом, неприятель дошел до внутренней стены, но в конечном счете штурм удалось отразить. Нападавшие понесли ужасные потери, сверху на них лилось содержимое кипящих котлов, а деревянные столбы и опоры при падении сбивали с лестниц сразу по несколько человек. Смертельные засады встречали тех, кому посчастливилось спастись и кто пытался вернуться в лагерь через пролом во внешней стене. В итоге войско князя-епископа фактически перестало существовать¹¹⁹.

Победа изрядно воодушевила Бокельсона, он вообразил себя новым воплощением царя Давида, то есть единственным на планете законным правителем. Еще он мудро рассудил, что подобное поразительное заявление лучше бы озвучить кому-то другому. Ранее тем летом в Мюнстер пришел из соседнего городка хромой ювелир по имени Ян Дусентшуэр. Этот человек хвастался пророческим даром, поэтому именно ему после провала второго штурма доверили объявить, что Господь лично помазал Бокельсона на королевский трон¹²⁰.

Став монархом, Бокельсон объявил старую конституцию Мюнстера недостойной нового божественного порядка, упразднил городской совет и две должности бургомистра и ввел «королевские обычаи» с придворными. Новый Иерусалим переименовали в «Народ Божий».

После отражения летнего штурма соседние князья усилили блокаду Мюнстера и назначили нового полководца. Как следствие, стало почти невозможно доставлять в город еду и припасы; подданные нового короля рядились в лохмотья и медленно умирали от голода. Это мало беспокоило Бокельсона. Совсем наоборот – происходящее словно взывало к его актерскому мастерству. По словам Гресбека, Бокельсон «пошил себе бархатный камзол, великолепные чулки и дублет из отменного шелка, а также замечательную золотую шапку и бархатную шляпу с короной; носил он меч в золотых ножнах и кинжал в таких же ножнах, а множество золотых цепей украшало его шею и грудь… На одной цепи висел весь мир как его герб, круглый золотой шар в синюю крапинку, точно на гербе»¹²¹.

Стремление к пышности заставило Бокельсона принарядить конников в яркие шелка, «прикрывавшие половину тела, так что одна рука оставалась без рукава, а грудь и подавно была открыта, и, когда они ехали верхом, зрелище представало поразительное; своих домашних слуг он облачил в красные куртки, отделанные серыми и золотыми кольцами, размер которых соответствовал рангу»¹²².

В октябре Дусентшуэр в очередном пророчестве признал власть Бокельсона над всей Землей и объявил, что Господь велит трижды вострубить в небесные трубы, когда начнется путешествие жителей Мюнстера в Землю Обетованную. Прямо перед восходом солнца 31 октября 1534 года хромой ювелир поднялся на колокольню церкви Святого Ламберта и протрубил в пастуший рог. Затем спустился и поковылял по городским улицам, продолжая трубить, а прочие горожане старательно дудели в другие духовые инструменты. Тысячи жителей Мюнстера устремились к соборной площади, мужчины с оружием, женщины с маленькими детьми и самым ценным имуществом. Еще раз пропел рог, и Бокельсон выехал к людям в парадном облачении, верхом на белом жеребце и в окружении двадцати телохранителей, за ним появилась королева Дивер в карете, ее фрейлины и пятнадцать младших жен пророка.

Бокельсон настолько поднаторел в умении оправдываться за несостоявшийся апокалипсис, что теперь все разыгрывалось, как в настоящем спектакле. Он велел уважаемому дворянину Герлаху фон Вуллену предпринять самоубийственную атаку на осаждавшие город силы. Затем по приказу короля фон Вуллен сообщил, что это всего лишь тренировка, предназначенная для проверки готовности, и что его величество доволен своими подданными. Далее Бокельсон снял алую мантию и корону и отложил скипетр, после чего он и его «старейшины» даровали пир голодным массам. Помимо еды сыпалось немало беззаботных шуток о количестве жен. Гресбек пишет:

«Брат ^[54], у которого была всего одна жена, сидел пристыженно. Такой человек считался неверующим, в нем не видели истинного христианина… Горожане ели, пили и веселились. На соборной площади не было похоже, что кто-либо собирается умереть. Каждый мужчина восседал со своими женами, а вечером мог возлечь с той, которой более других жаждал»¹²³.

Удовлетворив желания горожан, Бокельсон встал и хрипло, со слезами на глазах, объявил, что подвел свой народ и намерен отречься от престола. Не успел он закончить, как Дусентшуэр изрек перед толпой очередное повеление Всевышнего: Господь, мол, велит отправить его самого и еще двадцать шесть человек, перечисленных поименно (бумажку он держал в руке), в четыре близлежащих города для распространения Слова, то есть для скорейшего наступления апокалипсиса.

Вдобавок Дусентшуэр передал, что Бокельсону надлежит и впредь исполнять королевские обязанности, главной из которых являлось искоренение нечестивых в Мюнстере. После чего возложил корону на голову Бокельсона и вернул ему алую мантию и скипетр.

Этот драматический спектакль был, пожалуй, величайшим достижением Бокельсона; он разом повысил собственный авторитет и избавился от потенциальных соперников среди двадцати семи посланников с их 134 женами. Затем король с женами и придворными засел за роскошную трапезу; перед каждой переменой блюд слуги брались за фанфары. По окончании ужина Бокельсон некоторое время сидел молча, затем сообщил присутствующим, что ему было послание от Всевышнего, потом приказал принести меч и привести одного из захваченных ландскнехтов. Он потребовал от пленника сесть, а когда тот отказался, пригрозил разрубить его пополам, а не просто обезглавить, и пленник подчинился. Исполнив волю Господа, Бокельсон завершил трапезу¹²⁴.

Посланники отправились за стены; все двадцать семь человек были схвачены и казнены ландскнехтами, кроме некоего Генриха Гресса, которого спасло знание латыни: этим он привлек внимание князя-епископа и получил возможность сменить сторону¹²⁵.

Гресс вернулся в Мюнстер с душещипательной историей побега из лап нечестивцев, а затем снова покинул город с бесценными сведениями для князя-епископа: еда и оружие на исходе, былого единства не сыскать, налицо нарастающее противостояние между ранее верным, но обозленным голодом и деморализованным населением и анабаптистской элитой, чье привилегированное положение позволяет до сих пор пребывать в заблуждениях.

Покидая город, Гресс оставил бывшим соратникам письмо-проклятие: «Все дела, что вершатся ныне в Мюнстере, суть мошенничество, и потому я смиренно молюсь, чтобы вы наконец раскрыли глаза – давно пора! – и узрели, что ваши деяния творятся вопреки Господу и Его Святому Слову»¹²⁶. Несмотря на гибель посланцев, Бокельсон уверил горожан, что их смерть случилась по воле Божьей и что нужно направить новых гонцов – на сей раз в Нижние земли, за верующими-анабаптистами для продолжения борьбы. Чтобы подготовиться к прибытию подкрепления, он велел делать бронированные фургоны, которые прорвут ряды осаждающих.

Вторая группа посланников тоже исчезла бесследно, а подкрепления так и не прибыли. Эти неудачи, наряду с пополнением ландскнехтов, присланных князю-епископу соседними князьями, сводили на нет все шансы на военную победу. Ротманн сообщил гражданам, что нельзя более полагаться на внешние силы для спасения, однако Господь не подведет праведных. Поскольку еды и ресурсов становилось все меньше, Бокельсон сократил свои вооруженные силы и вместо войны сосредоточился на богословских усилиях.

В первый день 1535 года Бокельсон издал манифест, где говорилось среди прочего, что «уцелеют лишь те правительства, которые руководствуются в своих делах словом Божьим», и что «судебные решения надлежит принимать королю, его регентам и судьям». Кроме того, «нельзя сотрудничать с правительством, которое не воздерживается от нехристианского принуждения, пусть даже оно еще не приняло истинного крещения»¹²⁷.

Детей в возрасте десяти лет казнили за кражу еды или по подозрению в измене. Когда стало известно, что недавно скончавшийся датский дворянин по имени Тюрбан Билл был вражеским лазутчиком, трех женщин, которые знали о его деятельности, обезглавили на соборной площади. Одна из них была любовницей Книппердоллинга, он не стал брать ее в жены из-за занятий проституцией. Когда ее подвели к плахе, она громко высказала Книппердоллингу все, что о нем думает, и тот в ярости схватил меч и отрубил ей голову¹²⁸.

К Пасхе помощь из Нижних земель не подоспела, и Бокельсон заявил, что все это время он говорил о «победе» в духовном, а не военном смысле. Съели даже бездомных кошек и собак, а голодающим горожанам разрешили покинуть Мюнстер.

На сборы давалось три или четыре дня. Уходящих заставляли одеваться в лохмотья; тех, кого ловили на нарушении срока отбытия, немедленно вешали. Немногочисленные бедолаги, принявшие такое решение, были убиты ландскнехтами, которые насадили их головы на колья. Гресбек так объясняет этот выбор Хобсона ^[55]: «Тем не менее они бежали из города, ибо там царил жесточайший голод. Они предпочитали скорую гибель страданиям от нестерпимого голода»¹²⁹.

Несколько недель спустя Бокельсон, желая сократить число едоков, разрешил мужчинам избавляться от младших жен и детей, которым позволялось уйти из города. Сам он тоже развелся с женами и прогнал детей. Гресбек замечает: «Некоторые заново окрещенные наверняка согласились бы обменять жену на кусок хлеба, предложи им кто-либо такой обмен. Когда нет хлеба, двор перестает слушаться»¹³⁰.

К этому времени ландскнехты обезглавливали до пятидесяти беглецов мужского пола ежедневно, а женщины и дети оставались на ничейной земле за городскими стенами, в адском пространстве шириной в несколько сотен ярдов и четыре мили в окружности. Женщины и дети томились там без пропитания и крова более месяца. Потом осаждавшие наконец разрешили чужестранкам с детьми отправиться домой, а местных держали в плену до самого падения Мюнстера¹³¹.

Приблизительно 23 мая плотник Гресбек и еще несколько человек бежали из города. Как случилось с большинством предыдущих беглецов, их схватили, но почему-то не убили; Гресбека спасла молодость, внешняя привлекательность и нежданная доброта ландскнехтов, которые его поймали. Юношу отправили в тюремное заключение¹³². Этот успешный побег заставил сотни других горожан бежать из Мюнстера, но почти все беглецы погибли.

Гресбек начертил для своих пленителей карту на земляном полу своей камеры, указав способы проникновения в город. Ночью 22 июня Гресбек и один из солдат, по прозвищу Маленький Ганс с Длинной улицы, ранее перешедший к анабаптистам, а затем бежавший вместе с Гресбеком, переплыли ров и поставили на место небольшой плавучий пешеходный мост. Тридцать пять ландскнехтов быстро переправились через ров, зарезали спящих часовых и открыли городские ворота ключом, который нашелся у Маленького Ганса. Затем еще минимум триста ландскнехтов проникли в Мюнстер до того, как защитники сумели снова запереть ворота. (Осаждавшие доверяли Маленькому Гансу больше, чем Гресбеку, возможно, потому что он был из своих, и Ганс возглавил штурм, а Гресбек остался у моста.) Силы Бокельсона почти справились с противником, который очутился в ловушке между городскими стенами, но хитроумный командир захватчиков Вильгельм Стединг затянул время, затеяв мнимые переговоры, и это обстоятельство позволило главному отряду князя-епископа ворваться в город и уничтожить оставшихся анабаптистов в жестокой рукопашной¹³³.

Ландскнехты убили шесть сотен жителей, а если кто-то из них и ощущал угрызения совести, то это чувство мгновенно исчезло, когда стало известно, что личная доля от добычи составит 50 гульденов (около 1600 долларов США в сегодняшних деньгах). Кристиана Керкеринка, анабаптистского капитана стражи, и, быть может, королеву Дивер быстро казнили, но вот Бокельсона, Книппердоллинга и другого помощника городского главы, Бренда Крехтинка, допрашивали долго и обвинили в богословских преступлениях, кражах и убийствах. Через несколько дней после пленения князь-епископ милостиво спросил Бокельсона: «Ты король?», на что анабаптист дерзко ответил: «А ты епископ?»¹³⁴ Из лидеров мятежа спасся, не исключено, только Ротманн, о котором никто и никогда больше не слышал.

Двадцать второго января 1536 года двое палачей начали с Бокельсона. Следуя процедуре, предписанной новым уголовным кодексом империи, они закрепили его неподвижно при помощи железного ошейника и принялись рвать плоть еретика раскаленными щипцами. По словам фон Керссенброка, «когда его коснулись щипцы, мышцы словно воспламенились, и оттого пошло такое зловоние, что все зрители не смогли скрыть отвращения»¹³⁵.

Увидев мучения Бокельсона, Книппердоллинг попытался задушить себя ошейником, но палачи вовремя его обездвижили, затянули веревку у разинутого рта, после чего вернулись к Бокельсону, который безмолвно терпел пытки. Двоих других осужденных тоже не пощадили: всем разодрали щипцами горло и проткнули до самого сердца. Покончив с этим, палачи запихнули насаженные на колья тела в железные корзины, которые подвесили на колокольне церкви Святого Ламберта на всеобщее обозрение¹³⁶. Кости провисели пятьдесят лет, а три клетки все еще видны с улицы ^[56].

Преемники мюнстерских анабаптистов извлекли уроки из их опыта; предписание крещения во взрослом возрасте сегодня действует прежде всего среди амишей и меннонитов, общин тихих и миролюбивых.

* * *

Третий крупномасштабный средневековый апокалиптический кризис возник среди хаоса, охватившего Англию середины семнадцатого столетия. В начале 1600-х годов английский парламент воевал с монархами династии Стюартов, которые настаивали на соблюдении божественных прав королей. Во многом недовольство парламента проистекало из приверженности Карла I Высокой церкви (англиканство) ^[57], которое со стороны выглядело копией католичества.

Впрочем, настоящей причиной конфликта послужили прежде всего финансовые вопросы. Не располагая необходимыми средствами для продолжения своих военных авантюр, Карл I попытался отнять у парламента право распоряжаться деньгами, покусился в первую очередь на так называемые корабельные деньги. Этот древний королевский налог взимался только во время войны и только в прибрежных городах. Введение королем в обход парламента этого налога в мирное время и распространение поборов на внутренние районы страны привело к череде столкновений, известных под общим названием гражданской войны в Англии; эта война завершилась обезглавливанием короля в 1649 году и кратковременным установлением содружества и протектората Оливера Кромвеля. Правление самого Кромвеля, а также, что важнее, правление его сына и наследника Ричарда, человека меньших талантов и менее даровитого политически, оказалось достаточно неудачным для того, чтобы состоялась реставрация монархии – уже при Карле II, в 1660 году.

Это смутное время породило два основных политических движения: первое составляли левеллеры («уравнители»), выступавшие за главенство закона, демократические реформы и религиозную терпимость, а второе – так называемые пятые монархисты (иначе «люди пятой монархии» ^[58]), группа милленаристов, чья эсхатология опиралась на представление о правлении «святых», то есть самопровозглашенных праведников, и потому, как и у мюнстерских анабаптистов, была крайне далека от демократии, терпимости и даже от обыденной скромности. Праведникам не суждено познать покой и после того, как пятые монархисты покорят Англию, – ибо это благословенное деяние повлечет за собой последующее завоевание континентальной Европы. Оба движения сильно пострадали в ходе войны, однако пятые монархисты едва не перехватили бразды правления страной посредством недолговечного «Парламента Бэйрбоуна» 1653 года (свое прозвище он получил в честь одного из парламентариев по имени Прейсгод ^[59] Бэйрбоун); стоит отметить, что в кромвелевские времена парламенты сменяли друг друга с головокружительной скоростью¹³⁷.