На фронтах Второй мировой войны. Военные письма немецких солдат. 1939—1945

Серия «За линией фронта. Мемуары» выпускается с 2002 года

Hans W. Bähr

GEFALLENER STUDENTEN

1939–1945

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2022

Майнхарт Фрайхерр фон Гуттенберг, учитель, Эрланген

Родился 6 ноября 1919 г. в Вюрцбурге, погиб 3 августа 1943 г., станица Успенская, юг России

1 сентября 1939 года! 1 час ночи. Наши войска уже час продвигаются к границе. Наконец мы покидаем исходные позиции. Ночь мглистая, лишь слабо мерцает луна. Движемся невыносимо медленно, поскольку все дороги забиты техникой и войсками. В приглушенном лунном свете все выглядит призрачно.

Сворачиваем с главной дороги и по песчаным тропинкам въезжаем в лес. Перед большой поляной делаем привал, батальону приказано рассредоточиться. Вынуждены ждать, сейчас почти 2 часа. Все понимают, что это война, хотя никаких официальных объявлений пока не было. Становится довольно прохладно, и к тому же ощущается некоторое напряжение. Откуда-то просочился слух: все начнется в 4.30 утра. Перед нами лес, а за ним открывается хороший вид на местность. Дальше уже польская территория. Поглядываем на часы. 4.25! Что же будет? 4.30 утра! Внезапно все оживает. Где-то неподалеку заговорила тяжелая гаубичная батарея. Рядом откликаются залпами и другие позиции. Шум канонады сливается в раскатистый гром, лишь иногда прерываемый зловещей тишиной.

Через полчаса все потихоньку приходит в движение. Через луга и лесные тропы к границе с гулом направляются наши тягачи и грузовики. В глубоком песке техника вязнет. Мы выгружаемся. Мотоколонна движется налегке, а мы шагаем рядом. У польского пограничного поста, испещренного пулеметными очередями, пересекаем границу. Вскоре снова грузимся на машины и, провожая взглядами первые группы пленных, уносимся вперед.

Впереди – линия легких бункеров. Она кажется непреодолимым препятствием. Говорят, ее должны обработать наши летчики. Вперед выезжают бронетранспортеры. Мы с тревогой наблюдаем за атакой. На болотистой местности машины одна за другой застревают в грязи. Теперь и нам приходится вступать в дело: первые выстрелы, первые потери. С помощью фашин и гусеничных тягачей мы пытаемся вытащить наши бронетранспортеры. Кругом суматоха…

Сюда бы танки… Пока что атака захлебывается. Моторизованная пехота штурмует бункеры с большими потерями. Но долго продержаться поляки не в силах. Обработанные нашими огнеметами, бункеры один за другим выходят из боя.

Вот, наконец, все позади. Мы загружаемся в машины, гудят моторы… Как будто ничего не произошло. И вдруг замечаешь, что место рядом с тобой опустело…

Ночью заступаю в караул. Первый на вражеской земле. Какими необычными кажутся звуки войны ночью! Отовсюду доносятся звуки, они гораздо более громкие и отчетливые, чем днем: одиночные выстрелы, пулеметные очереди, глухие удары тяжелой артиллерии и ворчанье легкой, свист собственных снарядов и взрывы вражеских, скрип колес и фырканье лошадей. А в промежутках – неразборчивые возгласы, крики, отрывистые приказания, грохот сапог марширующих подразделений.

Все звуки путаются в голове, и уже трудно что-то толком разобрать. Потом наступают странные паузы, и лишь с дороги доносится более ровный шум. Это все равно что ненадолго задержать дыхание, а потом снова выдохнуть.

Странно: как усыпляюще это действует! Почти перестаешь думать! Только бы не заснуть!

Сигнал. Тревога. Снова движемся вперед.

«Сражение в излучине Вислы» подходит к концу. Мы на Висле. Как же не терпелось поскорее увидеть эту реку! Но сейчас ночь. Стоим здесь уже несколько часов. Довольно прохладно, моросит дождь. Первый дождь с начала войны. Сидим в грузовиках, тесно прижавшись друг к другу и накрывшись брезентом. Так немного теплее.

На другой стороне реки находится Аннополь. Саперным подразделениям удалось под обстрелом построить переправу длиной 4000 метров. Внезапно создается затор. Выдвинутые вперед орудия с расчетами не могут двинуться ни вперед, ни назад, позади толпятся другие части. Польская артиллерия обстреливает наши плацдармы, нам нужно поскорее уходить отсюда. Там, в Аннополе, кажется, творится неладное. Какое счастье, что мост до сих пор не обстреляли. Очень тесно: орудие к орудию, повозка к повозке, машина к машине…

– Где же наши? – раздается чей-то отчаянный крик, в небе мелькают могучие железные птицы. Спустя некоторое время мы слышим разрывы на польских позициях.

– Вперед! Колонны начинают движение.

В Польше, середина сентября 1939 года

Сегодня мы в Краснике, наслаждаемся первым настоящим днем отдыха. Брожу по городу и размышляю о прошедших днях. Ни к кому не подхожу, ни с кем не заговариваю. Вокруг пусто и тихо, и я чувствую, как в душе тоже воцаряется пустота…

Стою перед разрушенным домом, принадлежавшим, если судить по вывеске, врачу-еврею. Рассеянно перебираю обломки. И вдруг в моей руке оказывается томик Гёте. «Поэзия и правда» на немецком языке! Стоит прочесть первые фразы, как меня пронизывает живительная струя.

«Словно гонимые незримыми духами, проносятся солнечные кони времени с легкой колесницей судьбы нашей, нам остается только, смело схватив, крепко удержать вожжи и налево, направо, тут от камня, там от обрыва прочь направлять колеса. Куда мы мчимся – кто знает? И едва ли помнит, откуда!»^[1]

Покорено буйство чувств, самых разнообразных переживаний и прозрений, стремящихся нарушить душевное равновесие. Теперь, в разгар войны, вокруг наконец воцарился мир. Мир тебе! Слово это будто соткано из неземного пения! Пожалуй, оно способно ввергнуть человека в глубочайшее отчаяние, если тот, исполненный внутреннего желания, не отыщет способ, не обнаружит мостик, соединяющий его с божественным началом. В очередной раз мне – и, вероятно, по воле случая – повстречался Гёте. Всякий раз мне кажется, что закладывается первооснова чего-то нового. Как богаты люди! Даже если они присмотрятся к одним лишь явлениям их жизненного пути, то, пожалуй, найдут то, что ищут. Так, переходя со ступеньки на ступеньку, вы поднимаетесь все выше и выше, и даже легчайшее дуновение несет вас вперед. «Мир духов доступен всем».

Война – это кровопролитие, через которое проходит человечество. Не ведающий бед организм изранен настолько, что содержащиеся в нем особые системы вынуждены, в конце концов, ради спасения всего существующего низринуться в хаос заговоров и революций. Долг каждого – не утратить гармонию в хаосе сражающихся друг с другом духов. Ничто не вправе отвлечь его от исполнения этого долга, и пусть он молится, чтобы силы не покинули его. Какими принципами он руководствуется, какие мысли лелеет, – это и есть в тот момент наиглавнейшее, ибо он так близок к Божественному.

Оскар Принц фон Пройссен, кандидат юридических наук, Берлин

Родился 12 июля 1915 г. в Потсдаме, погиб 5 сентября 1939 г. под В. Видовкой, Польша

Польша, начало сентября 1939 года

Позади остались долины нашей родины, зерновые поля и сосновые леса, деревни и города с величественными соборами. Все дальше от нас их флаги и гербы, давно не слышно веселых песен.

Мы прошли через море славы и испытаний, в котором путь наш стал уже не таким гладким и безмятежным, а глаза застит кровавый туман.

Скоро все закончится. Перед нами тянется бесконечная степь, далеко на востоке мелькают огни. В небе стоит мгла. Остается лишь двигаться вперед, к тем далеким очертаниям, за которыми тяжело и уныло скользит наша судьба. Нам с ней не разминуться…

На себе мы несем кровь двух тысячелетий славной истории, и лишь тусклое сияние осталось от венков и лент, которыми устелен этот путь.

Шлем и стиснутое в руке копье, серые балахоны – такими мы некогда вошли во врата человечества, устремив мечты наши к звездам. Сейчас мы вновь неторопливо выходим за них. И лишь печать знаний и опыта у сузившегося рта говорит об усилиях, все еще высоченными башнями громоздящихся на этом пути, и об осознании всей порочности проистекающих из него ответов, от которых нам никуда не деться. Прихватив лишь шлем и копье, мы вместо вопросов припасли парочку ответов, ценность которых для нас сомнительна.

Мы стоим у пылающих ворот Европы, заходим в свой Рагнарёк и лишь даруемое верой благоговение отличает наши преисполненные им черты от тех, кто утверждает о своей решимости следовать за нами на край света…

Вольфганг Деринг, доктор философии, Тюбинген

Родился 10 декабря 1908 г. в Занде, погиб 9 октября 1941 г. у дер. Федино, СССР

Модлин, Польша, 8 октября 1939 года

После двухнедельного развертывания на границе с Померанией мы начали вторжение. Никогда не забуду, как в эти дни отчетливо проявилась реальность войны, как она приближалась и усиливалась с каждым днем, часом и даже минутой, обнажая свою мрачную жестокость. Сначала перед глазами мелькали лишь бесконечные пехотные колонны, потом взорванные мосты, разрушенные дома, затем пронеслась куда-то в тыл первая санитарная машина, и, наконец, мы увидели первую солдатскую могилу… Затем были польские пленные, а однажды утром, на Висле, мы увидели первое поле боя с множеством убитых солдат, мертвых лошадей… жуткое зрелище! Вскоре наступил момент, когда мы сами впервые попали под обстрел, это случилось во время марша. Как потом оказалось, нас обстреляли польские солдаты, отставшие от своих отступающих частей.

В Зегрже нас в качестве саперного подразделения отправили в одну из дивизий, предстояла подготовка к наступлению на Прагу, пригород Варшавы. Наступление отменили; в то утро, когда должны были выступить первые две разведгруппы нашего батальона, мы заступили в караул на вновь возведенном мосту через Нарев. Мы стали свидетелями, как из соседнего Стрия по пути в Насельск через этот мост перевозили гроб барона фон Фрича. Наше последнее задание касалось Модлина, где мы должны были подготовить ударные отряды для штурма крепости; каждый взвод представлял собой один такой ударный отряд, а мне предстояло проявить себя отличным командиром. Но все вышло даже лучше, чем ожидалось, и, кроме двух легкораненых, в нашем взводе обошлось без потерь.

Такими стали для нас эти дни войны. Ночью с высокого берега Нарева мы следили за работой нашей артиллерии, наблюдая вдали горящую Варшаву и разрушенный Модлин. С момента нашего вторжения в Модлин война на этом участке закончилась. У Модлина мы возводим большой временный мост, заступаем в караулы, а в остальном живем вполне себе мирной жизнью. Ну, то есть с недавнего времени по ночам вновь спим в постелях, моемся и наслаждаемся роскошью теплого дома. О том, что станет с нами дальше, ходят самые разные слухи. Вообще, никто толком не знает, что теперь будет. Лично я считаю, что мы проведем здесь еще месяц-полтора, а потом отправимся на запад. Наверное, можно вот так ждать войны много лет и не представлять, как должна выглядеть жизнь после нее…

Политические события последних недель и месяцев не застали меня врасплох, в этом смысле я оказался вполне подготовлен. Что же все-таки меня потрясло и чего я не мог себе представить, так это реалии войны во всей ее жестокости. К этим реалиям человек не может и не должен привыкать, это нечто настолько необычное и чудовищное, что его нельзя принять в свою жизнь, лучше оставить где-то снаружи как нечто непостижимое и не поддающееся пониманию. Непросто выработать в себе правильное отношение: с одной стороны, не раскиснуть, не опустить руки, а с другой – не ожесточиться, не сделаться грубым и бесчувственным. Заметно, к сожалению, и то и другое, особенно последнее.

В безмерном одиночестве и неуемной тоске по дому утешаю себя возвышенными красотами природы, которые, кроме как солдатом, никогда больше не испытаешь, – будь то на ночном посту или где-нибудь в лесу, на переправе через реку на рассвете или на марше по бескрайним просторам этой восточной страны. В дни отдыха такие картины теперь дают совершенно особое утешение. Сейчас, как комендант одного из военных мостов, вместе со своим взводом, взрослыми мужиками и совсем еще мальчишками – и тех и других в роте хватает, – сижу у костра, наблюдаю вместе с ними восходы и заходы, радуюсь воде, которая течет в реке так же, как вчера и позавчера, как и тысячу лет назад…

Во Франции, 28 мая 1940 года

[Западный поход]

После недели, проведенной в Бельгии, вот уже несколько дней стоим на Маасе в Северной Франции. Каждый день приносит что-нибудь новое. Размышлениям предаюсь нечасто, разве что в те незабываемые моменты, когда полностью отключаюсь от происходящего, и все вокруг становится реальным и до боли очевидным. Это жизнь дерзкого величия, которая заставляет забыть обо всем остальном. Радуют вещи, на которые обычно не обращаешь внимания, например, красивый цветок или птичий крик.

Много думаю о тебе, о прошлом и будущем, и сейчас все это принимает совершенно новые формы. Надеюсь, в этом ввергнутом в хаос мире у тебя все хорошо.

Франция, 14 июня 1940 года

Закрепились на берегу Соммы. Предстояло двенадцать часов, под интенсивным огнем противника, удерживать мост собственными силами, без помощи со стороны других частей. Это был самый тяжелый день в роте. Страшно постоянно водить людей под пули. Я мог это сделать, только когда сам находился в первых рядах. В тот день мы стягивали понтоны, тащили балки, штурмовали дома с винтовками и гранатами в руках. Дважды рядом со мной падали товарищи, это были ранены два других лейтенанта нашей роты; со мной все обошлось, что само по себе чудо. Я не щадил себя, в глубине души даже хотел получить пулю, чтобы освободиться от страшной ответственности. Но, наверное, тогда не суждено было. Запомнился момент, когда вечером через наш мост вели остатки сдавшейся в плен французской роты. Впереди шли капитан и два лейтенанта, и наш капитан подал руку французскому коллеге, в глазах у которого блеснули слезы. И еще запомнился эпизод, когда вечером мы хоронили погибших на возвышенностях у опушки леса над Соммой, откуда открывается сказочный вид на долину.

Теперь мы продвинулись уже намного дальше, вышли к Сене. Возможно, когда это письмо доберется до тебя, наши войска уже вступят в Париж. Невообразимо все это, какое-то чудо, которое невозможно постичь.

7 декабря 1940 года

На Сомме мы действительно стояли на месте. В течение двенадцати или даже, скорее, двадцати четырех часов принималось решение о продолжении похода или его приостановке, и мы не знали, получится ли из этой атаки второй удар, как в битве при Марне. Эти двадцать четыре часа – одни из самых незабываемых и по-настоящему захватывающих и прекрасных в моей жизни. Подобные переживания действуют на людей по-разному. Некоторых охватывает поистине животный страх. Зачастую они поддаются ему абсолютно случайно. Есть и другие – напрочь безголовые и неспособные к какому-либо решению. Так произошло с моим командиром роты, которому я должен был передать свои донесения и который оказался уже не в состоянии отдавать приказы. Есть, впрочем, и закоренелые ландскнехты и авантюристы, которые наслаждаются такими моментами и даже впадают в какое-то исступление. Иногда с автоматом и парочкой ручных гранат они самостоятельно подавляют гнезда сопротивления, и с ними почти никогда ничего не происходит. Я тоже сейчас нахожусь именно в той одержимости заданием, которая дает мне безмятежное спокойствие и почти непоколебимую уверенность…

Для нас, мужчин, эта война, возможно, является непреложным опытом, который позволит испытать все заново и жить в изначальном смысле глубочайшего закона бытия. Нет никаких сомнений, что война придает нам новую откровенность во всем и по-новому обращает взгляд на грандиозные и значимые вещи в жизни.

16 июня 1941 года

Ты еще не знаешь, – видно, мы мало или почти ничего не говорили об этом в отпуске, – как я оцениваю духовную и политическую ситуацию времени, как радикально и неумолимо. Что я считаю наше время революционным в том смысле, что рядом с ним любая другая революция попросту меркнет, и что я готов безоговорочно принять уготованные лично для моей жизни самые исключительные последствия. Я действительно верю, что земля, на которой мы стоим, трясется под ногами и что мир, в котором мы живем, выходит из-под контроля старого порядка. Вот почему я считаю, что опора и поддержка есть только в любви, верности и доверии ближнего человека, и такую опору в этом вселенском хаосе можно отыскать лишь в самом тесном общении между мной и тобой, и нигде больше.

Август Вильгельм Альтхаус, выпускник средней школы, Эрланген

Родился 7 июня 1920 г. в Ростоке, погиб 12 мая 1940 г. в Лонгви

9 сентября 1939 года

Сегодня в 7 часов утра вместе с первыми частями немецкой пехоты вошли в Лодзь. Мы в ужасе от мерзкой мостовой, вонючих помоев, ручейками растекающихся по улицам, и грязных домов в пригороде. В центре города, на площади, собрались немцы из местной общины и устроили нам восторженный прием. Еврейское и польское население толпилось в переулках и поглядывало на нас отчасти с любопытством, отчасти враждебно. Везде – на площадях и улицах – люди в спешке выбегали из укрытий. Окна заклеены бумагой, подвалы завалены мешками с песком. Сотни людей толпятся в очередях перед магазинами. Тысячи возвращаются из мест, куда они в панике бежали. На улицах изредка попадаются на глаза то польский танк, то орудие, доставшиеся нашим моторизованным авангардам при отступлении поляков.

28 сентября 1939 года

Во второй раз мы вышли к Варте, недалеко от того места, где всего три недели назад сражались за переправу. На вершине холма, ставшего знаковым для нашего батальона, сейчас покоятся 69 погибших немецких солдат. «Возможно, им сейчас гораздо лучше, чем нам», – заметил один из нас, хотя четыре недели назад едва верил в загробную жизнь.

Гельмут Неельсен, студент философского факультета, Киль

Родился 27 сентября 1918 г. в Шлезвиге, погиб 23 сентября 1942 г. на Валдайских высотах

Бельгийско-французская граница, май 1940 года

Переправа через реку Лис: приближаемся к городку Армантьер. Впереди двое, в полусотне метров за ними – еще двое, один из них я. Штык примкнут, винтовка заряжена и поставлена на предохранитель. Приближаемся к церкви, находящейся под обстрелом вражеской артиллерии. Через сады, площади и разбитые дома пробираемся в полусогнутом положении к участку, где укрываемся от огня и принимаемся за саперные работы. Под вой снарядов короткими перебежками перебираемся на другую сторону улицы. В одном из подвалов прячется семья бельгийцев. В полумраке различаем молодую мать, которая только что родила. Снаружи слышался свист мин и снарядов, сливаясь с лаем бельгийских тяжелых пулеметов. Выходим на улицу. Видим залитую кровью, но еще живую лошадь. Выстрелом из пистолета один из нас избавляет несчастное животное от мук…

Вот саперы с надувными лодками бегут к берегу Лиса. В этот момент наша артиллерия обрабатывает противоположный берег. Через десять минут по улице волокут тяжелораненых, бегут санитары, солдаты, между ними мелькают мирные жители. Получаем приказ собираться у церкви. Она полностью разрушена, но вражеская артиллерия продолжает обстрел. В подвале находим давно погибших и раненых товарищей. Рядом с солдатами замечаем нескольких монахинь. Погрузившись в молитвы, они помогают раненым мирным жителям.

Вскоре узнаем о судьбе наших саперов. Первая атака под интенсивным огнем двух бельгийских пулеметов провалилась. Лишь вторая попытка приводит к успеху. Командир нашей роты, лейтенант С., тяжело ранен. Сейчас он, бледный, лежит на носилках, рядом с ним на одеяле – букет цветов. Он был ранен на том же месте, где двадцать лет назад погиб за Германию его отец. Вскоре после этого он и сам умер в лазарете…

Садимся в надувные лодки и добираемся до противоположного берега, где бельгийцы долго держали упорную оборону. Теперь их везут нам навстречу – уже в качестве пленников.

Ночью продолжаем марш. Молча и почти бесшумно двинулись роты своей дорогой. А вокруг горят деревни, и кроваво-красное зарево от пожаров поднимается к ночному небу…

Эрнст Клейст, кандидат философских наук, Кёнигсберг

Родился 21 декабря 1911 г. в Алиенбурге, Восточная Пруссия, погиб 21 июня 1940 г. в Шатобриане, Франция

14 мая 1940 года

[Во время наступательного марша в Бельгии]

То, что здесь происходит, просто непостижимо. На нашем участке стоят или, скорее, бегут марокканцы. В данный момент мы прошли неподалеку от Нивеля. Вчера миновали историческое место – Ватерлоо. Если слухи подтвердятся, то семь противостоящих нам французских дивизий попали в котел! Мое письмо выглядит, наверное, слишком сумбурным, но реальную картину положения представить пока невозможно. На самом деле понятно лишь одно: мы неудержимо рвемся вперед, причем доселе невиданными темпами, – такими, что даже наступление в Польше можно назвать топтанием на месте. С чем это сравнить? С победными походами Наполеона или с натиском Чингисхана? Меня часто охватывает страх, но это не страх перед битвой или смертью. События развиваются слишком быстро. Когда опьянение от стремительного движения ослабевает, я чувствую себя просто ничтожной пылинкой, капелькой в этом грандиозном всесокрушающем потоке. Даже там, где уже молчат пушки, эта война все еще представляется удивительным пеклом, и мне не дает покоя вопрос о том, как люди, которые пришли сюда без особых резервов ума и чувств, вновь находят путь к обветшалым обломкам своего бытия? А мы? Такие, как мы с тобой? Наше собственное положение истолковать трудно, и водоворот не обходит нас стороной. Возможно, мы даже сильнее поддаемся сатанинским наклонностям, потому что испытываем соблазн обратить это представление истребления в собственное духовное наслаждение и отдаемся ему, пока не ощутим угрозу полной деградации. И тогда возвращаемся в те ареалы, где мы неприкосновенны.

Так вот, вчера я при невероятных обстоятельствах, которые невозможно описать, прочитал «Алкесту» Еврипида. Давненько я ее не перечитывал, – так давно, что, когда начал, все вокруг куда-то вдруг опустилось, затонуло, и со мной остался лишь мир красоты и чистоты – вместе с певучим звучанием этих великолепных стихов…

Фландрия, 27 мая 1940 года

С тех пор, как я написал тебе последнее письмо, прошло около 56 часов. Но за эти 56 часов произошло столько всего, что почти невозможно толком описать.

Наверное, ты помнишь: мы ждали наступления. Но так и не дождались. А утром в 4 часа пришел приказ, что мы должны передислоцироваться на северо-запад. Мы проехали через Куртрэ и сделали привал в 15 километрах к северо-западу от города. Едва ли это можно назвать местом отдыха: примерно в километре слева от нас было кладбище героев мировой войны, там более 6700 могил немецких солдат. За кладбищем расположилась наша артиллерия и вела огонь по противнику. Тот тоже отвечал огнем. В общем, кладбище перепахали вдоль и поперек. Один из нас сказал: «Вот-вот встанут мертвые». Во второй половине дня нашей роте было приказано выдвинуться на передовые позиции пехотного полка. Ближе к вечеру мы направились к Менену, городку на бельгийско-французской границе.

Позавчера вечером наша пехота быстро прошла через этот городок, все еще занятый англичанами, не успев толком провести зачистку. Когда мы вошли туда, в городе было все спокойно, если не считать редких артобстрелов. Наша рота оказалась здесь единственным боевым подразделением. Задача состояла в том, чтобы удержать город при любых обстоятельствах, а если станет совсем туго, с помощью противотанковых гранат изобразить огонь немецкой артиллерии. И вот, как только стемнело, закрутилась карусель! Это был кромешный ад! Чуть ли не из всех подвалов и дыр трещали английские пулеметы. Примерно в 11 часов вражеская артиллерия обрушила на городок целый шквал огня. Под неописуемый свист пролетающих снарядов, рев разрывов, грохот рушащихся домов и лязг пулеметов наши солдаты бились, как львы. Среди падающих балок и дымящихся обломков я на своем мотоцикле метался от одного орудия к другому, чтобы проверить, все ли целы и не нужна ли какая-нибудь помощь. Когда обстрел усилился, бросился в какой-то подвал, из которого в тот момент не стреляли. В общем, так продолжалось до половины шестого утра. После этого заработала наша артиллерия, потом взялись за дело пикировщики «Штука». Сегодня утром помогал хоронить погибших. Теперь все спокойно. Лично мне это кажется почти чудом, но представь: в моей роте всего четверо легкораненых. Сам я устал как собака, просто валюсь с ног. Но все равно не спится. В голове в который раз мелькают одни и те же картины, только теперь я уже воспринимаю все намного спокойнее.

Под Ипром, 28 мая 1940 года

Всего через полчаса после того, как вчера я написал тебе письмо, в этом рассаднике смерти нас сменила баварская танковая рота. Ничего, у нас все обошлось, а вот новая рота потеряла при отходе командира и сержанта. Сейчас мы находимся на передовой между Лисом и Кеммелем. Этот район печально известен еще со времен Первой мировой войны, и он вполне оправдывает свою репутацию. Бои здесь невероятно тяжелые и упорные, пехота несет большие потери. Один из полков нашей дивизии потерял более 60 процентов личного состава. Среди них – немало моих старых товарищей. Но мы все равно продвигаемся вперед, хотя и медленно. Вчера вечером пришлось туго. Враг ввел в бой тяжелые танки, пустил газ и обрушил на нас огонь тяжелой артиллерии. Но сегодня утром дзот снова как новенький. У нас теперь есть свой погибший, один из самых молодых солдат. Ему было всего 19 лет. Мы похоронили его сегодня утром. Что происходит на самом деле во время таких атак или контратак, описать невозможно. К тому же мы просто валимся с ног от усталости. Выдержать помогают только шнапс, табак и нескончаемый, оглушительный рев канонады. На передовой проторчим еще неделю. Ночью пошел дождь. О фландрийской грязи мы наслышаны, но все оказалось еще хуже. В Коминесе, через который прошли сегодня утром, после мощнейшей артподготовки британцы полегли сотнями. Одно в бою хорошо: действуй и долго не раздумывай.

Северная Франция, 12 июня 1940 года

Вечером в Ферфэ, в уютном местечке Артуа. Вчера и сегодня мы проезжали через территорию, где проходил серьезный бой. На самом деле всего, конечно, не разглядишь и не увидишь. Ну да, попадаются разрушенные дома, взорванные мосты, временами вообще сплошное месиво. Но то, что уничтожено, – это всего лишь несколько построек, творений рук человеческих. На земле, наверное, тоже образовались какие-то трещины или ямы, но, по сути, она осталась неизменной, цветет себе, дает плоды, делает вид, что ничего не произошло. Здесь, вокруг Артуа, места красивые, открывается замечательный вид на волнистые холмы и склоны. Вдоль тропинок радуют глаз яркие цветы шиповника. Стоит такая тишина, что, замечтавшись, даже не подозреваешь о том, что идет война. Население совершенно подавлено, все кругом твердят, что Франции конец. Оставленный нами район – окаянная Западная Фландрия, – это низменность и сплошные каналы, почти как севернее в Мемельской низменности. И небо над тобой светлее, и тебе кажется, что все под ним суровее и неприступнее. Но линии плотин здесь такие же, как там, и когда поднимаются туманы и стада пасущихся белых лошадей – здесь они почти сплошь белые – несутся рысью по болотным лугам, то кажется, будто тебе снится волшебная сказка. Обо всем этом я расскажу тебе позже. А сегодня позволь мне снова напомнить тебе, что только от тебя и нашей жизни исходит сила, помогающая преодолеть эти переживания, не оказавшись целиком в его власти.