000
ОтложитьЧитал
Деньги – основа.
Сегодня, когда наши межличностные и общественные отношения, фактически, лишены камуфляжа, мы и знаем, и хорошо понимаем, что само существование политической партии и место гражданина в депутатском корпусе совершенно невозможны без наличия, как минимум, трех составляющих:
– люди (кандидаты, команда, электорат),
– идеи (программа, предвыборные обещания и пр.),
– деньги.
2 тысячи лет тому назад все обстояло столь же прозаично. И был кандидат на статус Мессии – Иисус. И была команда – 12 апостолов. И были внимающие Ему толпы людей, самим фактом своего присутствия на проповедях, указывающие на свою приверженность Учению. И вдоволь было «предвыборных» обещании, ласкающих слух, льющих бальзам на сердце: плачущие утешатся, кроткие наследуют землю, алчущие и жаждущие правды насытятся, миротворцы будут наречены сынами Божиими, потому что они – соль земли, они – свет мира…
Но, вот какая закавыка: Сын Божий, в отличие от нынешних политиков, добивался не поста высокого и не престижного места в иерархии, Он хотел всего лишь быть услышанным и понятым. Согласно Евангелия от Иоанна, Его миссия заключалась в том, чтобы открыть людям имя Бога, прославить Отца Своего, (только для этого, я думаю, Он и совершил те 11 чудес, описание которых мы находим в синоптических Евангелиях) и посеять семена нового Учения. И вот: «Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть, ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня» (Ин. 17:7,8).
Все! Миссия – выполнена! Но… Трудно сказать, когда, но в какой-то момент Иисус Сам перед Собой ставит сверхзадачу. Сам! В святоотеческой литературе и в Святом Писании мы читаем, что Иисус принес Себя в жертву за грехи рода человеческого. «Апостол» Павел утверждает, что Иисус выступил Ходатаем за род человеческий (Рим. 8:34). Следовательно, распятие на Кресте – это и жертва, и просьба, обращенная Иисусом к Отцу Своему о прощении рода человеческого, о прощении первородного греха. И поступить иначе, с Его точки зрения, видимо, было невозможно. Если б был иной, более эстетичный вариант, то зачем тогда эта загогулина – путь на Голгофу? Зачем Крест, если можно обойтись мирной семейной беседой, лично коммуницируя с Отцом?
И коль так, то выходит, что Иисус Отцом послан не для того чтобы быть распятым. Иисус проявил своеволие. Он Сам так решил, что нужно выступить Ходатаем. Этим и объясняется, я думаю, та «заминка» – несколько часов на Кресте, вынудившая Иисуса, страдающего от невыносимой боли, воскликнуть: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46).
Крестные муки – расплата за собственный произвол.
Вспомним Адама и Еву. Жили в благоустроенном раю, питались, как Бог велел, в саду Едемском. Но однажды, поддавшись искушению, заповеданное нарушили – вкусили от дерева познания добра и зла. И тогда Господь: «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей», «Адаму же сказал: …в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:16, 19).
В общем, не хотите жить по заповеданному, по произволу хотите – пожалуйста, – не роботы вы, обладаете правом выбора, но, в таком случае, за собственные решения сами же и расплачивайтесь.
Иисус не только ослушался Отца Своего, но поступил еще и не по людской логике. Если особо не вникать в произошедшее с Ним, то ведь все смахивает на самое банальное самоубийство: Иисус, зная, что его уже ищут, чтобы погубить, не только не стремится избежать встречи с насильниками, но, покорно отдаваясь в руки своих палачей, даже не осуждает их – «они не знают, что делают» (Лк. 23:34).
Но самое, пожалуй, поразительное в этом эпизоде то, что Иисус, допрежь уже многажды призывавший к смирению, тут не публичного эффекта ради, но ради единства слова Им произносимого и дела осуществляемого, в человеческом теле пребывая, прошел Свой путь непротивления злу. Может показаться, что своим поведением Он просто отрицал само существование свободы воли, ибо поступал так, как хотят они – палачи и предатели, но в том-то и дело, что Он, тем самым, поступал так, как хотел Он Сам. Это парадокс Иисуса Христа. Это поступок не человека, но Бога! И это представляется непостижимым и совершенно неприемлемым для нас, для людей. Мы – иные. Мы мним, что мы – христиане. Но христиане ли мы? Мы, ежеминутно избегающие своего крестного пути? Мы, из страха перед вдруг возникшей неудовлетворенностью, берущие сигарету или стопку со спиртным; дабы возвыситься, осуждающие ближнего; ради устранения тревожности, повышающие голос и даже допускающие насилие? Мы, у которых для самообмана и самооправдания на подхвате удобная, лукавая житейская философия? Путем ли Господа нашего Иисуса Христа идем? Если не гвозди вбитые в ладони – неловкого слова в запальчивости сказанного простить друг другу не можем, то – христиане ли мы?
Всякий, отринувший сказанное – «любите врагов своих», взявший на вооружение ветхозаветный принцип – «око за око, зуб за зуб», становится иудеем, независимо от того, какой при этом величины у него на пузе, на груди ли крест.
Итак, Иисус Христос вознесся к Отцу и Духу. Его апостолы разбрелись по Римской империи. Прозелиты прозябали, сбиваясь в разрозненные общины единоверцев, пытаясь, кто как мог и, кто как понимал нести в народ свет истины, поддерживая, тем самым, и в себе самих светильник веры. И так было почти три столетия. Христианство, как форма духовной жизни едва теплилась, но даже в таком состоянии оно воспринималось власть имущими, как андеграунд – потенциально опасное для существующего режима, экстремистское движение, несущее в народ неслыханное: «люби ближнего твоего, как самого себя», «суббота для человека, а не человек для субботы», «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах»…
На те, на первые христианские общины, очень смахивали, как мне представляется, наши клубы трезвости и клубы по интересам, которые во множестве существовали в СССР во второй половине 80-х XX-го столетия. Клубы, как и общины, напрочь лишенные материальной основы, характер носили камерный, в основном были замкнуты сами на себя, варились в соку собственном, и сколько-нибудь существенного идейного влияния на общество, конечно же, не имели. И не только потому, что не на что было купить самовар, конфеты, книги, оплатить аренду помещений и пр. Вопрос фундаментален. И ответ на него уже дали великие европейские экономисты XVIII века – К. Маркс и Ф. Энгельс: «Идея» неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от «интереса» [57]. А в интересе, – как объясняли они же, – проявляются экономические отношения данного общества. Если экономические отношения не проявляются в интересе к трезвости или к идеям Нового Завета, если идеи оторваны от материального интереса, не востребованы теми, кто располагает деньгами, они, идеи посрамляют сами себя, и превращаются в пустое, эфемерное благопожелательство.
Кроме того, и враг трезвости Трезвенническим движением был сформулирован всего лишь, как некий абстрактный, излишне доступный «алкоголь» – призрачный, наркотический монстр, существующий как бы почти сам по себе. Истинный же, материализованный враг всенародной трезвости – президент, члены правительства, представители законодательной власти, производители и торговцы алкоголем превратились в эдакую фигуру умолчания, а редкие голоса перстом своим тыкающих в персонифицированное всероссийское зло, безнадежно тонули в общей какофонии – в словесном болоте, усердно сотворяемом сволочами-романтиками, прекрасно знающими о страшной беде, но, тем не менее, призывающими закрыть глазки на пороки и язвы России, на антинародную политику, проводимую представителями власти, и говорить исключительно о хорошем, о прекрасном, о любви, о спорте, о преимуществах трезвой жизни…
Хуже того, идея освобождения народа от алкогольного рабства, которую с энтузиазмом несли спасатели, спасители и просто активисты Трезвеннического движения, как оказалось, очень не совпала ни с представлением самого народа о своем земном счастье, ни с его пониманием цели и смысла бытия. Уж слишком долгое время из поколения в поколение людям настойчиво навязывался извращенный образ мыслей: «Что за жизнь без вина? оно сотворено на веселие людям» (Сир. 31:32). Своекорыстная обслуга виноторговцев, и одураченные попугаи-легковеры, очарованные блестящими, словесными финтифлюшками бездумно транслировали чужую дурь…
«Что за жизнь без вина?» – это, уважаемый читатель, слова из Ветхого Завета – «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова», но это не Бога слова! Это восклицает некий древний недоумок. Кто он таков и когда он эту заумь написал – никому неизвестно. И, тем не менее, поди ж ты – оказался под общей библейской обложкой, размещен в Святом Писании между Книгами Моисея и Евангелиями апостолов?! Ну, как же обойтись без такого-то пропагандиста пития? И ладно бы только это, но беда-то ведь еще в том, что многие люди, читая Святое Писание, думают, что Сирахов – это не отсебятину несущий, но – цитирующий Самого Творца!?..
Кстати, «Премудрости…» – апокриф, т. е. произведение, не включенное в канон Церковью. И, соответственно, «Премудрости…», как любые другие апокрифы Ветхого и Нового Завета, являются запрещёнными для чтения в церкви. Но многие ли про это знают?
Идея всеобщего освобождения от греха, которую принес на Землю основатель независимого религиозного движения – Христос, как и трезвость в наше время, не очень-то совпадала с представлениями самих грешников о должном и желанном. Христианство, сулящее блаженство плачущим, кротким, изгнанным, алчущим и жаждущим правды – где-то там, в Царстве Небесном, тешило страдающие души, но, похоже, не очень-то привлекало как практическое руководство к действию. Потому-то и последователей были единицы. Потому-то со временем и сошло бы христианство на нет, как иные религии – атонизм, митраизм, манихейство, тенгрианство, ашуризм, сабеизм, религия ольмеков, минойцев, религия ханаанская… Но тогдашние правители узрели, наконец, в христианстве некую для себя выгоду. Быть может, вчитались в Послание «апостола» Павла к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро» (Рим. 13:1–4).
Каково? Целое религиозное движение само и – добровольно заявляет: власть – слуга Божий? Да, как же можно такое-то движение да не поддержать? И власть прекратила преследовать христиан, взяла их под свою защиту, обеспечила необходимое административно-политическое прикрытие.
Но кормить не обещало.
А кормить было кого. Взять хотя бы того же «апостола» Павла, который, как о том сообщает книга «Деяния святых апостолов», когда пришел в 51 году в греческий полис Коринф, то проповедовал там только по субботам, так как в остальное время был вынужден зарабатывать себе на еду тем, что совместно с иудеем Акилой и его женой Прискиллой делал палатки (Деян. 18:1–3).
Ничего существенного в его жизни не изменилось и через 10 лет. В 61 году «апостол» Павел, сидя в римской тюрьме пишет членам христианской общины в Филиппах: «…я научился быть довольным тем, что у меня есть. Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии, и в недостатке. Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе. Впрочем, вы хорошо поступили, приняв участие в моей скорби. Вы знаете, Филиппийцы, что в начале благовествования, когда я вышел из Македонии, ни одна церковь не оказала мне участия подаянием и принятием, кроме вас одних; вы и в Фессалонику и раз и два присылали мне на нужду» (Флп. 4:11–16).
И это – выдающий сам себя за апостола! Жил – впроголодь.
К началу III столетия из мирян, из христианских общин на свое служение Богу взошла уже целая иерархия священнослужителей. Епископы, пресвитеры, диаконы… И все эти персоны по-прежнему либо жили на добровольные пожертвования верующих, либо, самостоятельно зарабатывая на пропитание, нерегулярно исполняли свои обязанности. Участь подобных энтузиастов – восхищает. Особо, если поверить в то, что утверждал выдающийся теолог Тертуллиан: нет такой черты, которая разделяла бы мирянина и священника.
Однако недовольство клириков своим положением все же подспудно, бродило, зрело, нарастало, и к концу III века клир стремился уже не только поставить себя в независимое от мирян положение, встать над мирянами, но и обозначиться как сословие высшего порядка, которому чужды житейские профессии. Наиболее определенно эту позицию в 249 году выразил епископ Карфагенский Киприан. В своем письме «К клиру и народу фурнитанскому» он утверждал, что каждый из удостоившихся священства, «и будучи поставлен на служение Церкви, должен служить только алтарю и жертвам, заниматься только молитвами и молениями. <…> …не должны связываться мирскими хлопотами и узами те, которые, занимаясь делами Божиими и духовными, не могут оставлять Церкви для занятий земными и мирскими делами. Этот образ чиноположения и обязанности прежде, в законе, соблюдали левиты» [58].
Пастырям христианским настойчиво и беспрестанно хотелось уподобиться священникам иудейским. То ли дело тут в генетической памяти – сколько еврея ни крести, все в левиты метит, – то ли в не устраняемом комплексе неполноценности… Вскоре, впрочем, желающим желаемого добиться удалось.
Нищенское же положение христианской церкви, как организации, начало круто меняться с 315 года, когда римский император Константин I «издал указ о содержании духовенства, одним из видов дохода для церковных должностных лиц стало гос. жалованье (денежное и натуральное). В визант. период к этому добавляются обязательные сборы с населения на содержание духовенства (на Западе с VI в. они принимают форму десятины), доходы от церковных земель» [59].
Более того законом от 319 года, церкви и клирики были освобождены от налогов, а закон от 321 года утвердил за церквями еще и право приобретать недвижимость и владеть ею.
В общем, духовенство обретало, наконец-то, и правовую поддержку, и весьма солидный материально-экономический фундамент. К тому же, христианство, являясь, по крайне мере, в то время, еврейской ересью иудаизма, переняло у иудаизма в готовом виде и свое административное устройство, и обрядовую архитектонику. Первые христиане, будучи по рождению и воспитанию иудеями, не стали изобретать велосипед: само собрание верующих для молитвы – прямое заимствование из синагогального богослужения, книги Ветхого Завета не отвергались, но использовались, и даже в важнейшее христианские таинство – Евхаристию – были включены такие традиционные элементы еврейского пасхального ужина, как хлеб и чаша вина или виноградного сока. Впрочем, Иисус и Сам подтверждал преемственность Своих действий: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить» (Мф. 5:17).
Один из законов, который надлежало исполнить, предписывал ежегодно праздновать Пасху (Песах) – праздник в память об Исходе из Египта, день освобождения из египетского рабства: «Вот праздники Господни, священные собрания, которые вы должны созывать в свое время: в первый месяц, в четырнадцатый [день] месяца вечером Пасха Господня; и в пятнадцатый день того же месяца праздник опресноков Господу; семь дней ешьте опресноки; в первый день да будет у вас священное собрание» (Лев. 23:4–7).
В соответствии с этим предписанием Иисус и созвал апостолов в первый день – вечером 14 Нисана – на «священноесобрание», известное, как Тайная Вечеря. Причем, и тут совершенно прав известный священнослужитель, митрополит Иларион (Алфеев) – «Тайная Вечеря была именно пасхальной трапезой» [60]. А коль так, то иудеи, собравшиеся на пасхальную трапезу, просто никак не могли преломлять там квасной хлеб, ибо сказано же: «семь дней ешьте опресноки». Они и ели опресноки. И с этим утверждением был согласен известный богослов, автор книг по истории христианства и основам христианского вероучения, протоиерей Русской православной церкви Александр Мень (1935–1990): «Священное событие Великого Четверга, которому предстояло стать главным таинством христианской Церкви … происходило в обстановке непритязательной простоты. Иисус произнес молитву над пресным хлебом» [61].
В том, что на пасхальном вечере Иисус преломил пресный хлеб, был убежден и Б.И. Гладков – председатель Всероссийского Трудового Союза Христиан-Трезвенников: «На пасхальном вечере … пресный хлеб ели, обмакивая куски его в блюдо» [62].
Оно и понятно, как же могли собравшиеся 14-говечером вкушать квасной хлеб, если, как напоминает архимандрит Вселенского патриархата, богослов, церковный историк Киприан (Керн), «…старейшина семьи уже вечером 13-го Нисана со светильником обходил жилище, устранял все квасное, которое и сожигалось утром 14-го» [63]?
И поскольку трапеза была именно пасхальной, то Иисус и его ученики и ели хлеб пресный, как того требовала иудейская традиция. И этой точки зрения в I веке придерживались христиане и Рима, и Сирии, и Египта. К XI в. Евхаристия на пресном хлебе совершалась уже по всей Европе…
Христиане же Эллады имели на этот счет свое собственное, особое мнение – они полагали, что в Святых Дарах должен фигурировать непременно дрожжевой хлеб?! Именно этот момент, кстати, миссионером-философом, который выступал в 986 году перед русским князем Владимиром, был выставлен даже в качестве наиглавнейшего разногласия, существующего между греками и Римом: «Слышали мы и то, что приходили к вам из Рима проповедовать у вас веру свою. Вера же их немного от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: «Сие есть тело Мое, ломимое за вас…» Так же и чашу взял и сказал: «Сия есть кровь Моя нового завета». Те же, которые не творят этого, неправильно веруют» [64].
Это же разногласие вкупе с иными проявилось и в 1054 году, как фактор весьма существенный, соучаствующий в окончательно расколе Христианской Церкви на Римско-католическую церковь с центром в Риме и Православную с центром в Константинополе.
Как же так случилось: несмотря на то, что во всех четырех Евангелиях при описании Тайной Вечери нет упоминания ни о квасном хлебе, ни о броженом вине, православное духовенство, тем не менее, самым бесцеремонным образом определило – этот продуктовый набор и будет отныне играть роль Святых Даров? Хуже того, духовенство затем начало еще и изощряться в измышлении обоснований и оправданий своего произвола!? Например, Никита Стифат – пресвитер Студийского монастыря, полемист и богослов по заказу патриарха Константинопольского Михаила Керулария состряпал даже целое сочиненьице, в котором предпринял жалкую попытку возвести хулу на использование опресноков в богослужебной практике. Но тут не смолчал кардинал Гумберт Сильва-Кандидский и, в свою очередь, выступил с соответствующим письменным опровержением. Более того между кардиналом и богословом был устроен коллоквиум, после чего Стифат не только отказался от своих совершенно безосновательных обличительств, но и сжег свой трактат «Против латинян» во дворе Студийского монастыря.
Так оно ж и понятно – как не сжечь, коль за неимением путных аргументов, Стифат нес наиполнейшую околесицу: «в опресноках нет никакой жизненной силы, ибо они мертвы … опресноки бездушны», «вложенная же в начале малая закваска в тесто … согревает его некой жизненной силой и соделывает движимое как бы живым» [65].
Ну, во-первых, «закваской называется любое бродящее хлебное тесто, содержащее молочнокислые бактерии и дрожжи» [66]. Во-вторых, хлебопекарные дрожжи и бактерии успешно погибают уже при температуре 50–60 C°. В-третьих, тесто превращается в хлебобулочное изделие при температуре в среднем 180–200 C°.
Артос же – хлеб, в том числе и квасной (дрожжевой), – выпекается при температуре, плавно снижающейся от 250° до 100° в течение 3–4 часов.
?!..
И о какой «жизненной силе» после столь жесткой термической обработки можно вести речь?..
Так почему же, распрекрасно зная о том, что на Тайной Вечере – на пасхальном ужине просто никак не могло быть квасного хлеба, т. к. все собравшиеся были законопослушными иудеями, и существовали все еще в русле иудаизма, прозелиты-церковники, самым бессовестным образом игнорируя контекст, пошли на очевиднейший подлог – стали использовать в Литургии именно дрожжевой хлеб?
О первопричине случившегося проговорился тот же Никита Стифат: вкушать опресноки, означало – следовать иудейской традиции: «Если еще опресноков причащаетесь, римляне, то вы еще под сенью закона и вкушаете трапезу иудеев» [67].
А ведь так хотелось, вышедшим из иудаизма, и их последышам, чтоб непременно не иудеев трапезу вкушать, оттопыриться хотелось, выказать свою какую-никакую инаковость… Потому-то 29-м Правилом Святого Поместного Собора Лаодикийского (начало IV в.) и запретили отдыхать в субботу, и повелели отдыхать в воскресенье: «Не подобает христианам иудействовати и в субботу праздновати, но делати им в сей день: а день воскресный преимущественно праздновати, аще могут, яко христианам» [68].
Ну, прям голимый семитский антисемитизм! Конфликт, как проявление комплекса подростковой неполноценности, как извечное противоречие поколений, как поспешное стремление утвердить свою уникальность, как манифестация независимости от своих собственных корней…
Хлеб, стало быть, к истине, ни малейшего отношения не имеет, не истина важна, важно, чтоб не как иудеи.
Вторая причина, определившая выбор квасного хлеба, в отличие от первой звучит, если не вникать в суть, более убедительно: «Веществом Таинства Евхаристии является пшеничный квасной (то есть не пресный, а приготовленный на дрожжах) хлеб и красное виноградное вино. Основание для этого находим в Новом Завете, где в описании Тайной Вечери употребляется греческое слово «артос» (квасной хлеб). Если бы речь здесь шла об опресноках в тексте бы стояло слово «азимон» (пресный хлеб)» [69].
Вот такая вот выдумка. Кстати, «красное виноградное вино», выше упомянутое, присутствовать на Литургии имеет оснований еще меньше, чем хлеб дрожжевой хотя бы по той простой причине, что Иисус былназореем.
Это утверждали прохожие: «Когда же подходил Он к Иерихону, один слепой сидел у дороги, прося милостыни, и, услышав, что мимо него проходит народ, спросил: что это такое? Ему сказали, что Иисус Назорей идет» (Лк. 18:35–37).
Так считал апостол Петр: «Серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи» (Деян. 3:6).
Так Его называли римские солдаты: «Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея» (Ин. 18:4–5).
О себе, как о назорее говорил и Сам Иисус: «Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь» (Деян. 22:8).
Это же утверждал и Понтий Пилат, римский префект Иудеи, начертавший на кресте над распятым Христом: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин. 19:19).
Об этом, наконец, мы можем узнать и из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона: «Давшие обет назорейства воздерживались от вина и др. возбуждающих напитков… Назореями были Иоанн Креститель и Сам Христос» [70].
А вот, что сказано в «Деяниях…» про «апостола» Павла: «Найдя сего человека язвою общества, возбудителем мятежа между Иудеями, живущими по вселенной, и представителем Назорейской ереси…» (Деян. 24:5).
Павел, таким образом, тоже – назорей, а учение Христа, по мнению иудеев, – еще и назорейская ересь.
Почему ересь? Потому что Иисус, а также идущие за Ним будучи иудеями, чтящими Ветхий Завет, в то же самое время исповедовали нечто новое, иное и свое. В свою очередь, апостолы, а за ними и ранняя христианская церковь называли ересью все те учения, которые расходились с христианской ортодоксией.
Между христианством и назорейством ставился знак тождества и в трудах мусульманских теологов. В частности, в Исламском энциклопедическом словаре: «Спустя некоторое время назорейство начало распространяться в Римской империи и стало называться Христианством» [71].
Таким образом, Иисус был назореем, т. е. трезвенником, и поэтому Он никак не мог пить «красное виноградное вино», т. е. забродивший сок, и завещать пить его в память о Себе. Более того, ни один евангелист не оставил и крохотного свидетельства о том, что Учитель пил вино. Зато, есть свидетельство о том, что Он отказался пить вино: «И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место. И давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял» (Мк. 15:22–23).
Вот она – настоящая сила духа!
В противовес сказанному, сторонники винопития поспешно приводят самую убойную с их точки зрения цитату, которая, как им мнится, просто вопиет о невежестве им возражающих: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф. 26:26–29).
Во-первых, в данном фрагменте ничего не говорится о том, что там было в чаше. Кстати, во всех синоптических евангелиях присутствует только «чаша» и – ни слова о том, что в чаше. Поэтому, я и не подумаю принимать во внимание домыслы церковников, потакающих своему позорному алкогольному пристрастию, коим мерещится всюду только вино. Еще Л.Н. Толстой в статье «Пора опомниться!» подметил: когда люди сами воруют, им кажется, что все воруют; когда люди пьют, кажется, что все пьют.
Во-вторых, «не буду пить от плода сего виноградного» – не в этой ли строке древнему иудею, извратившему суть слов Иисуса, причудилось именно броженое вино? А почему не коньяк пять звездочек – он же ведь тоже от плода виноградного? А почему не просто свежевыжатый сок?..
В-третьих, «буду пить с вами новое вино». Ну, вот оно – вознамерился, наконец-то, Иисус выйти из «завязки», да по прибытию тутошних сотрапезников в тамошних кущах и отпраздновать радостное! Но, увы, и это не так. С вопросом о «новом вине» блестяще, на мой взгляд, разобрался известный богослов, профессор теологии и истории церкви С. Баккиоки (1938–2008). В своей замечательной книге «Вино в Библии» он приводит цитату из Словаря Уэбстера за 1828 год: «Новое вино – вино, выжатое из винограда, но не броженое».
Таким образом, новое вино – это свежевыжатый сок.
После подобного пояснения становится совершенно понятной и цитата из Книги плач Иеремии: «…дети и грудные младенцы умирают от голода среди городских улиц. Матерям своим говорят они: «где хлеб и вино?» (Плач. 2:11–12). Представляется совершенно очевидным, что дети и грудные младенцы хотели совсем не того вина, которое «приводит в омрачение ум всех людей, пьющих его» (2 Езд. 3:18), не того вина, которое «укусит, и ужалит, как аспид» (Притч. 23:32), не того вина, под влиянием которого Ной «опьянел, и [лежал] обнаженным в шатре своем» (Быт. 9:21).
Хотели не того вина, но – вина?
Значит, есть разное вино, о котором говорит Библия?
В таком случае, почему церковники, причащающие свою паству 16-градусным кагором, вообразили, что они предлагают именно то вино? А вдруг не то? Ведь вопрос – пить или не пить броженое вино – это вопрос наипринципиальнейший. От того, каков ответ, т. е. выбор, зависит: будет Россия хронически алкоголизирована или же – ориентирована церковью на трезвость. Я понимаю, что сами церковники, по крайней мере, думающие, давно уже догадались, что они с этим пасхальным вином вляпались в очень нехорошую историю. Совершенно очевидно, что древние христиане подвели, фактически, теологическую основу под тотально-перманентную алкоголизацию православных. Хуже того, позволили себе исходить не из фактов, а из своих истолкований, из своих изощренных домыслов, и поэтому неизбежно приписали Иисусу то, что Он и не делал, и не говорил?! И затем уже, по крайней мере, некоторые из этих сторонников винопития, пытаясь хоть как-то минимизировать негативные последствия своей ложной ориентации, но не смея возвысить голос в защиту открывшейся им истины, – трезвость – от Бога, опьянение – от беса, – вынужденно подряжаются вот уже два тысячелетия подряд на совершенно бесплодную борьбу с всенародным, и со своим собственным пьянством.
Но, увы, не осуждая зачин пития, с гневом обрушиваясь лишь на плоды винопотребления, пропитанные грехом и патологией, они пожинают лишь осознание, что благие порывы, помноженные на пустые хлопоты – суета сует. И малая закваска продолжает заквашивать тесто. Все более и более. И было б странным это все, когда бы все это понятным не было бы. И очевидным. Ведь вы только посмотрите, с какой детской капризностью церковники настаивают на том, чтобы хлеб и виноградный сок были непременно с дрожжами, производящими спиртовое брожение; какое значение придают церковники наличию именно спиртопроизводящим дрожжам в Святых Дарах! Святые Дары – это, скажем так, да простится мне сказанное, многокомпонентны: они содержат воду, соль, сахар, жир и многое другое. Но именно спирту церковники придают некое сакральное значение, без которого Дары, якобы, уже и не Дары. Более того им почудилось, что в сухом виноградном вине спирта маловато, и они порешили – в Божий Дар непременно нужно подпустить чуток «жидкого дьявола», добавить зелья, т. е. сделать вино крепленым. И они это сделали.
А даже запретили, например, Третьим правилом святых апостолов [72], подменять броженое вино свежим виноградным соком. Подзабыв при этом Иисусово: не человек для субботы, а суббота для человека.
И церковь, разместившая спирт в основе главного обряда христианского богослужения, просто не могла в дальнейшем относиться не благосклонно к его употреблению. И броженое вино, благословленное с амвона, теперь уже с позволения церковников, полилось в людские глотки, разрушая мозги, убивая способность мыслить, верить и любить, низводя людей до таких скотов, каких Земля до эры христианской и знать не знала.
Но – нас не сломить, не согнуть, стоим насмерть! Хлеб – только квасной, вино – только со спиртом! И начхать на то, что из-за проалкогольной позиции церкви в христианском мире видимо-невидимо бед, страданий и горя. Мы не помним и не желаем помнить слова «апостола» Павла, человечьим языком для человеков сказавшего: «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, отчего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает. Ты имеешь веру? имей ее сам в себе, пред Богом» (Рим. 14:21).