000
ОтложитьЧитал
Чужеродная для Руси византийская церковь, тихой сапой внедрившаяся в Русь, стремительно, как раковая опухоль разрасталась в новом организме, поражая органы, искажая мировосприятие, загоняя славянские племена в узкий коридор единомыслия и предписанного поведения.
К середине XVI века церковь в лице митрополичьего дома, епископских кафедр, крупных монастырей и городских соборов уже обладала огромным имуществом, в первую очередь земельным: «церкви принадлежало примерно 1/3 угодий, удобных для сельскохозяйственного производства» [244]. Монастыри превратились в крупные феодальные хозяйства, т. е. в такие хозяйства, у которых не только имелись во владении земельные участки, но участки, обеспечивающие «получение отработочной, продуктовой или денежной ренты» [245]. А это означает, что монахи, вместо того, чтобы кормиться исключительно плодами рук своих собственных, эксплуатировали крестьян. Более того, монахи вели торговлю, сдавали в наем помещения, предоставляли нуждающимися ссудный кредит. Быстрому обогащению монастырей, паразитирующих на вере людей в загробную жизнь, способствовали и сами богомольцы, жертвующие «на помин души» книги, сосуды, хлеб, скот, недвижимость… Располагая значительными финансовыми средствами, монастыри прикупали и окрестные, и отдаленные земли с лесами, реками, пашнями, деревнями и селами.
Значительно выросшее в XV–XVI вв. экономическое могущество церкви, дополненное убеждением, что церковь – единственный посредник между Богом и людьми, сформировало притязания духовенства на право участвовать в решении государственных дел, и даже побудило церковников покуситься на то, чтобы подмять под себя власть светскую. Естественно, последняя тоже была не лыком шита, потому-то между Русской церковью и Русским государством началась не просто война, но такая странная война, в которой противники, враждующие друг с другом, друг друга используют еще и для борьбы со своими собственными внутренними врагами. Сегодня нам это хорошо знакомо: помощь врагу своему на основе взаимовыгодного интереса. Ничего личного и патриотичного: «бизнес – святое дело».
Конечно, государство нуждалось в таком союзнике, как церковь, нуждалось в союзнике сильном, но управляемом, т. е. в зависимом. Вот почему власть уже в конце XV века превратила вопрос о церковных землях и вообще вопрос о недвижимости, в фигуру, на которую не могут распространяться государственные гарантии, ибо ничто не вечно на христианской земле, все лишено стабильности и определенности, и даже, поскольку на все воля Божья, никто из живущих не способен достичь статуса навсегда неприкасаемого. Все и всегда должны ощущать себя грешниками и вечно виноватыми. Отсутствие вины порождает чувство собственного достоинства, а оно – мать всех претензий. Создатель государства Иван III очень хорошо понимал, как достоинство мешает управлению людьми. Не вообще достоинство. Достоинство есть и у копейки, но только в той денежной системе, которую определили власть имущие. Вне системы копейка – медяк, ничего не стоящий. Если же копейка норовит заявить о своем достоинстве вне существующей системы, пытается заявить, будто она не зависит от системы, значит, она противостоит власти. А это уже – антигосударственное дело. Быть может именно поэтому Иван III и низвел всех своих подданных, и князей тоже, до статуса рабов, т. е. холопов государевых. Холоп – это наймит, человек, который не только служит кому-нибудь, но еще и не имеет права покинуть того, кому служит. Холоп всегда должен помнить о висящем над ним топоре, ибо пребывающий в состоянии душевного покоя слабо внушаем, плохо повинуется и неудобен в управлении. Только холоп хорошо напуганный всегда и всем доволен, и благодарен царю и Богу за каждый прожитый день, и за то, что нет голода и войны… Кто избежал беды, только тот и возрадуется, когда беды избежит.
Не в подобных ли размышлениях правители всех времен искали и находили, и находят оправдание для своих акций, смахивающих иной раз на простое самодурство – аресты, судебные процессы, казни, устроенные на площади, при обязательном стечении местного населения?..
Вспомним в этой связи митрополита Московского и всея Руси Филиппа II, удавленного Малютой Скуратовым 23 декабря 1569 года по приказу Ивана IV в Успенском монастыре.
Вспомним в этой связи и архиепископа Новгородского Пимена, сторонника Ивана IV, с которым царь-самодур, прибывший в Новгород в феврале 1570 года, поступил самым наидичайшим образом: «с Пимена были торжественно сняты принадлежности его сана, после чего, в нищенском одеянии, он был посажен на белую кобылу, к которой его привязали ногами, вручив ему бубны и волынку; в этом виде его водили по городу, затем сослали в тульский Веневский монастырь» [246].
Сослали обесчещенного архиепископа в монастырь, где он вскоре и скончался. Сам ли скончался или же помогли угодливые помощники царские – о том свидетельств не осталось. Однако есть свидетельства о том, что случилось с архиепископом Новгородским Леонидом, который, кстати, и опричнину поддерживал, и доверием Ивана IV пользовался. Как сообщают «Псковские летописи», в 1575 году «опалился царь Иван Васильевич на архиепископа новгородского Леонида, и взя к Москве, и сан на нем оборвал, и, в медведно ошив, собаками затравил» [247].
Репрессии против духовенства, конечно, были не единственными аргументами, с помощью которых правители «переубеждали» своих оппонентов, делали церковников более сговорчивыми и послушными. Например, очень хорошим «доводом» служила систематически воскрешаемая угроза изъятия церковных земель. И не только угроза потенциально возможного отторжения собственности – секуляризация, осуществлялись и практические шаги.
В частности, в 1551 году в Москве по инициативе Ивана IV был созван Собор, на котором был принят целый ряд решений, не только поставивших рост церковного землевладения под государственный контроль, но и ограничивающих церковно-монастырское землевладение. Причем, решения были приняты при непосредственном соучастии митрополита Московского и всея Руси Макария – противника нестяжателей, сторонника иосифлянства, последователя Иосифа Волоцкого!? Очевидно, и митрополит, и все присутствующие уже хорошо уяснили, что в централизованном государстве, да еще при рядом находящемся самодержце, двух мнений быть не может. Мнений и не было. Мнения и сомнения, и даже в подлинности самого соборного уложения 1551 года, появились несколько позже. Достаточно сказать, что «Стоглав», как типографское издание, увидело свет аж через целых три века – в 1860 году, и не в России, а в Англии?! И только после этого, видимо, спохватившись и устыдившись, российские церковники в 1862 году печатают «Стоглав» в типографии Казани. И не просто печатают, но с большой фигой, вынутой из глубокого кармана. В частности, издатель в своем предисловии сообщает: «Исследовано, дознано и доказано, по крайней мере в общих чертах, что эта книга составлена кем-нибудь, может быть, даже членом стоглавного собора (1551 г.), но уже после собора, из черновых записок, бывших или приготовленных только для рассмотрения на соборе, но не рассмотренных (всецело), не приведенных в формы церковных постановлений, не утвержденных подписями и не обнародованных для руководства» [248].
В общем, «Стоглав» составлен кем-то и когда-то, но явно не на Соборе и Собором, очевидно, не принят. Так сказать, фальшивка, нагло пристегнутая к уважаемому собранию.
Как утверждает древняя пословица: «Вы можете привести осла к водопою, но вы не заставите его пить». Можно собрать в Кремлевском дворце митрополита, святителей, архимандритов, игуменов, массу бояр и первостепенных сановников, и даже вызвать у них на ваши слова рвотную реакцию одобрения и согласия, но вы не заставите их принять блевотину и слова ваши за то, в чем надобно нуждаться и чем следует каждодневно пользоваться. Не в этом ли причина того, что «Стоглав» подвергся столь упорному замалчиванию и поруганию? Значит, он содержал что-то, что вызывало у церковной братии стойкое неприятие и даже, быть может, представляло некую угрозу для устоев веры? Например, в главе 31 «Стоглава» «О крестном знамении», мы читаем: «…на себя крестное знамение рукою возлагати двема персты, якоже предаша святыи отцы воображати крестное знамение». <…> «…аще кто двема персты не благословляет якоже и Христос, или не воображает крестного знамения, да будет проклят святыи отцы рекоша» [249].
Это было закреплено в документе Поместного Собора 1551 года. И, насколько можно судить, сделано это было без особых дискуссий. Копья и стулья не ломали. Но… знамение – это именно тот компонент обряда, который на Поместном Московском соборе 1656 года расколол Русскую церковь на старообрядцев, держащихся двуперстного крестного знамения, и на сторонников патриарха Никона, сторонников троеперстия. И не просто расколол, но всех, крестящихся двумя перстами объявили еретиками и предали анафеме. И ведь троеперстники – они ж не враз возникли? Они во множестве были и во времена митрополита Макария? Более того, и сам митрополит Макарий причислял себя к сторонникам возложения знамения тремя перстами, что следует из его труда «Великие Минеи Четьи».
Поднял Иван IV на Соборе и тему пьянства среди церковников – Вопрос XVII. «О пьянственном питии»… И Собор ответ дал. И отдельной главой, и несколькими фрагментами, разбросанными по всему документу. Но дал ответ, скажем так, исключительно в поповском духе – уклончиво и запутанно-противоречиво. Так, например, заявив, вроде бы, здраво и разумно: «от всякого зазора неподобного, наипаче же от пьянственного пития воздержатися, и во пьянство бы не упивалися, и горячего вина по монастырям не курити и не пити и хмельного пития пив и медов не держати», тут же, далее: «…а от вин от фрянзских не возбраняются, нигде бо несть писано, что не пити вина, но токмо писано не пити вина в пьянство, и аще где обрящут фрязские вина то в славу Божию испиваются, а не в пианство» [250].
?!..
Ну, просто рот от изумления сам собою раскрывается! И от сущего огорчения тут же враз замыкается. Не пей, братия, вина и не держи оного, но фряжские, т. е. французские – пожалуйста! Правда, не до пьянства, не дай бог, и – во славу Божью!?
Надобность ограничить размеры церковно-монастырских землевладений, поставить церковь под контроль государства, и, в конечном итоге, устранить ее экономическую и политическую независимость – все это молодым царем Петром Алексеевичем понималась. Именно поэтому уже в 1697 г. он сделал достаточно суровое распоряжение: «Богомольцам Нашим, Преосвященным Митрополитам, Архиепископам и Епископам в домах и в Епархиях своих и в монастырях Архимандритам и Игуменам, и Строителям никакого лишнего строения строить и денег в расходе не держать без Нашего Великого Государя указу; а деньгам и хлебу приход и расход им записав в книги, присылать те книги к Нам, Великому Государю, к Москве; и о том ко всем Архиереям и в монастыри послать Наши Великого Государя грамоты» [251].
Дальше – больше. После смерти в октябре 1700 года Патриарха Московского и всея Руси Адриана, Петр I на смену ушедшему назначил не очередного Патриарха, а Блюстителя Патриаршего Престола. На следующий же год патриаршество и вовсе было упразднено, а в 1721 году заменено на коллективный орган – Святейший Правительствующий Синод. Причем, Петр I своим указом от 17 мая 1722 года «Об объявлении священникам открытых им на исповеди преднамеренных злодейств…», не только отменил тайну исповеди под страхом извержения ослушника из сана, телесного наказания, отправки на галерную работу и даже смертной казни, но и обязал каждого вступающего в духовную должность давать присягу: «верным, добрым и послушным рабом, и подданным быть, и все к высокому Его Императорского Величества самодержавству, силе и власти, принадлежащие права и прерогативы (или преимущества) узаконенные, и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать, и оборонять, и защищать, и в том живота моего в потребном случае не щадить» [252].
В январе 1701 года был восстановлен Монастырский приказ – госучреждение, вступившее в управление всеми патриаршими, архиерейскими, монастырскими и церковными вотчинами.
Указом от 30 декабря 1701 г. – «О выдаче монахам денежного и хлебного жалованья по единообразному окладу; о сборе доходов с монастырских вотчин в Монастырский приказ, об оставлении в монастырях токмо нужного числа служек, и об употреблении остаточных монастырских доходов на содержание бедных монастырей и богаделен» – Петр Алексеевич и вовсе лишил монастыри права распоряжаться вотчинными доходами. Причем, как сказано в указе, «не ради разорения монастырей, но лучшего ради исполнения монашеского обещания; понеже древние монахи сами себе трудолюбными своими руками пищу промышляли и общежительно живяше, и многих нищих от своих рук питали, нынешние же монахи не токмо нищих питаше от трудов своих, но сами чуждые труды поядаша» [253].
В указе «О звании монашеском, об определении в монастыри отставных солдат и об учреждении Семинарии и госпиталей» от 31 января 1724 года Петр I выскажется на эту тему еще более жестко и определенно: «…нынешнее житие монахов точию вид есть и понос от иных законов, немало же и зла происходит, понеже большая часть тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность». [254]
Выставив, таким образом, монашествующую братию, как социальных паразитов, царь, исходя из того, что «многому злу корень – старцы и попы» [255], о чем он несколько лет спустя скажет в беседе с руководителем Тайной канцелярии П.А. Толстым, и, располагая достоверной информацией о том, что именно в монастырях гнездящаяся оппозиция кропала всевозможные подметные письма и обличительные «листки», – своим очередным указом просто-напросто запретил монахам иметь в кельях чернила и бумагу: «…монахи в кельях никаковых писем писать власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети да не будут, но в трапезе определенное место для писания будет: и аще нужды ради каковые восхощет кто писати, и то с повеления начального, да пишет в трапезе явно, а не тайно» [256].
В общем, вполне можно утверждать, что Император и Самодержец Всероссийский Петр Алексеевич Романов – исторический деятель, которому удалось одержать полную и блестящую победу над церковной иерархией, лишить церковь статуса государства в государстве, превратив ее в надежную опору самодержавия, а религию – в мощное идеологическое орудие классового господства.
Конечно, содеянное и достигнутое Петром I не могло оставаться незыблемым на веки вечные, не могло оградить очередную венценосную особу от надобности держать ухо востро, а око – в состоянии недреманном, дабы подметить загодя тень недовольства, распознать легкие знаки притязаний на непотребное средь церковных иерархов, и пресечь при необходимости явные интриги и втуне существующие политические поползновения, стремящихся поколебать уже установленный порядок, подмять под себя светскую власть.
Впрочем, хватало и того, что надобно было доделать и переделать. В частности, Екатерина II вступив в 1762 году «в должность» «…нашла сухопутную армию в Пруссии за две трети жалование не получившею.
В статс-конторе именные указы на выдачу семнадцати миллионов рублей не выполненными.
Почти все отрасли торговли были отданы частным людям в монополии. Таможни всей империи сенатом даны были в откуп за два миллиона. <…>
Блаженной памяти государыня императрица Елисавета Петровна во время седьмилетной войны искала занять два миллиона рублей в Голландии, но охотников на тот заем не явилось, следовательно, кредита, или доверья к России не существовало» [257].
Хуже того, в этом же году – в 1762 – по мнению сената «дефицит достиг почти 8 % всего бюджета» [258], т. е., 1.152.000 рублей!
Финансы истощены, армия без денег, торговля в упадке, и все это при том, что огромное количество церковных земель, церковные угодья не облагались налогами и не могли быть использованы для нужд государства?!
Конечно, оставлять все в неизменном виде, бездействовать означало уподобиться Петру III, только что свергнутому и умерщвленному. Хуже того, к моменту восшествия на престол Екатерины II появился еще один устрашающий фактор – о нем в своих «Записках» императрица написала так: «Внутри империи заводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться местами и помещичьи».
Причина же «явного непослушания» секретом не являлась – невыносимый произвол церковных и монастырских феодалов, в чьей собственности находились бесправные церковные крестьяне.
В соответствии с Уставной грамотой Митрополита всея Руси Киприана от 21 октября 1391 года, монастырские крестьяне были обязаны содержать и обслуживать церковно-монастырскую братию: пахать пашни, косить сено, пилить и возить лес, изготавливать кирпич, возводить постройки, работать на мельницах, винокуренных заводах, варить пиво, ловить рыбу… Кроме того, некоторые припасы крестьяне должны были вносить натурою, доставляя их на своих подводах, куда приказано: мясо, яйца, орехи, грибы, ягоды… Иногда натура переводилась на деньги.
И все бы ничего, но бесправие юридически совершенно беззащитных крестьян, и наличие легкой возможности безнаказанно урвать еще больше, чем уже получено, повсеместно и систематически провоцировало церковно-монастырских тунеядцев к осуществлению ничем не прикрытого грабежа.
Конечно, не всегда ограбленные смиренно, безропотно принимали свою участь. И тогда в ход шли репрессии. Черные паразиты, мордатые «сироты монастырские», напрочь позабыв о христианской любви к ближнему своему, ближних своих – крестьян, находящихся в их власти, подвергали, и порой самым тяжелым, истязаниям: «их били батогами, плетьми (иногда до 500 ударов), налагали цепи и оковы, держали в холодных чуланах, мучили голодом, наконец, подвергали и денежным штрафам. Впрочем, в некоторых монастырях приказчикам предписывалось наказывать крестьян не иначе, как в присутствии их выборных или целого схода. В монастырском судопроизводстве практиковались и пристрастные допросы» [259].
«Пристрастный допрос» – это пытка, официально дозволенная Судебником 1497 года (Ст. 14 и 34), после применения которой люди оказывались не только основательно избитыми и покалеченными, но случалось и убитыми! Исторические документы буквально пестрят свидетельствами о том, как духовные отцы до смерти замучивали и забивали своих братьев во Христе.
Кто они, эти твари в черных одеждах? Люди ли? Можно ль, да так, чтоб не тронуться умом, вообразить такого последователя Иисуса Христа, который только что кнутом до белых костей содрал со спины человека красное мясо, а то и вовсе прервал человечий земной путь, затем, не без удовлетворения утер пот со лба своего, и кровь с рук своих, окончив, как ему представляется богоугодное дело, осенив себя крестным знамением, вышептал: «Исполнение всех благих Ты еси, Христе мой, исполни радости и веселия душу мою и спаси мя, яко един Многомилостив, Господи, слава Тебе…»?!..
Камо грядеши ты, долгогривый чернорясник с кнутом в руце?!..
Иисус грехи согрешившим призывал прощать, призывал нести в мир милосердие да любовь, а… не кнут, не страсть стяжательства, не наркотический яд властолюбия…
Кстати, как выше мы уже упоминали, христианствующие церковно-монастырские бесы не только ведь над паствой, над рабами от них зависимыми измывались, но не гнушались то же самое вытворять и над представителями своего же цеха. И только Указ Святейшего Синода от 7 июня 1767 г. «О нечинении пристрастных допросов и телесных наказаний священникам и иеромонахам» прекратил порочную практику использования пыток по отношению к духовенству, поскольку, как оказалось, духовенство, получившее телесные наказания и прошедшее пристрастные допросы, «а особливо священнослужители, теряют должное по характеру своему от общества почтение, пастве же их подается немалый соблазн и причина к презрению».
Протесты против систематического грабежа, осуществляемого духовными лицами, случались, конечно же, не только, как частные эксцессы, но и как явления массовые. Крестьяне, доведенные до отчаяния произволом духовных лиц, снаряжали челобитчиков к архимандриту – попусту, снаряжали в Синод – попусту, снаряжали в Сенат – попусту, снаряжали к царствующим особам – попусту… Впрочем, в последнем случае, их пороли плетьми, и, заковав в кандалы, отправляли либо в монастырское узилище, либо – в Сибирь.
И тогда, так и не достучавшиеся до небес, и не имея возможности более терпеть происходящее, и зная, что будут плети, пытки, штрафы, а для иных и каторга, крестьяне уже целыми селами поднимались на очередной бунт. Как могли. Они отказывались от работы на монастырской пашне и от уплаты оброка, рубили и продавали церковный лес, объявляли себя независимыми от архиерейского дома или же от монастыря…
И тогда на усмирение ограбленных и возмущенных по просьбе духовенства государство направляло карателей – военные отряды. Иной раз и с пушками.
В чем конкретно заключалось оное усмирение, об этом история сохранила множество самых разнообразных свидетельств. Вот только одно из них: «В начале февраля 1757 года против крестьян Новоспасского монастыря был отправлен подполковник Хатунский с военным отрядом, вооруженным пушкою. <…>
Впоследствии крестьяне жаловались на величайшие злоупотребления военной команды: по их словам, солдаты, расставленные по квартирам, грабили и распродавали крестьянские пожитки, скот и посуду, разбивали печи в избах, насиловали не только крестьянских женщин и девушек, но даже малолетних (был случай изнасилования десятилетней девочки), после чего многие выкинули мертвых младенцев, а одной девушке, сопротивлявшейся насилию, отрубили пальцы на ногах» [260].
А в это самое время Святейший правительствующий синод – высший государственный орган церковно-административной власти в Российской империи, Синод, в котором, как в болоте, безответно исчезали бесконечные челобитные замордованных крестьян, возглавлял… знаменитый богослов, духовный писатель, архиепископ Сильвестр!?.. Равнодушный и бессовестный. Сильвестр, чьи поучения отличались, как утверждали современники, рассудительностью и нравоучениями, а сам он «от природы отличался ораторским красноречием, которое было простым и душевным»… Так все выглядело на кафедре. На земле же – хищничество, разграбление, душегубство.
Борьба крестьян против произвола монастыря и церкви – «коллективных помещиков» (В.И. Писарев), борьба растущая, как на дрожжах, что подтверждал и нарастающий поток челобитных, вынудила, наконец-то, правительство задуматься о необходимости проведения самых серьезных реформ. Однако, меры, предпринимаемые Елизаветой I, а затем и Петром III не только усилили недовольство в крестьянской массе, но еще и возбудили недовольство долгогривых, совершенно не склонных к христианскому смирению там, где дело касалось их собственных, их шкурных интересов.
Екатерина II, вступившая в права государыни Российской империи, приступив к изучению существующей проблемы, очень скоро пришла к однозначному выводу: имения, находящиеся в руках духовенства, не могут и далее находиться в руках духовенства. И в своем письме Вольтеру от 11-го – 22-го августа (1766) императрица сообщила о происходящем и о том выводе, который ею был сделан: «Верующие нашей церкви, страдая от частых тиранических притеснений, которым в значительной ещё степени способствовали беспрестанные перемены в составе высшей духовной иерархии, в конце царствования императрицы Елизаветы – возмутились. И при моем вступлении на престол их было более двух сот тысяч под ружьем. Это обстоятельство заставило меня в 1762 г. приступить к радикальной реформе системы управления духовными имуществами и определить, вместе с тем, доходность их» [261].
Наличие массового движения синодальных, архиерейских, монастырских и государственных крестьян, которое охватило, как минимум одиннадцать губерний, и в целом ряде мест даже переходило в вооруженное восстание, направленное против усиления феодальной эксплуатации и произвола, побудило императрицу не только «приступить к радикальной реформе», но и загодя, до принятия соответствующего указа, выступить в Синоде перед духовенством.
«Речь государыни императрицы Екатерины II, говоренная ею к Синоду, по случаю отчуждения церковных имуществ в России», насколько мне известно, впервые опубликовал филолог, историк, издатель древнеславянских литературных и исторических памятников О.М. Бодянский (1808–1877) в 1862 году в сборнике научных трудов «Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университета». Речь яркая, мощная, вне всякого сомнения, пробуждающая совесть у того, у кого она есть. Не могу, уважаемый читатель, отказать себе в удовольствии и, конечно же, для Вашего удовольствия разместить эту «Речь…» государыни на нижеследующей странице:
«Если спрошу вас, кто вы и какое ваше звание, то вы верно дадите ответ, что вы – государственные особы, состоящая под властью Монарха и законов Евангельских, призванные на проповедование истин Религии и наставление в законе, служащем правилом нравов. Власть ваша есть власть людей просвещенных, наставленных в истинах Христианской Религии. Все уверены, что вы соблюли при исследовании их праводушие и беспристрастие, нужные к предохранению себя от заблуждений. Все ваши права и обязанности состоят в ясном предложении догматов Веры, в убедительном истолковании их доказательствами, а не спорами. Вы должны заниматься только тем, чтоб наставлять людей в их должностях, возжигать в сердцах их память добродетели и желание идти всегда стезею ее, наконец увещевать их, угрожать будущим наказанием, возбуждать в них веру и любовь к Богу и ближнему обещанием вечного блаженства, воспламенять сердца усердными молитвами, спасительными советами, утешать печальных и несчастных. Существенная ваша обязанность состоит в управлении церквами, в совершении Тайн, в проповедовании слова Божия, в защищении Веры, в молитвах и воздержании. Для этого нужны: чистая вера, непоколебимое благочестие и всеобщая любовь. Сии три добродетели составляют должности вашего звания: без них или забывают, или оскорбляют Бога. Учитель Веры должен убеждать, а не раздражать; проповедник трогать, а не восхищать; священник – наставлять на путь истины, а не подавать повода к соблазну. Знаю, что звание ваше, которого долг есть учение и размышление, обогащает сведениями, которых мне нельзя ожидать от прочих моих подданных, не имеющих таких познаний и учености. Я отдаю справедливость вашим сведениям: вы люди просвещенные. Но от чего происходит, что вы равнодушно смотрите на бесчисленные богатства, которыми обладаете и которые дают вам способы жить в преизбыточестве благ земных, что совершенно противно вашему званию? Вы преемники Апостолов, которым повелел Бог внушать людям презрение к богатствам и которые были очень бедны. Царство их было не от мира сего: – вы меня понимаете? Я слышала эту истину из уст ваших. Как можете вы, как дерзаете, не нарушая должности звания своего и не терзаясь в совести, обладать бесчисленными богатствами, иметь беспредельные владения, которые делают вас в могуществе равными Царям? У вас много подвластных. Вы просвещены: вы не можете не видеть, что все сии имения похищены у Государства; вы не можете владеть ими, не будучи несправедливы к нему. Вы должны чувствовать, что вам более всех надлежит наблюдать справедливость; но когда нарушаете ее, то тем более виновны, потому что наставлены в должностях звания своего. Если вы повинуетесь законам, если вы вернейшие мои подданные, то не умедлите возвратить Государству все то, чем вы неправильным образом обладаете» [262].
Согласитесь, речь довольно жесткая, обличительная, обвинительная. Каково ж было мое удивление, когда в книге В.П. Козлова «Тайны фальсификации», я вдруг столкнулся с заявлением: «Сам стиль “речи” – увещевательно-просительный – никак не укладывался в ту систему правления на принципах просвещенного абсолютизма, которая сложилась в царствование Екатерины II» [263]!
В.П. Козлову именно так показалось – «стиль “речи” – увещевательно-просительный», а показалось ему именно так, потому что понадобилось изобрести какой-никакой аргументишко, подрывающий доверие к публикации, и определить публикацию не иначе как самую настоящую фальшивку.
В качестве второго изобличительного «аргумента» подозрительный В.П. Козлов выдвинул также не факт, не цитату из лингвистической или еще какой-либо экспертизы, но – домысел, свой собственный и субъективный: «Фальсификация была очевидна, конечно, и Бодянскому… который отказался от ее какого-либо комментирования и даже не попытался объяснить читателям, когда могла говорить императрица свою “речь” в Синоде» [264].
Вот, с чего В.П. Козлов взял, что для публикатора «фальсификация была очевидна» – из чего это следует? Есть какой-то сие подтверждающий документ? С чего В.П. Козлов взял, что публикатор отказался от комментирования – разве Бодянскому предлагалось дать комментарий и он обязан был пытаться объяснять? С какого потолка В.П. Козлов все это взял – совершенно неизвестно.
Хуже того, после столь «убийственных» аргументов наш разоблачитель делает еще и не менее «убийственный» вывод: «…неизвестные авторы (или автор) “речи” Екатерины II в Синоде… исходили из идеологических соображений, тесно связанных с реалиями времени, в которое они жили. Нужно было… укрепить позиции официальной церкви» [265]?!..
Приехали! Да могла ли «укрепить позиции официальной церкви» обвинительная «Речь…» императрицы, «Речь», в которой духовенство – это бессовестные лица, оторвавшиеся от христианского учения, незаконно владеющие имениями, имениями, которые были «похищены у Государства»?!..
К сожалению, в целой книге – почти 300 страниц – ничего вразумительного В.П. Козлов, разоблачитель исторического фальсификата, нам предоставить так и не сумел, а, следовательно, нет у нас и оснований полагать, будто бы опубликованная О.М. Бодянским в «Чтениях ОИДР» «Речь…» – документ сфабрикованный.
Более того для нас в нашем случае даже не столько важна достоверность самого документа, как соответствие изложенного в нем тому, что действительно бытовало в екатерининской России: духовенство существовало не по Евангелиям, отрицая своим образом жизни учение Иисуса Христа о нестяжании, смирении и любви, и где воровством, где с помощью грабежа, рэкета и обмана присваивало себе земли, строения и прочее.