Девочка

Глава IV

Аня вошла на вокзал, длинная череда касс и зал ожидания, тюки и сумки, люди и животные – кого здесь только не было.

– Чё за херня?! – чуть не вслух выронила девушка.

Она помнила все вокзалы родного города, какие там: Балтийский, Витебский, Ладожский и Финляндский с Московским, всё. Анечка была на них и не раз, помнила если не каждую архитектурную особенность, но основные «маски», отличия знала великолепно. Они же такие разные, но это был ещё один, какой-то дикий, смесь всех. Предположим, вон же бюст Петра I, но кругом кассы и эскалатор наверх к магазинам, а перрон вообще от Витебского. Остальные по мелочам, как будто кто-то, не зная темы, нарисовал, слепил, создал это место по памяти девушки. Она оглянулась, там, откуда она пришла, было светло, пригляделась к окнам, большие деревянные резные рамы не пропускали света. За окном ночь, тёмная и пасмурная, а за спиной утро, тоже пасмурное, но утро. Анечка улыбнулась, вспомнив совет любимого: «Если чего-то боишься, представь заголовки завтрашних газет, осуждающие тебя за это решение».

– Да пошло оно всё… – пробормотав сама себе, Аня очертя голову ринулась к выходу.

«Каждый вздох наносит раны,

Движение мышцы рвут,

Но сердце не верит в утраты,

И былые радости к себе зовут».

– К себе зовут… – ошеломление, удивление девушки не знало предела. Она знала эту песню, вернее, стихи, она знала, как и зачем написаны они, а главное – кем. Автором был её возлюбленный. Слёзы покатились из глаз.

«Вы были едины, всё пополам,

Даже счастье одно на двоих.

Но нету больше веры слезам,

И руны на сердце, один только стих».

– Лёшка??? – с робкой надеждой девушка повернулась.

Нет, не он. Чуть в отдалении стоял молодой человек. Его тёмные волосы, рассыпанные и чуть вьющиеся, доставали почти до плеч, а одежда была хоть и чистой, но изрядно ношенной. Он играл на гитаре, Аня только сейчас поняла, что он пел, а гитара была сравнима только с той из поезда, такая же старая и дряхлая, но звучала на довольно высоком уровне.

«Не впервые всё это было

Много лет или только вчера,

Но знаешь, зая, ничего не забыто,

Ты в душе моей навсегда».

Юноша продолжил, и наша героиня подошла поближе. Она знала, что путь не окончен и старая стерва – судьба подкинет ей сюрпризов.

«Мы помним друг друга,

Хотя не виделись тысячу лет.

Но в груди ноет натуга,

И слов не сказанных бред.

Каждый раз, даруя сердце,

Открывая душу другой,

Мы не забываем, кто был раньше,

Но спорим на эту тему с собой.

Руки режет, грудь рвётся,

Вены кипящую кровь несут.

Ведь вера никогда не сдаётся,

А кусочки сердца всё также живут».

Как случившееся не сделало её менее впечатлительной, она сама не знала и стояла в изумлении. Смотря стеклянными глазами на молодого человека, она тщетно пыталась найти знакомые черты и не могла. Даже в этом безумном мире кривых зеркал жалкий отблеск того, куда она так стремилась, это был не он. Нет, тот, кто пел, и тот, кто написал, не могли быть одним и тем же человеком. Аня стояла и смотрела, а юноша стал собираться, смешно запихивать гитару в чехол поверх денег, не боясь, что мелочь поцарапает инструмент. Он не успел, двое в форме подошли, и один, взявшись за гриф, привлёк внимание юноши.

– Мы же тебе говорили, здесь люди поезда ждут, – заглянув прямо в глаза юноше, сказал милиционер, взявший гитару.

– Это вокзал, а не концертный зал! – добавил второй, он был сильно моложе и явно ещё гордился тем, что охраняет покой пассажиров, бог знает какого вокзала.

– Да я же так, пару песен. Поднять настроение всё тем же пассажирам.

– Пройдёмте, разберёмся, – чуть не выкрикнул молодой сержант, его явно раздражало промедление, и ему хотелось как можно быстрее посадить парня в обезьянник.

– А ты чего уставилась? – молодой сержант перевёл гнев с юноши на девушку. Но Аня стояла не шелохнувшись. – Пошла вон, девчонка! – приближаясь к Анне, выкрикнул он.

– Ты чего? Отстань от девушки, – вступился второй милиционер. – Может, она задержания никогда не видела. Давай быстрее собирайся, ночь у нас поспишь, – парень кивнул и с усилием всё-таки впихнул гитару в чехол. Но было поздно, молодой уже дошёл до девушки и махал ладонью около её глаз, Аня не реагировала.

– Да она шарахнутая, – как-то уж чересчур весело констатировал он, – пакуем и её.

Аня поняла, что происходит, только тогда, когда её посадили на скамейку в КПЗ. Парень сидел рядом и внимательно разглядывал девушку, милиционеры что-то писали.

– Ты кто такая? – бесцеремонно спросил парень.

– Я Аня, а мы где?

– Да нас в участок определили, меня за несение культуры в массы, а тебя и не знаю, ты им вроде наркоманкой показалась.

– А откуда ты знаешь эти стихи? Те, что пел, – в глазах девушки появилась надежда, вот он сейчас расскажет, что знает автора, и уже очень скоро она найдёт любимого, и всё встанет на свои места.

– Это те, что про «раны»? – Аня кивнула. – Да я их в сети как-то нашёл, уже и не помню где. Вроде хорошие, на музыку сразу легли, а что, ты их тоже знаешь?

Это было как удар молотом, причём не по наковальне, а сразу этак с размаху по лицу, в челюсть или висок.

– Значит, ты не знаешь лично автора? – упавшим, поблёкшим голосом спросила девушка. Ответ был уже не важен, конечно, он не знал.

Стражи порядка долго возились, что-то писали, куда-то звонили, а потом ушли, даже не подойдя к клетке.

– А они куда?

Анечка только сейчас осознала, что она вынуждена провести ночь в отделении милиции, запертая в клетке с незнакомым сексуально активным парнем. Ей стало страшно, не то слово страшно, она опасалась. Всё же что бы ни происходило в жизни девушки, а та городская трусливая деваха ещё не до конца забита камнями, которые так щедро падают на голову нашей героине.

– Хм, наверно, ушли ловить нам сокамерников. Но я не уверен, что найдут. Здесь всё тихо, и дядя Егор не придирается особо, Сашка хуже – молодой и горячий.

– Дядя? Сашка? – Аня была в изумлении, – так это твои родственники?

– Нет, что ты, – юноша попятился и замахал руками, ловко сел и продолжил. – Нет, конечно же, не родня, но я часто здесь пою, когда дома сидеть неохота или душа болит, сил нет, уж луч ше песни попеть, людей порадовать, чем сидеть в подворотне и бухать на ворованные деньги.

Аня кивнула и тоже села на металлическую скамью камеры. Полумрак, странные звуки, она начинала побаиваться этого странного юношу.

– А когда общаешься с одними и теми же людьми, – продолжил он, – хочешь не хочешь, но знакомишься и узнаёшь черты характера. Тот, что постарше и с пузиком, это дядя Егор, можно так и называть, а тот, что молодой лейтенант, это Саша, мудак, конечно, но зазря бить не будет.

Аня съёжилась, а в голове так и тряслись последние слова «зазря бить…».

– Кстати, я Кирилл, – он улыбнулся. – Я тебя как зовут, нам ведь здесь ночь придётся провести, это нестрашно. Но, думаю, познакомиться стоит.

– Аня, – буркнула она, отвернулась.

Кирилл повёл лицом, на котором так и читалось «Не хочешь – не надо, я могу и молча посидеть».

Так прошло около часа, Аня зажалась в углу и сидела, закрыв глаза. Кирилл же умастился на другом конце скамейки и, вытащив руки наружу, что-то пытался сделать. Анечка открыла один глаз и прислушалась: тихо, еле слышно что-то скребло металл.

– Ты что делаешь? – Аня была насторожена и очень хотела, чтобы лейтенант и не думал что-то с ними делать, главное – с ней, конечно.

– Ключи достаю, они стол передвинули, стало сложнее, помоги, коль проснулась.

– Я и не спала, – бурча себе под нос, Аня подошла к Кириллу и увидела, что простым крючком и леской он умудрился сбить ключи со стола и протащить около метра по полу. – И что мне делать?

– Как что? Ты не рыбачила? Закидываем крючок и подтягиваем, помоги, руки устали.

Аня взяла крючок и швырнула. Он был слишком лёгким и далеко не летел, она попробовала ещё раз, результат тот же. Спустя полчаса у них были ключи, правда, к крючку пришлось привязать шнурок в узелках, чтобы хоть как-то докидывать до ключей, но главное дело было сделано – они открыли клетку.

– А что дальше? – Ане не терпелось уйти.

– Ну как… – Кирилл замешкался. – Берём свои вещи и…

– Уходим? А куда?

– Нет, уходить нельзя, это уже побег из-под стражи, берём вещи и коврик, а потом обратно в обезьянник.

– Зачем?

– Чтобы наутро уйти спокойно. Тебе есть где ночевать?

– Нет, – Аня задумалась. – Думаю, нет.

– Ну вот, меня тоже домой не пустят в такой час, так что берём коврик, я на нём лягу, а ты на нарах поспишь, они жёсткие, но не так холодно.

Они сгребли со стола все вещи, их просто отняли, даже досмотр не устраивали, и вернулись в камеру. Там Кирилл постелил коврик, сложенный в четыре раза, и улёгся на него, потом резко вскочил и, выйдя из клетки, стал рыться в столе.

– Ты что делаешь? – испуганно чуть не закричала Аня.

– Тихо, здесь свечи где-то есть.

Он достал огарок и зажигалку, подпалив фитиль, свеча долго не хотела разгонять мглу, и они так и сидели в полумраке, в отдалении друг от друга, но вместе смотрели на колеблющееся пламя свечи. Аня думала опять о том, что, может, это она сошла с ума? Может, всё это настоящее и только она фальшивая? Убежала от родной бабушки, ведь она её смутно, но помнит. Обдурила всех в поезде, психует на каждом углу. И куда привело её безумие? Она сидит в КПЗ, нарушая закон, с открытой дверью в метре от незнакомого парня, а что будет утром, она не знала. Но ведь должно быть что-то настоящее? Как говорил тренер: «Спокойствие, только спокойствие», – а нет, это Карлсон так говорил. Вспомнив относительно маленького летающего толстячка, Анечка улыбнулась, в голове так и звучал голос Ливанова, пародирующего Рошаля, хотя это уже не наше дело… А героиня наша удалилась в воспоминания. Ей вспомнился тренер, и как они подъезжали к городу…

Уже виднелись первые дома, ещё маленькие, неказистые, но чувствовалось приближение города. Аня стояла напротив своего купе и смотрела на «рождающийся» город, тихий перестук колёс и странный дождик, казалось, город плачет. Тихо подошёл тренер, встал с другого конца стекла и тоже стал любоваться, думать о своём.

– Знаешь, когда я был совсем молодой, я часто приезжал тогда ещё в Ленинград и любил гулять под дождём, он здесь уникальный, – он посмотрел на девушку, она кивнула, говорить после вчерашнего было ещё больно. – Я был и в Лондоне, и в Тайване, нигде нет такого дождя, как в Петербурге. В Лондоне туман, розовый, но туман, в тропиках просто ливень, а в Петербурге город дышит, и всегда можно понять, он умывается или плачет, радуется или издевается. Ах да, когда я был в твоём возрасте, я услышал одно стихотворение, и оно мне запало в душу. Хочешь, прочитаю? – он с интересом посмотрел на девушку, Аня радостно улыбнулась, и тренер начал.

«Я покидаю тебя, Питер,

Я за Урал, меня в Сибирь,

Нет, ничего ещё не сделал,

Я еду покорять России даль.

Мой поезд мчит меня отсюда,

От берегов гранитных вдаль,

Слеза, скользнув, я стукну дверцей,

В купе запрусь, как мне жаль.

Как грустно плакать на чужбине,

На кладовой сидя Руси,

Просто надо, и отныне

Дом ждёт меня вдали.

Я уезжаю, моя столица,

На пять годков, держись, родной,

Ведь сам хотел, чтоб научиться,

Набраться опыта и стать умней.

Мой Питер, как нам врозь?

Я нарисую Невский на котельной,

Чтоб на работу, как домой,

Мой город, не хмурься, брось.

Бросай дела, бросай Европу,

Россией надо, ро́дный, жить,

Бросай Москву, да её в…

Ведь надо родину любить.

Ну всё, черта, и область

Я буду долго вспоминать.

Но в ноги памяти не брошусь,

Ведь ты мне вышел помахать.

Ты мне блестел с дождливой крыши,

Меж туч слезу метнул,

Мой город на ногах засохшей жижей,

Не отпуская, ко мне прильнул».

– Не самые лучшие стихи, но чувствуется, что автор хотел сказать и что сам чувствовал.

Проводница подсказала, что до прибытия осталось совсем мало времени, и они двинули к выходу.

– Ребята хотели тебя проводить, да я не разрешил, у них старты скоро, – мужчина чуть замялся, он почему-то чувствовал, что сделал что-то не так. – Короче, вот, – он протянул маленький рюкзачок, – мы пустили его по кругу, и каждый положил что не жалко, я тоже кидал, – он протянул детский рюкзак, маленький, как игрушечный.

Поезд тряхнуло, и проводник сбросила ступеньки.

Аня подошла к мужчине, чуть привстала на цыпочки и обняла его за мощную шею.

– Спасибо вам, если бы не вы и ваши ребята, то я бы, наверно, не доехала. Спасибо, – тихим и хриплым голосом Аня всё же сказала, что кричало сердце.

Проводница укоризненно посмотрела на них и показала на часы, Аня резво выпрыгнула из вагона и, сделав шаг назад, увидела пять голов, торчащих из открытого окна: вся команда, пренебрегая указаниями тренера, всё же старалась проводить её. Она быстрым шагом подошла к окну, и ребята оживились, но стоило только им начать говорить, как поезд тронулся, и шум колёс заглушил всё, что они говорили, но Аня ускорила шаг и, закрыв глаза, закричала хриплым и сорванным голосом: «Спасибо вам, порвите всех на стартах». Горло зажгло, сухость и першение заполнили собой всё, Аня остановилась и, согнувшись пополам, закашляла. Но её старанья были не впустую, перебивая шум колёс и крик тренера, вошедшего в купе, девушка услышала хор из пяти голос: «Порвём». Аня перешагнула через рельсы и пошла на вокзал…

Аня тряхнула головой, воспоминание потихоньку рассеивалось, но она теперь улыбалась. Подняв себе настроение, стоило теперь подумать и о том, что происходит, прикинуть варианты, что ли. А есть только два варианта: или она свихнулась, или этот мир преподаёт ей урок и реальность искривилась под ней. М-да, одно реалистичнее другого, как там, у «Тараканов»: «Кто-то из нас двоих точно сошёл с ума. Осталось лишь определить, весь мир или я». Вот тебе и изменчивый мир по Макаревичу. Аня улыбнулась ещё шире, ведь если так посмотреть… Она не голодна, жива, здорова, хотя бы физически, Кирилл даже не покушается на неё, да и в принципе всё понятно. Надо поутру ехать домой. Но как заснуть, когда по внутренним часам только день?

Кирилл тихо вжался в стену и что-то напевал себе под нос, ему, в отличие от девушки, спать хотелось, и он, закрыв глаза, твердил слова, всё медленнее и медленнее, всё чаще сбиваясь с ритма, и вскоре заснул. Аня подошла к свече и задула её, светленький дымок потянулся вверх и растаял. Девушка тоже решила попробовать заснуть, на удивление это почти получилось.

Глава V

Утро настало мгновенно и резко. Стук дубинкой по решётке и крик.

– С добрым утром, рецидивисты и хулиганы! – это верещал молодой Саша. – Вы мне надоели, пошли вон и вещи заберите.

Кирилл толкнул Аню и быстро взял гитару, а свободной рукой потащил коврик обратно, где он и лежал с вечера. Саша наступил на край, и Кирилл запнулся, но стоило только появиться дяде Егору, как все издевательства закончились.

– Александр, не корчите из себя придурка. Что о нас девушка подумает, – беглый взгляд на Анну. – Она же у нас впервые, хотя, надеюсь, и в последний раз в качестве задержанной.

Старший из правозащитников подмигнул девушке и, подойдя, погладил её по голове.

«Нет, это больной мир, нереальный. Где это видано, чтобы ментяра задержанного ласкал?» – быстро, как пуля, как удар милицейской дубинки в привычном мире, пронеслось у Ани в голове, на публику она только улыбнулась.

Они быстро собрались, и уже в дверях Аня обернулась в последний раз посмотреть на то место, где пришлось спать, и обиталище этих двух, как будто списанных со стереотипа, право обладающих правозащитников. Кирилл вёл за собой, он знал вокзал как свои пять пальцев, хотя нет, как гитару, уж там-то он точно каждый миллиметр пространства знает, а на руках и прыщики неожиданно выскакивают. Механически следуя за юношей, Аня могла дать волю мысли, оглядеться, освоиться. Вокзал всё же не был похож ни на один из знакомых, вернее, ещё забавнее, первое ощущение сохранилось, он был смесью всех вокзалов Петербурга, причём смесью дурной, халтурной – то там, то ещё где проскальзывал «комок», и, стоя там, можно было с уверенностью сказать, откуда «сплагиатили». Они подошли к массивным деревянным дверям, старые шарниры скрипели от натуги, а толпы открывали их, и почти каждый хотел захлопнуть несмотря на тех, кто шёл за ним. Сколько народу побывало до них в этом странном КПЗ? Эти старые двери напомнили ей решётку: столь же старые и так же легко открывающиеся. Вправо и влево, внутрь и наружу, добрый полицай, злой полицай, молодой и старый, слияние чёрного и серого, не назовёшь же белым и пушистым того, кто тебя вчера скрутил и запер в клетке, потом правда пропал на всю ночь, и клетка закрыта толком не была, но всё равно. Всё уж как-то слишком не привычно, как-то контрастно, как снимки в негативе, может быть, хорошие и качественные, но ещё недоделанные. Задумавшись, девушка чуть не налетела на дверь, но Кирилл успел подставить руку и удержать сотканную из металла и дерева преграду.

– Осторожней, сударыня, дверка, сударыня, – с улыбкой полупропел, полупрошептал молодой человек.

«Бард всегда остаётся бардом», – подумала Аня, но вслух этого говорить не решилась, только улыбнулась.

Они вышли на просторную площадь, пели птицы и таяли сугробы. У Ани округлились глаза. «Да какого лешего происходит??? Почему весна??? Позавчера была осень, вчера лето, а сегодня весна? Время вспять, крыша – пока». Анечка, удерживая нервный смех, только улыбнулась.

– Тебя куда подвезти? – Кирилл бросил беглый взгляд на девушку и не смог оторвать взгляд: только что рядом стояла вменяемая особь, а теперь безумные блестящие глаза и кривая улыбка маньяка. – Всё нормально?

– Ага, – Аня старалась скрыть удивление и добавить жизнерадостности. Вот только она кивнула и ещё шире улыбнулась.

Кирилла передёрнуло, единственная ассоциация, что возникла, – это как педонекрофил с наклонностями к зоофилии и садомазохизму поймал свою жертву и довольно улыбается в предвкушении. Юноша ещё раз взглянул на девушку, но она уже отошла от шока и просто стояла, увлечённо рассматривая город.

– И куда едем? – Кирилл попробовал забыть впечатление и расслабиться.

– Подводника Кузьмина, 43, я могу и на метро доехать, если не по пути.

– Хм, давно я в тех краях не был. Ну ничего, пулей домчу, здесь недалеко, а дорогу ГЛОНАСС подскажет.

Стоянка была символической, ведь если человек уезжает далеко, зачем ему машину здесь оставлять. Кирилл подошёл к маленькой двухцветной машинке, достав из кармана ключи, нажав на кнопку, он не только снял с сигнализации, но и завёл её, мало того, двери открылись наверх.

– Твоя? – уже стараясь не удивляться, спросила Аня.

– Да, – не без гордости подтвердил юноша. – Мой «ёжик», – Кирилл погладил машину по крыше.

Они сели, и двери плавно закрылись.

– Слушай, если у тебя такая крутая машина, зачем же ты на вокзале поёшь? – кресло было удобным, спортивным, Аня вальяжно развалилась в нём.

– Я не всегда на вокзале пел, больше скажу, я и пел-то не всегда, – Кирилл протянул квиток парковщику, и они выехали со стоянки. – Эх, когда-то у меня были родители, работа, квартира своя… – Кирилл грустно вздохнул, посмотрел на перекрёсток и ловко вырулил в поток.

– А что случилось? – с неподдельным беспокойством спросила Аня и еле удержалась, чтобы не погладить юношу.

– Да нормально всё, – Кирилл улыбнулся и посмотрел на Аню чуть виновато. – Нормально, даже хорошо, родители живы, работа есть, машину купил с зарплаты, ну как купил, кредит ещё два месяца выплачивать.

– Ладно.

Аня больше не желала говорить: «Ну этого чокнутого вместе с его роскошной машиной, кредит он взял, конечно, так я ему и поверила».

Они мчались по городу, он был знаком Ане, странно не знать города, в котором родилась и выросла. Если улицы и были перемешаны, то так тщательно, что Аня не замечала. Ей было всё равно, это её город, её земля, и никакая сила не вправе менять привычное.

– Я включу музыку? – Кирилл мельком глянул на девушку и снова стал следить за дорогой.

– Твоя же машина, я всё равно не знаю, как это делать.

Кирилл не глядя протянул руку к большому монитору, тот был сенсорным, слегка стукнув, «ожило» меню.

– здесь больше полутора тысяч песен, но есть меню с поиском, там можно скачать любую из интернета.

– Да что у тебя за машина-то такая? Не вяжется пение на вокзале и крутая тачка.

Кирилл тихо рассмеялся.

– Спасибо за крутую тачку, – он довольно улыбнулся, подавив смех, – машина под маркой «Ё» стоит не так уж и дорого, всё, что ты видишь, – это за 490 кусков, двери и интерфейс-борт компьютера – моя работа. Мне повезло, первым купившим – спортсидения в подарок, – Аня плохо разбиралась в машинах, но про скандальную марку она слышала. – Прям с конвейера её взял, залил канистру бензина и через весь город домой, – он больше чем любил эту машину, он ей гордился. Аня на протяжении всего пути так и не увидела такой же.

– Ну что? Нашла песню или я могу чем помочь? Не стесняйся, ищи через сеть.

– Да нет. Выбери сам. Мне всё равно какая.

Юноша так же привычно потянул руку и, нажав две «кнопки», провозгласил:

– Случайный поиск, пускай случай решает за нас.

Раздались бодрые барабанные ритмы и мощный гитарный рифф.

– О, что-то весёлое, – Анечка заулыбалась и откинулась в кресле, вытянула ноги.

– Ага, щас. Весёлое, – саркастически буркнул юноша и крепче взялся за руль.

Звук лился отовсюду, заполнял пространство и усиливался сабвуфером из багажника. К музыке добавились слова, и Аня чуть привстала.

«Шёл в атаку яростный сорок первый год,

У деревни Крюково погибает взвод,

Все патроны кончились, больше нет гранат,

Их, живых, осталось только семеро молодых солдат.

И живых осталось только семеро молодых солдат».

Аня выпрямилась и села как по уставу, ровно держа спину, игнорируя мягкое анатомическое кресло. Кирилл сидел, сгорбившись и серьёзно глядя на полупустую дорогу.

«Лейтенант израненный прохрипел "Вперёд",

У деревни Крюково погибает взвод,

Но штыки горячие бьют не наугад,

И живых осталось только семеро молодых солдат,

Их, живых, осталось только семеро молодых солдат.

Будут плакать матери ночи напролёт,

У деревни Крюково погибает взвод,

Не сдадут позиции, не уйдут назад,

Их, живых, осталось только семеро молодых солдат,

И живых осталось только семеро молодых солдат».

Аня чуть наклонилась вперёд и, поглаживая волосы, смотрела на обочину.

«Отпылал пожарами тот далёкий год.

У деревни Крюково шёл стрелковый взвод,

Отдавая почести, замерев, стоят,

В карауле у холма печального семеро солдат,

В карауле у холма печального семеро солдат.

Так судьбой назначено, чтобы в эти дни

У деревни Крюково встретились они,

Где погиб со славою тот бессмертный взвод,

Там шумит, шумит сосна высокая, птица гнезда вьёт.

Там шумит, шумит сосна высокая, птица гнезда вьёт».

Трек кончился, и Кирилл как можно быстрее выключил звук, рискуя потерять управление, сделал он это двумя руками. Но Аня бы всё равно не заметила бы, она думала о своём, о том, что знают только эти бесконечные поребрики и тротуары.

– А знаешь, у меня дед воевал, он ещё маленьким был, убежал из дома и в партизаны. Почти до Берлина дошёл через три фронта, и не одного серьёзного ранения, – тихо, как сам для себя, сказал Кирилл, и глаза его заволокло белой кашицей.

Аня сидела и так же смотрела в окно. Они проехали перекрёсток и уже были в нужном районе. Кирилл переключил экран на карту.

– Так не должно быть. Я не про войну, я вообще про убийство. Жить надо в мире, в ладу со всеми, наверно, только так и можно жить. А эта злоба, она всё равно ни к чему хорошему не ведёт, да и примитивно всё это. Жизнь, она такая непостижимая, а если разобраться, то всё просто.

– И в чём же смысл жизни?

– Я свой только ищу, но всё сводится к двум вещам. Это или материальность, или духовное. Третьего не дано, или зло, или добро, земля или небо. Есть три пути: разрушение, созидание и создание. Зло всегда ведёт к злу, а добро – к добру, созидание – к знаниям. Человек свободен в выборе, но неизбежно идёт по одному из трёх путей. Есть один человек, уважаемый человек, боевой офицер, прошёл Афган, семья, дети, вроде должен понимать ценность жизни. Ребёнок уговорил на котёнка, разрешил, взял ответственность. А спустя какое-то время котёнок напи́сал ему в фуражку. Он молча взял его за шкирку и выбросил в окно с семнадцатого этажа. Что, это нормально? Так правильно? – Аня посмотрела на юношу. – Мерзавец, гнида, ноги бы ему переломал.

Глаза водителя наполнились праведным гневом, и Анечка поспешила его успокоить.

– Хорошо всё закончилось, если можно сказать так… Но кара его постигла и за котёнка, и скорее ещё за какие грехи, посерьёзнее. Жена от него ушла с детьми, а он спился, теперь бомжует где-то в Москве. Всё равно так неправильно, – уже чуть успокоившись, добавил юноша.

– Всё зависит от того, осознаёшь ты свои действия или нет. Знание того, что последует за твоим шагом, предотвращает многие шаги. Вот ты кем всё же работаешь?

– Чертежи на компе делаю, но больше бомблю.

– Вот представь, спросили у тебя, когда «клиент» рядом? – Кирилл попытался ответить, но Аня остановила его жестом, – это риторический вопрос. Вот если ты ответишь «Машину веду», – водитель еле заметно кивнул, соглашаясь. – То это плохо, это… как её там… Гуна невежества, ты мелочно делаешь своё дело, и всё. Если ты ответишь «Деньги зарабатываю», – Кирилл чуть искривил лицо, допуская такое, – то это гуна страсти, ты работаешь для себя, за деньги, это не так уж и плохо, энергично и востребовано в современном мире. А вот если ты ответишь «Человека домой везу», – юноша чуть усмехнулся, – то это самое хорошее, ты делаешь добро. Не думая ни о вознаграждении, ни о том, что непосредственно ты делаешь. Ну как-то так. Но так во всём, что бы ты ни делал. Я, наверно, плохо объяснила, но суть верна.

– Только эти три варианта? И никак иначе?

– Есть четвёртый, но он крайне редкий. Это когда любое действие во имя Бога, для Бога и по воле Бога. Я таких людей не знаю, кто так реально постоянно думает. Это недостижимый идеал, что ли.

– Вначале два варианта, потом три, а сейчас четыре. Это как? Кстати, мы почти приехали.

– Вижу, – Аня улыбнулась. – Я же говорю – всё просто. Две стороны, три пути, четыре образа решения дел. Если так углубляться, то можно дойти до бесконечности. Но всё всегда сводится к простым и понятным вещам, или так или иначе одно из двух – чёрное и белое, свет и тьма.

Проводник мягким женским голосом провозгласил: «Вы достигли своей цели». Машина мягко затормозила, и Кирилл убрал руки с руля.

– Что же, сегодня я точно сделал хорошее дело. Отвёз тебя домой, не задумываясь о выгоде, да и о себе вообще, – Кирилл повернулся к Ане и широко, от всей души улыбнулся.

– Добро возвращается и быстрее зла. Спасибо тебе большое, возможно, мы ещё встретимся, и я смогу тебе помочь, так же, как и ты мне, мир тесен, особенно этот, – Аня поняла, что говорила правильно, но вот последнее могла бы и утаить, постаралась быстрее выйти из машины и уйти.