Стихотворения

© ООО ТД «Белый город», 2019

© Базелян О., иллюстрации, 2019

Стихотворения

К родине

 
Далёко от тебя, о родина святая,
Уж целый год я жил в краях страны чужой
И часто о тебе грустил, воспоминая
Покой и счастие, минувшее с тобой.
И вот в стране зимы, болот, снегов глубоких,
Где, так же одинок, и я печалью жил,
Я сохранил в душе остаток чувств высоких,
К тебе всю прежнюю любовь я сохранил.
Теперь опять увижусь я с тобою,
В моей груди вновь запылает кровь,
Я примирюсь с своей судьбою,
И явится мне вдохновенье вновь!
Уж близко, близко… Всё смотрю я вдаль,
С волнением чего-то ожидаю
И с каждою тропинкой вспоминаю
То радость смутную, то тихую печаль.
И вспоминаю я свои былые годы,
Как мирно здесь и счастливо я жил,
Как улыбался я всем красота́м природы
И в дебрях с эхом говорил.
Уж скоро, скоро… Лошади бегут,
Ямщик летит, вполголос напевая,
И через несколько минут
Увижу я тебя, о родина святая!
 

Павлодар, 15 июня 1853

Жизнь

 
О жизнь! ты – миг, но миг прекрасный,
Мне невозвратный, дорогой;
Равно – счастливый и несчастный
Растаться не хотят с тобой.
 
 
Ты – миг, но данный нам от Бога
Не для того, чтобы роптать
На свой удел, свою дорогу
И дар бесценный проклинать, —
 
 
Но чтобы жизнью наслаждаться,
Но чтобы ею дорожить,
Перед судьбой не преклоняться,
Молиться, веровать, любить.
 

Орел, 10 августа 1853

Дума матери

 
Ты спишь, дитя, а я встаю,
Чтоб слезы лить в немой печали;
Но на твоем лице оставить не дерзали
Страдания печать ужасную свою,
По-прежнему улыбка молодая
Цветет на розовых устах,
И детский смех, мой ропот прерывая,
Нередко слышится в давно глухих стенах!
Полураскрыты глазки голубые,
Плечо и грудь обнажены,
И наподобие волны
Играют кудри золотые…
О, если бы ты знал, младенец милый мой,
С какой тоскою сердце бьется,
Когда к моей груди прильнешь ты головой
И звонкий поцелуй щеки моей коснется!
Воспоминанья давят грудь…
Как нежно обнимал отец тебя порою!
И, верь, уж год, как нет его с тобою.
Ах, если б вместе с ним в гробу и мне заснуть!..
Заснуть?.. А ты, ребенок милый,
Как в мире жить ты будешь без меня?
Нет, нет! я не хочу безвременной могилы:
Пусть буду мучиться, страдать… но для тебя!
И не понять тебе моих страданий, —
Еще ты жизни не видал,
Не видел горьких испытаний
И мимолетной радости не знал.
Когда ж, значения слезы не понимая,
В моих глазах ее приметишь ты,
Склоняется ко мне головка молодая,
И предо мной встают знакомые черты…
Спи, ангел, спи, неведеньем счастливый
Всех радостей и горестей земных:
Сон беспокойный, нечестивый
Да не коснется вежд твоих,
Но Божий ангел светозарный
К тебе с небес да низойдет
И гимн молитвы благодарной
К престолу Божию наутро отнесет.
 

Санкт-Петербург, 5 сентября 1854

Поэт

 
Взгляните на него, поэта наших дней,
Лежащего во прахе пред толпою:
Она – кумир его, и ей
Поет он гимн, венчанный похвалою.
Толпа сказала: «Не дерзай
Гласить нам истину холодными устами!
Не нужно правды нам, скорее расточай
Запасы льстивых слов пред нами».
И он в душе оледенил
Огонь вскипающего чувства,
И тот огонь священный заменил
Одною ржавчиной искусства;
Он безрассудно пренебрег
Души высокое стремленье
И дерзко произнес, низверженный пророк,
Слова упрека и сомненья;
Воспел порочный пир палат,
Презренья к жизни дух бесплодный,
Приличьем скрашенный разврат,
И гордость мелкую, и эгоизм холодный…
Взгляните: вот и кончил он,
И, золото схватив дрожащею рукою,
Бежит поэт к бесславному покою,
Как раб, трудами изнурен!
Таков ли был питомец Феба,
Когда, святого чувства полн,
Он пел красу родного неба,
И шум лесов, и ярость волн;
Когда в простых и сладких звуках
Творцу миров он гимны пел?
Их слушал раб в тяжелых муках,
Пред ними варвар цепенел!
Поэт не требовал награды, —
Не для толпы он песнь слагал:
Он покидал, свободный, грады,
В дубравы тихие бежал,
И там, где горы возвышались,
В свободной, дикой стороне,
Поэта песни раздавались
 

В ненарушимой тишине.

29 сентября 1854

Голгофа

 
Распятый на кресте нечистыми руками
Меж двух разбойников, Сын Божий умирал.
Кругом мучители нестройными толпами,
У ног рыдала Мать. Девятый час настал:
Он предал дух Отцу. И тьма объяла землю.
И гром гремел, и, гласу гнева внемля,
Евреи в страхе пали ниц…
И дрогнула земля, разверзлась тьма гробниц,
И мертвые, восстав, явилися живыми…
А между тем в далеком Риме
Надменный временщик безумно пировал,
Стяжанием неправедным богатый,
И у ворот его палаты
Голодный нищий умирал.
А между тем софист, на догматы ученья
Все доводы ума напрасно истощив,
Под бременем неправд, под игом заблужденья,
Являлся в сонмищах уныл и молчалив.
Народ блуждал во тьме порока,
Неслись стенания с земли.
Всё ждало истины…
И скоро от Востока
Пришельцы новое ученье принесли.
И, старцы разумом и юные душою
С молитвой пламенной, с крестом на раменах,
Они пришли – и пали в прах
Слепые мудрецы пред речию святою.
И нищий жизнь благословил,
И в запустении богатого обитель,
И в прахе идолы, а в храмах Бога Сил
Сияет на кресте Голгофский Искупитель!
 

17 апреля 1855

Май в Петербурге

 
Месяц вешний, ты ли это?
Ты предвестник близкий лета,
Месяц песен соловья?
Май ли, жалуясь украдкой,
Ревматизмом, лихорадкой
В лазарете встретил я?
 
 
Скучно. Вечер темный длится,
Словно зимний. Печь дымится,
Крупный дождь в окно стучит;
Все попрятались от стужи,
Только слышно, как чрез лужи
Сонный ванька дребезжит.
 
 
А в краю, где протекали
Без забот и без печали
Первой юности года,
Потухает луч заката
И зажглась во тьме богато
Ночи мирная звезда.
 
 
Вдоль околицы мелькая,
Поселян толпа густая
С поля тянется домой;
Зеленеет пышно нива,
И под липою стыдливо
Зреет ландыш молодой.
 

27 мая 1855

Вечер

 
Окно отворено… Последний луч заката
Потух… Широкий путь лежит передо мной;
Вдали виднеются рассыпанные хаты;
Акации сплелись над спящею водой;
Всё стихло в глубине разросшегося сада…
Порой по небесам зарница пробежит;
Протяжный звук рогов скликает с поля стадо
И в чутком воздухе далеко дребезжит.
Яснее видит ум, свободней грудь трепещет,
И сердце полное сомненья гонит прочь…
О, скоро ли луна во тьме небес заблещет
И трепетно сойдет пленительная ночь!..
 

15 июля 1855

Близость осени

 
Ещё осенние туманы
Не скрыли рощи златотканной;
Ещё и солнце иногда
На небе светит, и порою
Летают низко над землёю
Унылых ласточек стада,
 
 
Но листья жёлтыми коврами
Шумят уж грустно под ногами,
Сыреет пестрая земля;
Куда ни кинешь, взор пытливый
Встречает высохшие нивы
И обнажённые поля.
 
 
И долго ходишь в вечер длинный
Без цели в комнате пустынной…
Всё как-то пасмурно молчит;
Лишь бьется маятник докучный,
Да ветер свищет однозвучно,
Да дождь под окнами стучит.
 

14 августа 1855

Сиротка

 
На могиле твоей, ох! родная моя,
Напролет всю-то ночку проплакала я.
И вот нынче в потемках опять,
Как в избе улеглись и на небе звезда
Загорелась, бегом я бежала сюда,
Чтоб меня не могли удержать.
 
 
Здесь, родная, частенько я вижусь с тобой,
И отсюда теперь (пусть приходят за мной!)
Ни за что не пойду… Для чего?
Я лежу в колыбельке… Так сладко над ней
Чей-то голос поет, что и сам соловей
Не напомнит мне звуков его.
 
 
И родная так тихо ласкает меня…
Раз заснула она среди белого дня…
И чужие стояли кругом:
На меня с сожаленьем смотрели они,
А когда меня к ней на руках поднесли,
Я рыдала, не зная о чем.
 
 
И одели ее, и сюда привезли.
И запели протяжно и глухо дьячки:
«Со святыми ее упокой!»
Я прижалась от страха… не смела взглянуть…
И зарыли в могилу ее… и на грудь
Положили ей камень большой.
 
 
И потом воротились… С тех пор веселей
Уж никто не певал над постелью моей, —
Одинокой осталася я.
А что после, не помню… Нет, помню: в избе
Жил какой-то старик… горевал о тебе,
Да бивал понапрасну меня.
 
 
Но потом и его уж не стало… Тогда
Я сироткой бездомной была названа.
Я живу у чужих на беду:
И ругают меня, и в осенние дни,
Как на печках лежат и толкуют они,
За гусями я в поле иду.
 
 
Ох, родная! Могила твоя холодна…
Но людского участья теплее она —
Здесь могу я свободно дышать,
Здесь не люди стоят, а деревья одни,
И с усмешкою злой не смеются они,
Как начну о тебе тосковать.
 
 
Сиротою не будут гнушаться, как те,
Нет! Они будто стонут в ночной темноте…
Всё кругом будто плачет со мной:
И так пасмурно туча на небе висит,
И так жалобно ветер листами шумит
Да поет мне про песни родной.
 

1 октября 1855

Жизнь

П.К. Апухтиной

 
Песня туманная, песня далекая,
И бесконечная, и заунывная,
Доля печальная, жизнь одинокая,
Слез и страдания цепь непрерывная…
 
 
Грустным аккордом она начинается…
В звуках аккорда, простого и длинного,
Слышу я, вопль из души вырывается,
Вопль за утратою детства невинного.
 
 
Далее звуков раскаты широкие —
Юного сердца мечты благородные:
Вера, терпения чувства высокие,
Страсти живые, желанья свободные.
 
 
Что же находим мы? В чувствах – страдания,
В страсти – мученья залог бесконечного,
В людях – обман… А мечты и желания?
Боже мой! Много ли в них долговечного?
 
 
Старость подходит часами невольными,
Тише и тише аккорды печальные…
Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,
Звуки кругом раздались погребальные…
 
 
После… Но если и есть за могилою
Песни иные, живые, веселые,
Жаль нам допеть нашу песню унылую,
Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..
 

29 февраля 1856

Ответ анониму

 
О друг неведомый! Предмет моей мечты,
Мой светлый идеал в посланье безымянном
Так грубо очертить напрасно хочешь ты:
Я клеветам не верю странным.
 
 
А если ты и прав, – я чудный призрак мой,
Я ту любовь купил ценой таких страданий,
Что не отдам ее за мертвенный покой,
За жизнь без муки и желаний.
 
 
Так, ярким пламенем утешен и согрет,
Младенец самый страх и горе забывает,
И тянется к огню, и ловит беглый свет,
И крикам няни не внимает.
 

29 октября 1856

Весенние песни

1

 
О, удались навек, тяжелый дух сомненья!
О, не тревожь меня печалью старины,
Когда так пламенно природы обновленье
И так свежительно дыхание весны;
Когда так радостно над душными стенами,
Над снегом тающим, над пестрою толпой
Сверкают небеса горячими лучами,
Пророчат ласточки свободу и покой;
Когда во мне самом, тоски моей сильнее,
Теснят ее гурьбой веселые мечты,
Когда я чувствую, дрожа и пламенея,
Присутствие во всем знакомой красоты;
Когда мои глаза, объятые дремотой,
Навстречу тянутся к мелькнувшему лучу…
Когда мне хочется прижать к груди кого-то,
Когда не знаю я, кого обнять хочу;
Когда весь этот мир любви и наслажденья
С природой заодно так молод и хорош…
О, удались навек, тяжелый дух сомненья,
Печалью старою мне сердца не тревожь!
 

20 апреля 1857

2

 
Опять я очнулся с природой!
И кажется, вновь надо мной
Все радостно грезит свободой,
Все веет и дышит весной.
 
 
Опять в безотчетном томленье,
Усталый, предавшись труду,
Я дней без труда и волненья
С каким-то волнением жду.
 
 
И слышу, как жизнь молодая
Желания будит в крови,
Как сердце дрожит, изнывая
Тоской беспредметной любви…
 
 
Опять эти звуки былого,
И счастья ребяческий бред…
И всё, что понятно без слова,
И всё, чему имени нет.
 

Санкт-Петербург, 15 мая 1857

Серенада Шуберта

 
Ночь уносит голос страстный,
Близок день труда…
О, не медли, друг прекрасный,
О, приди сюда!
 
 
Здесь свежо росы дыханье,
Звучен плеск ручья,
Здесь так полны обаянья
Песни соловья!
 
 
И так внятны в этом пенье,
В этот час любви,
Все рыданья, все мученья,
Все мольбы мои!
 

11 сентября 1857

«Я знал его, любви прекрасный сон…»

 
Я знал его, любви прекрасный сон,
С неясными мечтами вдохновенья…
Как плеск струи, был тих вначале он,
Как майский день, светлы его виденья.
Но чем быстрей сгущался мрак ночной,
Чем дальше вглубь виденья проникали,
Тем всё бледней неслись они толпой,
И образы другие их сменяли.
Я знал его, любви тяжелый бред,
С неясными порывами страданья,
Со всей горячностью незрелых лет,
Со всей борьбой ревнивого терзанья…
Я изнывал. Томителен и жгуч,
Он с тьмою рос и нестерпимо длился…
Но день пришел, и первый солнца луч
Рассеял мрак. И призрак ночи скрылся.
 

Сентябрь 1857

Сегодня мне исполнилось 17 лет…

 
«Шестнадцать только лет! – с улыбкою холодной
Твердили часто мне друзья, —
И в эти-то года такой тоской бесплодной
Звучит элегия твоя!
О, нет! Напрасно, вняв ребяческим мечтаньям,
О них рассказывал ты нам;
Не верим мы твоим непризнанным страданьям,
Твоим проплаканным ночам.
Взгляни на нас: толпой беспечно горделивой
Идем мы с жребием своим,
И жребий наш течет так мирно, так счастливо,
Что мы иного не хотим.
На чувство каждое мы смотрим безразлично,
А если и грустим порой,
Смотри, как наша грусть спокойна и прилична,
Как вся проникнута собой!
Пускай же говорят, что теплого участья
В нас горе ближних не найдет,
Что наша цель мелка, что грубо наше счастье,
Что нами двигает расчет;
Давно прошла пора, когда не для забавы
Таких бы слушали речей:
Теперь иной уж век, теперь иные нравы,
Иные страсти у людей.
А ты? Ты жить, как мы, не хочешь, не умеешь,
И, полон гордой суеты,
Еще, как неба дар, возносишь и лелеешь
Свои безумные мечты…
Поэт, беги ты их, как гибельной заразы, —
Их судит строгая молва,
И все они, поверь, одни пустые фразы
И заученные слова!»
 
 
Не для судей моих в ответ на суд жестокий,
Но для тебя, былых годов
Мой друг единственный, печальный и далекий,
Я сердце высказать готов.
Ты понял скорбь души, заглохшей на чужбине,
Но сам нередко говорил,
Что должен я беречь и прятать, как святыню,
Ее невысказанный пыл.
Ты музу скромную, не зная оправданья,
Так откровенно презирал…
О, я тебе скажу, как часто в час страданья
Ее, изменницу, я звал!
Я расскажу тебе, как я в тоске нежданной,
Ища желаниям предел,
Однажды полюбил… такой любовью странной,
Что долго верить ей не смел.
Бог весть, избыток чувств рвался ли неотвязно
Излиться вдруг на ком-нибудь,
Воображение ль кипело силой праздной,
Дышала ль чувственностью грудь, —
Но только знаю я, что в жизни одинокой
То были лучшие года,
Что я так пламенно, правдиво и глубоко
Любить не буду никогда.
И что ж? Неузнанны, осмеяны, разбиты,
К ногам вседневной суеты
Попадали кругом, внезапной тьмой покрыты,
Мои горячие мечты.
Во тьме глухих ночей, глотая молча слезы
(А слез, как счастия, я ждал!),
Проклятьями корил я девственные грезы
И понапрасну проклинал…
Порой на будущность надежда золотая
Еще светлела впереди,
Но скоро и она погасла, умирая,
В моей измученной груди…
 
 
Тому уж год прошел, то было ночью темной.
Раз, помню, выбившись из сил,
Покинув шумный пир, по площади огромной
Я торопливо проходил.
Бог знает, отчего тогда толпы веселой
Мне жизнь казалась далека,
И на сердце моем, как камня гнет тяжелый,
Лежала черная тоска.
Я помню, мокрый снег мне хлопьями нещадно
Летел в лицо; над головой
Холодный ветер выл; пучиной безотрадной
Висело небо надо мной.
Я подошел к Неве… Из-за свинцовой дали
Она глядела все темней,
И волны в полосах багровых колебали
Зловещий отблеск фонарей.
Я задрожал… И вдруг, отчаяньем томимый,
С последним ропотом любви
На мысль ужасную напал… О, мимо, мимо,
Воспоминания мои!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но образы иные
Меня преследуют порой:
То детства мирного виденья золотые
Встают нежданно предо мной,
И через длинный ряд тоски, забот, сомненья
Опять мне слышатся в тиши
И игры шумные, и тихие моленья,
И смех неопытной души.
То снова новичком себя я вижу в школе…
Мой громкий смех замолк давно;
Я жадно рвусь душой к родным полям и к воле,
Мне все так дико и темно.
И тут-то в первый раз, небесного напева
Кидая звуки по земле,
Явилась мне она, божественная дева,
С сияньем музы на челе.
Могучей красотой она не поражала,
Не обнажала скромных плеч,
Но сладость тихую мне в душу проливала
Ее замедленная речь.
С тех пор везде со мной: в трудах, в часы досуга,
В мечте обманчивого сна,
С словами нежными заботливого друга,
Как тень, носилася она;
Дрожащий звук струны, шумящий в поле колос,
Весь трепет жизни в ней кипел;
С рыданием любви ее сливался голос
И песни жалобные пел.
Но, утомленная моей борьбой печальной,
Моих усилий не ценя,
Уже давно, давно с усмешкою печальной
Она покинула меня;
И для меня с тех пор весь мир исчез, объятый
Какой-то страшной пустотой,
И сердце сражено последнею утратой,
Забилось прежнею тоской.
 
 
Вчера еще в толпе, один, ища свободы,
Я, незамеченный, бродил
И тихо вспоминал все прожитые годы,
Все, что я в сердце схоронил.
«Семнадцать только лет! – твердил я, изнывая, —
А сколько горечи, и зла,
И бесполезных мук мне эта жизнь пустая
Уже с собою принесла!»
Я чувствовал, как рос во мне порыв мятежный,
Как желчь кипела все сильней,
Как мне противен был и говор неизбежный,
И шум затверженных речей…
И вдруг передо мной, небесного напева
Кидая звуки по земле,
Явилася она, божественная дева,
С сияньем музы на челе.
Как я затрепетал, проникнут чудным взором,
Как разом сердце расцвело!
Но строгой важностью и пламенным укором
Дышало милое чело.
«Когда взволнован ты, – она мне говорила, —
Когда с тяжелою тоской
Тебя влечет к добру неведомая сила,
Тогда зови меня и пой!
Я в голос твой пролью живые звуки рая,
И пусть не слушают его,
Но с ним твоя печаль, как пыль, исчезнет злая
От дуновенья моего!
Но в час, когда томим ты мыслью беспокойной,
Меня, посланницу любви,
Для желчных выходок, для злобы недостойной
И не тревожь, и не зови!..»
Скажи ж, о муза, мне: святому обещанью
Теперь ты будешь ли верней?
По-прежнему ль к борьбе, к труду и упованью
Пойдешь ты спутницей моей?
И много ли годов, тая остаток силы,
С тобой мне об руку идти,
И доведешь ли ты скитальца до могилы
Или покинешь на пути?
А может быть, на стон едва воскресшей груди
Ты безответно замолчишь,
Ты сердце скорбное обманешь, точно люди,
И точно радость – улетишь?..
Быть может, и теперь, как смерть неумолима,
Затем явилась ты сюда,
Чтобы в последний раз блеснуть неотразимо
И чтоб погибнуть навсегда?
 

15 ноября 1857

«Гремела музыка, горели ярко свечи…»

 
Гремела музыка, горели ярко свечи,
Вдвоем мы слушали, как шумный длился бал,
Твоя дрожала грудь, твои пылали плечи,
Так ласков голос был, так нежны были речи,
Но я в смущении не верил и молчал.
 
 
В тяжелый горький час последнего прощанья
С улыбкой на лице я пред тобой стоял,
Рвалася грудь моя от боли и страданья,
Печальна и бледна, ты жаждала признанья…
Но я в волнении томился и молчал.
 
 
Я ехал. Путь лежал передо мной широко…
Я думал о тебе, я все припоминал,
О, тут я понял всё, я полюбил глубоко,
Я говорить хотел, но ты была далеко,
Но ветер выл кругом… я плакал и молчал.
 

1857

В альбом

 
В воспоминанье о поэте
Мне для стихов листочки эти
Подарены в былые дни,
Но бредом юным и невинным
Доныне, в тлении пустынном,
Не наполняются они.
 
 
Так перед вами в умиленьи
Я сердце, чуждое сомненья,
Навек доверчиво открыл;
Вы б только призраком участья
Могли исполнить бредом счастья
Его волнующийся пыл.
 
 
Вы не хотели… Грустно тлея,
Оно то билося слабее,
То, задрожав, пылало вновь…
О, переполните ж сторицей
И эти белые страницы,
И эту бедную любовь!
 

Санкт-Петербург, зимой 1857

Комета
(из Беранже)

 
Бог шлет на нас ужасную комету,
Мы участи своей не избежим.
Я чувствую, конец подходит свету;
Все компасы исчезнут вместе с ним.
С пирушки прочь вы, пившие без меры,
Немногим был по вкусу этот пир, —
На исповедь скорее, лицемеры!
Довольно с нас, – состарелся наш мир!..
 
 
Да, бедный шар, тебе борьбы отважной
Не выдержать; настал последний час:
Как спущенный с веревки змей бумажный,
Ты полетишь, качаясь и крутясь.
Перед тобой безвестная дорога…
Лети туда, в безоблачный эфир…
Погаснет он – светил еще так много!
Довольно с нас, – состарелся наш мир!..
 
 
О, мало ли опошленных стремлений,
Прозваньями украшенных глупцов,
Грабительств, войн, обманов, заблуждений,
Рабов-царей и подданных-рабов?
О, мало ль мы от будущего ждали,
Лелеяли наш мелочный кумир…
Нет, слишком много желчи и печали.
Довольно с нас, – состарелся наш мир.
 
 
А молодежь твердит мне: «Всё в движеньи,
Всё под шумок гнилые цепи рвет,
И светит газ, и зреет просвещенье,
И по морю летает пароход…
Вот подожди, раз двадцать минет лето —
На мрак ночной повеет дня зефир…»
– Я тридцать лет, друзья, всё жду рассвета!
Довольно с нас, – состарелся наш мир.
 
 
Была пора: во мне любовь кипела,
В груди кипел запас горячих сил…
Не покидать счастливого предела
Тогда я землю пламенно молил!
Но я отцвел; краса бежит поэта;
Навек умолк веселых песен клир…
Иди ж скорей, нещадная комета!
Довольно с нас, – состарелся наш мир.
 

2 декабря 1857

К утерянным письмам

 
Как по товарищу недавней нищеты
Друзья терзаются живые,
Так плачу я о вас, заветные листы,
Воспоминанья дорогие!..
Бывало, утомясь страдать и проклинать,
Томим бесцельною тревогой,
Я с напряжением прочитывал опять
Убогих тайн запас убогий.
В одних я уловлял участья краткий миг,
В других какой-то смех притворный,
И все благословлял, и все в мечтах моих
Хранил я долго и упорно.
Но больше всех одно мне памятно… Оно
Кругом исписано все было.
Наместо подписи – чернильное пятно,
Как бы стыдяся, имя скрыло;
Так много было в нем раскаянья и слез,
Так мало слов и фразы шумной,
Что, помню, я и сам тоски не перенес
И зарыдал над ним, безумный.
Кому же нужно ты, нескладное письмо,
Зачем другой тобой владеет?
Кто разберет в тебе страдания клеймо
И оценить тебя сумеет?
Хозяин новый твой не скажет ли шутя,
Что чувства в авторе глубоки,
Иль просто осмеет, как глупое дитя,
Твои оплаканные строки?..
Найду ли я тебя? Как знать! Пройдут года.
Тебя вернет мне добрый гений…
Но как мы встретимся?.. Что буду я тогда,
Затерянный в глуши сомнений?
Быть может, как рука, писавшая тебя,
Ты станешь чуждо мне с годами,
А может быть, опять, страдая и любя,
Я оболью тебя слезами!..
Бог весть! Но та рука еще живет; на ней,
Когда-то теплой и любимой,
Всей страсти, всей тоски, всей муки прежних дней
Хранится след неизгладимый.
А ты!.. твой след пропал… Один в тиши ночной
С пустой шкатулкою сижу я,
Сгоревшая свеча дрожит передо мной,
И сердце замерло, тоскуя.
 

25 января 1858