001
ОтложитьЧитал
Сдав, как положено, дела, отец вместе с семьей вскоре переехал на селекционную станцию под Ставрополем, где начал заниматься проблемой повышения качества пшеницы. Дотошно изучил материалы, связанные с выведением многолетних сортов пшеницы, которые в свое время пытался создать селекционер А. И. Державин. Работа была долгая и кропотливая и закончилась лишь после войны однозначным выводом: «К массовому производству такая культура не пригодна». Параллельно отец разрабатывал агротехнику сортовых озимых, над которыми в то время работали известные селекционеры Сыроватский и Снеткова. В начале 1941 года Петр Ефимович Суднов стал участником Всесоюзной выставки на ВДНХ и был награжден знаком «Отличник социалистического сельского хозяйства».
Война разделила жизнь нашей семьи, как и жизни миллионов соотечественников, на до и после. В июне 1942 года немцы рвались к Баку. Бои шли страшные, и в первых числах месяца началась эвакуация сотрудников и имущества Ставропольской (тогда – Ворошиловской) селекционной станции, где работал мой отец. По возрасту и состоянию здоровья в армию его не призвали. В то время он был заведующим группой агротехники, старшим специалистом, и на него была возложена задача сохранить семенной фонд и обеспечить эвакуацию работников селекционной станции. Предстояла долгая и трудная дорога до Дербента, места предполагаемой эвакуации. Возле совхоза «Балтийский рабочий» путь колонне преградили немецкие мотоциклисты, перекрыв единственную дорогу на Моздок. Удивительное совпадение: «Балтийский рабочий» – именно этот совхоз еще в предвоенные годы вместе с ленинградскими рабочими-двадцатипятитысячниками создавал мой отец. Несколько лет он работал там агрономом. И здесь же, в «Балтийском рабочем», в 1936 году родился я.
В колонне, кроме имущества селекционной станции, находился мешок с элитными сортами зерна. Пока люди, отрезанные от дороги, разбегались и прятались в оставленных жителями совхоза домах, мой отец и директор селекционной станции сумели каким-то образом на таратайке (это такая легкая повозка с откидным верхом) прорваться балками на незанятую немцами территорию недалеко от Кизляра и тем самым спасти этот мешок с зерном – плод многолетнего научного труда ученых и работников селекционной станции.
Мы же с мамой и сестрой оказались в оккупации и до конца 1942 года жили «под немцем». Отец, пока мы находились на оккупированной территории, волею судьбы оказался в станице Бородинской, что под Кизляром, куда немецкие войска не дошли. Здесь он руководил уборкой кукурузы, получая за это сущие копейки. Жил впроголодь, но мешок с драгоценной пшеницей берег как зеницу ока. А желающих разжиться пшеничкой было достаточно. С невероятным трудом, рискуя жизнью, голодая, он сумел сберечь элитное зерно. Чтобы как-то заработать на пропитание, отец рисовал портреты станичников, в основном женщин, за что получал от них хлеб, фасоль, кукурузу, иногда – сало. Тем и питался, но содержимое заветного мешка сохранил. За этот подвиг, а в условиях голодных военных лет это действительно подвиг – отец был награжден медалью «За оборону Кавказа».
Месяца через два, когда зерносовхоз «Балтийский рабочий» был освобожден и отец вернулся из станицы Бородинской, мы уже всей семьей перебрались в Ставрополь, на селекционную станцию, которую наши войска освободили ранней весной 1943 года. Отец был назначен ее директором. Работал до изнеможения. Сутками. Он укомплектовал штаты, собрал сохранившееся после немецкой оккупации имущество, провел инвентаризацию, наметил планы весенних работ. Даже в те дни, когда еще вовсю шла война, на селекционной станции проводились опыты по выведению разных сортов пшеницы и отрабатывались агротехнические приемы для увеличения количества и качества зерна. Измученную войной страну нужно было кормить. На Ставрополье отец продолжил заниматься любимым делом – выведением и селекцией твердых сортов пшеницы. Работа эта сложная и кропотливая, а главное – очень долгая. Сиюминутных результатов здесь не бывает. Он написал и издал в краевом издательстве несколько брошюр и книг по сельскому хозяйству, выступал на радио с лекциями и беседами по своей специальности, постоянно печатался в отраслевых журналах. Иногда на страницах местных газет и журналов можно было увидеть и его стихи. Поэзия для моего отца всегда была отдушиной, отдохновением от забот.
Селекционная станция, которую отец восстановил и возглавлял до 1947 года, стала одной из лучших в Ставропольском крае, и в 1946 году отец был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». В 1947 году он был восстановлен в партии и с отличием окончил вечерний философский факультет университета марксизма-ленинизма. В те годы руководители предприятий должны были иметь не только высшее специальное образование, но еще и высшее партийное.
Запрет на проживание на одном месте более пяти лет вынуждал отца после каждого переезда начинать свою карьеру и трудовую деятельность с чистого листа. В октябре 1948 года наша семья снова переехала, на этот раз под Нальчик, на Кабардинскую селекционную станцию, куда по просьбе отца его перевели заведующим агротехнической лабораторией. С легкой душой он оставил директорство селекционной станцией и занялся чистой наукой: изучением и выведением новых сортов пшеницы. Помню, как только пшеница начинала созревать, лобарантки станции любовно укрывали каждый колосок бумажными пакетиками, чтобы разные сорта не переопылялись и чтобы птицы не могли повредить драгоценные зерна. Часто вместе с пацанами мы разгоняли нахальных воробьев, которые стаями летали над делянками с сортовой пшеницей. Вездесущие птицы очень любили полакомиться элитными зернами. Кстати сказать, за такую непыльную работу нам даже платили. На билет в кино хватало. Иногда мы с друзьями уходили в ночное, где присматривали за небольшим табуном великолепных коней кабардинской породы, пекли картошку и рассказывали друг другу смешные и страшные истории. Было на селекционной станции и подсобное хозяйство с коровами, свиньями и другой живностью.
В поле на больших делянках выращивали и запрещенную нынче травку – коноплю. Культивация конопли в Советском Союзе до 1961 года оставалась высокодоходной сельскохозяйственной отраслью. Из ее волокон изготавливали канаты и веревки, мешковину и рыболовные сети, парусиновую обувь, брезент и бумагу, а из семян конопли – конопляное масло, олифу. Недаром в центре главного фонтана страны «Дружба народов», возведенного еще в 1954 году на ВДНХ, в огромной овальной вазе возвышается золотой сноп с тремя основными сельскохозяйственными культурами Союза, среди них и конопля. В нижнем ряду – подсолнечник, в середине – пшеница, а наверху – во всей красе – конопля. Под эту культуру на селекционной станции была выделена довольно большая территория. Находиться внутри зарослей конопли, стебли которой достигали в высоту более двух метров, да и просто рядом с ее зарослями, было очень трудно из-за специфического удушающего запаха.
А какой фруктовый сад располагался на территории станции! А еще длинные предлинные грядки клубники, на которые по ночам совершали набеги местные пацаны. Эти грядки были пределом наших детских мечтаний. Такой клубники с крупными душистыми ягодами я не ел больше никогда и нигде.
На делянках станции выращивали и другие сельскохозяйственные культуры: подсолнечник, просо, кенаф, волокна которого, как и волокна конопли, использовались для получения технических тканей, бумаги, строительных плит. Но главной задачей все же было выведение новых сортов пшеницы и кукурузы. Традиционная мамалыга – круто заваренная каша из кукурузной крупы или муки – была основной пищей послевоенной Кабарды. Выведением новых высокоурожайных сортов кукурузы занимался научный сотрудник станции Бербеков. В свое время отец помог ему написать кандидатскую диссертацию, и он успешно ее защитил. После переезда отца в Москву именно Бербеков возглавил Кабардинскую селекционную станцию.
Поля станции примыкали к западной части Нальчика. Недалеко от конторы стоял двухэтажный дом, на первом этаже которого размещалась агротехническая лаборатория, а на втором – малогабаритные квартиры для семей сотрудников станции. В одной из таких квартир родители прожили до 1955 года. Сам Нальчик был небольшим, довольно молодым городом, и хотя крепость Нальчик была основана в 1818 году, почти век она существовала как слобода. Статус города Нальчик приобрел лишь в 1922 году. Основной его достопримечательностью до сих пор является парк со столетними липами и серебристыми елями. Мы уже привыкли к этим красавицам: парки и скверы, школьные дворы и бульвары – кругом, радуя глаз, растут стройные высокие ели. А тогда этот сорт – серебристые ели – только-только начинал культивироваться.
Селекционер Иван Порфирьевич Ковтуненко – человек, одаривший нас этим чудом, – начал работать в питомнике на станции Нальчик еще в 1916 году. Разводил он розы, вывел несколько новых морозоустойчивых сортов. Красивых, ароматных. Сейчас их можно встретить даже в Сибири, растут они в Питере на Пискаревском кладбище, в Москве на ВДНХ, в других уголках страны. А вот рождению серебристых елей мы обязаны не только Ковтуненко, но и случаю. В Нальчик вскоре после революции каким-то образом «забрели» вагоны с серебристыми елями. Куда они шли – никому не известно. Говорили, будто кто-то из местных купцов выписал их из Канады, прельстившись диковинкой, – в России такие красавицы не росли. Именно Ковтуненко и занялся разведением и селекцией серебристых елей. И весьма преуспел в этом деле! Каждый раз, когда мы с отцом попадали на Красную площадь, он рассказывал мне об истории появления здесь этих елей, о своем хорошем знакомце Иване Порфирьевиче, о забавных случаях из их молодой жизни. И теперь, когда я бываю на главной площади страны и вижу этих стройных высоких красавиц, всегда вспоминаю отца и человека, подарившего нам их. Пожалуй, за свою жизнь Ковтуненко вырастил целый лес. Но серебристая ель занимала особое место в его жизни, именно за нее Иван Порфирьевич Ковтуненко был удостоен Сталинской премии…
Осенью 1955 года, когда родители переехали из Нальчика в Москву, и вплоть до 1962 года отец работал в Министерстве сельского хозяйства СССР – туда его пригласили после снятия запрета на проживание в крупных городах. Правительственная телеграмма с приказом откомандировать П. Е. Суднова в распоряжение Минсельхозсоюза, подписанная заместителем министра сельского хозяйства СССР Петровым, аккуратно подшита в отцовский архив. Кроме работы в министерстве, в главной инспекции СССР по зерновым культурам, он стал заместителем главного редактора журнала «Селекция и семеноводство», ученым секретарем отдела ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина), где проработал долгие годы. В 1953 году отец защитил кандидатскую диссертацию, а в 1962 году – докторскую, содержание и выводы которых имели огромное значение для селекции злаковых культур, повышения их качества и урожайности.
В 50-е годы президентом ВАСХНИЛ был Трофим Денисович Лысенко. Отец часто сталкивался с ним по работе, особенно на обязательных выступления президента перед сотрудниками и специалистами министерства сельского хозяйства. Речи Лысенко маститые ученые слушали без интереса, поскольку говорил он всегда об одном и том же: яровизация, новообразования на зерновых культурах, остюк во ржи и пшенице. Пропагандировал рекордные сроки разведения и выращивания новых сортов пшеницы за два года, что было совершенно невозможно. Этот постулат Лысенко особенно возмущал отца. Ведь отец был практик и всю жизнь посвятил селекции. У Лысенко же не было ни одной научной публикации ни по селекции, ни по яровизации, одни лишь пламенные речи. Отец негодавал: «Где его работы? Что он написал? Что нам вообще известно о его научной деятельности?»
Однажды на совещании в Одессе отец прочитал эпиграмму, посвященную «наших дней агрономам», где были слова, обращенные и к Лысенко: «Всю природу по-своему перекрою». Лысенко, по воспоминаниям отца, сидел насупленный и к аплодисментам, естественно, не присоединился. В апреле 1955 года в Президиум ЦК КПСС было направлено письмо, подписанное 297 крупнейшими учеными страны. Среди них были видные биологи, физики и специалисты других направлений науки. В письме говорилось о непоправимом уроне для науки от деятельности и псевдоученых открытий Лысенко. Ученые предлагали отстранить его от руководством ВАСХНИЛ. Была назначена специальная комиссия, членом которой был и отец. По результатам работы комиссии Н. С. Хрущев снял Лысенко с должности президента ВАСХНИЛ, однако спустя шесть лет снова вернул его на эту должность, чем, конечно же, вызвал недовольство не только моего отца.
Еще до переезда в Москву, весной 1955 года, отца как представителя Кабардинской селекционной станции, имеющего огромный опыт в селекционной работе, направили в Монгольскую народную республику. И, как когда-то выпускников рабфака, членов делегации «приодели»: по индивидуальному заказу сшили всем одинаковые серого цвета костюмы, выдали кожаные туфли, плащи, шляпы. Отец тогда шляпы не носил, и ему, удовлетворив его просьбу, выдали фуражку. Надо заметить, что потом шляпы отец носил постоянно и с удовольствием, видно, кепки и фуражки ему здорово надоели. Поездка была связана с 55-летием образования Монгольской народной республики и прошла весьма плодотворно: делегация, которую возглавлял отец, посетила несколько сельхозобъединений, опытные станции, машиностроительный парк. Делились опытом, узнавали что-то новое и для себя. Везде их встречали радушно и дарили скромные подарки. До сих пор монгольские сувениры хранятся в нашем доме, напоминая об отце и его поездке: это и симпатичная пиала с народным монгольским орнаментом, и тонкой резьбы овечка на пастбище, и сигаретница из красного дерева – вещи, дорогие для меня как память.
После ухода на пенсию отец все еще продолжал работать в министерстве сельского хозяйства, был научным сотрудником во Всесоюзном НИИ качества зерна и продуктов его переработки, членом ученого совета министерства, даже руководителем философского семинара. Им написано более 60 научных работ, выращено много молодых ученых, которые всегда вспоминали Петра Ефимовича Суднова с большим теплом и уважением.
Последние годы жизни, а отец прожил до 89 лет, он вместе с мамой почти каждое лето проводил в деревне Заборье, где на небольшой речке, протекающей неподалеку, любил посидеть с удочкой. Здесь же он возобновил и свои занятия живописью. Большая картина, написанная им маслом, «Березки на реке Тверце», висит в квартире моей сестры Инны. И любовь к поэзии, к стихосложению сохранилась у отца на всю жизнь. В его архивах до сих пор нахожу черновики поздравительных стихов друзьям, родственникам, единомышленникам. Добрые, с долей юмора, эти стихи всегда становились украшением праздничных застолий. Чистовики дружественных поздравлений отец всегда выводил пером «рондо». Четкие буквы… Ровные строчки… Красота! И как-то очень торжественно выглядели эти поздравления и стихотворные пожелания на глянцевых советских открытках…
Родители прожили долгую жизнь. Вместе со всей страной росли, воспитывали детей, передавали свой профессиональный и жизненный опыт. Встречались с родными и друзьями. Их судьба – отражение судеб всей страны. Вместе они прожили 62 года и ушли практически вместе, один следом за другим.
* * *
Жизнь и судьба клана Судновых, а у отца было два брата и две сестры, сложились по-разному. Разбросало их по всему Советскому Союзу, разметало, как осенние листья по саду. Кто-то остался на Северном Кавказе, но, к сожалению, не в доме деда Ефима. После смерти бабушки дом в Минеральных Водах осиротел. Елизавета, Петр – мой отец, Федор и Зинаида рано покинули родительский дом и никогда больше туда не возвращались. Елизавета – старшая сестра отца – оказалась в Прибалтике, Федор – в Ашхабаде, Зинаида некоторое время жила в Нальчике, потом тоже упорхнула с Северного Кавказа: сначала в Поти, а затем – в Москву, к сыну. И только Владимир до самой смерти оставался там жить и работать. Жизнь его поначалу складывалась вполне удачно. И хотя родился он в ссылке, в глухом таежном селе, позже, уже в Минеральных Водах, выучился, женился, там у него родилась дочь. Был призван в армию, прошел Финскую, Отечественную, награжден боевыми наградами, несколько лет в звании старшего лейтенанта служил в железнодорожных войсках НКВД.
После войны по рекомендации командования Владимир был зачислен в Нальчикский районный отдел НКВД, откуда уволен в 1950 году за «проступок, несовместимый со званием сотрудника НКВД». Не знаю, как расценивать сегодня этот «проступок». По воспоминаниям отца, с которым дядя Володя встретился в Ставрополе сразу после своего увольнения, все было довольно прозаично. Один из политических, художник, расследование дела которого велось уже несколько месяцев, попросил старшего лейтенанта Владимира Суднова принести ему карандаши и бумагу. Тот, не задумываясь о последствиях, принес. Кто-то доложил об этом начальству, и расплата не заставила себя ждать: Владимира исключили из партии, уволили из органов, лишили звания и наград – пятно на всю жизнь. С таким пятном в биографии устроиться на работу стало невозможно, но у дядьки были золотые руки и страсть к технике. Немецкий мотоцикл «Цундап», которым в свое время он был поощрен командованием, мог разобрать и собрать с закрытыми глазами. Мотоцикл этот Владимир Ефимович продал, купил старенькую машину, отремонтировал ее, тоже продал и купил «Победу». Вот на ней, как сейчас сказали бы, он и таксовал, возил по дорогам Северного Кавказа местных жителей и туристов. Запчасти к машине купить тогда было почти невозможно. Помнится, еще служа на Байконуре, я достал для дяди Володиной «Победы» два комплекта новых покрышек с камерами и отправил их в Нальчик в деревянных армейских ящиках малой скоростью. Автомобилистам 50—60-х годов, думаю, понятны удивление и восторг моего дяди от такой посылки! Странные были тогда времена… Странные…
Другой брат отца, Федор, волею судеб еще очень молодым человеком оказался в Туркмении. Он служил на железной дороге, во время Великой Отечественной войны был машинистом паровоза. Из Ашхабада, где он в то время жил и работал, шли на нужды армии топливо и горючее, военное снаряжение и обмундирование, продовольствие, а с фронта сюда привозили раненых. По всей видимости, у Федора, как почти у всех железнодорожников, была бронь, на фронте он не был, но награды за победу над Германией и даже за боевые заслуги у него имелись. После войны он так и остался в Ашхабаде, продолжая работать на железной дороге. В ночь на 6 октября 1948 года в городе случилось страшное землетрясение. Такого ужаса в Ашхабаде не помнили. Толчки продолжались до самого утра. Магнитуда некоторых из них достигала десятибалльной отметки по шкале Рихтера. Чтобы оценить силу землетрясения, достаточно сказать, что тогда даже в Москве наблюдалось смещение земной коры. Ашхабад был полностью разрушен. Исчезли, превратившись в груду камней и пыли, жилые кварталы, административные здания, вокзал, железнодорожные пути, на взлетной полосе местного аэродрома образовались огромные трещины. Но самое страшное – погибли люди, более ста тысяч человек. Федор в это время был на вокзале, готовил состав для очередной привычной, будничной поездки. Ни состав, ни паровоз, ни тело самого Федора и его коллег найти не удалось, все поглотили страшные гигантские трещины. Погибла и вся семья Федора Ефимовича. В память о железнодорожниках, погибших в том землетрясении в Ашхабаде, установлена памятная стела. До сих пор люди приносят сюда цветы. Город восстановили, и он стал много краше, чем до землетрясения, но теперь, к сожалению, это уже другая история другой страны…
Обе сестры отца унаследовали от моей бабушки Александры Дмитриевны искусство кройки и шитья, они всю жизнь портняжничали, шили модную одежду для женщин. Тетя Зина долгие годы обучала жен офицеров своему ремеслу – преподавала на курсах кройки и шитья при Доме офицеров в городе Поти, а потом и в Москве.
Казалось бы, обычная жизнь обычных советских людей, но за каждой из них – настоящая история страны, полная радостных и печальных событий, тревог, забот и свершений. Простая история…