001
ОтложитьЧитал
Из рабфаковца в ученые
С 1911 года мой отец, которому к этому времени уже исполнилось девять лет, начал обучение в церковно-приходской школе. Тогда же у него проявилась тяга к естествознанию и к рисованию. В этих увлечениях наметились даже некоторые успехи, что в дальнейшем и определило его научный и творческий путь.
Летом 1913 года в рамках празднования 300-летия дома Романовых Николай II объезжал страну. Отцу, как и другим ученикам двухклассной церковно-приходской школы поселка Илларионовский, названного так в честь наместника Кавказа графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова, предстояло, выстроившись вдоль вокзального перрона в ровненькую шеренгу, приветствовать царя, выказав тем самым свою приверженность самодержавию. Но царю, очевидно, не понравился скромный школьный парад, Николай II ограничился лишь тем, что молча прошел вдоль своего поезда и скрылся в вагоне, не произнеся ни единого слова. Почему-то на школяров царь не произвел никакого впечатления, и они вскоре забыли о нем вовсе и больше не вспоминали, будто и не было никогда ни шеренги школьников вдоль перрона, ни самого царя. И только во взрослой жизни, рассказывая нам с сестрой о том времени, отец часто вспоминал этот школьный парад и проход Николая II вдоль вокзального перрона.
После окончания церковно-приходской школы отец поступил в железнодорожное училище Минеральных Вод, которое готовило специалистов и квалифицированных рабочих низшего звена для железнодорожного транспорта. Училище отличалось хорошей оснащенностью, наглядными пособиями и обширной библиотекой. В рекреации проводились народные чтения, на которые приглашались учащиеся и служащие железной дороги. В училище преподавали арифметику и геометрию, русский язык и русскую историю, географию и естествознание, чистописание и черчение, а также пение и гимнастику. И конечно же – Закон Божий, на уроках которого, по воспоминаниям отца, он постоянно клевал носом, за что и получал указкой учителя по лбу. В 1916 году отец окончил училище и поступил работать в вагонный цех железнодорожного депо. Но ему, как и деду Ефиму, на одном месте не сиделось: он был табельщиком, потом работал на кожевенном заводе, в продовольственной управе. Одно время отец трудился на стекольном заводе и был потрясен тяжелейшим трудом стеклодувов. Свои впечатления он выразил в стихотворении «Песня стеклодува». Это был его первый поэтический опыт. В это же время в газете буржуазно-либерального толка «Терек» было напечатано еще одно стихотворение отца: «О чем гудят поезда».
Надо заметить, что 1915—1916 годы на Кавказских Минеральных Водах стали годами наплыва сюда российской творческой интеллигенции. В связи с Первой мировой войной путь к заграничным курортам был закрыт, поэтому на отечественные курорты появился большой спрос. Для приезжающей сюда курортной публики сдавались внаем десятки домов, казенных и частных гостиниц. Культурная жизнь в Минеральных Водах кипела. Столичные артисты не покидали сценических площадок: здесь давал концерты петербургский симфонический оркестр, на сцене Народного дома выступали писатель А. И. Куприн и артист-трагик М. В. Дальский. Почти все лето жили Ф. И. Шаляпин, С. В. Рахманинов и другие известнейшие личности.
На весь курортный сезон 1916 года в Минеральных Водах обосновались футуристы, вечера которых охотно посещали не только отдыхающие, но и выпускники железнодорожного училища. После работы отец вместе с разношерстной курортной публикой тоже спешил на вечера футуристов, а потом делился своими впечатлениями с Ефимом. Дед Ефим увлечения сына не одобрял, а вот его поэтическое, революционное творчество приветствовал. Газета «Терек», где со стихами и небольшими заметками начинал печататься отец, собирала под своим крылом молодых, революционно настроенных рабочих. В свое время в этой газете работал корректором, редактором и журналистом С. М. Киров, а в 1916 году в качестве репортера «Терека» он приезжал в Пятигорск для встречи с местными большевиками. Да, не только культурная жизнь кипела в это время на Северном Кавказе…
В конце 1916 – начале 1917 года состав «водяного общества» на курортах Минеральных Вод резко изменился. Кроме праздношатающейся курортной публики и творческой интеллигенции во всех курортных городах появились раненые. Война продолжалась, и правительству пришлось обращаться к населению с просьбой предоставить помещения для госпиталей. Вызванная войной хозяйственная разруха не обошла стороной и города-курорты. Население голодало. Не хватало сахара, спичек, керосина, угля и многого другого. Семье деда приходилось туго. Четверых детей надо было кормить и одевать, поэтому и старшая Елизавета, и средний сын Петр начинали трудиться, что называется, с младых ногтей. Елизавета, как и бабушка, хорошо шила, чем и зарабатывала себе и семье на жизнь.
В 1917 году отец служил на городской почте, в телеграфном отделении. Интересуясь работой аппарата Бодо и разглядывая движущуюся ленту, он прочитал однажды только что пришедшее буквенное телеграфное сообщение из Петрограда: «Слетел Николашка, и жена его Сашка, и мать его Машка, и сын Алексей». Это сообщение отец немедленно передал дежурному механику и начальнику почты Орлову. Начальник, собрав подчиненных, обязал их держать язык за зубами и не распространять слухи о том, что произошло в Петрограде, так как подтверждения этому на Кавказе еще ни от кого получено не было. Скрыть от деда Ефима этот секрет отец не мог и дословно процитировал ему текст телеграфного сообщения. Ефим, страстный борец с самодержавием, был счастлив!
Моего будущего отца революционные порывы деда Ефима поначалу мало интересовали: он работал, учился, писал стихи, помогал матери возиться с младшими детьми. Рассчитывать на Ефима, занятого установлением советской власти на Кавказе, борьбой с контрреволюцией и бандитизмом, было нельзя. Однако в 1920 году, после окончательного установления советской власти на Северном Кавказе, отец вступил в ряды комсомола. Комсомольские организации в Минеральных Водах находились тогда в зачаточном состоянии. Знаний было мало, умений – тоже. Из вождей мирового пролетариата комсомольцы знали только Карла Либкнехта и Розу Люксембург, да и то лишь по газетным фотографиям. Работа местных комсомольских организаций сводилась к караульной службе на железнодорожных предприятиях, охране поездов от разграбления, к проведению субботников и воскресников. Но желание помогать старшим товарищам-большевикам строить новое светлое будущее было огромным. Помогали в депо, восстанавливали цеха на стекольном заводе, расчищали от хлама помещения школ и казарм, проводили дезинфекцию.
В те годы на Северном Кавказе свирепствовал тиф, особенно так называемый возвратный. Умер Дмитрий Васильевич, отец моей бабушки. Все ее дети тоже переболели тифом, но выжили, хотя жили тяжело, впроголодь. Со снабжением продуктами в Минводах были большие перебои. Отец часто вспоминал, как на третьем году обучения на кубанском рабфаке, куда он был направлен по комсомольской путевке осенью 1920 года, он с дедом Ефимом поехал добывать муку на ближайшую железнодорожную станцию. Муку решили поменять на гитару, с которой со слезами рассталась старшая сестра отца Лиза. Елизавета увлекалась музыкой, хорошо играла на гитаре и, конечно же, тяжело переживала потерю любимого инструмента. Однако дед был неумолим. Его приказам должны были подчиняться все.
На железнодорожную станцию успешно добрались, муку достали, но на обратном пути отец попал в жуткую историю, которая могла закончиться для него трагически. Во время поездки он сидел, свесив правую ногу, на задней части тендера паровоза. Паровоз дернулся, нога соскочила и оказалась зажатой между вагоном и паровозом. Боль была дикая. Травмированная нога долго не заживала, лечили ее почти год. Благодаря знакомому фельдшеру, ежедневно на протяжении шести месяцев делавшему отцу компрессы и массаж, больную ногу от ампутации спасти удалось, но учеба была прервана, и отца сняли с питания при рабфаке, что грозило ему настоящим голодом. Нередко, когда отец приходил в студенческую столовую к друзьям, ему буквально приходилось попрошайничать. Однажды Александра Дмитриевна привезла бутылку меда, которую он, изголодавшийся, опорожнил тут же, а потом долго мучился от болей в желудке. Ценой больших усилий отец сумел все же догнать в учебе ушедших вперед друзей-студентов и успешно окончить курс на биологическом факультете рабфака.
Воспоминания отца о жизни в краснодарском рабфаковском общежитии вызывают и смех, и слезы. Один из его друзей, студент медицинского факультета, постоянно ходил в шинели, надетой на голое тело. Другой одежды у него просто не было. Так, в шинели, он и спал, и сидел на лекциях, и ходил в столовую. По вечерам студенты, расположившись возле печки-буржуйки, очищали белье и куртки от вшей, смахивая паразитов на горячую печь. Однажды кто-то из студентов-медиков принес из анатомички человеческий череп, его использовали вместо пепельницы. Потом череп выбросили на улицу, чем вызвали панику у жителей Краснодара. Каждый развлекался, как умел. Друзья потом долго вспоминали, как горожане осторожно обходили валяющийся возле дома череп, одни – крестясь, другие – чертыхаясь. Отец по вечерам занимался в художественной студии, как тогда говорили, «по портретной части». Умение писать портреты не раз спасало его потом, особенно в годы Великой Отечественной войны, когда оно буквально помогло выжить.
Учеба на рабфаке пролетела быстро. Каждому выпускнику вместе с документом об окончании рабфака выдали новенький жакет, брюки, ботинки и кепку – помощь из Америки, а также ведро топленого масла и десять килограммов муки. По тем временам – царские подарки! Кроме того, выдали деньги на билет до места жительства. В Краснодаре, когда отец садился на поезд, у него из кармана украли все документы, и ему с большим трудом пришлось потом добиваться их восстановления. Чудом сохранились две путевки, выданные отцу для продолжения обучения: одна – на подготовительные курсы в Петроградскую академию художеств, другая – в сельскохозяйственный институт. Это было время, когда партия решила создать свою, новую советскую интеллигенцию. Вот и посылали на учебу в высшие учебные заведения выходцев из рабочих и крестьянских семей. Отец выбрал вторую путевку, в сельскохозяйственный институт, что и определило его дальнейшую судьбу. Дед Ефим выбор сына не одобрил, считая, что тот должен был выучиться на землемера или врача, так как, по мнению деда, и то и другое было делом доходным.
Первые дни учебы в Петроградском сельскохозяйственном институте запомнились отцу как противостояние студентов из рабоче-крестьянской среды и так называемых белоподкладочников, студентов предыдущих наборов, в основном выходцев из богатых семей. Франтоватые молодые люди в фирменных студенческих сюртуках на белой шелковой подкладке с презрением относились к рабочей бедноте. Недружественное отношение к «черни» проявлялось во всем. Насмешки и издевательства были привычным делом. На одном из студенческих собраний слушателей всех факультетов и курсов, которое проходило в здании питерского цирка, произошла настоящая схватка между противоборствующими сторонами. Выбирали новый студенческий орган самоуправления – Исполбюро. Дебаты были шумные. Дошло чуть ли не до драки. Собрание закончилось тем, что верхушка прежнего органа под свист, улюлюканье и бурные аплодисменты «черни» покинула помещение цирка. Был избран новый состав Исполбюро, членами которого стали бывшие рабфаковцы.
Первокурсникам было сложно разобраться и в премудростях сельскохозяйственной науки, и в политической обстановке. Профессорский состав в сельскохозяйственном институте был пестр и разнообразен. На одних лекциях царила дружеская, рабочая атмосфера, на других – скука и разочарование. Но уже через месяц студенты определились с пристрастиями: были любимые, «красные» профессора, были аполитичные, а были и враждебные советской власти преподаватели. Среди любимых – Н. И. Вавилов, непревзойденный авторитет для отца на всю жизнь; ученый-почвовед, академик К. Д. Глинка; профессор растениеводства Н. К. Недокучаев; преподаватели Н. И. Козлов и С. П. Кравков. Их лекции слушались с особым интересом. Для студентов все было ново, необычно и впитывалось ими как губкой. Лекции проходили в основном корпусе института, на берегу Фонтанки, рядом с сельскохозяйственным музеем, а отец вместе с другими такими же студентами-первокурсниками жил на Петроградской стороне, на частной квартире. На лекции приходилось долго идти пешком, городской транспорт практически отсутствовал. Лишь к осени 1921 года в Питере появились новые трамвайные линии и по центральным улицам города восстановилось транспортное движение.
Вообще, 1920—1921 годы были тяжелейшими для города и его жителей. Петроград стал первым городом, где был введен так называемый классовый паек. Суть классового пайка сводилась к делению всех граждан на категории соответственно их социальному положению. Рабочие тяжелого труда, красноармейцы и их семьи зачислялись в высшую категорию и получали более высокую норму пайка, рабочие менее тяжелого труда получали паек урезанный. «Нетрудовому элементу» паек либо вообще не выдавался, либо был невероятно мал. Студентам тоже приходилось туго. До 1921 года по карточкам им выдавали всего 100 граммов хлеба в день. Приходилось подрабатывать. Ситуация улучшилась только в марте 1921 года, после перехода страны к Новой экономической политике. Карточки отменили, была разрешена свободная торговля.
Хозяйка квартиры, где обосновались первокурсники, поначалу была приветлива и любезна с новоявленными студентами, приехавшими в Питер из разных городов России. Игорь Демянцевич – из Кисловодска, Саша Куимов – из Уфы, и неизвестно откуда – Авраам Юзефович. Хозяйка выдала студентикам кровати, шкаф для одежды, круглый стол, посуду. Но однажды, когда во время дружеской потасовки, устроенной заводилой молодецких игр Игорем Демянцевичем, ребята разбили хозяйский будильник, она их выгнала. Пришлось искать новую квартиру. Особой дружбы между жильцами не было. Дядя Авраама Юзефовича иногда присылал племяннику продовольственные посылки из-за границы, но Авраам был жаден, с ребятами не делился, и тогда соседи наказывали его за скупость. Кашу из кукурузы, которую они варили в огромной кастрюле, хлебали все вместе, а сало Авраам ел в одиночку. Тогда друзья самовольно отреза́ли от шмата небольшой кусочек и умыкали у «буржуина» немного печенья. А однажды с мундира, подаренного дядей любимому племяннику, срезали все металлические блестящие пуговицы. Чем закончилась эта студенческая «шалость», история умалчивает.
Годы учебы отца были наполнены до предела. Лекции, семинары, практика, общественная работа – он был ответственным секретарем комсомольской организации института, позже – членом горкома комсомола. И культурную жизнь столицы, до которой отец и его друзья были особенно охочи, тоже не откладывали в сторону. В середине 1920-х годов в Питере в бывших дворцах царской семьи были созданы десятки новых музеев. Открыт доступ в старые: Эрмитаж, Русский музей, дворцовые музеи-парки в Петергофе, Царском Селе, Гатчине. Продолжали работать и старые театры, появлялись новые. Только успевай посещать! В эти годы Петроград, безусловно, был еще и литературной столицей России. В большом количестве издавались газеты и журналы, создавались новые литературные объединения и общества. В 1924—1926 годах отец состоял в литературной группе сельскохозяйственного института, где вместе с Михаилом Яковлевым, Александром Куимовым и Игорем Демянцевичем пробовал себя в поэзии. Друзья устраивали в Ратной палате, которая в те годы играла роль культурного центра Царского Села, литературные вечера, куда приглашали видных писателей и поэтов. На один из таких вечеров был приглашен Вячеслав Шишков, на другом читал свои рассказы Михаил Зощенко.
Но особое внимание студентов привлекли два литературных вечера, на которых выступал Сергей Есенин. Было это в 1924 году. Первый раз на встречу со студентами Есенин приехал с Николаем Клюевым, второй – с украинским поэтом Иваном Приблудным. Клюев – благообразный сорокалетний поэт, подстриженный под горшок, с окладистой бородой, в темно-синей поддевке и смазных сапогах, читал стихи очень скучно, на манер попа, и молодым начинающим «литераторам» не понравился. Другое дело Сергей Есенин! Его выступление было принято с восторгом, ему аплодировали, и он все читал и читал, еще и еще. Но более всего отцу запомнилось второе выступление Есенина в Ратной палате осенью 1925 года. На сцене Есенин появился вместе с Иваном Приблудным. Сели они вдвоем, рядышком, перед ними на простом деревянном столе стояла бутылка с вином и два граненых стакана. Свое выступление поэты начали сидя, спели песенку «Возвращение на Родину», сочиненную Иваном Приблудным. Пели складно и растрогали слушателей до слез. Речь в песне шла о возвращении солдата с империалистической войны в родную деревню, где все оказалось в запустении. «Сколько раз обошел, никого не встретил, только в крыше сверчком копошился ветер», – отец часто вспоминал слова этой песни. Пару лет спустя отцу на глаза попалось это произведение, напечатанное в одном из тогдашних литературных журналов, и вырезка из того журнала до сих пор хранится в его архивах. Песню поэтам пришлось петь два раза: так она пришлась по душе студентам, выходцам в основном из бедных крестьянских семей.
Но вот Есенин встал и начал читать свои стихи. Одно из них – «Все живое особой метой отмечается с ранних пор» – он по просьбе аудитории тоже читал два раза, и в обоих случаях оно было встречено бурей аплодисментов. Читал Есенин много, но это стихотворение, голос поэта, манера исполнения, несколько крикливая, эпатажная, что ли, оставили особое, неизгладимое впечатление в душе отца, потрясли его. Студенты, а особенно девушки, были влюблены в золотокудрого, голубоглазого тридцатилетнего поэта. Он был кумиром молодежи! Этот приезд Есенина в Ратную палату, его выступление и прогулку с ним по Екатерининскому парку отец запомнил на всю жизнь. Часто за праздничным столом или во время вечернего чаепития он любил нам с сестрой рассказывать об этой встрече. Его привлекало в Есенине все: как он восторгался чудесными парковыми посадками, любовался отражением деревьев в каналах, как умилялся причудливым мосткам и даже как был одет. На Есенине ладно сидел темно-зеленый костюм, на голове – такого же цвета шляпа, из-под которой выбивались светлые пряди кудрявых волос, в руках увесистая трость. Как же отец хотел походить на своего любимого поэта!
Студенты предложили Есенину сфотографироваться в Лицейском саду у памятника Пушкину – там они обычно встречались и делали снимки. Сергей Александрович согласился, и кто-то запечатлел всех присутствующих на фоне великого поэта. Когда уже расположились для фотографирования, к группе студентов подбежали еще двое друзей отца: Михаил Яковлев и Александр Куимов, последний из которых своим внешним видом несколько испортил снимок: он возвращался со спортивного мероприятия и был оголенный по пояс и в трусах. Историческая фотография Сергея Есенина со студентами сельскохозяйственного института хранится в архиве моего отца вместе с вырезкой стихотворения Ивана Приблудного. Провожали Есенина на вокзал всей когортой, но, конечно же, опоздали и в ожидании следующего поезда почти час сидели за столиком в привокзальном буфете, пили пиво и разговаривали. Никто из присутствовавших и предположить тогда не мог, что эта встреча с поэтом была последней.
* * *
После года работы в станице Советской под Моздоком, куда в качестве молодого специалиста отца направили летом 1927 года, его избрали на должность секретаря Терского окружного бюро агротехники в Пятигорске, а еще через год он перешел на работу в окружную газету «Терек» заведовать сельхозотделом. В свое время именно в этой газете было опубликовано первое стихотворение отца, а теперь в ней печатались его статьи о сельском хозяйстве, о саранче и о борьбе с кулачеством. Первое, с чем столкнулся отец в практической жизни после окончания института, было обострение классовой борьбы в деревне. Выпускники рабочих факультетов и институтов имели лишь общее представление о кулаках, подкулачниках и середняках. Конечно, они знали, что рабочий люд, с утра до ночи вкалывая на фабриках и заводах, пух от голода, а богатые станичники на Северном Кавказе тоннами прятали зерно в глубоких подвалах, но как изменить ситуацию, что сделать, чтобы народ перестал голодать, – таких знаний у выпускников не было. Профессора старой формации, даже те, кого студенты считали «красной» профессурой, не знали, как работать в условиях государственного хозяйства нового образца, как составлять планы полевых работ, организовывать деятельность совхозов, и, конечно же, своих студентов этому не учили. До всего приходилось доходить самим, ценой проб и ошибок.
Одной из главных и первоочередных задач партии, стоявших перед большевиками после голодных 20-х годов, было решение зерновой проблемы. Прежде всего требовалось создать государственные зерновые совхозы на целинных землях Северного Кавказа, Ростовских, Терских, диких ковыльных Моздокских степях. Станица Советская, где отец начал свою трудовую деятельность в качестве агронома (еще до работы в газете), была одной из старейших и богатых терских станиц. Тон жизни в ней задавало богатое казачество. Изменить сложившиеся десятилетиями порядки было трудно. В каждом из восьми кварталов станицы жили казаки разной степени обеспеченности: на юге, вдоль реки Куры, – бедняки и середняки, в восточной части на лучших землях – зажиточное казачество и кулаки. Молодому агроному сложно было найти понимание у станичников, не обремененных агротехническими знаниями, но задач, поставленных партией перед молодыми специалистами, никто не отменял. Битва за урожай на Северном Кавказе шла нешуточная! А здесь еще и борьба с саранчой, которая из года в год нападала на степные поля. В летнюю пору борьба с этой страшной напастью велась так называемым физическим методом. Рыли длинные канавы глубиной до двух метров, метлами во время движения саранчи сгоняли ее к канаве, смахивали ее туда и заливали керосином. Канавы засыпали землей, и саранча погибала, оставляя после себя отвратительный запах разложения. Позже борьбу с саранчой вели уже химическим способом, обрабатывая посевы пшеницы раствором бордосской жидкости с известью. Для этих целей поголовно привлекали студентов всех учебных заведений края.
В это же время на Северном Кавказе создавались кредитные кооперации, товарищества по первичной обработке земли, семеноводческие товарищества. С их помощью приобретались плуги и сеялки, бороны, веялки, другая сельскохозяйственная техника, а также семена. Середняцкие хозяйства сдавали в общее пользование лошадей, что тоже укрепляло молодые сельскохозяйственные хозяйства. Из числа середняков выделялись «культурники», которые своим примером показывали преимущества передового, культурного ведения хозяйства. Крестьяне-«культурники» представляли собой уникальный феномен доколхозной советской деревни. К «культурным» хозяйствам в 1920-х годах причислялись только те хозяйства, которые не пользовались наемным трудом, а полагались исключительно на свои силы. Наверное, сейчас такую форму трудовой деятельности назвали бы семейным подрядом. Многие «культурники» выписывали специальную сельскохозяйственную литературу, изучали ее и, пользуясь научными рекомендациями, применяли в своих хозяйствах эффективные приемы земледелия: снегозадержание, черный пар, культивацию, правильные севообороты. Они выращивали новые сельскохозяйственные культуры, улучшали сорта традиционных для этих мест культур, особенно пшеницы. Поддерживали тесную связь с местными агрономами. Весной 1925 года сотрудниками Северо-Кавказского краевого земельного управления была принята резолюции «По вопросу о крестьянах-культурниках». Однако широкого распространения движение «культурников» в России так и не получило. Но именно крестьяне-«культурники», по воспоминаниям отца, поддерживали его во всех делах и задумках, помогали молодому специалисту.
Весной 1932 года после переподготовки на сельскохозяйственных курсах в Воронеже, куда отца откомандировали из областной газеты, его назначили на должность старшего агронома – заместителя директора зерносовхоза «Балтийский рабочий». Зерносовхоз был образован в 1929 году, когда сюда для укрепления недавно организованного совхоза направили рабочих Балтийского судостроительного завода – «балтийцев». Большая группа высококвалифицированных рабочих из Ленинграда помогала осваивать поступающую из Америки сельскохозяйственную технику. Один из «балтийцев» по фамилии Лобанов за свой труд был удостоен ордена Ленина. Рабочие обустраивали усадьбы, возделывали новые поля, растили кадры механизаторов из местных казаков. Труд был тяжелый, сопротивление кулаков огромно, доходило и до физических расправ. В мае 1930 года во время налета кулаков на центральную усадьбу совхоза был убит секретарь парторганизации Петров, а комсомолец Петренко смертельно ранен…
Но не только кулаки мешали становлению совхоза, доставалось и от своих. Коллективные хозяйства, крестьяне-«культурники» и единоличники Северного Кавказа были, по существу, разорены непосильными хлебозаготовками 1930—1931 годов. В 1932—1933 годах здесь, как и во многих регионах Страны Советов, разразился страшный голод. Обстановка накалилась к зиме 1932 года. Выполнить план хлебозаготовок не удавалось. А она снизилась почти вдвое. Город же требовал от села все больше хлеба, молока, мяса.
Продолжая разоблачать кулацкие элементы и «недобитых белогвардейцев», средства массовой информации обратили свой гнев на «перерожденцев», проникших в ряды партии. Тем более что постановлением ЦК ВКП (б) от 10 декабря 1932 года было предписано провести на селе чистку членов и кандидатов в члены партии. Газеты пестрели заголовками: «Беспощадно карать врагов с партбилетами!», «Вон из рядов партии предателей!», «Освободить партию от оппортунистов, ставших пособниками саботажников хлебозаготовок!».
В 1932 году в Моздокском районе погодные условия были крайне неблагоприятны для земледелия. Урожай плачевный, всего два центнера с гектара. Причина такого неурожая – страшная засуха и так называемая линейная ржавчина пшеницы. Разбираться в совхоз, где отец трудился агрономом, приехала особая комиссия из ОГПУ, одним из членов которой был прокурор Моздокского района Трофимов. Выполняя постановление ЦК ВКП (б), члены этой комиссии продолжали искать врагов народа. Отца как человека, ответственного за урожай, исключили из партии и вывели из правления зерносовхоза «Балтийский рабочий». «За мелкую вспашку» – так было написано в постановлении комиссии ОГПУ. Про таких, как он, писали: «Этот классовый перерожденец изгнан из рядов партии, и он должен быть сурово наказан пролетарским судом».
Объяснения отца, что в неурожае прежде всего виноваты погодные условия: засуха, крайняя засоренность полей, низкий уровень агротехники и пшеничная ржавчина – во внимание приняты не были. «Собирайтесь, Петр Ефимович», – как гром с ясного неба прозвучали слова председателя комиссии. Отца спас тогда один из «балтийцев»-двадцатипятитысячников1, заменивший на посту секретаря парторганизации убитого Петрова. Ворвавшись в помещение, где вершился «суд» над отцом, он, размахивая руками, кричал: «Что хотите делайте, но Петра я вам не отдам. Он здесь нужен!» Как «балтийцу» удалось убедить членов комиссии не забирать отца, какие аргументы он приводил, неизвестно, но разбирательство закончилось подпиской о невыезде и решением комиссии, которое запрещало отцу проживать в крупных городах и каждые пять лет обязывало менять место жительства, дабы не обретать единомышленников и не обрастать тесными дружескими связями.
В этот год за низкий урожай были привлечены к ответственности и арестованы агрономы многих хозяйств Моздокского района. Спустя много лет отец повстречал на каком-то сельскохозяйственном совещании своего давнишнего друга Цыганкова, одного из районных агрономов, который был крайне удивлен, встретив отца живым. Он рассказал, что в Моздокском райкоме партии были вывешены списки репрессированных и арестованных, где среди прочих значилась и фамилия Суднов. Лет через восемь судьба свела отца с другим давним приятелем, агрономом Павловым, отсидевшим срок в одном из сибирских лагерей. Этот лагерь с середины 30-х годов приобрел сельскохозяйственное направление и стал крупным поставщиком сельскохозяйственной продукции для промышленных лагерей ГУЛАГа. Павлов отбывал свой срок, работая там по специальности, и чудом остался жив. По всей видимости, в 1932 году туда должен был отправиться и отец, но судьба в лице одного из «балтийцев» распорядилась иначе.
Тем не менее отец с усердием продолжал работать на своей должности. Занимался с механизаторами, изучающими устройство американских комбайнов и тракторов, получил авторское свидетельство на сеятельно-бороновальный агрегат, на прибор для раскладки отравляющих приманок в мышиные и сусликовые норы, на волокуши для сгребания потерь колосьев при уборке комбайном. Не забывал он и о своем литературном творчестве: в районной многотиражке регулярно публиковались его стихи и статьи на производственные и литературные темы. Однажды в помещении клуба он организовал и провел выставку портретов передовиков сельскохозяйственного производства. Портреты, памятуя юношеское пристрастие к рисованию, отец писал сам, чем вызвал у работников совхоза большое удивление.
Становление совхоза проходило трудно, не хватало квалифицированных кадров, пахотные земли были засорены, поймы рек зарастали барбарисом, земли совхоза были разбросаны по всему району, к тому же на деятельность совхозного хозяйства негативным образом сказывалась частая смена руководства. Первый директор совхоза Старостин, мотаясь из конца в конец огромной территории, погиб в автомобильной аварии. Чехарда со сменой директоров совхоза началась после отставки П. Е. Меркулова, одного из лучших, по воспоминаниям отца, директоров. При Меркулове была создана животноводческая ферма, решившая продовольственную проблему совхоза, приобретались улучшенные сорта пшеницы, осваивалась новая техника.
Самоотверженный труд работников совхоза год от года способствовал повышению урожайности зерна, и к 1934 году урожай составил не менее 10 центнеров с гектара, что при таком состоянии дел уже было успехом. В 1935 году Президиум Моздокского РИК вынес постановление: «За исключительно хорошую постановку агротехники, преданную большевистскую работу и завоевание совхозом первенства в социалистическом соревновании премировать старшего агронома совхоза „Балтийский рабочий“ товарища Суднова П. Е. двумястами рублями. Председатель Моздокского РИК Д. Цой». А в июле 1937 года, разобравшись с выдвинутыми в адрес отца обвинениями, прокурор Моздокского района снял наконец с него запрет на выезд из совхоза.