Кузнец человеческих судеб

© Алейникова Ю., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Часть I

Глава 1

Девушка брела от сосны к сосне, то и дело приваливаясь к их теплым шершавым стволам. Сосны она любила. Прислонившись к очередному стволу, крепко обняла его, впившись в кору грязными исцарапанными ладонями, прикрыла глаза, и ей тут же показалось, что она падает, падает вместе с сосной в глубокую бездонную пропасть, ствол вращается и несется все вниз, вниз.

Девушка испуганно открыла глаза и попыталась сфокусировать взгляд. Шум проносящейся мимо машины был совсем близко.

Надо идти. Ползти. Выбираться.

Когда, выйдя из леса, перелезала через заросшую кустарником канаву, то уже почти ничего не чувствовала, да и сознание было какое-то отрывочное, но на дорогу она все же выбралась, увидела почти рядом два ярких огня и наконец потеряла сознание. То ли от слабости, то ли от облегчения.

– …Нет у нее никаких документов, – прорвался в тихое небытие чей-то незнакомый, пронзительно громкий голос, полоснув по нервам.

– Бомжиха, что ли?

– Да нет. Непохоже. Молодая еще и одета прилично. Только грязная очень. Обокрали, наверное, и из машины выкинули.

– Может, изнасиловали? Как думаешь? – недоброжелательно скрипел в самое ухо второй голос, старый.

– Да нет. Тогда одежда была бы порвана. Уж скорее сама дала. Может, проститутка с трассы?

– Старовата она для путаны. Скорее уж ограбили.

– Может. Ты за врачом-то сходи, осмотреть бы надо, – лениво заметил старческий голос. – Может, чего серьезное? Только ты знаешь что? Если хирург опять нажрался, лучше его не зови. Позови фельдшера. Сегодня Иван Макарыч дежурит, пусть лучше он посмотрит.

– А ментовку вызывать? – не торопясь звать доктора, отозвался второй голос.

– Не. Погоди пока. Пусть в себя придет, – подумав, ответила старуха. – Так-то она вроде целая, может, сотрясение у нее или черепно-мозговая.

Тут в волосах что-то зашевелилось, и девушка почувствовала, как чья-то огромная грубая ладонь подлезла ей под голову и пытается ощупать макушку. Она сделала над собой усилие и попробовала разлепить веки. Удалось это простое дело ей не сразу. Веки слиплись и стали пудовыми, глаза открываться никак не хотели, и ей пришлось немало потрудиться, прежде чем она увидела резкий ослепляющий бело-желтый свет.

Господи! Ну кто придумал вешать в больницах эти пыточные лампы? Она заморгала, непроизвольно морщась.

– О, очухалась, милая? – Прямо перед ней было чужое, пухлое, морщинистое лицо. – Ну что, как себя чувствуешь? Болит что-нибудь?

– Голова. – Голос звучал почти беззвучно, хрипло, и во рту было сухо, так что, казалось, горло потрескалось, как земля во время засухи.

– А еще что?

Она попыталась пошевелить пальцами рук и ног. Пальцы шевелились, больно не было. А вот тело болело. Все. И дышать было больно.

– Значит, побили тебя, – покачала головой тетка. Одета она была в несвежий белый халат, на голове – шапочка. Несмотря на седые пряди, выбивавшиеся из-под шапочки, и морщины, старухой ее называть было рано. Держалась она прямо, и веяло от нее энергией, хотя и не сказать, что доброй. «Медсестра, наверное», – вяло, автоматически заключила девушка и прикрыла глаза.

– Зовут-то тебя как? – снова спросила сестра.

Девушка нахмурилась и попыталась вспомнить, но голова снова отозвалась острой пульсирующей болью, как тогда в лесу. И, словно услышав ее мысли, сестра спросила:

– А в лес как попала, тоже не помнишь?

Она не помнила. Она ничего не помнила. Зато голова начала болеть все сильнее и сильнее, и девушка сморщилась и тихо заплакала от этой боли.

– Ну, ну. Не реви. Сейчас доктор тебя осмотрит, вколем успокоительное, и поспишь. А уж завтра разбираться будем, – тарахтела над ней пожилая медсестра, и девушке отчего-то стало спокойнее.

Глаз она больше не открывала. Так было легче. Пришел врач, пьяный, его прогнали. Потом пришел фельдшер, велел отнести пациентку в бокс, там ее раздели, осмотрели, обратно одели во что-то больничное, вкололи укол, завернули в одеяло и, кажется, куда-то повезли, а может, и нет. Может, она прямо там уснула.

Она лежала и бездумно смотрела в белый потрескавшийся потолок. Ее слегка познабливало, тело ныло, но голова уже не болела. Ветхое байковое одеяло, дырявый застиранный пододеяльник и железная кровать безошибочно сообщили ей, что она в больнице. Причем в плохой больнице. Она почти сразу вспомнила, что ее нашли на трассе, что ее осматривал фельдшер и что при любых попытках что-нибудь вспомнить начинает сильно болеть голова. Поэтому она и не пыталась, а просто лежала и ждала, когда кто-нибудь придет и скажет ей, что же с ней случилось и можно ли ей вставать, и, возможно, ее даже покормят. Есть хотелось.

Вскоре дверь у нее за головой заскрипела, кто-то удовлетворенно хмыкнул, и негромкие шаркающие шаги возвестили о прибытии визитера.

– Добрый день, – суховато проговорил пожилой полный врач, вынимая из карманов руки и присаживаясь на стул возле девушки. – Ну, как вы себя чувствуете?

– Спасибо, кажется, ничего, – ответила та тихим, но уже вполне узнаваемым голосом.

– Отлично. Меня зовут Андрей Петрович, я занимаю пост завотделением нашей больницы, – официально, даже слегка помпезно представился он и горделиво приподнял подбородок. Как вас зовут, вы помните?

– Яна, – ответила девушка и с удивлением поняла, что она действительно Яна.

От этой новости ей сразу стало легче, даже слезы навернулись на глаза.

– А фамилия? – глядя на нее слегка прищуренными глазами, тем же деловитым тоном спросил завотделением Андрей Петрович.

– Сорокина, – так же легко, без всякого напряжения ответила Яна. – Яна Сорокина, – для большей уверенности и с искренним удовольствием повторила она.

– Прекрасно. А что вы еще помните?

Яна вспомнила все.

Глава 2

– Яна Викторовна, когда вам, наконец, привезут документы? Мне срочно нужны ваш паспорт и медицинский полис. Вы позвонили, наконец, родственникам? – нахмурив и без того строгие брови и засунув руки в карманы, требовательно вопрошала Яну Екатерина Андреевна – администратор больницы.

– Нет еще, – заливаясь краской и пряча глаза, призналась Яна. – Но я обязательно позвоню. Прямо сегодня. Честное слово. – Она воровато взглянула на администраторшу, но та, кажется, простым обещанием не удовлетворилась.

– Вот вам телефон. Звоните. Я подожду в коридоре, – твердо велела Екатерина Андреевна, протягивая Яне свой мобильник. – Или у вас какие-то проблемы? – пристально уставившись в Янины несчастные глаза, спросила грозная администраторша, не спеша выпустить телефон из рук. – Может, вам некому позвонить?

– Нет, нет. Все в порядке. Я прямо сейчас и позвоню, – краснея отчего-то еще больше, заверила ее девушка. Чего она так разволновалась из-за такого пустяка, Яна и сама не знала.

В принципе волноваться ей было не о чем. Стоит позвонить матери, и та примчится с документами, и возможно, даже завтра. В крайнем случае послезавтра. Конечно, персонал больницы вынужденно станет свидетелем спектакля под названием «убитая горем мать», или «мать, теряющая свое единственное дитя», или еще чего-то в этом роде, но документы она привезет. Но отчего-то от одной мысли о мамочкином визите Яну наизнанку выворачивало.

Нет. Что угодно, только не это. Девушка насупилась и отвернулась к стене. Можно, конечно, попросить соседку, Анну Ивановну, бабушкину давнюю подругу, но у той нет ключей, размышляла Яна, прекрасно понимая в душе, чего именно ей хочется.

А почему, собственно, нет? Яна оказалась в сложной ситуации, она попала в беду, она стала жертвой нападения, ей не к кому обратиться, а если и есть к кому, то это совершенно чужие люди.

И Яна стремительно, поддавшись неожиданно сильному эмоциональному импульсу, набрала номер телефона. Набрала по памяти, хотя никогда прежде по нему не звонила, но много раз, особенно когда ей было плохо, тоскливо, одиноко, она отчего-то набирала его и тут же нажимала на сброс. На что она надеялась, девушка и сама бы толком не объяснила. Наверное, ни на что. Оттого и сбрасывала набор. Но, видимо, глубоко в ее душе существовал тайный детский уголок, в котором все еще жила по-детски наивная, до смешного нереальная вера в чудо. В то, что вдруг появится он, сильный, заботливый, любящий ПАПА, и защитит свою девочку от бед и напастей. Дурь и глупость.

– Слушаю, – неожиданно раздался в трубке низкий незнакомый голос с легкой прокуренной хрипотцой, и двух секунд не прошло.

Яна от страха и неожиданности едва трубку не выронила, но каким-то чудом все же собралась и севшим от волнения голосом с трудом выговорила:

– Виктор Александрович?

– Да. Слушаю, – так же отстраненно, без всякого интереса ответил голос.

Яна откашлялась, отчего-то рассердилась и строгим, почти обвиняющим тоном произнесла, выпрямляясь на тощих больничных подушках:

– Меня зовут Яна Викторовна Сорокина, и я ваша дочь.

– Кто вы моя? – тем же безучастным тоном спросил «папуля», словно она сообщила ему не об их родственной связи, а о том, что является представителем страховой компании.

– Ваша дочь, – как можно тверже повторила Яна, уже всей душой раскаиваясь в собственном идиотском поступке. Но отступать было поздно. Если она сейчас бросит трубку, то уже никогда не сможет ему перезвонить, поговорить с ним, увидеть, наконец. Придется идти до конца. – Мне двадцать восемь лет, я работаю, так что алименты мне от вас не нужны, – жестко и гордо заявила она, чтобы расставить разом все точки над «и».

– А что нужно? – весьма сухо осведомился Виктор Александрович, даже не пожелав уточнить, откуда она взялась, эта дочь, и как его нашла.

– Я попала в областную больницу с сотрясением мозга, у меня нет ни документов, ни денег. Нужно, чтобы кто-то заехал ко мне домой и привез мне их, – стараясь не давать волю чувствам, как можно суше проговорила Яна, борясь с приступом абсолютно неуместных и ничем не оправданных слез.

– И что, больше привезти некому? – то ли насмешливо, то ли презрительно спросил Виктор Александрович.

– Нет.

Последовала непродолжительная пауза.

– Как ты меня нашла? – уже другим, хотя и не менее отчужденным тоном спросил отец.

– Знакомые помогли, давно уже. – Господи, какая глупость! И зачем она позвонила? Унизительно-то как! Сейчас еще начнет спрашивать, кто ее мать, и будет совсем чудесно, если он ее не вспомнит и пошлет Яну куда подальше. Да и фиг бы с ним! Яна снова начала сердиться, и эта смена эмоций помогла ей в очередной раз не разреветься.

– Менты знакомые? – язвительно поинтересовался отец, и девушка не менее язвительно ответила:

– Нет. Хакеры.

– Зачем?

– Любопытно было, – отрывисто произнесла Яна и неожиданно для себя выпалила: – Короче, ты документы привезешь или мне к чужим людям обращаться?

«Вот дура! «К чужим людям»! А он мне кто? Родной?» – продолжала страдать девушка, когда отец, проигнорировав ее хамоватый выпад, спросил:

– Как зовут твою мать?

– Лера Сорокина. Артистка, в театре драмы играет, ты с ней между отсидками познакомился.

– Говори адрес квартиры и больницы. Привезу тебе документы, – вынес свой вердикт отец все тем же мало эмоциональным тоном.

Яна продиктовала.

– А ключи от квартиры? – спохватилась она, когда отец уже был готов отключиться.

– Не надо.

– Ну, здравствуй, Яна Викторовна Сорокина. – На пороге палаты замер невысокого роста коренастый мужчина с невыразительным лицом и блеклыми серыми глазами, с модной ныне трехдневной седоватой щетиной на скулах и подбородке.

Папа? Вот этот вот тип? Это о нем она мечтала в детстве? Слава богу, что не увидела.

Разочарованию Яны не было предела. С самого утра она жутко волновалась, то и дело причесывалась, поправляла вылинявший больничный халатик, перетащила подушку на другую сторону кровати, чтобы было видно входящих в палату, и то и дело тянула голову к окну, не подъедет ли машина. И все равно пропустила его прибытие.

Мужчина тоже смотрел на Яну, и, судя по всему, и у него знакомство восторгов не вызвало.

Да чего и ожидать? Красотой и статью Яна никогда не выделялась. Тут она, вероятно, в папочку пошла. Средний рост, серые глаза, пухлые щеки, плотная, лишенная изящества фигура. Словом, не Брижит Бардо.

Единственным украшением Яны были густые каштановые волосы. Но их она предпочитала убирать в пучок.

Сообразив, что молча таращится на гостя, Яна спохватилась и, приподнявшись на подушках, поздоровалась.

– Здравствуйте, проходите. Вот тут стул свободный, – зачем-то предложила она, хотя вряд ли отец собирался засиживаться. Отдаст, наверное, сейчас документы, и адье. Может, так и лучше, чем сидеть и не знать, о чем разговаривать.

Но Виктор Александрович, видимо, решил по-другому. Он вошел в палату, за ним вошел еще один мужчина, этот был с большим пакетом.

– На тумбочку поставь, – коротко распорядился отец и уселся на стул. – И в машине пока подожди.

Мужчина поставил пакет и, молча кивнув, удалился.

Водитель, наверное, или охранник, решила Яна. Она знала, что у отца есть своя фирма, что он теперь занимается легальным бизнесом и считается весьма состоятельным человеком. Но у нее никогда не возникало желания разыскать его и попросить денег.

– Значит, ты Лерина дочка, – вот именно, не «моя», а «Лерина», устраиваясь поудобнее и не обращая внимания на Яниных соседок по палате, проговорил отец.

– Да.

– Она писала мне, что беременна, а потом написала, что ты родилась, а после уже о том, что замуж собирается, – зачем-то объяснил отец.

Может, ему не совсем наплевать?

– Она всегда туда собирается, – ответила вслух Яна, несколько грубовато и зло, просто потому, что от растерянности не придумала ничего лучше.

– Поэтому ты ей не позвонила? – чуть сощурив глаза, спросил отец.

– Ну да, – неловко замявшись, согласилась девушка.

– Ну что ж. Вот твои документы, в пакете фрукты, йогурты. – Он уже освоился и теперь сидел, откинувшись на спинку стула, заложив ногу на ногу, и рассматривал уже не Яну, а больничную палату. – Я к завотделением заходил, говорят, тебя на обочине дороги подобрали?

– Ну да, – удивленно глядя на отца, кивнула девушка. Чем больше она его рассматривала, тем интереснее он ей казался. Невыразительным он теперь не выглядел, и глаза его были вовсе не блеклые, а скорее наоборот, весьма яркие, только он их словно притушить старался, прятал за ресницами.

– И как ты там оказалась без денег, без документов?

– Понимаете, я на дороге голосовала, там проселок, машин мало. Остановилась какая-то «девятка» старая, у нее стекла темные были, я сперва и не разглядела, кто там сидит, смогла это сделать, только когда уже села, – рассказывала Яна в сотый раз, поражаясь собственной глупости. – Оказалось, в ней подвыпившие парни ехали. Они метров сто проехали и свернули в лес. Там хотели сперва меня ограбить, а потом изнасиловать. Но я стала отбиваться, они меня несколько раз ударили, а потом я споткнулась и в овраг какой-то полетела. Наверное, головой ударилась. Потому что, когда в себя пришла, их там уже не было и голова жутко болела. Пришлось обратно на дорогу выбираться.

– Сумка, как я понимаю, у тебя пропала? – глядя на Яну, словно следователь на преступницу, спросил отец.

– Ну да. Хорошо хоть паспорта с собой не было. Только мобильник и деньги.

– Ясно. Менты-то к тебе приходили? – взявшись рукой за щетинистый подбородок, задумчиво спросил отец.

– Да. Только что толку. Я тогда вообще плохо соображала, да и где теперь этих парней искать? – безнадежно махнула рукой девушка.

– Ладно. С сопляками этими я сам разберусь. А ты выздоравливай. Если что надо, звони. Когда выписывать будут, я тебя встречу или машину пришлю, – поднимаясь, подвел черту он.

Яна молча кивнула. Отец легко поднялся со стула и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ей вдруг стало до слез обидно. Он ничего о ней не спросил. Вообще ничего. Как живет, где работает, есть ли у нее муж, дети? Впрочем, если он был у нее дома, и так ясно, что нет. Но все равно, почему он ни о чем ее не спросил? Вообще ни о чем! Как она жила все эти годы, да что годы? Всю жизнь без него жила. Не спросил, какая она, что любит, как живет. Вообще ничего!

Яна отвернулась к стене и тихо заплакала. Старухи, соседки по палате, тихо кряхтели на своих койках и на нее внимания не обращали.

Глава 3

– Садись в машину, – сухо велел отец, даже не удосужившись выйти ей навстречу.

Сегодня Яну наконец выписали из больницы. Стоя на маленьком больничном дворе, она с удовольствием вдыхала невероятно свежий, дурманящий до головокружения воздух, зябко ежилась на сыром октябрьском ветру и радостно впитывала в себя краски свежей, по-летнему зеленой травы, желтых берез и серого пасмурного неба, которые из-за немытых стекол больничного окна казались смазанными и неяркими. Влезать в машину ей не хотелось, хотелось еще минутку-другую постоять на воздухе. Но голос отца звучал холодно и требовательно, и Яна тут же послушалась.

В конце концов, он сделал ей одолжение, решив встретить из больницы. Мог бы и не утруждаться, а послать водителя. Ей все равно.

– Как ты себя чувствуешь? – Вопрос прозвучал вежливо, равнодушно, а сам Виктор Александрович даже не повернулся к дочери.

– Спасибо. Хорошо, – так же ровно, не выдавая эмоций, ответила Яна.

Отец мельком, украдкой взглянул на нее.

– Я нашел тех парней, что напали на тебя, – проговорил он тем же ровным голосом.

– Правда? – Восторгу и удивлению девушки не было предела.

Да, конечно, он обещал их найти и разобраться с ними, но она ни на минуту не поверила в серьезность этого обещания. И вот теперь! Ради нее, ради Яны отец отыскал их, он потратил время, он волновался за нее. Он появился в ее жизни, пусть не очень ласковый, не такой внимательный, как она мечтала, зато он по-настоящему защитил ее, наказал ее обидчиков! Он любит ее. Яна почувствовала, как на глаза ее наворачиваются слезы, но все равно повернулась к нему, уже не пряча эмоций, радости, любви, благодарности… И наткнулась на спокойный, абсолютно равнодушный взгляд.

– Ты так и не сказала мне, почему оказалась на том проселке? – задал отец странный, не относящийся к делу вопрос.

– Я же говорила, я голосовала на дороге, когда те парни…

– Это я уже слышал. Что ты там делала? Ты наркоманка? Ездила за дозой? – неприятные, потемневшие, холодные глаза отца сверлили ее, словно обвиняя и требуя признания.

– Я что? – задохнулась от возмущения Яна и сразу же почувствовала, что пальто уже маловато в груди и, наверное, пора покупать новое, ее опять расперло. Даже больничная диета не помогла.

– На чем ты сидишь? – уточнил свой вопрос отец, никак не отреагировав на ее возмущение.

– На зарплате! – резко ответила девушка. Она тоже умела быть жесткой, резкой и даже жестокой. Она ценила в людях силу, уверенность, твердость и принципиальность. Собственно, она ценила в людях все те качества, которых так не хватало ее безалаберной, пустоголовой, легкомысленной матери. И всячески их в себе взращивала всю свою сознательную жизнь. – Я не употребляю наркотики, впрочем, как и прочие допинги. Я не пью, не курю, не колюсь. Никогда этого не делала и впредь не собираюсь.

– Гм. Так что ты делала на том проселке? – проигнорировал ее пылкую тираду отец, так что для Яны осталось неясным, поверил он ей или нет.

Но его вопрос заставил ее задуматься. Сперва в больнице у нее очень болела голова, потом мысли были заняты отцом, и вполне здравый вопрос о том, что она делала на том проселке, так ни разу и не всплыл. Но ведь какой-то ответ должен быть. Причем простой и очевидный.

Она ездила в гости? Нет. Вряд ли. Вернее, точно нет. Никто из ее знакомых не жил за городом. Может, ездила к кому-то на дачу? Никаких воспоминаний ни о чьих дачах не всплыло. Зато появилась боль. Сперва тупая, потом все более острая, которая разлилась по ее голове, словно густая сметана. Яна подняла руки и потерла виски, болезненно сморщившись, но стало только хуже.

– Я не помню. – Она оставила свои попытки и сейчас мечтала только о том, чтобы голова прошла.

– Ясно, – внимательно глядя на нее, кивнул отец. – Эти сопляки сказали, что у тебя не было с собой сумки и что ты была явно под кайфом, – поведал он подробности своей беседы с Яниными обидчиками.

– А тебе не пришло в голову, что они попросту врут? – зло спросила девушка, оскорбленная его подозрениями и измученная неожиданным приступом мигрени.

– Нет. Они не врут. А вот ты до сих пор не знаешь, как там оказалась. Советую вспомнить, – проговорил отец, после этого отвернулся к окну, и больше они до самого города не обменялись ни словом.

Отец решал рабочие вопросы по телефону, Яна молча смотрела в окно, борясь с тошнотой.

– Виктор Александрович, вон они, – кивнул на троих парней, тянувших пиво возле сельского «Маркета», крупный мужчина средних лет с густой шевелюрой и большими крепкими ладонями, сидящий на переднем сиденье.

Парни были молодые, слегка неряшливые, одетые в кожаные куртки и джинсы практически одинаковых фасонов. Они курили, пили, демонстративно сплевывали на асфальт и громко ржали, так что слышно было даже в машине. В общем, всячески демонстрировали свою крутизну и статус лихих парней. Рядом с ними стояла старенькая зеленая «девятка» с затонированными стеклами и распахнутыми дверями.

– Вон тот, постарше, рыжеватый, Песков Андрей Васильевич, «девятка» принадлежит ему. Работает на трассе в автосервисе у своего дяди. Чернявый, тот, что повыше, Беляев Сергей Сергеевич, работает в том же автосервисе, а третий, Илья Семенов, работает в карьере, щебенку возит. Двоим по двадцать, Пескову двадцать один, все трое в этом году из армии вернулись. Ничего серьезного за ними нет, но напиться, подраться, травку покурить – это всегда пожалуйста. Позвать их сюда?

– Нет. Я сам подойду, – внимательно осмотрев парней, решил Виктор Александрович.

– Может, лучше я? Могу Саню с собой взять, – предложил помощник, с сомнением глядя на троицу.

– Не надо, – коротко усмехнулся Виктор Александрович. – Лучше подъедь поближе, – распорядился он, захлопывая дверцу черной «Тианы». Машина была новая, солидная и служила весомой рекомендацией владельцу.

Виктору Александровичу Курышеву было уже пятьдесят пять лет, значительную часть которых он провел в местах заключения. Но вот уже лет пятнадцать как он завязал с криминальным прошлым и превратился в респектабельного, уважаемого члена общества. В состоятельного бизнесмена, владельца собственной компании. И хотя в олигархи он не вышел, но капитал имел солидный, в городе пользовался известностью и уважением и даже был вхож в Смольный.

Криминальное прошлое, которое во времена застоя лишало его всяческих надежд на социальный успех, во времена перестройки вдруг сыграло на руку, придав необходимый вес и влияние в определенных кругах. А навыки ведения дел, полученные в годы криминальной молодости, пригодились в налаживании и устройстве бизнеса.

Лет десять назад Виктор Александрович женился на молодой, недалекой, но смазливой девице. Не по любви, а потому что так положено, солидно, принято. Девице хотелось достатка и стабильности, ему… возможно, ему хотелось тепла и уюта, настоящего дома. Спустя год девица родила ему сына. Жили они хорошо, спокойно, без скандалов. Он их обеспечивал, заботился, как умел, они были ему благодарны, но доверительности или теплоты в отношениях не было. Сын был еще мал, и Виктор Александрович просто не понимал, как с ним общаться. Спрашивал о школе, уроках, успехах в спорте, но дружбы у них с сыном не возникло. Жена всегда была послушна, внимательна, но и с ней он держался так же отстраненно. Она не работала, занималась сыном, иногда советовалась с ним, как лучше поступить, но с откровенностями не лезла, так что, по сути, они так и остались чужими людьми. Курышева это устраивало. Он плохо помнил своего отца, тот рано умер, спился, а мать все время работала, так что его воспитывали двор и школа, и, надо сказать, неплохо воспитали, он собой был доволен. Так что в построении своей семейной жизни ему ориентироваться было не на кого.

Когда Виктору Александровичу позвонила старшая дочь, он сперва насторожился. Заподозрил какую-то подставу, даже занервничал, хотя вида и не подал. Потом взял себя в руки, успокоился, навел справки.

О том, что у него есть дочь, он знал, хотя желания разыскать ее, познакомиться никогда не испытывал. А тут этот звонок.

Леру Сорокину, молоденькую артисточку из драматического театра, он помнил хорошо. Можно сказать, долго не мог забыть. Веселая, разбитная, бесшабашная, красивая Лерка очень ему понравилась. Если бы он тогда не сел в очередной раз, возможно, их роман бы и затянулся, возможно, он даже женился бы на ней. Во всяком случае, какое-то время, пока Лера не сообщила ему, что выходит замуж, он всерьез раздумывал об этом, особенно когда узнал, что у Леры будет ребенок. Потом, конечно, все забылось, рассосалось, прошли годы, он повзрослел, Лера, наверное, тоже, он никогда не пытался разыскать ее или навести о ней справки, даже когда остепенился и разбогател.

И вдруг звонок дочери. Виктору Александровичу вдруг стало интересно. А вдруг она похожа на Леру? Такая же красавица. К тому же она уже совсем взрослая, возможно, даже замужем. Хотя нет. Если бы была замужем, не стала бы просить его о помощи. Но, может, у нее есть дети, его внуки. Курышев прислушался к себе, но его душа ничем не отозвалась. Нет. Ему неинтересны были внуки, ему интересна была память о Лере.

И он поехал. Сперва заехал к дочери в квартиру, скромную однушку, обставленную старенькой немодной мебелью, потом в больницу. Дверь квартиры он открыл без труда, замок примитивный, а опыт у Виктора Александровича был большой, ему даже показалось забавным тряхнуть стариной. Документы он нашел быстро, в квартире дочери царил безупречный порядок. Все лежало именно там, где она сказала. А потом он поехал в больницу, по пути даже в супермаркет сообразил заскочить, купить деликатесов, колбаски, йогуртов, фруктов.

Яна его разочаровала. От Леры в ней не было ничего. Перед ним лежала на железной больничной койке взрослая незнакомая женщина, полноватая, строгая, совершенно чужая, и смотрела на него критическим изучающим взглядом.

Потом, когда они разговаривали, он понял, что Яна похожа на него. И взгляд этот пронизывающий, оценивающий, критичный, и плотная тяжеловесная фигура, как у его покойной матери, и прямой, ровный, широковатый нос. Вся она пошла в него. Постепенно разочарование прошло, и он смог преодолеть первоначальную неприязнь, почти детскую обиду на дочь за то, что она вышла совсем не такая, как он себе напридумывал. Наверное, из-за этой обиды, точнее, из-за собственной несправедливости – в конце концов, Яна была совершенно не виновата, что уродилась такой, – он пообещал уладить ее неприятности, а вовсе не из родственных чувств.

А раз пообещал, обещание надо выполнять.

Виктор Александрович вылез из машины и, запахнув дорогое кашемировое пальто, двинулся к развеселой компании.

– Здорово, мужики, – не вынимая рук из карманов, кивнул он в ответ на удивленные взгляды. – Разговор есть.

Парни с интересом окинули взглядом Виктора Александровича, потом машину, затем, слегка присмирев, поздоровались, с интересом ожидая продолжения.

– Говорят, вы на днях девицу на обочине подобрали, – ленивым бесцветным голосом спросил Курышев, глядя на парней цепким жестким взглядом.

– Какая еще девица? – засовывая руки в карманы куртки и набычиваясь, спросил владелец «девятки». – Мы если и подбираем кого на обочине, так только своих.

– А эта была как раз чужая, – вкрадчиво произнес Курышев. – Вы ее сперва подобрали, а потом в лесу бросили. Думали, что уже мертвая? – Виктор Александрович старался избегать без крайней надобности жестких, тем более нецензурных формулировок, не бросаться бездумно угрозами и не употреблять блатной жаргон, поскольку все это было дешево, несолидно и только выдавало дворовое происхождение и понижало его реальный статус. Не добавляло ни весу, ни солидности. Но, как правило, даже его вежливая, подчеркнуто сдержанная речь достигала цели. Собеседники улавливали нутром исходящую от него скрытую угрозу. Конечно, речь шла о людях умных.

Как показало развитие событий, в данном конкретном случае его собеседниками оказались люди недалекие.

– Слышь… а кто ты ваще такой? – грубовато спросил его нагловатый рыжий Песков, главарь этой «шайки благородных разбойников», щедро пересыпая свою речь нецензурной бранью. – Тебе что от нас надо, …? Думаешь, прикатил на крутой … тачиле, и все тут типа прогибаться перед тобой будут? … … Тебе … сказали, не подбирали никого? Ну и вали отсюда, …, пока не наваляли по самые…

И так далее и тому подобное. Рядом с Песковым плечом к плечу встали его соратники, вызывающе сплевывая чуть ли не на ботинки Виктора Александровича.

– Слышь, а может, тебе навалять, а?.. И тебя подрихтуем, и тачку твою, – туповато лыбясь, предложил его чернявый приятель, тот, что был повыше.

То, что произошло дальше, было сплошным ребячеством, и в городе Виктор Александрович ни за что себе такое бы не позволил. Но сельский воздух, какое-то особое пьянящее чувство простора и древней удали, которые буквально струились по деревенской улице то ли с полей, то ли еще откуда, буквально толкнули его на несерьезное, прямо скажем, неподобающее поведение.

Он неожиданно врезал коротким, точным ударом Пескову под дых, тот согнулся, Виктор Александрович схватил его за загривок и прижал лицом к грязному пыльному капоту «девятки». Всего и делов-то, пара секунд времени. Но водитель с помощником были уже тут как тут, грозной стеной стояли за спиной Курышева.

Виктор Александрович ткнул Пескова еще разок носом в капот и отпустил.

– Ну, так что с девицей? – спросил он у троицы как ни в чем не бывало, ровным, спокойным голосом.

– А что с девицей? – пробубнил чернявый, тот, что был пониже. – Не трогали мы ее, она сама о пень башкой треснулась.

– Та-ак. Сама, говоришь, – убрав руки за спину и слегка раскачиваясь на носках дорогих итальянских ботинок, уточнил Виктор Александрович.

– Да вот клянусь, сама! – страстно заверил его парнишка. – Мы вообще ее не трогали, просто пошутить хотели.

– Пошутили?

Лица всех троих выражали искреннее пламенное раскаяние, крепко замешенное на страхе.

– Сумку ее куда дели?

– Не было у нее никакой сумки! – поспешили сообщить ему сразу все трое. – Точно не было. Да она вообще странная была, обдолбанная, наверное. Точно под кайфом! Да она почти не соображала, когда сажали, думали, пьяная.

– Где сажали, место показать можете? – Известие о том, что его дочь, точнее, Лерина дочь, – обычная наркоманка, неприятно резануло Виктора Александровича, а он-то посчитал ее порядочной девицей.