000
ОтложитьЧитал
– Вот оно что, – откликнулся Марсен. – Я всё думаю, почему ты так впечатлился?
– Ты обещал объяснить, – хмуро напомнил я.
– И объяснил. Вчера, когда мы шли. Помнишь? Вода, воздух, музыка, флейты, игольные ушки.
– Тогда я не понял. Объясняй ещё раз. – Я начинал злиться.
Марсен вздохнул.
– Ну, – начал он, – вообще-то, это очень спорный вопрос. Чтобы на него отвечать, надо сначала разобраться, как возможна звукомагия сама по себе. И в те триста лет, что прошли в нашем мире без Мелодии Духа, все больные una corda действительно не были способны на звукомагию. Вернее, – поправился он, – почти все, кроме одного пианиста. Но это уже другая история.
– И при чём тут я?
– Ты – как раз ни при чём. Может быть, вообще все ни при чём. Вот смотри. Когда ты брал наушники, ты совершал волевое усилие, чтобы услышать музыку?
Я подумал.
– Нет, – ответил я. – Мне просто хотелось не сдохнуть в этот момент.
– Вот именно.
Я убью тебя, крючконосый. Дать надежду, а потом так разочаровать.
– Постой, – сказал Марсен. – Погоди расстраиваться. Ты не понял. Я же только имел в виду, что тебе вовсе не нужно задействовать свою энергию для звукомагии. Усилия тратятся на технику. Конечно, абсолютного замещения не происходит. Но если ты умеешь творить звукомагию – значит, этого никто у тебя не отнимет. Если в какой-то момент ты стал возможностью звучания, то ты ею и был, и навсегда останешься. Ты сделал чудо в тот момент, когда физически не мог ничего контролировать. Понимаешь?
В любом случае убью. Но важнее сейчас…
Сейчас. Сейчас или никогда.
Я медленно стянул с головы обруч с наушниками домашнего чиави. Положил его на колени, прикрыл динамики ладонями. Не выдержал, снова зажмурился.
– Значит, навсегда? – Вполголоса повторил я.
– Ты задаёшь слишком много вопросов, мальчик в пижаме, – проворчал в моей голове голос Марсена.
Я чуть в окно не вывалился. Но не вывалился. Когда снимал наушники, был готов к обоим исходам – либо вывалиться в окно от радости, либо выпрыгнуть туда же от разочарования.
– Срочно пой мне колыбельную. – Я прислонился к застеклённой части окна. – А то у меня будет нервный срыв.
Кажется, Марсен каким-то образом понял, что я сейчас сделал.
– Может, включишь плеер и будешь слушать его через руки, а чиави – через уши? – С нескрываемым ехидством предложил он.
– Почему бы и нет?
Я был так рад, что даже не огрызнулся. Залез на подоконник с ногами. Надел наушники обратно.
– Наверное, немного поздно об этом спрашивать, – сказал я. – Но я же тебя не разбудил?
– Нет, – отозвался Марсен. – Это, разумеется, не значит, что ты можешь так сделать в любую другую ночь. Но сегодня тебе повезло.
– А что ты делаешь, если не секрет?
– В данный момент – смотрю сквозь сонотиций на прибрежный фонарь. Очень красиво. Как будто в руке звезда.
– Так вот почему ты ходишь с этой доисторической фигнёй, – пробормотал я. – Ну да, с чиави так не поиграешься.
– Я тебе как-нибудь потом расскажу, в чём заключается весь пафос сонотиция. – Он прервался, видимо, чтобы зевнуть. – Ты узнал всё, что хотел?
Наверное, да.
– Наверное, да, – сказал я вслух. И перед тем, как повесить трубку, язвительно произнёс: – Кейн всё равно тебе не поверит. Спокойной ночи.
***
Следующий день у меня прошёл тоже как будто в полусне. Я больше не пытался пить сахар и проходить сквозь стены. Но общее состояние было довольно туманное. Наверное, я не сразу смог бы ответить, был ли наш с Марсеном разговор на самом деле. С тем же успехом я мог бы убедить себя в том, что мне всё приснилось. Конечно, я мог снова ему позвонить и спросить. Но это было бы очень глупо. В любом случае. Ну, или мне так казалось.
Опять же, я немного боялся. Сегодня ночью мы как раз хотели пойти зажигать фонарики на флюгерах. Мне это казалось слишком нереальным. Я не верил, что кто-то вроде нас с Эгле будет проводить ночь таким образом. Наверное, меня слишком напугали последствия той нашей неудачной вылазки. И ещё я не очень верил в Марсена. Я не очень-то верил, что он считает возню с фонариками более важным делом, чем выполнение предписаний Кейна. Это всё слишком напоминало ловушку. Взрослые часто соглашаются что-то сделать, когда на самом деле не собираются этого делать.
Кажется, тут была ещё одна проблема. Мне уже не так хотелось считать его поcледней сволочью. Забавно. Если верить его словам, ему было бы обидно считать, что его песни поддерживают жизнь в какой-то свинье. Мне, в свою очередь, теперь было обидно считать, что жизнь во мне поддерживают песни какой-то свиньи. Поэтому я отчаянно боялся, что Марсен этой самой свиньёй окажется. И если он собирался обдурить нас вот таким ужасным образом, то он был даже хуже.
Тогда всё пропало.
Я всё ждал, что мне позвонят. Марсен или Эгле. Я помнил, где мы договорились встретиться, но ждал, что они позвонят и скажут, что всё в силе.
Но звонка всё не было.
Что, если Марсен позвонил Эгле, сказал ей, что всё отменяется? А мне звонить не стал, потому что представлял себе, как я отреагирую? А Эгле так расстроилась, что потом не перезвонила мне?
Поход к Кейну, обычно сжиравший по полдня, на сей раз отнял возмутительно мало времени. К шести часам вечера я изгрыз все ногти. И почти уже принялся за пальцы. Но часам к восьми una corda мягко это всё пресекла. Я слишком уж изводился весь день, да и накануне было не лучше, так что около восьми просто заснул. Можно сказать, с горя заснул. И думал, засыпая, – эх, ну вот, никаких чудес, а я же правда надеялся…
Проснулся я, когда уже стемнело. На стенах комнаты покачивались тёмные тени деревьев, пересекающие полосы бледного света. В открытую форточку тянуло сырой свежестью. Спросонок не сразу понял, что же меня разбудило.
А потом звук, который потревожил меня во сне, повторился.
Окаменев и вжавшись спиной в стену, я смотрел, как по оконному стеклу ползает тёмный комок. Он был слишком большим для любого насекомого. Но для птицы маловат. Летучая мышь? А часто ли за последние годы летучие мыши ползали по оконным стёклам, при этом отчаянно шурша?
Чистые квинты.
Пока я пытался понять, что происходит, тёмный комок нашёл форточку. Залез в неё и… да, полетел прямиком ко мне. Признаться, я порядком струхнул. Но когда он завис передо мной, а потом тут же упал на мою кровать, я понял, что это всего-навсего бумажный журавлик.
Всего. Навсего.
Ну да, летучая мышь – это что-то более удивительное. Ко мне же пачками залетают живые бумажные журавлики. Просто каждую ночь. Однако меня это странным образом успокоило. Я перестал разрываться между двумя очевидными вариантами – спрятаться под кровать или начать звать маму? Осторожно взял журавлика. Ещё когда он падал, я заметил что-то яркое на крыльях. Теперь я понял, что это надписи, сделанные светящейся пастой.
«ВЫЛАЗЬ», – гласила надпись на правом крыле. На левом было написано:«Мы пришли за тобой. Если спишь – прекращай немедленно».
Я узнал аккуратный почерк Эгле. Кривые печатные буквы, требовавшие ВЫЛАЗИТЬ, очевидно, начертал Марсен.
– Я думал, вы позвоните, – сказал я, высунув голову в форточку.
Эти злодеи действительно стояли внизу.
– А мы думали, ты умер, – отозвался Марсен. – Ты хоть представляешь себе, как сложно было расспросить Альбина насчёт тебя и не спалиться, что у нас планы на ночь?
– Мы тебя полчаса ждали, – зловеще прошипела Эгле. – Вылезай, будем наказывать.
– Я бы с радостью, – отозвался я, – только я же теперь не выберусь. Это вечером надо было уходить. И предупреждать, куда.
– А кто тебе не давал? – изумился Марсен. – Мы же обо всём договорились. Разве нет?
Ну да. Теперь было немного стыдно признаваться, что я просто не поверил в наши планы на эту ночь.
– Ладно, – хмуро сказал я, – это не так важно. Давайте лучше придумаем, как мне выйти. Если я захлопну дверь, мама тут же проснётся. Она нас всех троих тогда съест. Вот так, с бухты-барахты, она меня никуда не отпустит. Даже с тобой.
Марсен тяжко вздохнул.
– Ты решил, что я вас обманываю, да? – Спросил он. – Что я собираюсь соглашаться с самыми безопасными затеями, а самые интересные буду запарывать? И дрых, потому что все силы ушли на поиск подвоха?
– Ну… – сказал я, ощущая, что температура ушей несколько повысилась, – …да. Теперь я вижу, что ошибался. Извини.
– Ни за что, – серьёзно ответил Марсен. – Хотя… пожалуй, я смогу тебя простить за недоверие. Если ты прямо сейчас выпрыгнешь из окна.
– Че-го-о?
– Прыгай, говорю.
– Ты спятил. Второй этаж!
– А я тебе говорю – прыгай, – настойчиво повторил Марсен. – Или у тебя есть ещё идеи, как выбраться наружу?
Какой чёрт меня дёрнул вообще связываться с этими типами, думал я, возвращаясь из прихожей с ключом в кармане. Тоже мне, великие учителя радости, думал я, открывая окно.
Нет. Никогда. Ни за что.
Так думал я, топчась на подоконнике.
И прыгнул.
Это было похоже на прыжок в воде, когда отталкиваешься ногами от дна и потом медленно приземляешься. Воздух вокруг меня зазвенел, зазвучал тёмными и тяжёлыми тонами, загустел, пошёл волнами, и я стал для него очень лёгким. Не разбивается же опадающий лист? Вот и я не разбился.
Эгле посмотрела на меня с одобрением и завистью. Помню, да, она любит высоту, наверное, ей тоже хотелось бы так приземлиться. Я думаю, Марсен это тоже заметил. Значит, когда-нибудь он ей что-то такое организует.
Мы шли по ночному Ленхамаари, который видели только однажды. Случилось то, на что мы не надеялись.
Мы чувствовали себя тут в безопасности. Не будучи при этом в полной безопасности. Ну да, с нами был боевой звукомаг, но он гарантировал только успешный исход возможной стычки. А не полное отсутствие этих самых стычек. Иными словами, мы просто больше не боялись.
Наверное, так оно всё и работает, думал я, идя рядом с Эгле и Марсеном. В какой-то момент тебе уже настолько невмоготу во всём сомневаться, что ты просто прыгаешь. И не разбиваешься.
По пути мне рассказали, что заставить бумажного журавлика летать – это раз плюнуть, Марсен и Кейн так развлекались лет с двенадцати. На радостях я даже признался, что здорово перетрусил, когда увидел это бумажное чучело. Ещё мы придумали план, который поможет мне попасть домой. Можно было не беспокоиться, что мама захочет проверить, как мне спится. Дверь комнаты я оставил закрытой, сейчас мне это разрешалось. Раньше запираться в комнате было нельзя. Вроде как – вдруг мне поплохеет, а никто даже не узнает. Но теперь надо мной гораздо меньше тряслись. Например, если утром я вернусь, и мы с мамой пересечёмся, то она не удивится. Я уже три дня уходил рано утром гулять. Она была в курсе, что мои прогулки теперь происходят в компании Марсена, а с ним бы она меня даже в Тихие Земли отпустила. А если не пересечёмся, то ко мне тем более не может быть никаких вопросов.
Марсен и Эгле о чём-то весело болтали, а я снова, как во время первой ночной прогулки, крутил головой. И сейчас я, кажется, понимал, отчего так счастлив был Марсен, вернувшийся в Ленхамаари после долгого отсутствия. Ночной Ленхамаари, Ленхамаари тёмный и сияющий распахивался нам навстречу широкими лучами улиц. Я узнавал и не узнавал его.
– Постой-ка, – вдруг услышал я за спиной удивлённый голос Эгле. – Что мы делаем около ратуши?
Ух ты. Правда ратуша. Я-то уже так замечтался, что вообразил её каким-то дворцом.
– Отсюда хороший обзор. – Марсен подошёл к тяжёлым резным дверям.
– Что? – В один голос спросили мы.
Марсен повернулся к нам, подняв брови:
– Вы же не собирались лазить на каждую крышу и зажигать вручную каждый фонарик?
Мы переглянулись.
– Вообще-то, я так и думал, – нерешительно сказал я. – А как мы внутрь попадём?
Блин, он когда-нибудь перестанет таинственно улыбаться, стоит его о чём-то спросить?
Я бы спросил, но он, кажется, опять таинственно улыбнётся, да ещё и не ответит.
– Надеюсь, с вами ничего не случится за несколько минут, – сказал Марсен, разминая пальцы. – Рекомендую отойти на другой конец площади. Я скажу, когда можно будет подойти.
Мы снова недоумённо переглянулись, но рекомендацию выполнили.
– Что он делает? – Спросила Эгле, следя за движениями Марсена.
– Понятия не имею, – отозвался я.
Марсен, тем временем, подошёл вплотную к двери, почти уткнулся в неё лицом. С такого расстояния нельзя были ни разглядеть, ни расслышать, что он делает. Наверняка чего-то наколдовывал, но что именно?
Он простоял так минуты две. Потом глубоко вздохнул – я увидел, как поднялись плечи, – развернулся и помахал нам. Когда мы подошли, он положил руку на замочную скважину и ритмично постучал пальцами по двери. Внутри замка что-то тихо щёлкнуло. Марсен толкнул дверь, и она приоткрылась.
– Идём, – прошептал Марсен.
Теперь до меня дошло. Он пел колыбельную охранникам ратуши.
Мы с Эгле снова начали в один голос:
– Ты псих!
А закончили по отдельности:
– …Я домой, – сказал я.
– Это противозаконно! – Возмущённым шёпотом воскликнула Эгле.
– Но нам же за это ничего не будет, – широко улыбнулся Марсен. – К тому же, мы ничего плохого не делаем. Когда будем уходить, я запру дверь и разбужу охранников. Они даже не узнают, что тут кто-то был.
– Но мы подвергаем их опасности! Они же не просто так тут сидят.
Ну вот, а на Эгле он не смотрит как на идиотку, когда она говорит очевидные глупости.
– Не просто так, – согласился Марсен. – Вот уже несколько минут они сидят тут под защитой настоящего боевого звукомага. Я сильнее любого из них, иначе мне не удалось бы так легко их усыпить.
– Ты усыпил их против воли, – не сдавалась Эгле.
– Надо было в честном бою одолеть? – Хмыкнул Марсен. – Идём.
И он первым вошёл внутрь. Эгле, сдвинув брови, шагнула за ним. Я нерешительно потоптался на пороге. По идее, стоило настоять на своём и тихо свалить домой. Но это могло обернуться кучей проблем. Начиная от возможной встречи с шайкой Кори и заканчивая объяснениями с мамой, когда она проснётся из-за хлопнувшей двери.
«Вы боитесь, боитесь и снова боитесь. Неустанно боитесь», – вспомнилось мне.
– Ну нет уж, крючконосый, – пробормотал я. – Только не потому, что мне страшно.
И последовал за этими двумя искателями приключений на мою голову.
Внутренности ратуши мне запомнились плохо. Свет кое-где горел, но по большей части, помещения были погружены во тьму. Марсен проводил нас сквозь них, держа в руке светящийся сонотиций. Изощрённый же у звукомагов снобизм, подумал я. Чем проще звукомагическая штучка и чем меньше она умеет, тем больше применений ей может найти звукомаг. В этом плане, конечно, чиави однозначно проигрывают.
Мы довольно быстро дошли до лифта. Пока ехали вверх, Эгле, до сих пор хранившая укоризненное молчание, поинтересовалась:
– Получается, любой звукомаг может просто прийти, усыпить охрану и пробраться куда угодно?
– Не любой, – возразил Марсен так скромно, что вторая, непроизнесённая часть фразы – «только такой крутой, как я» – практически засветилась в пространстве.
В следующий момент он помрачнел. И будто постарел.
– Этот звукомаг ещё должен знать соответствующую колыбельную, – медленно произнёс Марсен, глядя на табло с цифрами этажей. – Я её знаю, потому что её автор был… – Он чуть дёрнул головой, – …потому что её автор – мой друг. И я знаком с каждым, кого он мог научить этой колыбельной. Кстати, он – один из твоих доноров, Эгле.
Я вспомнил, как Марсен перечислял мне имена.
– Фиро Чимата? – Авторитетно спросил я.
– Не угадал. – Марсен чуть улыбнулся. – Ян Ленц. Тоже субъект без руля и тормозов, но потише Фиро. Ну, временами.
Не угадал. Ну да, конечно, что же это я, в самом деле. Наверняка лапочка Марсен дружит с половиной звучащего мира. За оставшуюся жизнь небось ещё со второй половиной подружится. Как-то я об этом не подумал. Ничего удивительного, мне-то такой круг знакомств не светит.
– Так, вот только давай сейчас обойдёмся без этого? – Неожиданно Марсен повернулся в мою сторону. – У людей может быть много друзей, а может и вовсе их не быть. Это никого однозначно не характеризует. И никак не относится к una corda. Многое зависит от среды, в которую ты попал, а тут очень редко получается сознательно выбирать. И очень легко ошибиться.
– Это сейчас что было? – Ошарашенно спросил я. – Ты же не…
– Нет, я не читаю твои мысли. – Марсен устало потёр лоб.
– Вот, опять!
– Да по физиономии твоей недовольной всё прекрасно видно. Успокойся.
– Я тоже подозревала, что ты что-то такое думаешь, – застенчиво призналась Эгле.
Вот жуки. Уже даже думать слишком громко нельзя, кошмар какой. Ещё бы. Одна резонирует с любым моим чихом, второй вообще является причиной любого моего чиха. Выбрал я себе, конечно, компанию.
Тем временем, лифт достиг последнего этажа. Марсен снова зажёг свой сонотиций. Подошёл к лесенке, ведущей в башню, поманил нас за собой.
С высоты Ленхамаари был ещё прекраснее. Уличные фонари мерцали, из-за этого очертания города дрожали и переливались. Я медленно подошёл к промежутку между зубцами башни и посмотрел вниз. Так странно. Кажется, я никогда не смотрел с такой высоты. И, похоже, у меня нет страха перед ней. Не могу сказать, что высота мне нравится сама по себе. Но, по крайней мере, мне нравился этот вид. Сколько, оказывается, у нас красивейших крыш. А если сильно прищуриться, то уличные фонари сливаются в сияющие линии.
Марсен был абсолютно прав, обзор тут хороший. Отсюда можно было найти взглядом каждый из флюгеров, на которые мы вешали фонарики. Если знать, куда смотреть. Вот этим я и занялся – попытался сориентироваться.
– Обалдеть… – Едва слышно выдохнула Эгле, становясь рядом.
Она вытянула руку и раскрыла ладонь, словно подставляя её ночному лёгкому ветерку.
Марсен уселся под одним из зубцов, прислонился к нему спиной и прикрыл глаза. Ветерок немедленно прилетел и к нему, дунул в лицо, взъерошил волосы. Стало немного завидно. Я тоже хочу быть любимой кошкой ночного ветра.
Едва успев додумать до конца, я ощутил прохладное дуновение на левой щеке.
Ну надо же.
– Мы чего-то ждём? – Спросил я.
– Угу.
– А чего?
Помните, я говорил, что ненавижу привычку Марсена таинственно улыбаться? Так вот, это ещё ужаснее, когда у него закрыты глаза.
Ладно уж. Простым смертным тут тоже есть чем заняться, раз великие звукомаги изволят дрыхнуть.
Мы с Эгле ещё немного поглазели вниз. Потом я увидел, как одна из светящихся линий гаснет. Вторая, третья, четвёртая. Не прошло и пяти минут, как город затопила тьма. Единственными источниками света остались редкие окна и сонотиций Марсена.
– Это ещё зачем? – Поинтересовалась Эгле, обращаясь к Марсену.
– Что? – Он приоткрыл один глаз.
– Фонари. Уличные фонари. Зачем их выключать?
Марсен усмехнулся, поднимаясь на ноги:
– Оставь мэру записочку, может, ответит. Летом в половине второго все уличные фонари гаснут. – Он перевёл взгляд с Эгле на меня и обратно. – Нет, вы что, правда не знали?
– Не знали, – отозвался я. – Теперь будем знать. Ты лучше скажи, мы ждали этого? Пока фонари погаснут?
– Точно. – Марсен встал у другого проёма, подышал на пальцы. – Вы же уже нашли все флюгеры?
– Да, – сказала Эгле.
– Почти, – сказал я.
Эгле скорчила мне рожицу.
Секунду спустя я услышал, как Марсен берёт дыхание. Он чуть развёл руки в стороны, словно обнимая ночь.
Всего лишь струны, ритм и голос, но сколько же это было звука. Тёплое сияние музыки смешалось с ночной темнотой, сделав сумрак мягче и легче. Весь воздух в городе, до самых-самых крыш, а может, и до неба, весь воздух в городе стал ночью и музыкой.
В этом сумраке вдруг проклюнулся крошечный красный огонёк. На гитарном аккорде в сильной доле следующей фразы – синий, чуть подальше. Правее – зелёный. Слева – оранжевый. И снова красный. Жёлтый. Ещё один зелёный. Ещё один синий. Оранжевый.
Я стоял и смотрел, как загораются фонарики. Я знал эту песню, и сейчас она звучала внутри меня. Я слышал, как моя кровь пульсирует, точно-точно в такт.
Я не знал, это ли называется счастьем. Но, наверное, именно это и было гармонией.
Глава 13. Монстры
Всё-таки, великому нашему звукомагу понадобилось дня два на то, чтобы выспаться после всех гулянок. Эгле мне потом объяснила, что звучать за несколько инструментов – это немного хлопотно. Ну да, в общем, я помнил, что до возрождения Мелодии Духа такими штуками вообще никто не баловался. Не могли. Правда, мне всегда было непонятно, как это соотносится с Мелодией Духа.
В эти два дня мы с Эгле гуляли одни, приключения себе придумывали сами, и вот к началу второго дня я был вынужден признать – втроём интереснее. А может, мы уже просто привыкли к Марсену и разучились сами себя развлекать. Хотя нет. Я помнил, какая была скучная неделя перед нашей первой встречей. Таким образом, вечер второго дня у нас ушёл на то, чтобы попасть самолётиком в форточку окна дома, где жил Марсен. Обычным бумажным самолётиком, не заколдованным. Так что это было отличное развлечение на пару часов. Ну, просто чтобы Марсен не чувствовал себя забытым и одиноким. Кейн был прав, кое-что я мог узнать и сам. И вот я узнал несколько важных вещей: Марсен любит внезапно исчезать и внезапно появляться, а чего он не любит – долго сидеть на одном месте. Мы решили, что два дня – достаточно долгий срок, чтобы успеть заскучать. Как-то не задумались, что отдых ему, возможно, требуется в том числе и от нас. На третий день, когда Марсен соизволил перестать дрыхнуть и начать жить по-человечески, я был почти рад его видеть. Ну, некоторое время. Потом он снова задал бешеный темп, зверюга такая. Конечно, он всё равно нас щадил. Да и мы оба, я и Эгле, не хотели сдаваться при первой же возможности. Второй возможности сдаться у нас не было, а когда мы всё-таки выдыхались, тут-то и оказывалось, что мы победили. Кого – непонятно, но ощущения были именно такие.
Мы бесцельно шатались по городу и ввязывались во все игры, которые нам предлагали. Один раз чуть не дошло до перестрелки на водяных пистолетиках. Мы облазили все подворотни и исчеркали карту города разноцветными метками. Правда, к тому моменту, как решили составить легенду карты, поняли, что половину забыли. Мы ушли дальше обжитой набережной, дальше дикого пляжа, и открыли новые земли. На новых землях стоял заброшенный форт. В планах у нас было присоединить его к нашей территории и устроить там штаб. Только для этого надо было придумать быстрый способ передвижения («развить инфраструктуру», как гордо выражалась Эгле). А то мы полдня туда только добирались. Так эти изверги стали учить меня ездить на велосипеде. Эгле считала, что изверги – это я и Марсен, мы учили её плавать. Почти научили, только она пока нырять боялась.
Словом, мне открылся удивительный мир дневного Ленхамаари. Он оказался в меру шумным, в меру пёстрым и потрясающе дружелюбным. Я и не подозревал, что так вообще бывает. Однажды мы отдыхали на ступеньках какой-то пекарни, и хозяйка вынесла нам кувшин лимонада – просто так. Сказала, что мы хорошие дети. В следующую ночную вылазку мы оставили там на подоконнике букет цветов.
Да, традиции ночных прогулок не прервались. Это было замечательно, потому что июль выдался очень жарким. Днём было абсолютно нечем дышать, даже у моря. Опять же, ночные прогулки были хорошей мотивацией выполнять предписания Кейна. Ведь если позволишь una corda себя свалить, то извини, дружище, эту ночь ты проведёшь дома. И все остальные тоже проведут эту ночь дома, потому что договорились гулять только втроём.
Не знаю, каким чудом мы всё это время не натыкались на шайку Кори. Наверное, ночной город берёг нас (или их). Как-то так получалось, что мы с ними постоянно оказывались в разных районах. И узнавали об этом уже днём, если вообще узнавали. Казалось, не было никаких шансов на столкновение. Должен признаться, что немного жалел об этом. Я бы хотел увидеть, как Марсен их расшвыривает. По большей части, из любопытства, потому что я всё ещё не мог представить его настоящим боевым звукомагом. И чуть-чуть – из злорадства, конечно. Слишком уж много нам эти гады крови попортили.
В одну из ночей что-то произошло. То ли моя una corda наконец-то повлекла нас на поиски опасностей, то ли наше везение дало сбой.
Мы уже возвращались с прогулки, провожали Эгле домой. И вдруг Марсен замер посреди улицы, встревоженно вскинув голову. Вскоре и я услышал многоголосый хохот, вопли и чей-то громкий, надрывный плач. Не прошло и минуты, как мы увидели четверых из шайки. Они волокли в подворотни какую-то девочку. Никаких сомнений в их намерениях не было.
До чего же это всё казалось абсурдным. Невозможным. В самом дурном смысле этого слова. Вот ты идёшь по городу, такому дружественному днём, полному магии – ночью. А кому-то в тот же самый момент невероятно страшно и наверняка – больно. В том же самом городе. В двух шагах от тебя. И сколько раз это случалось тогда, когда мы даже не знали об этом?
На мгновение все пятеро оказались под фонарём, луч света выхватил из темноты лицо девочки. Она уже молчала. Наверное, больше не могла кричать и плакать.
Эгле у меня за спиной тихо ахнула. Видимо, пропустила сквозь себя волну боли и ужаса, которые испытывала сейчас жертва этих сволочей.
Я же ощутил холодную ярость. Не уверен, что способен на что-то подобное. Наверное, тоже резонировал – с Марсеном. Потому что увидел, как у него сжимаются кулаки.
– Постарайтесь оказаться как можно дальше, – ровным голосом, не поворачиваясь к нам, сказал Марсен. – Встречаемся на площади Пятой Луны.
– Но…
– Потом объясню, – бросил Марсен, ускоряя шаг. – Бегите.
Мы посмотрели ему вслед. Потом друг на друга.
Ну нет, конечно же, нет. Мы вполне доверяли его распоряжениям, пусть даже не всегда их понимали. Но мы не настолько боялись Кори и его идиотов, чтобы пропустить это зрелище. Нам очень хотелось увидеть, как они огребают. Я мог бы сказать, что мы очень беспокоились за ту девочку, но, к сожалению, это было не так. По крайней мере, что касается меня.
Мы подождали, пока Марсен скроется в переулке, и побежали следом. Высунулись из-за угла.
Но всё, что я увидел, – как он вскидывает руку. В ночной темноте яркой кляксой расплескалось заклинание, звонкое и яростное.
А мне показалось, что я превратился в колокол. В один момент я вдруг стал одним сплошным резонатором. Сердце пронеслось к рёбрам, ударилось о них, причиняя дикую боль, понеслось обратно…
И я понял, что второго раза не выдержу.
***
Голова моя лежала на чьих-то коленях. После первого осознанного вдоха я ощутил запахи свежеструганного дерева, масляной краски и клея. Видимо, колени, приютившие мою бедную голову, принадлежали Эгле. Это запахи мастерской её мамы и, конечно же, её дома. Когда Эгле делают комплименты, она всегда отвечает, что это её мама так нарисовала.
– Живой, – констатировал голос Марсена.
Очень хмурый голос.
Ну да, мы же не убежали, как он сказал. Надеюсь, это не помешало ему как следует надрать задницы шайке Кори. Ещё надеюсь, с той девочкой всё в порядке.
Но это всё я спрошу потом. А сейчас – спать…
***
Второй раз я участвовал при разборе полётов. В качестве зрителя, потому что меня пока не хватало на звуки. Но сейчас я хотя бы что-то видел. Не с самого начала, кое-что пришлось восстанавливать по контексту. Например, я узнал, что Марсену пришлось всё рассказать насчёт ночных прогулок. И, видимо, пообещать больше их не устраивать. Иными словами, в этот раз произошла смена ролей. Теперь Кейн отчитывал Марсена. Надо сказать, делал он это без шуточек, самыми зверскими способами.
– …не было с самого начала! – Вот на этом моменте я очнулся. Нашёл Кейна взглядом – у окна.
– Извини, но мне всё ещё кажется, что ты ошибаешься, – негромко ответил Марсен. Он стоял у двери, прислонившись спиной к косяку.
– Я тоже надеюсь, что ты прав, – буркнул Кейн.
Так, это они о чём?
– Но ты сильно переоцениваешь свою звукомагическую школу, – продолжал Кейн. – Для всех, кто страдает заболеваниями внутренней мелодии, существует официальный запрет на звукомагию. Да, – он предупреждающе поднял руку, – я помню, как ты относишься к запретам. Я помню твои завиральные идеи насчёт того, как происходит звукомагия.
А, понятно. Я думал, это они меня хоронят. Оказывается, не меня, а всего-навсего мои взаимоотношения со звукомагией.
– Эти идеи работают, – жёстко возразил Марсен.
– Нет. Включи мозги и подумай. Головой. Напомни-ка, – он тоже откинулся на стенку и скрестил руки на груди, – как же это звали того звукомага, который тут на днях звучал за несколько инструментов, а потом провалялся двое суток? Ах, да. Его звали Вигге Марсен.
– Но другие…
– То, что многие другие и вовсе на это не способны, не означает того, что звукомагические выкрутасы пройдут без последствий для подростка, больного una corda!
Как дыхания-то на всё это хватило, подумал я, уважительно косясь на Кейна.
– Никто не может творить звукомагию без потерь собственной энергии, ты понимаешь? – Кейн отошёл от окна. – Именно поэтому и существует этот запрет.
– Музыка даёт больше, чем отнимает, – отозвался Марсен. – Иначе пианисты вымерли бы как вид. Здесь равноценного обмена нет и быть не может. Ни у кого нет столько, сколько способна дать Изначальная Гармония.
– Допустим, но эти обмены бывают неравноценными и в другую сторону. В общем, так. – Кейн остановился перед ним. – Лечащий врач – я. И я не говорю, что с una corda нельзя бороться за счёт звукомагии, которую творит сам пациент. Теоретически, это возможно. Но в нашем случае, – он ткнул пальцем в мою сторону, – пациент умрёт от истощения раньше, чем сможет издать хоть звук. Поэтому. Больше. Никакой. Звукомагии. И никаких прогулок по ночам. Все всё поняли?
Он послал мне испепеляющий взгляд и вышел из палаты. Так аккуратно прикрыв дверь, что лучше бы шваркнул со всей дури.
Что касается Марсена, то он, кажется, очень хотел сползти по стеночке. Но вместо этого подошёл ко мне и присел на край кровати.
– Что произошло? – Шёпотом спросил я. Шёпотом – потому что говорить вслух пока не мог.
– Два юных идиота подвергли свою жизнь опасности и чудом уцелели. Один старый идиот не смог их спасти, – хмуро ответил Марсен. Посмотрел на меня – мол, что скажешь в своё оправдание?
– Нам просто было интересно, – сказал я. – Мы никогда не видели тебя, так сказать, в деле.
– Понятно. Мне стоило догадаться. – Он отвёл взгляд. – Надо было объяснить, почему не видели.
– Почему?
Марсен покачал головой, прикусив нижнюю губу.
– Потому что ты не можешь воспринимать боевую звукомагию. В особенности ту, которую творю я. Твоя мелодия привыкла доверять моей, привыкла звучать так же, как моя.
– Но боевая магия мне не светит, даже если бы Кейн не был таким занудой… – пробормотал я.
– Точно. Будь у меня хоть сколько-нибудь серьёзные намерения по отношению к тем подонкам… или, скажем, ты был бы немного слабее – тебя порвало бы резонансом на первой же фразе. Нам очень повезло, что всё обошлось.