Посвящается Асе Каменской
Предисловие
Перед вами художественный роман на тему последствий сексуального насилия в жизни молодых девушек.
Книга содержит сцены сексуального и физического насилия, жестокости, суицидальных мыслей в деталях и подробностях. Возрастные ограничения – 18+. Если вы относите себя к высоко чувствительным и впечатлительным людям, я не советую ее читать.
Книга полна описаний сцен и событий, которые могут вызвать у вас тяжелые и сильные чувства. Если это произойдет, лучше обсудите их с психологом. Он сможет оказать вам профессиональную помощь.
Эта книга – сплав художественных образов и истории с психологическим анализом этой травмы и путей к исцелению. Все нижеописанное является плодом моей фантазии.
Я делюсь своими наблюдениями, как клиента, так и психолога, не претендуя на всеобъемлющее видение темы или всестороннее ее описание.
Я проиллюстрировала книгу собственными рисунками. Часть из них я нарисовала очень давно, когда при помощи арт-терапии пыталась переработать опыт насилия. А портреты героев и абстрактные пейзажи нарисовала позже.
Благодарности
Этой книги не было бы без многих людей.
Я выражаю глубокую и горячую благодарность своему мужу, Андрею Ананьеву, который бесконечно поддерживает, подбадривает и верит в меня. Ему первому и единственному я рискнула прочитать самые жуткие сцены насилия, которые не доверяла никому. Он несколько раз вычитывал со мной все новые варианты романа, давал множество ценнейших замечаний. С ним я обсуждала все тупики и сложности сюжета или характеров героев. Он много раз брал на себя наших маленьких детей, давая мне возможность сосредоточиться и писать.
Я так же глубоко благодарна своему терапевту, которая множество лет выдерживала мои слезы, метания, сомнения и жалобы. С ней я так же советовалась по разным вопросам касательно этой книги, и ее мудрые и точные замечания внесли значительный вклад.
Кроме того, я бы хотела от всего сердца поблагодарить мою близкую подругу и коллегу Анну Будько, которая принимала живейшее участие в написании и редактировании книги. Вычитывала все новые версии, горячо и щедро меня хвалила, укрепляла мою веру в необходимость написания. Предлагала ценные замечания. Именно Аня дала мне бесценную обратную связь, после которой я поняла, что всю концепцию нужно пересмотреть заново, благодаря чему книга стала в разы лучше.
Также я очень благодарна Лилии Ким, разработавшей курсы "ДНК истории" и "Сила Блога", пройдя которые я обрела навыки и знания, позволившие написать все так, как мне хотелось. И отдельно я благодарна Лиле за ее блог в фейсбуке, где она делится своим опытом извлечения эликсира из яда, и этой метафорой в том числе.
Отдельная глубокая и горячая благодарность моему куратору обоих Лилиных курсов Алле Тесленко, которая верила в меня, поддерживала и всесторонне помогала в разработке сюжета, героев и всего, что относится к сторителлингу. Опираясь на наши совместные разработки и дальнейшие лайфхаки по написанию, я смогла выстроить историю так, как хотела.
И еще я хотела бы поблагодарить всех моих френдов в фейсбуке, друзей и коллег, которые ставили лайки, писали мне комментарии. Чья поддержка и обратная связь убедили меня, что эта книга нужна не только мне.
Спасибо всем вам от всей души, ведь без вас не было бы этого романа.
Часть первая. Где твои трусики, малышка?
"…Ведь если угли золой засыпать,
Кто в них жар разглядеть сумеет?
И кто сможет увидеть жемчуг,
Если раковина закрыта?…"
(с) Веня Д'ркин*
(*Примечание: здесь и далее цитаты из стихов и песен взяты из открытых источников Интернета)
Гретель. Вдребезги
"…Доспехи, одетые наспех на рваные раны в заплатах.
Ты уже не хочешь мыть руки, потому что на руках запах,
На твоих руках его запах."
(с) Веня Д'ркин
Мое тело и связь с ним. Мое будущее. Мечты и планы. Доверие, надежда, вера. Все разбито вдребезги.
Я стою среди осколков. В одних переливается небо, ослепительно сияет солнце. Другие черны и ничего не отражают. Они разного размера и формы. Присаживаюсь на корточки. Пахнет сырой землей.
Я беру в руки один осколок, другой. Гладкие, ровные. В отражении – мои глаза с темными веками, синяками. Подавленные и печальные. Бросаю кусочки, тянусь к третьему. Он режет мне палец.
Выступает кровь, я чувствую ее медный запах. Как завороженная, беру осколок и провожу по запястью. Капля сверкает, набухая в нитке пореза. Наконец-то чувствую себя живой. Я больше не зомби. Произношу свое имя. Гретель.
Гретхен. Стекло или вода?
"Золотоглазый Коперник, твори меня вновь!
Спасибо, колдунья-весна, за твою акварель,
Спасибо вам, вешние чары, за нашу любовь,
За маленький домик, с видом на небо, а в небе апрель."
(с) Веня Д'ркин
Чашка летит, сверкая в воздухе, и с грохотом разбивается об пол. Только что целое стало множеством осколков. Мгновение назад они были едины, не найти границы, и вот их не собрать обратно. Даже если тщательно склеить, останутся трещины.
Невинность теряется навсегда. Стекло не сделать снова нераздельным. Только капля воды может переливаться и дрожать в хрупкой оболочке сама по себе, а затем слиться с необъятным океаном. И в ней одной – вся бушующая соленая даль.
От невыносимой душевной боли остаются шрамы. Можно ли вернуть отрезанную часть себя? Или на месте разлома навсегда останется след?
Как живется той части души, которую оторвали, заперли, почти уничтожили? Что она чувствует? Чего хочет? К чему стремится?
Капля меняется: испаряется, замерзает, тает.
А я?
Гретель. Терапия. Знакомство у Марии с Гретхен
"И на этом вот и вся недолга,
Иллюзорная модель бытия.
Оборвались небеса с потолка,
И свернулась в карусель колея."
(с) Веня Д'ркин
Боль не рождается вместе со мной. Она приходит потом. Ее причиняет самый близкий дорогой человек, когда этого совсем не ждешь. Не забыть первый шок, самый острый. Жгучий ужас, несравнимый ни с чем. Заполняющий собой весь внутренний мир. Ледяная струйка по позвоночнику, почерневшее небо, грозно нависающее надо мной.
И одна мысль: "Как же так?! Такого просто не может быть!"
Я пошла на психотерапию от полного отчаяния. В ту ночь я стояла перед выбором – наложить на себя руки или просить о помощи. Я еле дотянула до утра, когда прилично было позвонить и попросить о встрече.
Я столкнулась с предательством. Не в первый раз, но теперь не вынесла его. Ведь ни в ком раньше я настолько не нуждалась. Из кожи вон лезла, чтобы нравиться, чтобы не оттолкнул. Полностью утратила себя, подстраиваясь под него. Забывая и забивая на все свои потребности, мечты и желания. И всего этого оказалось мало. Он все равно меня отверг.
Мне так нужна была соломинка веры, чтобы выплыть из бездны беспросветного отчаяния и не утонуть в ней навсегда. И я придумала, что терапия мне обязательно поможет. Я готова была пойти на риск и довериться в надежде спастись и выжить.
Но вдруг меня не возьмут? Дальше я не могла даже думать. Представить мир без этой тоненькой ниточки мое сознание отказывалось. Как колотилось мое бедное сердце, когда я набирала номер. Голос охрип, я запиналась и с трудом формулировала мысли.
Как чаще всего со мной и происходит, реальность оказалась гораздо менее страшной, чем мои фантазии. Мне не пришлось никого уговаривать меня взять, объяснять, что на счету моя жизнь. Лишних вопросов мне не задавали. Мы быстро договорились о времени, месте и дате, и я начала жить надеждой. Теперь я точно знала, что глубже той ямы, из которой я медленно выползала, упасть невозможно. Оставалось только двигаться вверх.
Я пришла на первую встречу, словно прыгнув в воду вниз головой. Отступать было поздно, да я и не хотела.
Мои душевные раны и тут давали себя знать. Я умолчала о неотступных суицидальных мыслях. Не сказала, что еле выжила в ту ночь. Спокойно рассказывала о своей семье, истории, основных событиях биографии. И так продолжалось несколько первых сессий. Не думаю, что я производила впечатление человека, доведенного до края пропасти.
Страшно слепо открыться абсолютно незнакомому человеку. Сперва надо убедиться, что можно хоть немного доверять.
С первой же встречи было столько удивительного, что открывалось мне в неожиданных поворотах беседы. Непривычных вопросов, совершенно иных точек зрения и взглядов, что дух захватывало. Моя привычная картина мира рассыпалась на глазах, но странно, это не вызывало ни страха, ни ужаса, ни горя, а радость и облегчение.
Мой неладно скроенный, и когда-то крепко сшитый мир уже давно не выдерживал никакой критики. Нитки, скреплявшие неподходящие друг другу кусочки паззла, давно сгнили и держались на честном слове. Зачем мне тот способ жизни, что доводит меня до самоубийства? Я готова была с ним расстаться. Других дорог я не знала, а эта вела прямиком в пропасть.
И интуиция, никогда меня не подводившая, вот только раньше я мало ее слушала, шептала мне, что худшее еще впереди. Не в терапии ждали меня ужасы и страшные испытания. А в жизни, в губительных отношениях, в которых я увязла, как пчелка в меду. Не в силах освободиться, расправить крылышки и улететь, я медленно и мучительно тонула в мутном обволакивающем болоте. В притягательной, тошнотворной, неотвратимой и смертельной сладости.
* * *
Терапия бесконечно помогала мне. Все свободное время я читала психологов и размышляла. Я часто брала книги в библиотеке и скоро подружилась с Марией, которая там работала. Заметив мой интерес к психотерапии, она стала подбирать для меня книги и даже заказывать особенно редкие и дорогие. Мы любили беседовать, делиться впечатлениями от прочитанного.
Мария привязалась ко мне и стала меня опекать. Я была очень благодарна ей за все, что она для меня сделала. Устроила на работу к своему знакомому, он как раз искал ответственную и внимательную переводчицу. Научила жарить котлеты, защищать продукты от пищевой моли.
Именно она посоветовала мне вести дневник. Я всю жизнь писала в стол, но никогда не относилась к этому всерьез. Писать было хорошим способом прожить душевную боль, терзавшую меня. Выраженная в словах, она стихала. Тексты становились чем-то, отдельным от меня, живущим самостоятельной жизнью.
Мария была моей доброй наставницей, старшей подругой. Заботливая, внимательная, наблюдательная, умная, любящая, душевная, теплая. Я очень ее любила и восхищалась ей. На редкость хороший человек. Множество подруг и знакомых, кажется, есть необходимые связи на все случаи жизни. Всегда поможет – и словом, и делом.
Мне казалось очень несправедливым, что именно ей так досталось от жизни. Она рано потеряла отца, которого боготворила. Матери пришлось очень тяжело растить ее одной. И Мария не решилась выйти замуж, чтобы не испытать снова боли потери. Боялась, что муж умрет молодым, оставив ее одну с ребенком. Отказывала претендентам. Забеременев совсем молоденькой, сделала аборт. Испугалась и замужества, и что одна не сможет вырастить. Хотя ей было не больше сорока, выглядела она немного старше.
Впрочем, у меня и без ее истории хватало претензий к богу. Мне не нравилось, как он создал этот мир. Почему воспитание должно оставлять в психике людей неизгладимый след? Я не хочу годами страдать от того, как меня кормили грудью или приучали к горшку. Почему такие мелочи столь сильно влияют?
И именно Мария познакомила меня с Гретхен. Как-то она позвонила мне и радостно пригласила в гости:
– У меня для тебя приятный сюрприз, непременно приходи.
Я пообещала, что приду после работы, только забегу во фруктовую лавку за гранатами и виноградом, которые она очень любила.
За столом в маленькой уютной кухоньке Марии сидела девушка. Стройная, с длинными распущенными волосами. Одета как подросток, короткие юбочки с разноцветными лосинами, кофточки до талии. Запястья увиты браслетами из бисера, ниток мулине, кожи; на щиколотках цепочки с подвесками, все дешевая бижутерия. Под горлом черный кожаный шнурок с подвеской в виде дельфина.
Увидев меня, Гретхен замерла, уставившись на меня во все глаза. Затем вскочила и подбежала ко мне.
– Давно хотела вас познакомить, – с ласковой улыбкой мурлыкнула Мария.
– Я столько о тебе слышала! – воскликнула Гретхен, не в силах сдержать эмоций. – Прямо не верится, что ты – настоящая!
– Можешь потрогать, – улыбнулась я, так мило и наивно это прозвучало.
Она подошла и с серьезным видом потыкала мое плечо пальчиком.
– Какое мягкое платье!
– Это кашемир.
Она заглянула в мои глаза и обошла меня по кругу.
– Ты такая красивая!
– Спасибо большое, ты тоже.
– Садитесь пить чай, пирог уже готов, – рассмеялась Мария, открывая духовку.
Гретхен забрала у меня фрукты и бросилась их мыть и чистить. Болтала, рассказывала про учебу, смешно пародировала учителей. Вскакивала, носилась по кухне, кружилась, жестикулировала. Жизнь в ней била ключом.
Я не могла оторвать от нее глаз, меня словно околдовали. Ей двадцать два, мне – почти тридцать. Как же она похожа на меня до трагедии. Я словно смотрела на себя в юности.
Юная, красивая, невинная, бесконечно трогательная. Такая милая. И тем милее, что она вообще этого не осознавала.
Страстная и порывистая. То восклицает и хохочет, то прикусит губку, а на глазах выступают слезы. Прыгает на одной ножке. Иногда заплетает волосы в два хвостика или две косички. Поет и танцует, ведет себя как ребёнок. Впечатлительная, умная и глубокая. Живая.
Я полюбила ее с первого взгляда. Она пронзила мое сердце и осталась в нем навсегда. Мне хотелось обнимать ее, гладить по голове, качать на руках. Такая родная.
И бесконечно далекая.
Потому что в ней было все то, что я так старательно в себе убивала. Все, что я считала опасным, что почти довело меня до суицида. Наивность, страстность, доверчивость. Привязчивость, ранимость.
Нет, нет. Она манила меня и одновременно до ужаса пугала. Когда-то я была такой, как она, и к чему это привело? Я похоронила себя заживо. Поставила крест на будущем: семье, муже, детях – всем, о чем когда-то мечтала. Отказалась от любви и близости, сосредоточившись на работе и учебе. Жгучая ненависть к себе и желание себя уничтожить. Или хотя бы максимально испортить жизнь. Я люто себя наказывала.
Мне хотелось обнять ее и сберечь от всех бед мира. Мне хотелось ее убить.
Гретхен. Тетка Луиза
"Дом захлопал ставенками
На зажатые стоны в руке.
И остались яблоньки
На колючей проволоке…"
(с) Веня Д'ркин
Я – сирота. У меня нет ни мамы, ни папы. Вернее, должны быть где-то, ведь я появилась на свет. Но им нет до меня никакого дела, иначе разве они бросили бы меня одну? Я живу у своих дальних родственников – у тетки Агнес и дяди Арнольда. Они взяли меня из чувства долга и часто этим попрекают. Я мечтаю о том времени, когда смогу жить отдельно. Пока я маленькая, это невозможно. Мне частенько говорят, что я слишком серьезная для своих лет, даже мрачная или злая. Все остальные дети весело играют и смеются, а я больше всего люблю читать. На самом деле я такая только со взрослыми. С ними лучше не разговаривать, это я давно поняла, так что остаются только книги.
Когда я была маленькой, я рассказывала тетке разные интересные вещи, случавшиеся со мной, делилась своими мыслями. Она хмуро молчала, словно совсем меня не слушала. Потом оказалось, что все-таки слушала, но лучше бы она этого не делала. Как-то вечером я услышала, как она передразнивает меня, рассказывая мои истории своей подруге. Они вместе смеялись надо мной, хотя ничего смешного в этом не было. Просто она ничего не поняла и все переврала. Но это было так ужасно, что с тех пор я и словом не заикнулась ни о чем таком.
Самое лучшее время, когда тетка на работе, а я дома, тогда я могу сколько угодно ходить по пустынным комнатам и играть с моими друзьями. Их могу видеть только я, потому что их заколдовали, а я – их единственное окошко в мир. С ними очень здорово, мы можем смеяться, шутить и придумывать фантастические истории. Нам нравится ставить спектакли. Правда, мне приходится играть по очереди все роли, потому что мои друзья заколдованы, но я нисколечко не против.
Тетка злая. Она не разрешает мне ни к чему привязываться и ничего своего иметь. Стоит у меня чему-нибудь появиться, она или отбирает это или говорит, что случайно разбила и выкидывает. Или выкидывает, а потом говорит, что не видела, не брала, и вообще ничего об этом не знает. И сразу начинает на меня кричать, это у нее вообще любимый способ от меня отделаться. Когда она в чем-то неправа, она цепляется к какой-то мелочи и начинает меня разносить за нее, и все, толку уже не добиться.
* * *
Однажды к нам приехала погостить подруга тетки Агнес – Луиза. Она должна была жить со мной, так как тетке Агнес и дяде Арнольду надо было уехать на стажировку.
Сначала тетка Луиза мне очень понравилась. Она была веселая и живая. Часто шутила и сама громко и заливисто смеялась своим шуткам. Я думала, она добрая. Сразу с порога она обняла меня, расцеловала и стала называть Чудиком. Мне это пришлось по душе. Я думала, это от слова «чудо», словно она считала меня чудесной. И потом, меня никто так раньше не называл.
И обниматься с ней было здорово. Она была такая теплая и мягкая и так хорошо пахла, как ваза с цветами. Сирот вообще редко кто-то обнимает, а тетка Агнес ненавидит любые прикосновения, они даже с дядей Арнольдом спят в разных комнатах. Впрочем, он столько времени на работе, приходит заполночь, а уходит рано утром, что это вряд ли имеет какое-то значение. Когда я прохожу мимо тетки Агнес в коридоре, она отшатывается к стене, словно от меня воняет. От меня не воняет, я проверяла, да и моюсь я каждый день. Хотя, может, моя одежда… Странно, что она неприятно пахнет, даже после того, как я постираю ее. Однажды я даже постирала ее два раза подряд, но это не помогло. Даже не представляю, от чего это может быть. Может, от того, что она уже слишком старая и заношенная?
Но я отвлеклась. Так вот, тетка Луиза. Когда она приехала, меня переселили в чулан в коридоре, чтобы она могла жить в моей комнате. За большой фанерной доской мне поставили раскладушку и тумбочку, а больше туда ничего не влезало. Не то чтобы у меня было много вещей, они как раз все поместились в эту тумбочку.
Я бы, наверное, была против такого расклада. Но, во-первых, меня никто не спрашивал. А во-вторых, тетка Луиза оказалась настолько классной, что я подумала, так оно даже к лучшему, пожалуй.
– Отличный ты ребенок, Чудик, – радостно заявила она мне, стоило тетке Агнес исчезнуть за дверями по пути на работу.
– Говорят, читаешь много? Наверное, ты очень умная. – Она громко рассмеялась.
Сама тетка Луиза книг отродясь не читала.
– А я тебе нравлюсь? – она заглянула в мои глаза, потрепав меня по голове.
– Очень нравитесь, – смущенно пролепетала я, пожирая ее восхищенными глазами.
Любовь редко выпадает на долю сирот, поэтому к любому, проявившему ко мне хоть капельку тепла и внимания, я сразу же привязывалась всем сердцем.
– А ты хотела бы, чтобы я была твоей мамой? – она улыбнулась и протянула мне руку.
О таком счастье я и помыслить не смела. Конечно, настоящей мамой мне она быть не могла, но приемной вполне. Сама мысль жить с ней и считаться ее дочкой вызывала во мне бурю радостных чувств. Переполнявших меня с такой силой, что мне казалось, меня сейчас просто разорвет на части.
Я схватила ее руку и прижала к губам.
– О, тетя Луиза, о! – говорить я не могла.
Но видимо она и так все понимала, эта чудесная, волшебная женщина. Она довольно рассмеялась, притянула меня к себе и звонко расцеловала.
– Я всегда мечтала ровно о такой дочке, как ты! – заявила она.
– Давай будем играть, словно так и есть? Только Агнес мы ничего говорить не будем, а то вдруг она еще обидится. Нехорошо обижать своих родственников. Так что это будет наш с тобой маленький секрет, ладно? – она заговорщицки подмигнула.
Я счастливо кивнула, не сводя с нее преданных глаз. Я была ее навеки. Я была готова ради нее на что угодно. Видимо, это было написано на моем лице, потому что она снова довольно рассмеялась. А потом она видимо о чем-то вспомнила, не очень приятном, потому что вздохнула и слегка нахмурилась.
– Что случилось, тетя Луиза, – встревожилась я. – Что-то не так?
– Да нет, Чудик, все так, только вот мне надо постирать вещи с дороги. А я что-то неважно себя чувствую, мне бы прилечь… Но, если сейчас это не сделать, завтра мне не в чем будем идти на встречу. Так что ничего не поделаешь, придется приниматься за стирку. – И она снова глубоко и горестно вздохнула. Мое сердце не могло выдержать такого горя моей благодетельницы.
– Тетя Луиза! – выпалила я. – Давайте, я постираю! Я умею, я буду очень стараться, вам понравится, вот увидите! Вы не пожалеете!
– Ну, что ты! – отказалась она. – Разве я могу использовать детский труд? Это невозможно. Нет-нет, я сама, пусть уж… ладно… – снова горьких вздох прервал ее слова.
– Да что вы! Я уже давно не ребенок! Сироты взрослеют гораздо раньше обычных детей!
– Ты теперь не сирота! – перебила она меня негодующе. – Ты – моя доченька!
– Дочки всегда помогают свои мамам! – воскликнула я. Пожалуйста, ну пожалуйста, позвольте мне! – молила я ее.
– Ну так и быть, если ты так просишь. – снизошла она. – Но только если ты устанешь, сразу брось, скажи мне, я сама доделаю.
– Я не устану! Я молодая и сильная! – счастливая, я унеслась в ванную.
У нее были такие красивые, тонкие и изящные вещицы. Я замирала от восторга, перебирая их. Осторожно, затаив дыхание, окунула их в воду и бережно намылила. Старалась, как могла, и осталась весьма довольна результатом. Хотя стирка заняла немало времени, и я не успела толком выучить уроки. Я была так горда, что она позволила мне дотронуться до ее вещичек! Словно мы и правда были близкими людьми, словно она пустила меня в свой мир.
Учитель в школе отругал меня за небрежность и поставил тройку, но мне было все равно. Вместо угрюмого лица и опущенных плеч в этот день меня украшала гордая посадка головы и радостный взгляд. Который моим одноклассницам показался дерзким и вызывающим, что не замедлило привести к печальным последствиям.
Да, я была не такая, как они, у меня не было ни папы, ни мамы, ни красивой и новой одежды. Модные девочки приходили каждый день в разных нарядах. У меня же было одно старое заштопанное синее платье. И одно на выходной день, которое обычно мне носить не разрешали. У них были чудные пеналы с яркими героями из мультиков, разноцветные фломастеры и море самых разных чудесных штучек. Я же обладала лишь синей ручкой, карандашом, ластиком и линейкой. Носила я их в кармане сумки, еще одного моего позора. Вместо новеньких красивых портфелей с мультяшными героями я ходила со старой сумкой, с какими ходят на рынок за картошкой. В общем, поводов для насмешек и дразнилок находилось вдоволь.
Обычно я не отвечала, давно поняв, что дешевле не связываться. Видя, что я не реагирую, дети скоро оставляли меня в покое. Им было неинтересно долго надо мной издеваться. Но хотя я игнорировала все обидные слова, они впивались иглами прямо мне в душу. Зато потом, по дороге домой или в школу, я мстила за себя, выдумывая для них самые страшные казни и пытки. Такие, что привели бы в дрожь саму инквизицию.
* * *
Скоро, чтобы угодить тете Луизе, я была готова на все. Не прошло и месяца, как я узнала ее очень хорошо. Она обожала маленькие секреты, была очень ранима, часто уставала и жаловалась на плохое самочувствие. Странным образом чаще всего именно тогда, когда надо было что-то делать по хозяйству или для нее самой. И, конечно, не в силах перенести ее вздохи, раздиравшие мне душу, ее грустный вид, я вызывалась помочь ей, а вернее, сделать за нее.
– Ты такая умница, Чудик, такая молодец! И все-то у тебя в руках мастерится, все-то спорится, а я… У меня руки не из того места растут, все из них валится, ничего-то я толком не умею.
– Зато у вас чудесная душа, полная любви и ласки, – так я чувствовала, но в словах выразить не могла. Просто смотрела на нее восторженными глазами:
– Но ведь вы самая лучшая, самая-самая замечательная!
Она очень доверяла мне, чем я безмерно гордилась.
– Ты мой самый близкий и доверенный друг, Чудик, – уверяла она меня, – есть секретики, которые я не доверяю никому, кроме тебя.
Так, незаметно, с моим горячим энтузиазмом и ее робкими попытками остановить меня от выполнения для нее любой работы, все дела по хозяйству, а также ее личные потребности были переложены на меня.
– И что бы я делала без тебя, Чудик, просто пропала бы! – благодарила она, и меня распирало от счастья.
Сложность возникала в том, что часто мне не хватало ни сил, ни времени выполнить всю работу по дому. Постирать, приготовить еду, сходить в магазин, убрать, подмести, вымыть полы, сбегать в аптеку, на рынок, в химчистку, и так до бесконечности. Про уроки можно было забыть, к тому времени, когда я все переделывала, то падала без сил. А голова полностью отключалась, так что об учебе не могло быть и речи. От этого сильно страдали мои оценки в школе. Учитель даже грозился вызвать тетку Агнес для серьезного разговора. Но раз она уехала, меня это не сильно пугало. А что будет, когда она вернется, я старалась не думать.
Кроме того, тетка Луиза была очень чувствительной и тонкой натурой. Она не переносила, когда еда была несвежей, только с пылу-с жару. Одежда – свежая и чистая каждый день. Даже если это значило, что каждый вечер приходилось стирать и гладить. Шерсть вызывала у нее аллергию, она не переносила громких звуков, страдала бессонницей и головными болями.
Время шло, близился приезд тетки Агнес и отъезд тетки Луизы. Поэтому или по какой-то иной, неведомой мне причине она все меньше радовалась жизни. Все реже слышала я ее смех, она почти перестала обнимать и целовать меня, ласково называть и секретничать. Теперь я слышала только просьбы сделать это, выполнить то, сбегать туда, принести, заменить, зашить, постирать, приготовить… Она больше не уверяла меня, что ненавидит использовать детский труд. Все мои старания принимались как нечто само собой разумеющееся.
Моя всепоглощающая любовь носила меня первое время на крыльях. Позволяла совершать невозможное, лишь бы заслужить ее улыбку, похвалу, одобрение. Но теперь она стала меняться. Протест, неудовлетворенность, глубокая печаль, а еще раздражение и обида стали примешиваться к этой любви, способной на подвиги, казалось бы, непосильные. Почти не спать ночами, не успевая выстирать и погладить ее любимое платье. Почти не есть, потому что мне не хватало времени даже перекусить между многочисленными поручениями – сбегай-подай-принеси.
Моя учеба была в катастрофическом состоянии, мне грозило отчисление из школы. Мои немногочисленные дворовые подружки давно забыли, как я выгляжу. Когда-то я очень боялась, что Лисл, с которой я так мечтала дружить, будет гулять с Ирмой. Но теперь, видя их вместе, я не успевала огорчиться, пробегая мимо в аптеку, химчистку, магазин или ремонт обуви. Продолжение серии моих любимых романов мне, видимо, так и не суждено было прочитать. Но я забывала обо всех этих лишениях, стоило нам вечером, переделав все дела (это про меня) и выспавшись, наевшись вкусных вещей, нагулявшись (это про нее), сесть рядышком на диване, обняться и секретничать.
Я рассказала ей про себя все. Все свои тайны, даже самую страшную и стыдную, как мальчик на даче запер меня в сарае. И не выпускал до вечера, потому что я отказывалась показать ему, что у меня под трусиками. И мне пришлось это сделать, чтобы он меня выпустил. Она знала все о моих мечтах, желаниях, и о злости и обидах на тетку Агнес.
И вот в последнее время все это закончилось, или стремительно подходило к концу.
Мое отчаяние от нашего скорого расставания отравляло мне существование довольно долгое время. Но сейчас усталость и истощение забирали столько сил, что на отчаяние мало что оставалось. Я не знала уже, чего больше хочу – чтобы она уехала или осталась.
Как одержимая, я грезила о том небесном счастье, когда она, как мне казалось, меня любила. Я не могла забыть то чудесное чувство, мне так хотелось испытать его снова. Мое сердце разрывалось от тоски от воспоминаний о нашей близости. Когда она обнимала меня, щекоча ухо своим дыханием. Шептала, что я лучше всех, что она меня обожает и хочет, чтобы я была ее доченькой. Когда доверяла мне свои секретики, писала трогательные записки с просьбами, не забывая прибавить ласковое слово. Как трепетало мое сердце, когда я их читала.
Но то счастливое прошлое было недостижимо, как самая далекая маленькая звездочка в темном ночном небе. Что-то случилось, а что – я понять не могла. Словно я надоела ей, разонравилась, или она устала от меня.
Я мучалась ночами, не в силах заснуть, пытаясь понять, что же я такого сделала, почему она отвернулась от меня. Я перебирала все свои поступки, один за другим, и не могла ничего найти. Я была святой, воплощенное самопожертвование.
Порой негодование и возмущение овладевали мной. Я билась, как в тисках, в этой рабской зависимости. И как любой раб, мечтала о свободе. Всем сердцем желала я снова принадлежать самой себе и жить, как мне вздумается. Мне казалось, что я была очень счастлива, пока не встретила ее, хотя это и было не так. Но стоило мне представить свою жизнь без нее, как самая печальная грусть заволакивала мою душу. Бросая смутные тени на все хорошее, забирая краски и цвета из всего радостного и жизненного. Мир становился унылым, серым, холодным, тоскливым и одиноким местом. Ничто не радовало меня. Казалось, надежды на счастье никогда не больше не появится в моем безликом существовании.
Стоило мне начать так думать, как я заливалась горючими слезами. Тяжело и больно быть сиротой. Но куда лучше вообще не знать материнской ласки, чем побыть совсем немного в этом раю. А потом быть изгнанной из него навсегда. Неизвестно за что, несправедливо и внезапно.
Наконец настал тот день, прихода которого я и боялась и в глубине сердца ждала, хотя и не призналась бы в этом даже себе. В этот день тетка Луиза должна была уехать, так как вернулась тетка Агнес. Она заехала домой с двумя сотрудниками. Пока они разговаривали с теткой Агнес и гостями, тетка Луиза меня просто не замечала, словно меня там и не было. Но, когда мы остались на минутку одни, она вдруг неловко и быстро обняла меня. Ее мокрые, вымазанные помадой губы скользнули по моему уху, и впервые в жизни ее поцелуй был мне неприятен. Я брезгливо вытерлась, стоило ей выйти из дверей.
Меня выгнали из кухни, чтобы я не мешала взрослым разговорам, но я все равно все слышала. Я знала, что подслушивать плохо. Но, во-первых, дверь была открыта, и все и так было слышно. А во-вторых, я была жестоко наказана за это так и так. Меня убило, когда тетка Луиза начала рассказывать этим незнакомым ей людям про свою жизнь. Какие-то интимные подробности, которые, мне казалось, можно доверить только самым близким людям. Те самые секретики, которые, как она мне клялась, она не рассказывала никому, кроме меня.