10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

Тут я вспомнила, что несколько дней назад по местному телеканалу смотрела проповедь под названием «Оскорбление. Как правильно к этому относиться?» На экране появился ветхий старичок в чалме и мантии, внизу было написано «шейх уль- ислам», и я поняла, что он имеет высокий духовный ранг. Он говорил таким тихим голосом, что мне пришлось включить звук на всю громкость.

– Ничего себе, – думала я, глядя на него, – наверное, ему лет сто!»

Почтенный шейх уль-ислам повествовал о сцене из битвы 629 года, когда мусульмане во главе с пророком Мохаммедом после долгой осады пытались взять иудейскую крепость Хайбар, так как это место являлось постоянным гнездом военных провокаций, интриг и заговоров, одним из которых являлось планирование убийства самого пророка. Атаки мусульман терпели поражение, иудейские воины отражали их одну за другой. Тогда пророк обратился к имаму Али, у которого на тот момент сильно болели глаза, поручая ему возглавить атаку на крепость. Исцелив своей слюной больные глаза имама Али, пророк предсказал, что имам Али справится с поставленной целью и займет иудейскую крепость. Али взял трофейный меч с раздвоенным лезвием, под названием «Зульфикар», завоеванный мусульманами в битве при Бадре, и возглавил атаку на обороняющуюся вражескую крепость.

Далее следовала живописная сцена поединка имама Али и свирепого иудейского воина Мархаба Хайбари. Живописно описывалось устрашающее одеяние врага «он одел две кольчуги, подпоясался двумя мечами, повязал голову двумя чалмами, а сверху надел стальной шлем, на острие которого красовался камень, похожий на жернов, чтобы охранять голову от ударов меча». Мархаб и Али обменялись ударами. Со стен крепости слышались воинственные крики иудейских воинов, мусульмане также наблюдали за поединком. Воины сошлись, битва началась. Мархаб обладал страшной силой, но имам Али, призвав имя Всевышнего, нанес настолько сокрушительный удар по стальному шлему противника, что шлем раскололся надвое, а оглушенный Мархаб упал на землю. Пророк Мохаммед наблюдал за поединком издалека, и вдруг заметил странные действия Али.

Сначала Али подошел к Мархабу, с намерением убить его, но вдруг резко отпрянул от него, отошел в сторону, отвернулся и неподвижно встал, закрыв глаза. Пророк недоумевал, что происходит, почему Али тянет и не заканчивает столь важный для мусульман поединок. Мусульмане вопросительно переглядывались. Даже иудеи замолкли. После всеобщих воплей и криков вдруг воцарилась мертвая тишина. Али продолжал стоять с закрытыми глазами, спиной к поверженному врагу. Вдруг глаза его открылись, он резко повернулся к Мархабу, быстрыми шагами вернулся к нему и с криком «Аллах акбар!» мгновенно умертвил его.

Услышав такую захватывающую историю, я во все глаза глядела на священнослужителя, ожидая услышать мораль столь захватывающего повествования. Шейх выдержал эффектную паузу и произнес: «Когда пророк спросил имама Али, почему тот внезапно отошел от врага, тот ответил, что Мархаб начал выкрикивать оскорбления лично в его адрес, чем вызвал его смятение. Тогда имам понял, что если убьет врага в этот момент, то мотивом послужит его личная эмоциональная месть за нанесенное ему оскорбление, что он считал неприемлимым. Поэтому он отошел и попытался успокоиться, сосредоточившись на том, что этот поединок имеет другую, гораздо более высокую цель, а именно утверждение торжества единобожия. И когда эмоции утихли, он сделал то, что следовало. Поэтому и каждый из нас, подвергаясь оскорблениям, должен четко разграничивать, что относится лично к нему, а что задевает интересы общества. Если оскорбление носит частный характер и не задевает никого другого, то имеет смысл проигнорировать этот выпад ввиду его незначительности. Но если оскорбляют веру, родину или дорогих нам людей, то обидчик должен получить непримиримый отпор».

Согласно озвученной концепции, оскорбление, нанесенное мне посетителем магазина, носило комплексный характер. Часть его относилась лично ко мне и, соответственно, должна была быть проигнорирована, но была и другая часть, затрагивающая мою родину, за что шейх сказал мстить. Поэтому я развернулась к обидчику, и, глядя прямо ему в глаза, спокойно сказала:

– Зато лично вы, своим недостойным поведением незаслуженно компрометируете свою страну перед представителем иностранного государства, составляя далеко не самое выгодное впечатление об уровне духовной культуры в иранском обществе.

Мой ответ привел его в бешенство, и он уже намеревался было что-то сказать, но тут торжественно появился сияющий от гордости не кто иной, как сам владелец магазина.

– Салам, ханум! – громогласно поприветствовал он меня, учтиво кивнув головой, – Вы очень правильно выбрали магазин! Так как только в магазине Ага Бехрузи найдется книга на любой вкус! К вашему сведению, у меня имеется в наличии целых два издания Библии на фарси, одно карманное турецкое в мягком кожаном переплете, и второе – иранское подарочное, с прекрасными гравюрами и толкованием трудных мест.

Хозяин взял длинную лестницу, приставил ее к книжным полкам и полез на самый верх. Я оглянулась посмотреть, не ушел ли тот злобный посетитель. Он стоял на месте и никуда не уходил. Я демонстративно повернулась к нему спиной, сделав вид, что просто его не вижу. Ага Бехрузи спустил по лестнице и гордо вручил мне большую тяжелую книгу. Открыв книгу, я ахнула, так как издание действительно было прекрасно. Переложеные прозрачной калькой библейские гравюры были выполнены с большим изяществом и восточным колоритом, книга имела расписной чехол из плотного картона, в который ее можно было убирать на манер Корана, чтобы уберечь от повреждений. К тому же я решила взять и карманное Евангелие тоже, чтобы носить его в сумочке.

Отвлекшись на книги и отвешивая всевозможные комплименты зардевшемуся от удовольствия Аге Бехрузи, я практически забыла о неприятном инцинденте. Как вдруг пока я оплачивала покупки на кассе, все тот же человек подошел сзади и обозвал меня «русской потаскухой», что услышал хозяин магазина.

Что же тут началось!

– Вон отсюда! – завопил хозяин магазина – Да как ты смеешь оскорблять моих иностранных клиентов!

Он выскочил из прилавка и обеими руками стал выталкивать из магазина моего обидчика. К хозяину на помощь пришли его помощники, выставив его не просто из магазина, но и вообще с книжной улицы.

– Извините, ради Аллаха! – все не мог успокоиться хозяин – Ходят тут ненормальные, вы не обращайте на них внимания!

После этого он подарил мне красивый плакат с изображением имама Али, и раскланявшись, мы попрощались. Дома я развернула плакат с портретом имама и вежливо ему кивнула, поблагодарив за преподнесенный урок.

Известия из Афганистана.

Наступил сентябрь 2001 года. 9 сентября поползли слухи, что Масуд тяжело ранен. Около двух недель о его состоянии поступала противоречивая информация, но у нас все знали, что Масуд погиб и ему ищут замену.

Тем временем по иранским новостям показали события 11 сентября и рушащиеся башни-близнецы в Нью-Йорке. «Дело рук американских спецслужб» – шел новостной подстрочник на фарси и все это приняли как факт.

Пришли подробности гибели Масуда. Стало известно, что взрывчатка была спрятана в видеокамере двух арабских террористов-смертников, выходцев из Алжира и Туниса, проникших в его дом под видом журналистов. Говорили, что перед смертью Масуд поднял правую руку и указательным пальцем нажал на невидимый курок пистолета, призывая отомстить за его гибель.

Единственный сын Масуда, помимо которого у него было еще 5 дочерей, также учился в школе для мальчиков в Мешхеде, где находился и его сторонник, в доме которого я проживала вот уже второй год.

Стоит отдельно упомянуть об этом человеке. Саид Хесамуддин Хакбин являл собой яркий пример полевого афганского командира 80-х годов. Он возглавлял 13-ти тысячную армию исмаилитов, для сравнения, в армии Масуда насчитывалось около 60-ти тысяч моджахедов. Исмаилитам досталась в наследство советская техника и вооружение, оставленная советскими военными частями на своей базе в местечке Келагай, провинции Баглан. Уходя, русские сказали исмаилитам: «Поддерживайте порядок в Баглане», что они собственно и делали как могли. К русским «шурави» исмаилиты относились дружелюбно. И сам факт того, что С.М.Надери разрешил своему сыну привезти русскую жену в Афганистан не на словах, а на деле демонстрировало его лояльность к России, хотя окружавшим его лидерам моджахедов такая родственная связь была явно не по вкусу.

Другое дело, что с приходом в Афганистан западных игроков в 2001 году все изменится, и связи с русскими для афганцев станут крайне невыгодными, и мне придет время уходить, но об этом позже.

Итак, вернемся к опальному генералу, в доме которого я продолжала жить в Мешхеде. Многочисленный клан Хакбинов, главой которого он являлся, состоял из больших семей его родных братьев и одной сестры, которые также проживали в Мешхеде. Они тоже были Саидами, но их родовая ветвь была гораздо менее престижна, нежели род Надери. Поэтому получить в жены старшую дочь Саида Мансура Надери было для них даром свыше. Девушек из семьи Надери было разрешено отдавать замуж только за Саидов с целью поддержания чистоты крови и передачи статуса Саида детям. В противном же случае, а именно, если девушка Саид выходила замуж не за Саида, то дети от этого брака уже не считались принадлежащими к роду пророка Мохаммеда, хотя мать сохраняла эту родовую принадлежность пожизненно. У мужчин Саидов все обстояло гораздо проще. Ввиду того, что род передается по отцу, им было дозволено жениться на любой женщине, даже иноверке.

В ситуации, когда и мать и отец ребенка были Саидами, дети получали статус Садада, то есть считались происходящими из рода пророка по обеим ветвям. Так как моя дочь также являлась Саидом по отцу, то ее уже в пятилетнем возрасте пообещали в жены ее же двоюродному брату, младшему сыну как раз того генерала, у которого я проживала. Меня не радовала мысль, что дочке придется выйти замуж за двоюродного брата, так как была наслышана о частых проблемах с деторождением по причине близкой генетики. И сейчас, когда я наблюдала, как она гоняет в футбол с братьями, я думала о том, как вообще возможно перестроить сознание и вступать в подобные браки. И действительно, процент удачных браков среди близких родственников практически сводился к нулю, так как сама природа и совместное воспитание детей делали это невозможным. В результате многие мужчины имели по несколько жен, между которыми разыгрывались нешуточные баталии за влияние на общего супруга. А уровень и размах внутрисемейных интриг можно было смело сравнить с двором султана Сулеймана. Необремененные домашними заботами женщины, оттачивали в этих междоусобицах свою природную хитрость и коварство. Даже сейчас, по прошествии многих лет, я прихожу к выводу, что таких волевых женщин мне больше не довелось встретить. Можно сказать, что они и были на тот момент истинными правительницами Афганистана, подталкивавшими на карьерный рост своих часто безвольных и подверженным страстям мужчин.

Трехпозиционный переключатель.

Я находилась в Иране второй год, дочь заканчивала второй класс начальной школы для девочек. Адаптационный стресс от пребывания в чуждой среде прошел, жизнь вошла в накатанную колею.

Дома я находилась в окружении афганских исмаилитов, разговаривавших на хазарейском диалекте и имевших особый уклад жизни. Утро начиналось с того, что приезжал школьный автобус и забирал шестерых детей из нашего дома, пятерых афганского генерала и одну мою. Прислуга начинала убираться и готовить обед, сам полевой командир носил при себе портативный радиоприемник, настроенный на волну «новости ВВС на фарси», и связывался с афганскими командирами на местах. Жена следила за прислугой и занималась домашними делами, я сидела в своей комнате и занималась, как всегда, языками. Затем приезжали дети из школы и выбегали всей гурьбой играть в футбол с соседскими мальчишками. Мою афганку брали с собой и ставили на ворота, в результате чего попали ей в нос мячом, сломав еще не сформировавшийся носовой хрящик. После этого приходила ханума преподаватель Корана и сажала детей перед собой. Она раскрывала деревянную подставку, выкладывала на нее Коран и начинала читать вслух очередной «айат»– стих, требуя, чтобы они запоминали отрывок наизусть прямо в ее присутствии. Дети мерно покачивались из стороны в сторону, устанавливая тем самым ритм чтения Корана. Голос у женщины был гипнотическим, она смотрела каждому в глаза, будто вкладывая каждое слово в подсознание ребенка. После получаса занятий она давала им пять минут перерыва, заставляя обегать вокруг дома пять кругов. Когда они запыхавшиеся прибегали обратно, она снова начинала раскачиваться из стороны в сторону, вводя их в состояние транса. В результате такой методики дети в короткие сроки заучивали практически весь коранический текст наизусть, что считалось ценным и престижным навыком во всем исламском мире.

После Корана я обычно выходила на английские языковые курсы, окунаясь в иранский внешний мир, который требовал совершенно иных поведенческих установок. Дело в том, что иранцы неоднозначно воспринимали афганских мигрантов, проживавших на их территории. С одной стороны, они понимали, что афганские шииты-хазарейцы создают своим присутствием в Афганистане необходимую Ирану защитную прослойку, и по этой причине принимали их у себя, давая убежище и обучая в исламских институтах. Но, с другой стороны, иранцы злились, что живущие в нужде хазарейцы часто участвуют в кражах и создают бытовые неудобства, хотя и понимали, что самую тяжелую и невыносимую работу выполняют именно эти бедолаги хазарейцы, и что им больше неоткуда взять такую дешевую рабочую силу. Иранцы, будучи древней и много повидавшей на своем веку нацией, в глубине души жалели афганцев, хотя внешне часто бывали высокомерны по отношению к ним.

Рядовые иранцы недоумевали, почему русская из Москвы живет с афганцами, что же касалось сотрудников Министерства информации, то они понимали, что данная афганская семья являет собой особый случай и ничему не удивлялись.

Первый год пребывания в Иране стал для меня годом полнейшего интеллектуального хаоса. Через год я с горем пополам научилась более-менее сносно общаться на иранском фарси, что было для меня огромным прорывом, потому что я наконец начала понимать, что же такое они там говорят. В моей психике начал вырабатываться, как я это окрестила «трехпозиционный переключатель» с невидимым рычажком. Если рычажок поднимался вверх, то это означало, что вокруг иранцы, срединное положение означало основную афганскую позицию, и лишь изредка рычажок опускался вниз, это случалось, когда я оставалась одна и вдруг вспоминала, что, между прочим, когда-то жила в России. Вообще с моим русским «я» творилась настоящая беда, так как я «отключала» его на все более длительные промежутки времени. В качестве некоего оправдания можно сказать, что это «отключение» было еще одной составляющей моей фирменной тактики выживания при длительном погружении в совершенно иную культурную и языковую реальность. Критическое русское «я» несказанно изматывало, беспрестанно анализируя все вокруг в стиле «а у них так, а у нас так», что нерационально расходовало душевные силы, необходимые на неосвоенном иранском направлении. Поэтому я «отключила» все русское и стала работать на двух верхних регистрах, сэкономив таким образом достаточные интелектуальные ресурсы, чтобы подобно человеку-амфибии заныривать вглубь на все большие глубины, обнаруживая у себя все новые жабры, позволяющие дышать под водой. И только, когда я каким-то шестым чувством улавливала, что приближаюсь к опасной красной черте, за которой последует личностное перерождение в иную сущность, у меня в сознании начинал мигать красный детектор, и я усилием воли делала резкий разворот и брала курс на выплывание на поверхность, чтобы легкие не разучились дышать кислородом. После этого я на несколько дней включала в себе «русскую», прокручивая на кассетном магнитофоне записи Глюкозы и Верки Сердючки и выискивая себе что-то покрепче выпить. При этом я прекрасно понимала, что, возвращаясь из таких глубоких уходов в иное, я прихожу обратно другая, уже не русская, и не афганка, и не иранка, а нечто смешанное и непонятное.

В будущем, когда я буду работать в иранских структурах, я доведу эти переходы из состояния в состояние до поразительного автоматизма, удивляя себя и окружающих. При входе в кабинет иранца, я научусь мгновенно становиться иранкой, при встрече с афганцем буду моментально оборачиваться афганкой, а русские коллеги будут только качать головой, наблюдая эти метамарфозы. Более того, я смогу совмещать две личности одновременно, не отключая русское аналитическое мышление, правильно выполнять необходимую на данный момент служебную функцию.

Итак, что означало для меня стать иранкой? Если было необходимо стать столичной тегеранской ханумой, то я сразу начинала считать себя пупом земли, а всех окружающих, в особенности бедолагу мужа, обязанным мне всем и во всем до его гробовой доски. Я начинала думать о том, что желательно бы свалить на ПМЖ обязательно в Лос-Анджелес, где я, наконец, смогу выкинуть к чертовой матери ненавистный хиджаб и надеть обязательно мини юбку. Я сразу теряла интерес к каким-либо изучениям и обучениям, разве что утруждала себя парой английских слов с жутким акцентом, чтобы ввернуть их где-нибудь на закрытой вечеринке.

Если же была необходимость заделаться ханумой из Кума или Мешхеда, что мне нравилось гораздо больше, и для чего я ежедневно слушала по особым телевизионным каналам практически все выступления имама Хаменеи, то я начинала цитировать как диктофон его последние высказывания, спрашивая собеседника о его точке зрения, которая естественно совпадала с точкой зрения имама.

Что означало для меня стать афганкой? Это означало, что мне становилось интересно, кто на ком женится, кто о ком что сказал или подумал, каковы последние политические новости и сплетни в Кабуле, что приготовили на обед, кому и какие наряды, и золотые украшения подарил муж. Это также означало, что мне нравится яркая одежда, дорогие украшения, много украшений, сурьма. Это подразумевало, что я богатая афганка, что у меня большой дом и много прислуги, что я могу праздно проводить время, так как повара готовят, а няньки растят детей, а я лишь сплетничаю и заказываю у портнихи наряды, чтобы продемонстрировать их своим родственницам. Что я часто меняю мебель в доме, почему-то обязательно заказываю самые диковинные шторы-портьеры, пытаясь удивить все тех же конкурирующих родственниц. Что все боятся моего мужа, а я хвастаюсь его влиянием перед другими родственницами, меряясь, у кого муж главнее. Надо сказать, что к иранкам, типа «пожизненная домохозяйка», все вышесказанное относилось также в полной мере.

Поначалу мне нравилась роль богатой матроны, так как в Москве у меня не было ни денег, ни статуса невестки политика.

«Почему бы и нет, раз уж так вышло? – довольно думала я, примеряя очередной дорогой наряд, привезенный из Европы. Также я начинала входить во вкус, отдавая распоряжения прислуге, которая бросалась выполнять мои указания. При этом меня научили, как делать это в деликатной манере, обращаясь к ним «дорогая сестра или братишка, будь любезен принеси мне…», так как хазарейцы были не просто слугами, но и религиозной паствой, которой семья покровительствовала.

И снова хочется остановиться на этой народности. Хазарейцы потрясли меня с самого первого дня знакомства с ними еще в Москве, в большой квартире на Сухаревской, где они находились с моим мужем, выполняя для него работу по дому. Когда я пришла, то они сразу окружили меня какой-то необыкновенной добротой, начали предлагать угощения, всегда делали что-то хорошее. Затем, когда я уже сама переехала в эту квартиру, хазарейцы сразу начали писать мне в тетрадку буквы афганского алфавита, учить первым словам, веселили, вставляя в видеомагнитофон самые немыслимые индийские фильмы, учили перебирать длинные рисинки желтого пакистанского риса, выбирая из них мелкие камешки.

Впоследствии, уже в Баглане, мы ездили по их глиняным лачугам в горных селениях, и снова я была потрясена их искренностью, открытостью, иногда мне становилось страшно за них. Вероятно, они думали, что все остальные люди такие же искренние по отношению к ним, но это было совсем не так, за что они жестоко и страшно пострадают и будут вопиять и стенать, взывая к справедливости. И пока я буду примерять на себя роль богатой матроны, отдавая приказы хазарейцам, я даже не смогу себе представить, что через восемь лет сама стану одной из них, русской хазарейкой, повторившей их страшную судьбу.