10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

Ташкент город хлебный.

Холодным февральским днем 1996 года в Москву из Афганистана неожиданно приехал старший брат мужа, занимавший пост губернатора провинции Баглан. Он выглядел очень озабоченным и сразу уединился с Саидом для разговора. Когда они вышли, я поняла, что произошло что-то нехорошее.

– Я хотел с тобой поговорить, – сказал мне брат на американском английском.

Я подошла и встала перед ним, вопросительно глядя на него.

– Я приехал сюда, чтобы забрать своего брата и тебя с ребенком в Афганистан, – объявил он мне.

– Что-то случилось? – испуганно спросила я.

– Пока нет, но скоро случится, – уклончиво ответил он, – ты же знаешь, где у вас проживают чеченцы?

– Нуууу…, на Северном Кавказе, – как-то неуверенно ответила я.

– Да, – продолжал он, – по нашей информации скоро здесь начнется война, чеченцы будут воевать с русскими. В Афганистане вам будет безопаснее, чем в Москве. Там у нас есть люди и армия, которые нас защитят, здесь же у нас таких возможностей нет. Если ты останешься, то можешь жить в нашей квартире, и мы будем содержать тебя и ребенка, а также иногда навещать. Если ты поедешь за своим мужем, то увидишь то, что никогда не увидит ни одна русская. Решай сама.

Через пару недель, с восьми месячным ребенком на руках, в черной кроличьей шубе и с пачкой памперсов через плечо я поднималась по трапу боинга Аэрофлота Москва – Ташкент. Приветливая стюардесса быстро прикрепила люльку к стене и положила в нее спящего ребенка. Сидя в самолете, я думала о том, что еду в новую неизведанную жизнь, что теперь все будет по-другому, хотя не представляла себе даже приблизительно как именно.

Через четыре с половиной часа самолет приземлился в аэропорту Ташкента. Выйдя из аэропорта, я обомлела при виде покрывшихся распустившимися зелеными листочками деревьев и яркого горячего солнца. Дочка даже не проснулась и спала завернутая в светлое одеяло с соской во рту. Подъехали два больших джипа, вышел Саид и приказал сопровождавшим его хазарейцам погрузить мои вещи в другую машину. Мы поехали в дом узбека, которого звали Талиб-ака.

После советских квартир маломерок огромный особняк узбека показался мне сказочным дворцом с большим садом и банным комплексом во дворе. Стены и потолки были увешаны зеркалами, пол отделан ярким кафелем. Ковры причудливых узоров были разостланы по всем этажам дома. Во дворе распустились листочки неизвестных мне диковинных фруктовых деревьев. Меня заселили в одну из комнат, где я провела несколько дней, пока афганское консульство в Ташкенте оформляло мою въездную визу. Глядя на расставленные повсюду фруктовые вазы, я думала о том, что, пожалуй, в таком доме, я бы с удовольствием и осталась, и особо незачем ехать в Афганистан. Но вскоре принесли мой паспорт с вклеенной белой наклейкой, исписанной арабской вязью, это и была виза Афганистана. Выезд в Термез был назначен на следующий день.

Ташкент – Термез – Хайратон.

Как быстро бы не неслись джипы, но 11 часов езды по однообразной, местами разбитой дороги в Термез выматывают не на шутку. Впоследствии мне придется часто ездить по этой дороге, и мне порядком поднадоест этот монотонный горностепной пейзаж за стеклом машины, но первый раз все было в диковинку.

В день выезда подул прохладный мартовский ветер. Из верхней одежды, в которой я приехала из Москвы, у меня была только черная кроличья шуба. Я, недолго думая, одела эту шубу, которая приводила в шок узбечек на полустанках, когда я выходила из машины размять затекшие от долгого сидения ноги.

Наконец добрались до Термеза, где у семьи мужа был собственный дом, используемый как перевалочный пункт по дороге в Афганистан. После краткой остановки мы подъехали к пограничному мосту через Амударью, так называемому «Мосту Дружбы», построенному в 1981 году советскими инженерами. На афганской стороне моста нас встретили афганские пограничники. Увидев мой паспорт, они помахали рукой куда-то влево, отправляя нас в российское консульство, расположенное недалеко от моста.

В будущем, каждый раз, проезжая по этому мосту, я буду проверять свои ощущения, думая, что это случайность, но в результате приду к выводу, что что-то в этом есть. Дело в том, что когда с территории Узбекистана въезжаешь на афганскую сторону, то на человека наваливается какая-то тяжесть и напряженность, тебя будто накрывает невидимым замкнутым куполом. И, наоборот, при выезде через мост в Узбекистан, тяжесть сразу исчезает и становится легко. Мне будет казаться, что от обилия пролитой крови, тут бродят неприкаянные души погибших и замученных людей и просят помощи.

Тем временем мы подъехали к консульству, где нас встретил Александр Анатольевич, консул, ранее знакомый с Саидом. Он подошел ко мне и заглянул в одеяло с ребенком:

– Девочка? – весело спросил он.

– Да, Дианка… – смущенно ответила я.

– Смотри-ка, ксерокопия Саида! – улыбнулся консул.

Саид тоже довольно улыбается. Мы проходим в комнату, обшитую деревянной рейкой, где в мой паспорт ставят печать «Поставлена на учет в Генкосульство России в Хайратоне».

Снова рассаживаемся по машинам, чтобы отправиться в Мазари-Шариф. И только отъезжаем по асфальтовой дороге, как вокруг машины начинают перелетать с места на место зеленые шевелящиеся облака. Затем в лобовое окно машины на скорости врезаются огромные кузнечики и, разбиваясь о стекло, оставляют противные зеленые кляксы. Через пять минут все стекла покрываются тошнотворными подтеками.

– Что это?! – вскрикиваю я с отвращением.

– Саранча, поля же не обрабатывают, вот и развелась везде, – объяснил Саид.

Через час – полтора быстрой езды мы прибываем в Мазари-Шариф, являющийся столицей серверной провинции Балх.

Мазари – Шариф.

Как мне сказали, городом управлял афганский узбек, генерал, которого звали Абдуррашид Дустум. Повсюду стояли патрули из узбеков. Мы направлялись в район за городом под названием «Кудебарг», где находилось предприятие по производству азотно-туковых удобрений. Иметь дом в этом районе считалось престижным, поэтому семья Надери приобрела себе двухэтажный особняк именно здесь.

Дом был добротным и хорошо сделанным. На втором этаже находился просторный устланный коврами зал, по периметру которого были расставлены необыкновенно длинные, сделанные на заказ диваны, но ими мало кто пользовался – все сидели на коврах, облокачиваясь на бархатные подушки. Мое внимание привлек огромных размеров телевизор с очень тонким видеоплеером, таких в Москве я не видела. Я сбежала по лестницам вниз, посмотреть, что там. Внизу была кухня, с большими газовыми плитами. Один из охранников, повязав фартук поверх военной формы и засучив рукава, лихо помешивал шумовкой баранину, обжаривая ее в луке, рядом стоял тазик с замоченным длиннозерным желтоватым пакистанским рисом. Но я смотрела не на рис, а в угол кухни, где за двумя вениками стояли автоматы Калашникова. С улицы донеслись голоса, и я увидела, что в пластиковых кастрюлях – «бартанах» принесли какую-то еду. Думая, что это шашлык, я побежала обратно наверх, и сразу отпрянула назад, увидев их содержимое. «Это же «кале паче», – со смехом сказали мне, – баранья голова и ноги. Очень полезно для суставов». Но я категорически отказалась это пробовать. Сев поодаль, я искоса наблюдала, как они ели язык, глаза и выбивали мозг на ложки. «Вот дурдом, и я это должна буду тут есть?!» – с отвращением думала я. Но мне продолжали объяснять как ни в чем ни бывало: «Вот видишь язык. Женщинам мы его обычно не даем есть, так как у них и без этого языки длинные. Глаза надо есть одному человеку, так как если по одному глазу съедят два разных человека, то обязательно поссорятся…»

После такого «отвратительного» блюда мне все-таки повезло, так как в одной из кострюлек принесли мороженое ручного производства. Сбитые вручную сливки с ванилью и фисташковой крошкой, оказались такие вкусные, что я скоро забыла пережитый стресс, а затем мне дали целое блюдо джелалабадских желтых манго и веточек крошечных спелых бананов, от которых мое настроение окончательно пришло в норму. «Ничего…,– думала я, наворачивая спелые сладчайшие манго, – в принципе жить можно».

Только я после таких деликатесов прилегла отдохнуть, как снова надо куда-то ехать. «Расул Пахлаван послал за нами машину», – услышала я.

Расул Пахлаван.

Выйдя из дома на улицу, я снова удивилась, впервые в жизни увидев «мерседес». Вообще в Афганистане было странное ощущение, вроде страна бедная, но ни такой бытовой техники, ни таких машин в Москве мне не приходилось видеть. Черный сияющий на ярком солнце «мерседес» был не просто хорош, он был шикарен и принадлежал он другому узбекскому генералу, которого звали Расул Пахлаван. И если бы в тот солнечный мартовский день 1996 года, нам кто-нибудь бы сказал, что хозяину этой машины осталось жить четыре месяца, мы бы подумали, что этот человек сошел с ума.

А это действительно произойдет в июне 1996 года, когда Расула Пахлавана по непонятным причинам застрелит его же собственный телохранитель. Это известие застанет врасплох и испугает семью мужа. Лихорадочно собирая информацию, они поедут домой к Малеку, сводному брату Расула, для выражения соболезнований. По случайному совпадению меня тоже туда возьмут.

Когда мы пришли в дом Малека, нас отвели в женскую половину. Это была просторная комната с белеными стенами и матрасами на полу. Я привыкла к более современным и всегда по моде одетым родственницам мужа, поэтому, увидев жен и родственниц Малека, приняла их за служанок. Они были одеты как женщины из горных кишлаков. От общения с ними складывалось ощущение, что они забиты и запуганы своим мужем.

На тот момент я плохо понимала язык, хотя они особо и не разговаривали. Вдруг неожиданно распахнулась дверь, и в женскую половину, где находились все мы, зашел сам Малек, тем самым нарушая афганские обычаи, запрещающие чужому мужчине находиться в одном помещении с чужой женщиной. Он несколько раз проходил мимо нас, в соседний зал, что-то указывал. Он был такого же высокого роста, как его убитый брат, но гораздо полнее. На нем был светлый «пирантумбан» и жилет.

Я обратила внимание, что Малек как-то ненормально перевозбужден, весь дерганый и вообще какой-то неадекватный. Он быстро ходил, громко что-то приказывал, и так необщительные жены при его появлении вообще впали в ступор.

Нас позвали на выход, и мы сели в машины. Впервые я видела по-настоящему злыми уже своих родственников. Они были просто в бешенстве от выходки Малека, зашедшего в женский зал, где сидели женщины семьи Надери. Самое интересное, что они окажутся абсолютно правыми, и этот поход Малека в женский зал будет иметь опасные последствия. Если бы через некоторое время я бы узнала, что Малека кто-то грохнул, то точно подумала бы на своих родственников, но Малек жив и поныне.

Что касается гибели Расула Пахлавана, то Надери хранили молчание. Фактом было то, что они симпатизировали Расулу Пахлавану. Фактом было и то, что для Дустума это был очень серьезный конкурент, который заигрывал с Надери, пытаясь переманить их на свою сторону. А все хорошо помнили ситуацию с Наджибуллой, когда в той перетасовке сил, именно Надери стали последней каплей, давшей перевес сил в пользу моджахедов. Но, с другой стороны, принимая во внимание крайне негативные личностные характеристики Малека, как человека беспринципного и коварного, версия убийства им самим собственного брата по указке пакистанской разведки с целью самоличного захвата Балха и Фарьяба, также имеет право на существование. К тому же, принимая во внимание факт, что оба брата были рождены от разных матерей, то старые обиды и борьба матерей за внимание отца посредством сыновей, тоже могла остаться в его памяти, ибо эти люди никогда и ничего не забывают. Говоря простым языком, оба брата были земным воплощением «зверя», именно о таких узбеках хазарейцы говорили «жестокость таджика равнозначна милости узбека».

Но все это будет в будущем, а на тот момент, я с довольным видом сидела в огромном, сделанном на заказ «мерседесе» Расула Пахлавана, и мне было абсолютно все равно, кто он такой. Я думала лишь о том, что никто и ни за что на свете не поверит, что я каталась на такой шикарной машине.

Через четыре месяца, когда вся семья Надери полушепотом обсуждала загадочную гибель этого узбекского генерала, я впервые увидела фотографию Расула Пахлавана в черной рамке. Породистое и беспощадное лицо, прямой нос, зеленые глаза, по сравнению с невзрачным Дустумом он выглядел гораздо эффектней. Я уже слышала жуткие истории о его страшном нраве, когда однажды он летел на вертолете вместе с одной из своих жен, и его новорожденный сын беспрестанно плакал. Расул Пахлаван несколько раз приказал жене «заткнуть своего щенка», но ребенок не умолкал. И тогда он схватил младенца за ногу, открыл люк вертолета и выкинул его за борт.

Мне рассказывали и другую историю о его зверином характере, когда после побега одной из его жен с молодым афганским певцом в Узбекистан, он преследовал их. Беглецам удалось выбраться из Афганистана и добраться до Ташкента, но, как я поняла, узбекские власти проявили жестокость и, прекрасно понимая, на что обрекают несчастную молодую пару, выдали их обоих Расулу Пахлавану, который повесил их на цепи и резал на куски на глазах друг у друга. Поистине то был не человек, а дьявол, как и его милый братик.

Пули- Хумри.

Пули-Хумри оказался небольшим городком по дороге в Кабул. Это административный центр провинции Баглан, где старший брат мужа занимал должность губернатора провинции, а Саид – командира гарнизона, выполнявшего функцию местной полиции. Меня привезли в длинный одноэтажный дом, построенный в форме большого квадрата с двориком посередине. Дом состоял из зала для гостей, спальной комнаты, детской, просторной кухни и отдельного помещения для прислуги и охраны рядом с входными воротами. В доме работало несколько девушек, няня, два повара, управляющий и охрана. Каждый день приходило несколько десятков человек по разным вопросам, в основном с различного рода заявлениями, которые разбирал муж. Всех посетителей следовало накормить. Повара готовили и на сжиженном газу в баллонах, и на дровах, разжигая огонь под большими казанами. Куриц привозили неочищенными, и повара быстро окунали куриные тушки в кипяток, от чего перья легко чистились. Еда была натуральная, от которой я совершенно отвыкла в Москве. Большие жестяные десятилитровые коробы пищевого жира также были неплохого качества. Рис использовали длиннозерный пакистанский, при замачивании каждая рисинка увеличивалась в размерах в несколько раз, а плов становился рассыпчатым и ароматным. Готовили много разновидностей плова: «кабули» – с нашинкованной сверху морковью и кишмишем, «изумрудный плов» – рис, проваренный на зеленоватой воде от шпината, «апельсиновый плов», когда вместо моркови нарезали тонкой соломкой сухие апельсиновые корки. Из круглого узбекского риса готовили кашу вперемешку с вареной репой и картошкой, а также сладкую желтую рисовую кашу. Подлив к плову было также великое множество, начиная от фрикаделек, кончая подливками со шпинатом и даже из бараньего мозга. Еда была настолько вкусной, что для гурмана, пожалуй, это был настоящий рай. Накрывали обычно на улице, на веранде, устланной циновками. Хозяева ели отдельно.

По утрам я просыпалась, чувствуя, что на меня кто-то смотрит. Это были женщины- хазарейки, которые приходили рано утром и просто заходили в мою комнату. Они пешком проделывали долгий путь из горных кишлаков, и их внимание было безобидным, поэтому я быстро привыкла к их присутствию и спокойно занималась своими делами, а они сидели и смотрели, иногда что-то спрашивали.

Мои девушки-служанки были из бедных семей и не умели читать и писать. Их звали Узро, Марзие и Джамиле. Так как изучение языков было для меня привычным делом, то я попросила нанять мне учителя дари. Наличие советского воспитания отрицало классовое неравенство людей, а тем более разделение на слуг и господ, поэтому, когда ко мне пригласили учительницу из женской гимназии «Ева», я притащила с собой всех своих служанок и вместе с ними начала учить дари. Мой поступок вызвал сначала недоумение, а потом стал поводом для шуток в семье Надери. Сами служанки тоже не ожидали такого поворота и не знали, что с этим делать. Но понемногу привыкли. Мы учились читать и писать, я повторяла за ними слова, мы списывали друг у друга, а когда я неправильно говорила слова и предложения, то они прыскали со смеху и убегали. В результате я так выучила хазарейский диалект, что незнакомые люди не могли определить, что я не афганка, а служанки научились грамоте.

Семья мужа хорошо ко мне относилась, и я быстро адаптировалась. Дочка уже вовсю бегала по двору за кроликами, ей даже привезли маленького олененка, которого кормили молоком из ее старой бутылки с соской, что вызывало ее громкий протест. Иногда прямо в саду устраивались собачьи и петушиные бои. Кроме петухов в клетках из ивовых прутьев приносили бойцовых куропаток, которых кормили отборным миндалем. Рассказывали, что ставки на собачьих боях в Мазари-Шерифе достигали выставления на кон новейших моделей джипов, привезенных из Дубая.

Другим любимым развлечением были бои воздушных змеев. К этому событию противники тщательно готовились. Они тайком друг от друга покупали особо маневренные модели с каркасом из тонких реек, обклеенные разноцветной папирусной бумагой, которую торговцы специально завозили из Пакистана. Затем выбирали дорогую прочную нить, содержащую как можно больше частичек стекла, чтобы наверняка перерезать нить противника. Затем все ожидали подходящей ветряной погоды, выходили на открытую местность и разражались настоящие воздушные баталии. Перед тем, как сойтись в битве, яркие остроносые змеи, управляемые игроками, сначала расходились на большое расстояние, чтобы издалека набрать скорость и ринуться на противника со всей возможной мощью. Они начинали сближаться, грозно пикируя острыми концами друг в друга, и все мальчишки, наблюдавшие за сближением, замирали в ожидании. И вот удар! Крест накрест сплетаются нити, стекло со скрежетом режет нить противника, и один из змеев срывается в воздух. Мальчишки, да и взрослые начинают вопить от восторга, а грозный победитель уже уходит на разгон, чтобы вновь сойтись в битве с уже другим врагом.

Я смотрела, на развлечения этого народа и думала, что даже в отдыхе и играх у них происходят постоянные битвы, словно в их крови присутствовала только борьба и ни капли покоя. Они сами соглашались с этим, рассказывая легенду о том, что однажды пастухи сидели в пастушьем шатре и спокойно вели беседу. Вдруг пришел афганец, в руке которого был мешочек с родной землей. «А теперь посмотрите, что сейчас произойдет, – сказал он бывшим с ним людям, и высыпал афганскую землю под полог пастушьей палатки. Как только он это сделал, пастухи вскочили со своих мест, начали друг на друга кричать и бить посохами по спине. «У нас даже сама земля воюет», – печально сказал он и пошел дальше.

Мы часто ездили в родовое имение Надери, селение под названием Каян. Там был выстроен большой и очень красивый комплекс. Самым эффектным зданием был дом в форме орла, на вершине невысокой горы. Глаза орла были окнами дома, внутри шеи была красная лестница с гирляндами огоньков по бокам и статуэтками орлов-символов исмаилитов, а в теле орла было основное помещение с боковыми диванчиками.

От орла шли вниз ступеньки к круглому дому, окруженному фонтанами. Внутри дома была кровать со спинкой в форме головы орла, а стены были уставлены полками со статуэтками орлов. Над кроватью висел портрет Хасана Саббаха – основателя государства исмаилитов – низаритов.

Еще ниже находился ряд красивых белых особняков и дом музыки, где были собраны редкие музыкальные инструменты, под которые исмаилиты пели свои молитвы «мунаджаты», сопровождая их восклицаниями «Йа Али, маула Али, Йа Али мадад», то есть «О Али, наш Господин Али, помоги нам!» Интересно, что исмаилиты действительно сильно отличаются и от суннитов, и от традиционных иранских шиитов. У иранских шиитов почитается 12 имамов, последний из которых это имам Махди – скрытый имам, прихода которого они ожидают.

У исмаилитов-низаритов 49 имамов, последний из которых и есть наследный принц Карим Ага Хан IV, проживающий в Англии и Франции и ведущий впечатляющую по размаху благотворительную деятельность. Титул 49 имама он получил не от отца, а от деда, выбравшего именно этого внука как достойного преемника. Исмаилиты верят, что с передачей имамата последующему имаму передается и некая сакральная сила, наследуемая от самого имама Али, которого они считают практически земным воплощением Всевышнего. Они часто рассказывают свою любимую легенду о том, что однажды пророк Мохаммед в видении разговаривал со Всевышним, явившемуся к нему в образе льва, в пасти которого был перстень с ярко красным рубином. Когда видение прекратилось, к пророку пришел его зять имам Али, на пальце у которого он увидел тот самый перстень с рубином. Соответственно, если имам Али и есть земное воплощение самого Всевышнего, то передаваемая от него последующим имамам сакральная сила имеет божественную природу, а это означает, что «присутствующий в мире» принц Карим Ага Хан IV и есть воплощение первого имама Али с его божественной сущностью. Эта цепочка всегда вызывала у меня ассоциации с индуистскими перевоплощениями. И, возможно, я была не особо далека от истины, о чем косвенно свидетельствует особая популярность исмаилизма в Индии и Пакистане.

Исмаилиты считают себя самым прогрессивным течением ислама, свободным от устаревших предрассудков и средневековых догм. «Мы мусульмане в джинсах», – шутили некоторые из них и мне импонировала эта легкость их мировосприятия.

Вокруг особняков семьи Надери гуляли белые и цветные павлины, бегали мраморные доги, летали прирученные соколы, в клетках сидели орлы.

Правда, по соседству со всей этой роскошью располагались жалкие глиняные лачуги жителей Каян, обслуживавших все это богатство. Но они смотрели на своих господ с таким обожанием, что, казалось, им даже в голову не приходило мыслей о неравенстве.

Однажды мне довелось присутствовать при сцене, когда одна из женщин вызвала на дом местного муллу, снимавшего порчи и заклинания. Пришел старичок с жиденькой бородкой в поношенном национальном афганском костюме «пирантумбане». Он с серьезным видом выслушал подозрения хозяйки относительно вероятных козней ее недоброжелательницы, проживавшей по соседству. «Представь себе, – пожаловалась женщина, – она постоянно подсылает мне своих служанок под разными предлогами, и вот результат – я начала болеть, муж со мной ругается. Помоги, я щедро отблагодарю».

Старичок быстро сообразил, что к чему, прикинув размер вознаграждения, и с энтузиазмом взялся за дело. Он приказал развести в саду костер и принести садовую лопату. Через 15 минут огонь весело потрескивал, а мулла засунул лопату в огонь, накаливая ее до красноты. Когда лопата раскалилась, он, покосившись, посмотрел все ли на месте. Испуганная прислуга глазела, открыв рты, хозяйка стояла, еле дыша. Настал необходимый драматический момент, и мулла продемонстрировал свой коронный номер на публику, а именно, начал языком лизать раскаленную лопату и приходить в безумный транс помешательство. Подобно шаману, старик прыгал по саду и призывал джинов: «Джины! Приказываю вам явиться!» При этом он смотрел вниз, будто действительно видел джинов маленького роста, бегающих вокруг него. «Быстро ищите мне, где запрятана порча «тумор»! Или я накажу вас!» – вопил он на них страшным голосом. Прислуга в ужасе разбежалась и выглядывала из дальних углов дома. Беснующийся старичок вдруг завопил: «Нашел! Нашел! Копайте под тем вишневым деревом!» Слуги бросились к дереву и начали рыхлить землю, старик голыми руками прощупывал разрыхлённую почву. Через минут десять раздался его торжествующий вопль: «Вот он!!! Смотрите!!!». Старик тряс перед носом у перепуганной хозяйки грязным темным платяным мешочком. Содержимое «тумора» было аккуратно извлечено и выложено на всеобщее обозрение. Старик торжественно комментировал: «Кусок свиного сала, согнутая ржавая игла, а вот и написанное колдовство», – мулла аккуратно разворачивал узенькую длинную бумажку, исписанную мелким почерком и свернутую трубочкой. «Эту записку надо смыть проточной водой арыка», – бормотал он, смывая чернила в воде и шепча под нос арабские заклинания. «Саму бумагу надо кинуть в огонь!»– пояснил он и демонстративно бросил ее в затухающий костер. Затем взялся за иглу и, обмотав ее плотно ниткой, начал осторожно распрямлять. «Главное, чтоб не сломалась…– шептал он страшным голосом – иначе может умереть…». Хозяйка от страха начала заваливаться на диван, ее жизнь висела на волоске. В воздухе повисла напряженная тишина, нарушаемая только сипением возящегося с иглой старика. Наконец, о чудо! Иголка была благополучно распрямлена, хозяйка жива, мулла щедро вознагражден и с почестями оправлен восвояси.

Вообще жизнь простых хазарейцев была полна невероятных суеверий, мифов и сказок. Ввиду моего юного возраста, хазарейские женщины инстинктивно воспринимали меня как иноплеменного детеныша и воспитывали, как могли, рассказывая местные предания и легенды. Когда мы ночевали в старых домах в Каяне, они показывали следы, оставленные потусторонними существами на потолках и стенах, уверяя, что духов тут бродит немерено. От них я впервые услышала персидские сказки про царевича Бахрама, путешествовавшего на крылатом коне, истории из Книги царей «Шахнаме» про богатыря Рустама и страшных дивов с одним глазом во лбу и двумя рогами на голове, но больше всего мне нравилась сказка про колдуна- оборотня, которую я даже записала.

Женщины из семьи мужа обучали меня восточному этикету, а именно, смотреть собеседнику глаза в глаза, а также подавать руку мужчине при приветствии считалось неприличным. При входе в помещение старшего по возрасту человека полагалось привстать с места в знак уважения и приложить руку к груди. Запрещалось проходить между разговаривающими мужчинами, следовало обходить их сбоку и как можно дальше от них. Нельзя было без стука входить в комнату и громко разговаривать и смеяться, и вообще, рекомендовалось поменьше болтать и побольше слушать. Если человек был старше хотя бы на месяц, то ты уже был обязан его уважать и прислушиваться к его указаниям. С прислугой следовало держаться строго, соблюдая дистанцию, но по-доброму. Когда замечали, что прислуга уносит домой продукты питания, то в малых количествах это позволялось, но если наглела, то следовало наказывать.

Наказывали слуг довольно редко, лишь иногда хозяйки давали им подзатыльники за мелкие проступки. К тому же в каждой богатой семье среди прислуги воспитывали сирот, которым впоследствии доставались должности управляющих.

Самой большой проблемой была необходимость целовать руку старшим членам семьи, и то, что мне самой периодически кто-то из «мюридов» – членов религиозной общины исмаилитов, пытались целовать руку, как жене и невестке их духовных руководителей. Мне не нравилось ни первое, ни второе, но я понимала, что это неизбежность. Руку целовать нужно было пожилым людям из семьи мужа, возрастной категории близкой к 70 годам и выше. Это делали все окружающие, так что в принципе это было приемлемо, все выглядело естественно и обыденно. Что касалось обратной ситуации, когда кто-то направлялся ко мне с намерением целовать руку, как госпоже, то это обычно также происходило в окружении других женщин семьи и шло как бы по цепочке, механически и без какой-либо эмоциональной нагрузки. Через год я смирилась и с этими особенностями этикета и выполняла их, не замечая.

Из одежды интересными составляющими гардероба были штаны и паранджа. Штаны «тумбан» были из белой хлопковой ткани с манжетами на голени. Манжеты были с вышивкой, иногда даже с серебряным шитьем. Поначалу мне было смешно надевать под платье такие широкие штаны, но постепенно я оценила все удобство этого атрибута. Во-первых, когда сидишь на матрасах и коврах, по-турецки скрестив ноги, то сидящим напротив видны только эти шаровары и можно сидеть свободно. Во-вторых, на улице часто дуют пылевые ветра, и штаны надежно защищают от проникновения грязи. В-третьих, летом в них не жарко, а зимой не холодно, так как ткань натуральная.

Насчет афганской голубой паранджи с сеточкой дело обстояло сложнее. В ней было душно и неудобно, узкая шапочка на голове портила прическу, а сквозь плотную сеточку было почти ничего не видно. Первый раз я одела паранджу в Мазари-Шарифе, когда я с родственником и охраной собралась посетить торговый центр. Выйдя из машины, я в туфлях на шпильке начала подниматься по высоким бетонным ступеням. Пройдя шагов пять, я наступила шпилькой на подол паранджи, повалилась вперед и чуть ли на четвереньках поползла по лесенкам. Но это было лишь начало. Войдя в магазин индийских сари, меня поманили пальцем и тихо сказали: «Госпожа, зайдите в примерочную комнату, вы паранджу наизнанку одели…» Охнув, я забежала в узкую кладовую и стала выворачивать паранджу налицо, после чего с трудом напялила на голову, так как шапочка была не по моей голове, а как минимум на 2 размера меньше. Но и это было не все, так как, когда я добралась до стеклянных прилавков с эффектной подсветкой, в которых на красных бархатных подушечках лежали необыкновенно красивые индийские украшения, блистающие ярко-желтым золотом, я вдруг осознала, что ничего не вижу сквозь эту дурацкую сетку. «Ничего себе, мне дали столько денег, и я просто не могу разглядеть, что можно купить!» – пронеслось в голове. Такой нестандартной ситуации у меня еще не было, и я решила не сдаваться. Я выбрала продавщицу афганку с веселым выражением лица и протиснулась к ней боком. Затем начала тыкать пальцем в витрину и произносить единственное слово на дари, которое знала на тот момент – «ин», то есть «это». Она сразу сообразила и подавала мне украшения по-очереди. Я брала их, затаскивая под паранджу и рассматривая там, как в палатке. Я купила белое, шитое золотом панджаби, и красивые украшения в тон костюма. Но мой поход в торговый центр настолько развеселил продавцов и охрану, что родственники меня больше туда не пускали, а привозили все на дом.

Однажды в моем доме в Пули-Хумри раздался телефонный звонок, я подняла трубку и услышала женский голос: «Салам. Саид дома?» Оказалось, что местные жрицы любви сами обзванивали дома состоятельных потенциальных клиентов, предлагая свои услуги. И, как правило, без дела долго не оставались, что обеспечивало некий доход им и их детям.