Манипулятор

«Ад и рай ― в небесах», ― утверждают ханжи.

Я, в себя заглянув, убедился во лжи:

Ад и рай ― не круги во дворце мироздания,

Ад и рай ― это две половины души.

Омар Хайям

На пустынном пляже в полуразбитой рыбацкой лодке сгорбившись сидел молодой мужчина. Вся его поза выражала отчаяние и глубокую безнадежность. Разгулялась непогода – на берег с ревом и остервенением набрасывались мощные океанские волны. Казалось, что сама природа прониклась мрачным настроением одиноко сидящего человека. Мир заполнился пронзительной пустотой, краски поблекли, звуки стали глухими, лица застыли неподвижными масками, и только одно лишь солнце, пытавшееся пробиться сквозь сжимающееся кольцо окружающих его туч, тускло светилось на горизонте, напоминая о бесконечности жизни.

Мамы не стало, и жизнь потеряла всякий смысл. С ее уходом он впал в совершеннейшую апатию, и ничто не могло вывести его из этого состояния.

«Господи, за что? За что Ты забрал ее у меня? Разве Ты не видишь, как мне одиноко и плохо без нее?»

Он с ужасом подумал о варварском обычае умерщвления своих родителей во многих древних цивилизациях. В Греции одряхлевших стариков сбрасывали со скал, на Руси немощных родителей отправляли в глухой лес на погибель, а в бюрократизированном Китае в семьи, где были старики, чиновники присылали конверты с шелковыми шнурками, которые дети должны были затянуть на шее «лишних ртов». Странно, но у японцев обычай «убасутэ», что означает «отказ от старухи», существовал вплоть до XIX века.

Какая возмутительно дикая традиция! Никакие обстоятельства не смогли бы заставить его ускорить смерть матери. Наоборот, он не колеблясь отдал бы свою никчемную, никому, кроме нее, не нужную жизнь, лишь бы она жила долго и счастливо!

Мама заполняла всю его жизнь, была ее смыслом. Тоска по ней изматывала его. В его жизни не было ничего, что помогло бы пережить ее потерю. Из него словно вынули бóльшую часть души, а на этом месте образовалась незаживающая кровоточащая рана.

Никогда он уже не ощутит тепло ее ласковых рук, не увидит милой, доброй улыбки, не услышит искренних слов одобрения и поддержки, которые она произносила с выражением бесконечной любви к сыну и гордости за него. Теперь никто не прижмет его голову к своей груди в минуты отчаяния, никто не приласкает его так, как могла это сделать лишь одна она, никто с неподдельным интересом не станет расспрашивать его о том, как прошел день, как обстоят дела на работе…

Он всегда рассказывал матери о сложных случаях из своей практики, а она, с нежностью глядя на него, внимательно слушала и говорила: «Какой же ты у меня, Сереженька, умница! Я уверена, что ты поможешь этим людям найти выход из сложившейся ситуации». И он, окрыленный верой мамы в него, с утроенной энергией и энтузиазмом помогал своим клиентам справляться с проблемами.

***

Лена (так звали его мать) была родом из небольшого городка на побережье Балтийского моря. В юности ее отец служил в НКВД – впрочем, недолго. В конце сороковых его арестовали по ложному обвинению и приговорили к десяти годам лагерей. После смерти Сталина отца освободили и реабилитировали. Но вернуться на службу ему не позволили.

– Нужен был – тигром сделали, нужда прошла – в мышь превратили, ― с горечью говорил отец.

Человеком он был жестким, если не сказать жестоким, что, впрочем, совсем неудивительно – при такой-то работе… Его жена, будучи от природы женщиной кроткой, боялась мужа до обморока. Все приказания мужа – а никаким иным образом он с ней и не общался – женщина выполняла мгновенно и беспрекословно.

Леночка была поздним ребенком, но отнюдь не балованным. Ее воспитанием занимался исключительно отец, с помощью нотаций старавшийся внедрить в ее сознание собственные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, а также что должна и что не должна делать хорошая девочка. Мать лишь изредка, да и то украдкой, могла приласкать дочь. Зато жившая неподалеку бабушка, не слишком жаловавшая зятя, но нежно любившая внучку, с лихвой компенсировала ей недостаток тепла в семье. Лена забегала к ней при каждом удобном случае и только «бабулечке» поверяла свои секреты. Девочка не доставляла родителям особых проблем и была в классе одной из первых учениц. Окончив школу с золотой медалью, Лена заявила отцу, что поедет в Ленинград – поступать в педагогический институт. Отец, который и мысли не допускал, что его дочь когда-нибудь покинет дом, пришел в ярость. Все должно было идти по разработанному им плану: она окончит местный институт, потом он выдаст ее замуж за порядочного, хорошо обеспеченного, солидного человека и они родят ему парочку внуков, которых он тоже научит правильно жить. И вдруг ― на тебе, Ленинград, огромный город, полный опасностей и соблазнов для юной невинной девушки… Нет, нет и еще раз нет! Вот тут-то и нашла коса на камень. Выяснилось, что при всей хрупкости и внешней покладистости характером Леночка пошла в отца, а он у него был стальным. После многодневных уговоров, криков, споров и угроз девушке все-таки удалось настоять на своем, и она отправилась в Северную столицу. Лена с легкостью сдала полагавшийся ей, как обладательнице золотой медали, единственный экзамен и получила заветный студенческий билет.

***

История его рождения была печальной. В детстве мама, катаясь на санках, провалилась под лед Балтийского моря, жестоко застудилась и, по прогнозам врачей, не должна была иметь детей.

На первом курсе учебы у мамы завязался роман с однокурсником, и к концу обучения произошло чудо – она забеременела. Молодой человек, знавший о ее проблеме и клявшийся в любви, отреагировал на создавшуюся ситуацию омерзительным образом.

– Теперь, ― без тени смущения сказал он, ― когда ты знаешь, что способна иметь детей, сделай аборт – сейчас я к отцовству не готов. Мы окончим институт, поженимся, встанем на ноги, и тогда все пойдет своим чередом.

Эти слова обожгли маму адским пламенем. Здесь, на земле, пусть даже грешной, такого коварства быть не могло. «Впрочем, это и есть наказание за мою легкомысленность», ― подумала она, но собралась и ответила:

– А с чего это ты взял, что я намереваюсь выходить за тебя замуж? Да и ребенок не от тебя. От тебя я два года не могла забеременеть, ― повернулась и, как сомнамбула, удалилась в пустоту.

Два дня Лена бессмысленно блуждала по городу, не желая ни с кем обсуждать случившееся. Собравшись с духом, она поехала к родителям и рассказала им свою историю. Воцарилась гнетущая тишина. Потом раздались тихие всхлипывания матери.

–Я надеюсь, что тот, кто тебя обрюхатил, собирается на тебе жениться? ― из последних сил сдерживая готовый выплеснуться наружу гнев, сдавленным голосом спросил отец.

– Насколько мне известно, нет, ― с вызовом ответила Лена. ― Да даже если бы он умолял меня, я бы все равно за него не вышла!

– Ах, значит, вот оно как…

Отец встал из-за стола и со словами: «Ты опозорила нас, и теперь ты нам больше не дочь!» распахнул дверь в темный и затхлый подъезд.

На улице ее нагнала мать, сунула в руки деньги и, словно боясь, что их кто-то может подслушать, шепнула на ухо: «Иди к бабушке, я ей позвоню».

Лена еще долго бродила по маленькому приморскому городку и, когда небо начало чернеть и сквозь образовавшуюся темень стали прорезаться звезды, позвонила в бабушкину квартиру. Дверь тут же отворилась, и к ней навстречу бросилась сухонькая старушка.

– Господи, я уже вся извелась, уж и не знаю, что думать, куда бежать! Да заходи же ты, раздевайся, холодная как ледышка, пойдем, попьем горячего чаю. А может, в ванную? Продрогла ведь как!

Лена обняла бабушку и первый раз за эти предательские дни заплакала.

– Плачь, милая, плачь, выплачешь свое горюшко – и полегчает, ― приговаривала бабушка, целуя ее в залитое слезами лицо.

По окончании института Лена устроилась воспитательницей в интернат, где вместе с работой ей предоставили служебную жилплощадь. Жизнь родившегося здесь Сережи мало чем отличалась от унылого существования интернатских детей. Все они пребывали в тоскливом ожидании мамы и папы. Мама у Сережи была, а вот ожиданием папы он «заразился» у интернатских детей и вместе со всеми тайно надеялся, что и его отец найдется.

***

Спустя несколько лет мать и сын получили небольшую квартирку на окраине города, и Лена наконец-то смогла начать работать по специальности ― преподавать историю. Свой предмет она знала блестяще, излагала его доступно и увлекательно, была строга, но справедлива и по этим причинам пользовалась у своих учеников авторитетом и уважением.

Лена никогда и ничего не рассказывала Сергею о его отце, да и рассказывать, в сущности, было нечего. Отношений с мужчинами она не заводила. И вовсе не потому, что боялась их или испытывала к ним отвращение, а потому, что ей просто не было до них дела. Всю себя без остатка Лена отдавала сыну и работе. Причем Сережа всегда и безоговорочно был на первом месте. Без памяти любя сына, она вкладывала в его воспитание всю душу, стремясь вырастить из него образованного и в высшей степени достойного человека. Лена никогда его не наказывала, предпочитая проводить с ним так называемые беседы, которые по форме и содержанию очень напоминали нотации ее собственного отца: «Твоя задача – сформировать свой характер, характер неустрашимый, целеустремленный, правдивый и трудолюбивый. На этих основных качествах развивается личность. Хочешь быть успешным и счастливым – постоянно познавай себя. Знание себя превыше всех знаний. Для того чтобы жизнь изменялась к лучшему, изменяй к лучшему себя», «Если человек имеет десять плохих качеств и одно хорошее, надо смотреть на десять плохих сквозь призму хорошего – и тогда через твою доброту и милосердие эти десять качеств озарятся светом добра и человек неизбежно станет лучше».

Несмотря на эту ее маленькую слабость, Сергей боготворил свою мать, для него она была идеальной женщиной, олицетворением доброты, кротости и самопожертвования.

Умирая от рака в возрасте пятидесяти четырех лет, Лена смиренно принимала этот последний удар судьбы. Мучаясь от жестоких болей, она находила утешение в мысли о том, что, чем сильнее она будет страдать, тем более легкую жизнь проживет ее Сереженька, ради которого она всегда была готова на любую жертву.

***

С самого первого класса Сергей был круглым отличником, а их, как известно, одноклассники обычно не слишком жалуют, подозревая (чаще всего безосновательно) в подхалимаже и доносительстве. Сближению мальчика со сверстниками очень мешало еще и то обстоятельство, что его мать работала в той же школе, а это, естественно, усиливало их недоверие по отношению к нему. Так что, несмотря на неоднократные попытки, подружиться с ребятами ему так и не удалось. Правда, по тем же причинам они его не слишком-то и третировали – если и пакостничали, то исподтишка. Но после того, как Сергей подловил одного из своих обидчиков и как следует его отметелил, одноклассники оставили его в покое и даже стали проявлять к нему некое подобие уважения. Но в целом это происшествие ситуацию не изменило. К тому же мать Сергея, исповедовавшая толстовский принцип непротивления злу насилием, была крайне возмущена его, как она выразилась, выходкой и категорически запретила ему впредь решать проблемы подобным образом.

– Но мама, ведь не я первый начал! ― пытался было возразить мальчик. ― С какой стати я должен терпеть их выходки? У меня и так нет ни одного друга в классе, а теперь они хотя бы будут знать, что со мной лучше не связываться.

– Запомни, сынок: кулаки пускают в ход только люди слабые духом, не уверенные в себе и, прямо скажем, не обезображенные интеллектом. Слава богу, ты у меня совсем не такой. Поверь: пройдет время – и люди начнут ценить и уважать тебя за честность, порядочность и, конечно же, за ум и знания. И вот тогда-то у тебя и появятся настоящие друзья. Как писал великий Омар Хайям:

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,

Два важных правила запомни для начала:

Ты лучше голодай, чем что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Запомни эти слова.

И Сергей запомнил и эти слова, и имя поэта. Позже он купил сборник рубаи Омара Хайяма и многие из его стихов выучил наизусть.

***

На формирование его личности значительное влияние оказал дед. И вряд ли Сергей был благодарен ему за тот след, что он оставил в его душе.

Когда Сережа родился, бабушка долго уговаривала деда смягчить свое сердце и принять дочь с внуком. Наконец он уступил, но с одним условием:

– Ребенка, так и быть, можешь брать на лето, а ее чтобы и духу здесь не было!

Так, начиная с пяти лет, почти каждый год Сережа гостил у стариков. Дед посылал за ним бабушку, которая должна была забрать внука и, ни в коем случае не задерживаясь ни на один день, вернуться обратно. Доставка внука домой осуществлялась точно таким же образом. Дед словно под микроскопом рассматривал каждое его слово, каждый жест, каждый поступок, чтобы, не дай бог, не допустить в его воспитании той оплошности, которую, как он считал, совершил в воспитании дочери. Все действия мальчика подробно анализировались и долго обсуждались в контексте возможных негативных последствий. Редкое деяние маленького Сережи соответствовало высоким требованиям деда. Неправильные, с его точки зрения, суждения пресекались в жесткой форме, за каждым проступком следовало суровое наказание. Бабушке категорически запрещалось жалеть внука и уж тем более вступаться за него.

– Истинный учитель – тот, у кого в сердце сострадание, но в руке палка, ― любил повторять дед.

Сережа не всегда осознавал свою вину и подолгу плакал, глядя в окно на недружелюбное море. «Вот вырасту, построю лодку и уплыву на необитаемый остров, где меня никто не тронет», ― думал он, и от этого обида с еще большей силой сдавливала горло и слезы текли ручьем.

– Дедушка, а почему наш дом называют «Домом у виселицы?» ― как-то спросил Сережа, вернувшись с улицы.

Дед вывел его на балкон, выходивший на небольшую, мощенную камнем площадь.

– Вон видишь красное кирпичное здание напротив? Там в стародавние времена была городская тюрьма. Когда кого-то приговаривали к смертной казни, неподалеку, ближе к нашему дому, устанавливали виселицу и при большом стечении народа вешали преступника.

– Людей что, заставляли смотреть на казнь? ― удивился Сережа.

– Почему заставляли? Вовсе нет! Они приходили сами, иногда даже целыми семьями. Думаю, им приятно было осознавать, что справедливость существует и что каждое зло наказуемо. К тому же это была отличная возможность призвать детей к послушанию.

– Но им же, наверное, было страшно, ― поежился Сережа.

– Кому?

– Детям.

– А как же, конечно! Но именно страх и воспитывал их. Пугающий образ виселицы врезался в память детей, укоренялся в ней, предупреждал об опасности. Они начинали понимать, что если будут непослушными, будут нарушать закон ― закончат свои дни в тюрьме, а то и на виселице.

Дед очень неплохо знал историю и, когда пребывал в хорошем расположении духа (что, к сожалению, случалось не так уж и часто), рассказывал внуку немало интересного.

Наверное, он по-своему любил Сережу. При каждом удобном случае дед цитировал какой-нибудь афоризм или мудрое высказывание кого-нибудь из великих, смысл которых, по его мнению, мог помочь внуку грамотно выстроить свою жизнь и не набить лишних шишек.

Однажды, когда дети играли во дворе, кто-то разбил зеркало на мотоцикле. Поймали соседского мальчишку, а тот свалил все на Сережу.

– Никогда никому не доверяй – и никто тебя не предаст, ― наставлял дед внука.

Но чаще всего его методы воспитания были жесткими, если не сказать жестокими.

Как-то после поездки на конный завод, когда переполненный впечатлениями Сережа, резво выскочив из автобуса, бросил на землю проездные билеты, дед возмутился:

– Это что еще за свинство?! Немедленно подними и выброси в урну! Как ты думаешь, для чего она здесь стоит?

Ни слова ни говоря, мальчик выполнил его приказание.

– И эти тоже подними, ― ткнул дед пальцем в валявшиеся бумажки. ― Вишь, разбросали! Отойдите, ― обратился он к стоявшим на остановке женщинам. ― Пусть этот будущий дворник наведет здесь порядок – вряд ли из этого балбеса выйдет что-то путное.

– Ну за что вы так пацаненка-то? ― попыталась вступиться за Сережу одна из женщин, глядя на него с жалостью и сочувствием.

– А тебя кто спрашивает? ― злобно огрызнулся дед. ― Давай топай своей дорогой!

– Вообще-то, я круглый отличник, ― робко напомнил Сережа.

– Ой, да знаем мы вас, отличников! Вот твоя мать… ― начал было дед и осекся – видно, понял, что сейчас наговорит лишнего. ― Да хватит болтать, давай собирай! ― рявкнул он на внука.

Давясь слезами гнева и обиды, Сережа молча собрал весь мусор на автобусной остановке и выбросил его в урну. В эти минуты он ненавидел деда лютой ненавистью.

Последний раз Сергей видел деда и разговаривал с ним незадолго до его смерти. Старик был уже совсем слаб и не вставал с постели.

– Я не знаю и не хочу знать, от кого твоя мать родила тебя, ― начал дед, велев внуку сесть на стул возле кровати. ― Знаю лишь, а точнее абсолютно уверен, что это подлый и мерзкий тип. Ты уже взрослый и не сегодня завтра женишься. И я надеюсь, что ты именно женишься, а не обрюхатишь какую-нибудь несчастную доверчивую дурочку и не бросишь ее с ребенком, который, как и ты, будет расти в убожестве и позоре. Всякий человек, а особенно мужчина, должен отвечать за свои поступки и уж тем более не имеет права обрекать свою кровинку на страдания, которые претерпел ты из-за распутства своей матери и низости отца, хотя это ничтожество вряд ли можно так назвать. Прошу тебя запомнить мои слова!

Слушать это Сергею было невыносимо тяжело, поскольку он боготворил свою мать и неуважительное отношение к ней воспринимал как личное оскорбление. Но он знал, что дни деда сочтены, а обидеть умирающего ― большой грех. Поэтому слушал старика молча, просто давая ему выговориться. Сергею, несмотря на все то, что ему довелось претерпеть от деда в детстве, было жалко его: человек прожил жизнь, так и не научившись самому главному в ней ― любить и прощать.

Дед умер через три дня после их разговора, а бабушка ― незадолго до смерти мамы.

***

Профессию психолога Сергей выбрал потому, что не мог найти контакта со сверстниками. Он надеялся, что в процессе обучения научится ладить с людьми и его жизнь изменится к лучшему.

В университете от прочих студентов Сергей отличался серьезностью, целеустремленностью и эрудицией. Но поскольку он нередко позволял себе публично нелестно отзываться о преподавателях и высмеивать сокурсников за дурацкие, с его точки зрения, суждения, то очень скоро заслужил репутацию высокомерного и злобного типа. Впрочем, они никогда не упускали возможности поставить его на место или сделать ему какую-нибудь гадость.

С девушками он не встречался, так как все они казались ему вульгарными и недалекими, а к тому же совсем не походили на его мать, которая была для него идеалом.

Впрочем, на втором курсе ему все же вскружила голову некая Даша. Немолодой профессор, преподававший социальную психологию, создал ей имидж идеальной девушки, и все парни выстроились в очередь с предложениями руки и сердца. По какой-то непонятной Сергею причине «опекун» свел Дашу с ним, и они стали встречаться. Целый год он дарил девушке цветы и провожал до подъезда, пока, то ли из жалости, то ли потому, что он ей до смерти надоел, поскольку дальше целования ручки при прощании дело не шло, а ей требовалось нечто большее, красотка не рассказала ему о том, что встречается с профессором на снимаемой им для любовных утех квартире, и не заявила, что только глупый теленок мог не заметить их связи. Связи этой Сергей действительно не заметил, хотя мог бы давно догадаться по издевательским репликам, бросаемым ему в спину однокурсниками. Но он предпочитал думать, что они просто ему завидуют. Мучительно переживая свое унижение, Сергей написал свой первый рассказ.

ДОЧЬ ТЬМЫ

Однажды к Вельзевулу привели молодую грешницу, дабы он решил, в какой из кругов ада ее отправить. Но она была так хороша собой, что князь тьмы оставил ее при себе, сделав своей наложницей. От этой связи родилась девочка – столь же красивая, как ее мать, и с такими же зелеными светящимися глазами, как у отца. Прошло время, она выросла и превратилась в прекрасную девушку. Она неприкаянно бродила по лабиринтам ада и чувствовала себя очень одинокой. Девушка все чаще вспоминала рассказы матери о том, как ей жилось на земле, о людях, с которыми сводила ее судьба, об их добродетелях и пороках и в какой-то момент поняла, что ей отчаянно хочется увидеть все это собственными глазами. Дочери Вельзевула не стоило большого труда уговорить отца отпустить ее, поскольку он был уверен, что еще один ловец человеческих душ на Земле не будет лишним. Перед расставанием князь тьмы на мгновение закрыл глаза девушки ладонями, и блики адского огня в них погасли. Теперь его дочь ничем не отличалась от простых смертных. Почти ничем…

По набережной южного приморского городка не спеша прогуливался молодой человек. Он приехал сюда в отпуск, остановился в местной гостинице и теперь наслаждался свободой, солнцем и дурманящим ароматом цветущей акации. Вдали возвышалась огромная гора, вдававшаяся далеко в море, словно демонстрируя ему свою мощь, и юноша решил дойти до нее, а заодно осмотреть окрестности.

Уже подходя к цели своего маленького путешествия, он увидел, как у самого ее подножья неожиданно, словно из ниоткуда, возникла стройная девичья фигура. Молодой человек решил подойти поближе, чтобы лучше рассмотреть девушку, а может быть, даже познакомиться с ней, для того чтобы вместе приятно проводить время. Разумеется, при условии, что она окажется симпатичной. И тут он заметил, что девушка движется в его направлении. Они шли навстречу друг другу, пока не поравнялись. Остановившись, молодые люди встретились взглядами и несколько минут стояли молча. Они словно ожидали чего-то друг от друга. Юноша, даже если бы и захотел, не смог бы вымолвить ни слова ― так его поразила ослепительная красота незнакомки. Никогда и нигде он не встречал прекраснее лица и более безупречной фигуры. Она была само совершенство! А взгляд ее зеленых, словно подернутых легкой дымкой глаз завораживал юношу и напрочь лишал его воли и способности здраво мыслить. Желая убедиться, что это не галлюцинация, он коснулся ее руки. Она была теплая и явно принадлежала человеку из плоти и крови. Заметив его жест, девушка усмехнулась.

– Как тебя зовут? ― спросил он ее.

– Зови как хочешь,― ответила она. ― Мне все равно.

– Я буду звать тебя Афродитой, потому что ты само совершенство, ты божественно прекрасна.

– Божественно? ―переспросила она и рассмеялась.

– Божественно! ― гулко отозвалось в расщелинах скал.

– Божественно, божественно! ― заржало и залаяло вокруг.

– Пойдем со мной, ― сказала она и, взяв его за руку, повела к горной расщелине.

Они шли долго, но никак не могли дойти до горы, которая, казалось, находилась не так уж и далеко. Время от времени девушка останавливалась, обвивала шею юноши руками и подолгу молча всматривалась в его лицо. Ему было сладостно и жутко от ее взгляда. Едва он пытался что-то сказать, как она прикладывала ладонь к его губам и вела дальше. Наконец они достигли расщелины и стали спускаться вниз, как вдруг она исчезла.

Юноша долго искал и звал ее, но все было напрасно. Уже начинало темнеть, и он медленно побрел к парку, откуда доносились звуки музыки.

Навстречу ему с танцевальной площадки устремился людской поток, и он оказался в кругу танцующих. Круг становился то шире, то уже, вовлекая его в хоровод.

– Веселей, веселей! ― слышалось вокруг. Под влиянием неведомой силы он двигался все быстрее, и вскоре уже несся вместе со всеми в бешеном танце.

Вдруг за его спиной прозвучал нежнейший женский голос, с укором вопрошавший: «Милый, почему ты оставил меня?» Он резко обернулся и увидел ее лицо. Юноша хотел остановиться, но людской поток увлек его, и теперь все наперебой стали спрашивать, почему он бросил ее одну в горах.

– Но где она? ― отвечал он на это. ― Где она?

– Я здесь, ― слышалось совсем рядом, и мимо него проносились ее завораживающие глаза.

– Где ты? ― закричал он.

Стоявшие рядом с ним люди, тревожно перешептываясь, стали поспешно отходить в сторону. Музыка смолкла, танцующие исчезли…

Он побрел по аллее парка, пытаясь отыскать ее в толпе прохожих. Иногда ему казалось, что она идет впереди, – тогда он догонял идущую и окликал, но та не оборачивалась, а когда он брал ее за плечи и поворачивал к себе, то оказывалось, что это была вовсе не она. Иногда ему навстречу шла группа девушек, и каждая из них казалась ему чем-то похожей на нее, и он, не решаясь подойти, долго шел следом за ними, а когда они останавливались и он снова видел их лица, то удивлялся, как мог так ошибиться.

Блуждая по парку в полном отчаянии, он вышел на поляну. Было темно, и только над скамейкой, где сидела пара влюбленных, горел фонарь.

– Вот она, ― проскрипело что-то рядом с ним.

– Кто? ― спросил он и обернулся.

– Твоя любимая, ― прошумела береза и подтолкнула его вперед своими ветвями.

Ему показалось, что девушка, которую обнимал молодой человек, поманила его к себе.

Это была она!

Он кинулся к ней. Она ласково смотрела на него, потом медленно закрыла глаза и подставила ему губы для поцелуя.

– Любимая… ― прошептал он и нежно поцеловал ее.

В то же мгновение резкая пощечина обожгла его лицо.

– Уйдем отсюда! ― задыхаясь от гнева, выпалила девушка, обращаясь к своему парню. ― Он, наверное, пьяный или сумасшедший.

Но тот отодвинул ее в сторону и мощным ударом кулака отправил его в нокаут.

Когда он очнулся, была уже глубокая ночь. Он встал и, превозмогая боль, побрел в гостиницу. Путь ему освещали яркие звезды летнего южного неба.

Войдя в номер, он включил свет и увидел ее, лежавшую обнаженной на кровати. Девушка молча смотрела на него призывным взглядом. Нагая, она была еще прекраснее. Безупречные линии ее тела, алебастровая кожа, ее поза ― раскинутые руки, согнутые в коленях, и слегка раздвинутые ноги ― пробудили в нем безудержную страсть. Он кинулся к ней, предвкушая сладостное ощущение близости. Девушка всем телом потянулась к нему, он уже успел коснуться ее кончиками пальцев, как вдруг она стала удаляться. Боясь вновь потерять ее, с отчаянным воплем он кинулся за ней. Бег был долгим и изнурительным, и он уже выбился из сил, но она все манила и манила его к себе, и ее губы шептали что-то чувственное и нежное, но он ничего не слышал. Вдруг девушка вскрикнула, слезы градом полились из ее огромных глаз и она, сжавшись в комок, словно устыдившись своей наготы, стала удаляться с быстротой падающей кометы, оставляя за собой звук, вызывающий у юноши чувство щемящей тоски. Он уже был не в силах преследовать ее, и через мгновение она превратилась в маленькую светящуюся точку в звездном ночном небе.

Он стоял на балконе. Луна ярко освещала кусты сирени и зеленый ковер газона. С высоты четырнадцатого этажа гостиницы был виден весь город. Огни в домах были уже погашены, освещались лишь одни улицы, переплетающиеся между собой как сеть паутины, все нити которой сходились в одну яркую точку, от которой он не мог оторвать взгляда. Вдруг из самого центра этой огненной точки что-то взметнулось ввысь и запорхало, рисуя в ночном небе узоры необычайной красоты. Это была огромная бархатисто-черная бабочка со светящимися магическими знаками на крыльях, изображение которых постоянно менялось.

В ней было что-то зловещее и одновременно завораживающее, что заставляло неотступно следить за ее полетом, имевшим какой-то мучительно-страдальческий смысл. То был полет торжествующей любви, но любви, несущей с собой смерть.

Бабочка подлетела к огромному кусту сирени и села на него, полностью накрыв крыльями с ярким узором, состоящим из больших и маленьких кругов, сочетание которых напоминало три шестерки. Она затрепыхалась, пытаясь вновь взлететь, но крылья ее потеряли силу, беспомощно повисли, стали тускнеть, и вот уже мрак окончательно поглотил бабочку вместе с ее необыкновенными крыльями.

Вдруг ему показалось, что он слышит зов возлюбленной.

– Ми-лый… ― сладко пропел ее голос.

Он зажал уши руками, закрыл глаза и застонал от непереносимой душевной муки.

– Ми-лый! ― отчетливо донеслось снизу.

Он перегнулся через перила и увидел ее прекрасное лицо в кустах сирени. В огромных глазах отражался лунный свет, и она ласково манила его к себе.

– Иди ко мне, милый, иди, ― шептала она, перебегая от одного куста к другому и сливаясь с ними.

– Где ты? ― в отчаянии закричал он.

– Я здесь, ― прошептала она, разводя ветви сирени. ― Иди ко мне, я жду тебя, ну иди же! ― взмолилась она и вновь протянула к нему руки, которые теперь уже почти касались его лица.

– Иду, ― прошептал он в ответ и ринулся вниз. ― Я иду к тебе… иду… иду… ― повторял он, испытывая ни с чем не сравнимый восторг от полета и радость от предстоящей с ней встречи.

***

Сергей не любил вспоминать студенческие годы. Слишком много обид и разочарований было с ними связано.

В его группе был студент по фамилии Федоров ― этакий рубаха-парень из глубинки, который, хотя никто его об этом не просил, взял на себя миссию борца за справедливость, защитника прав «униженных и оскорбленных» и по совместительству миротворца. Он с энтузиазмом кидался улаживать конфликты, которых, в сущности, и не было. Стоило одному студенту сказать другому что-то вроде: «Ну ты и тормоз», тут же, как черт из табакерки, неизвестно откуда выскакивал Федоров и разражался гневной тирадой:

– С какой стати ты его оскорбляешь? Ты хочешь сказать, что он тупой? А он, между прочим, ничуть не глупее тебя. Немедленно извинись!

И бедолага, несмотря на то что в их среде это была расхожая фраза, вынужден был извиняться, совершенно не понимая за что. Федоров дружелюбно похлопывал «оскорбленную» сторону по плечу со словами:

– Надо уметь за себя постоять, а то тебя не будет унижать только ленивый. Послушай, ― как бы между прочим добавлял он, ― я забыл в общаге кошелек. Займи до завтра пару сотен, а то я с голоду сейчас мел начну жрать.

Таким образом, походя, он занимал у «пострадавших» деньги, которые и не собирался отдавать.

Еще в первом семестре Федоров одолжил у одной из сокурсниц сто тысяч якобы для того, чтобы купить дорогое лекарство для тяжело больной матери. Прошло больше года, и, похоже, он вовсе не собирался возвращать деньги, несмотря на то что она неоднократно со всей возможной деликатностью напоминала ему о долге. Когда же терпение девушки лопнуло и она в присутствии одногруппников, бывших свидетелями этого займа, потребовала вернуть всю сумму в кратчайшие сроки, Федоров понял, что если он этого не сделает, то его репутации борца за справедливость придет конец.