Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма

По мере того как начиналась социалистическая реконструкция Москвы и стартовал конкурс на проект Дворца Советов, московские архитекторы и высокопоставленные функционеры приходили к сходному заключению об исторической ценности памятников старины. Большевики, хоть и иконоборцы, одновременно были и ярыми иконофилами. Они были едва ли не самыми дерзкими кумиросозидателями и самыми смелыми градостроителями XX века. В 1930-е годы на смену старым в тонах сепии видам дряхлеющего периферийного города (в духе фотоснимков из альбома Сидорова) придут новые сочные картины яркого, счастливого и монументального будущего.

Проектирование Красной Москвы

Уничтожение в конце 1931 года самого большого в Москве – и во всей России – православного собора стало мощным символическим действом, но нужно было еще что-то, чтобы окончательно утвердить советскую власть над сложным городским пространством старой столицы. Хотя советские чиновники всегда стремились как-то сдержать рост Москвы, в первые десятилетия большевистской власти эта задача оказалась особенно трудной. Отчасти неуправляемость столицы объяснялась бурным ростом численности ее населения. Принятие первого пятилетнего плана привело к тому, что все больше вчерашних крестьян стекалось в большие города, и те росли с невиданной дотоле быстротой. Только в те годы численность населения Москвы увеличилась на 60 %. В 1930 году на столичных вокзалах было не протолкнуться от толп приезжих, наплыв которых, похоже, застиг власти врасплох. И, в отличие от более ранних волн внутренней миграции крестьян, многим из этих переселенцев предстояло остаться в Москве навсегда, так как на открывавшихся промышленных предприятиях и стройках для них находилась постоянная работа^[67]. Разрывая связи с родной деревней, эти селяне становились горожанами и пополняли ряды новых советских людей – так, во всяком случае, считали партийные деятели.

Помимо необходимости найти выход из быстро назревавшего городского кризиса, имела значение и вера большевиков в революционную мощь больших городов. Градостроительство было главным направлением революционной программы большевиков. Советский Союз вообще мыслился как городской проект, и сталинские функционеры однозначно и открыто отдавали городу предпочтение перед деревней. А еще они тяготели к монументальной архитектуре как к средству, при помощи которого можно транслировать идеологию и укреплять власть. Как было сказано в 1935 году в журнале «Архитектура СССР», «монументальная архитектура новой Москвы будет величественна и проста. Она будет рождать новые радостные ощущения связи индивидуальной личности с коллективом»^[68]. В 1930-е годы и официальные лица, и профессиональное сообщество все чаще говорили о том, что городское пространство можно осознанно использовать, чтобы вдохновлять и внутренне изменять советских граждан и даже делать их счастливыми^[69]. А в большом и все разраставшемся созвездии советских городов Красная Москва играла ведущую роль в этих преобразованиях. Перестройка советской столицы обрела первостепенное значение и сделалась метафорой революционного прогресса всей страны. По мере того как воплощалась в реальность реконструкция столицы, этот процесс отражался в текстах, изображениях, фильмах и на бумажных планах, которые распространялись далеко за пределами Москвы и становились ходовой валютой в борьбе большевиков за будущее.

Наиболее конкретную форму представления сталинского государства о том, какой должна быть Красная Москва, обрели в первом Генплане реконструкции города. Об этом плане стало известно в июле 1935 года, когда Совет народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) выпустили совместное постановление, называвшееся «О Генеральном плане реконструкции города Москвы». Начинался текст постановления с указания на имеющиеся проблемы: «Стихийно развивавшаяся на протяжении многих веков Москва отражала даже в лучшие годы своего развития характер варварского российского капитализма. Узкие и кривые улицы, изрезанность кварталов множеством переулков и тупиков, неравномерная застройка центра и периферии, загроможденность центра складами и мелкими предприятиями, низкая этажность и ветхость домов при крайней их скученности, беспорядочное размещение промышленных предприятий, железнодорожного транспорта» – все перечисленное и многое другое нарушало ритмы нормальной повседневной жизни в быстро расширяющемся мегаполисе^[70]. На протяжении десяти лет Генплан должен был служить руководством для проектировщиков и архитекторов, перед которыми стояли задачи выпрямлять и расширять столичные улицы, разгружать городской центр и строить новое жилье, чтобы как-то справиться с перенаселением Москвы. Выполнение принятого плана должно было изменить облик города, чтобы он производил внятное единое впечатление, и достичь этой цели, как считали разработчики плана, могло лишь коммунистическое государство.

Генеральный план 1935 года предусматривал всеохватную программу городского развития, где связывались между собой разные строительные проекты, многие из которых уже осуществлялись на московских стройках. Разрабатывали план и Владимир Николаевич Семенов, с 1932 по 1934 год занимавший пост первого главного архитектора Москвы, и сменивший его Сергей Егорович Чернышев. Помимо включения в Генплан уже начатых существующих проектов (московского метро и канала Москва – Волга) эти архитекторы выдвинули новые идеи и подхватили некоторые международные веяния^[71]. Они отодвинули границы Москвы, так что ее площадь увеличилась вдвое: на этой территории оказались окрестные села, и таким образом появилось место для будущего расширения. Генеральный план, предусматривавший рост численности населения до пяти миллионов жителей, был призван обеспечить москвичей всеми необходимыми услугами и городскими благами, одновременно снизить плотность населения в центре и создать новые жилые районы на окраинах. Жилищное строительство планировалось по всему городу, и, в частности, юго-западная часть должна была получить миллион квадратных метров жилья. Притом что городское население предполагалось распределить равномерно, центр Москвы должен был остаться обособленной зоной. Недалеко от Кремля, в самом центре обновленной Москвы, должно было вырасти новое здание – Дворец Советов.

Помимо строительства в центре Москвы и на окраинах, Генплан также предусматривал улучшение и эксплуатацию уже имеющихся объектов. Бывшие дворянские усадьбы можно было превратить в обширные зеленые массивы, доступные для всех жителей. Предполагалось использовать водные артерии и застраивать деревни, только что включенные в черту города. Московские транспортные сети следовало расширять, доводя их до окраин. А для того, чтобы задействовать недавно модернизированную благодаря строительству канала Москва – Волга водную систему, водные артерии следовало ввести прямо в структуру города – так, чтобы они проходили по открытым территориям парков и по подземным тоннелям. Москву-реку собирались укрепить гранитными набережными, улицы заново вымостить; вдоль них предстояло вырасти новым высоким зданиям, которые создадут невиданные дотоле архитектурные ансамбли и оживят виды города. Целью московского Генплана было повысить уровень жизни москвичей, обеспечив их новыми и улучшенными городскими удобствами, а еще – сделать город красивее и создать впечатление эстетической цельности.

Начиная с первых лет правления Сталина, рост централизации и координации городского планирования сопровождался одновременными попытками подчинить градостроителей более строгому государственному контролю. В апреле 1932 года ЦК ВКП(б) объявил о ликвидации всех независимых культурных организаций в СССР. Теперь для всех отраслей искусства учреждались новые объединения. Через два месяца был создан Союз советских архитекторов (ССА). Оргкомитет союза, заседавший в Москве, должен был курировать все дискуссии и все события в архитектурной отрасли по всей стране. Были созданы и республиканские, и областные отделения ССА (например, Союз архитекторов РСФСР), а на городском уровне для координирования столичных проектов была учреждена московская организация. В июле 1933 года ССА начал выпускать ежемесячный печатный орган – журнал «Архитектура СССР». Этот журнал стал важным источником информации для всех советских архитекторов, в нем публиковались обсуждения, позволявшие доносить идеи из Москвы до самых окраин, а также можно было найти сведения о событиях, происходивших далеко от столицы, в том числе на международной арене.

Под государственный контроль были поставлены и научные изыскания в области архитектуры и последипломная подготовка кадров: в 1934 году в Москве была открыта Всесоюзная академия архитектуры СССР, ставшая главным государственным научно-исследовательским учреждением в области архитектуры. Учиться в аспирантуру Академии архитектуры поступали в основном москвичи и жители других больших городов СССР. Кабинетами, лабораториями, мастерскими руководили ведущие архитекторы, а программа была составлена так, чтобы зодчие учились ценить достижения прошлого. Аспиранты первого курса анализировали образцы классической архитектуры Древней Греции, Древнего Рима и эпохи Возрождения. На втором году обучения они глубоко изучали лучшие образцы русского зодчества. В помощь аспирантам были переведены на русский и опубликованы десятки сочинений Палладио, Альберти, Витрувия и Виолле-ле-Дюка.

Благодаря тому, что была по-новому осознана важность классических образцов прошлого, в 1934 году был основан Музей архитектуры, бывший изначально отделением Академии архитектуры. Он разместился на территории Донского монастыря – одного из многих московских православных монастырей. Несмотря на враждебное отношение Советского государства к религии, сам монастырь в те годы, когда он функционировал как музей, служил объектом показа и исторического изучения. В пятиглавом Большом соборе, построенном в XVII веке, проводились выставки, а другие храмы монастырского комплекса использовались для хранения предметов искусства, спасенных из других московских церквей, над которыми нависла угроза разрушения. Хотя организаторы музея с самого начала намеревались собрать коллекцию экспонатов, которые рассказывали бы о мировой архитектуре, первая постоянная экспозиция, устроенная в музее в 1936 году, была посвящена русскому классицизму и ампиру. Годом позже открылась вторая постоянная выставка «Русская архитектура барокко», а в 1938 году музей подготовил выставку, освещавшую историю русского зодчества с XI по XVII век. Лишь в 1939 году в Музее архитектуры открылась экспозиция «Советская архитектура»^[72].

Институциональные и идеологические перемены 1930-х годов положили конец плюрализму, который был характерен для 1920-х. Однако эти перемены не привели к появлению более современного и упрощенного аппарата, который ведал бы городским планированием. Советские бюрократические учреждения оставались очень сложными, и все извилистые и конкурирующие между собой линии подведомственного подчинения вели в итоге к московскому начальству. В столице оформлялись новые художественные союзы и академии наряду с многочисленными новыми проектировочными учреждениями. Например, Государственный трест по планировке населенных мест и гражданскому проектированию (Гипрогор) был создан в 1929 году путем объединения Бюро планировки городов Картоиздательства НКВД РСФСР и общества Проектгражданстрой^[73].

Далее, существовали организации местного значения, отвечавшие за работу в конкретных сферах проектирования и строительства в Москве. «Метрострой», созданный в 1931 году, занимался строительством и эксплуатацией московского метро. В 1933 году Моссовет создал 20 проектно-конструкторских бюро. Изначально планировалось, что эти бюро, возглавленные ведущими архитекторами города, займутся доработкой Генерального плана. При народных комиссариатах (переименованных в 1946 году в министерства), находившихся в Москве, имелись собственные конструкторские бюро, и каждое из них поручало архитекторам работу над проектами новых административных и жилых столичных объектов. А масштабные градостроительные проекты – такие, как принятый в 1935 году Генеральный план реконструкции Москвы, – должны были (по крайней мере, по идее) объединять многочисленных участников всех этих разрозненных проектов.

Ко времени обнародования Генерального плана Советский Союз стал уже сложно организованной системой, характерными чертами которой были закрытость и строгий надзор. В 1932 году был введен внутренний паспортный режим для контроля над передвижением населения. В том же самом году национальная политика государства изменилась: кампания коренизации, поощрявшая развитие национальных культур в других республиках, кроме РСФСР, сменилась курсом на укрепление русской национальной культуры и выстраивание новых отношений между советскими народами, основанных в первую очередь на принципе «дружбы народов». Эти изменения сказались и на градостроительном процессе в Москве. Архитекторы, возводя для растущего столичного пролетариата новые, напоминавшие дворцы, Дома культуры, стали обращаться за вдохновением к историческим московским зданиям и к русскому стилю^[74]. Введение внутренних паспортов также стало благом для столичных градостроителей, так как усилились возможности государства следить за передвижением населения.

Московский Генеральный план 1935 года в течение длительного времени влиял на представления об облике столицы и на идеи проектировщиков за ее пределами (они начали ориентироваться на Москву как на образец). Этот авторитетный проектный документ позволил создать тонкое равновесие между старым и новым. Он предполагал провести модернизацию отдельных московских объектов и городской инфраструктуры в целом, а еще внедрял в будущее города преданность его прошлому. Если зодчие-модернисты, работавшие в 1920-х годах, могли бы без угрызений совести разделаться и с московским Кремлем, и с радиально-лучевой сетью расходившихся от него улиц, то теперь именно эти особенности 800-летнего города стали важнейшими компонентами социалистической реконструкции. Согласно плану, дореволюционное прошлое Москвы должно было вести проектировщиков вперед, к коммунистическому будущему.

Отчасти историзм Генплана был результатом влияния одного из его разработчиков – Владимира Семенова. Архитектор вдохновлялся британской концепцией города-сада, а также американским движением City Beautiful («Красивый город»), сторонники которого на заре XX века стремились напитать граждан прогрессивными ценностями через создание монументальных и прекрасных городских пространств^[75]. Помимо личного влияния Семенова, этот историзм проистекал из продолжавшихся в то время дискуссий о социалистическом реализме – новой официальной художественной доктрине СССР.

Соцреализм, о котором впервые зашла речь на Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году, был растяжимым и неясно выраженным понятием, подразумевавшим мышление (будь то в литературе, живописи, актерской игре и т. д.) одновременно в настоящем и будущем временах. Концепция соцреализма предписывала создавать «национальную по форме, социалистическую по содержанию» культуру, которая была бы близка и понятна всем жителям необъятной советской страны. Первое время социалистический реализм наиболее отчетливо проявлялся в литературе. В соцреалистических произведениях герой развивался, переходя от «стихийности» к «сознательности»^[76]. Соцреалистическое изобразительное искусство в свой черед изображало реальную жизнь, однако в самой идеальной ее форме – или такой, какой она станет в «светлом коммунистическом будущем». В архитектуре же принципы соцреализма открывали пути и историзму, и монументальности.

О том, как именно должен был проявляться соцреализм в архитектуре, споры продолжались до самого конца советского периода. Но в 1930-е годы очень скоро стало понятно, что в сталинскую эпоху соцреализм должен быть тесно связан с оценкой прошлого и переосмыслением его влияния. Архитекторы 1930-х, решительно порвав с модернизмом, эстетика которого ранее преобладала в московских архитектурных кругах, обосновывали необходимость в поиске решений для нового социалистического города опираться на образцы прошлого. Этот подход вскоре нашел применение и в Генеральном плане реконструкции Москвы. Как пишет Жан-Луи Коэн, план вобрал в себя наследие, которое теперь оценивалось с других позиций. Концентрическая, радиально-лучевая планировка улиц Москвы, ранее считавшаяся достоянием феодального или капиталистического прошлого (Ле Корбюзье писал, что Москва ютится в границах «обветшалого каркаса азиатской деревни»), теперь вдруг объявлялась сокровищем, которое надлежит не просто сохранить, но и развивать дальше^[77]. Это не означало, что московские архитекторы и проектировщики 1930-х годов собирались твердо стоять на страже любой старины. Как показывает судьба храма Христа Спасителя, новый план предусматривал и возможность больших разрушений.

В 1938 году, ровно через десять лет после того, как Алексей Сидоров выпустил фотоальбом с видами Москвы, Генплан Москвы уже был принят и социалистическая реконструкция столицы шла полным ходом, включая работу над ее символическим центром – Дворцом Советов. В тот год Московский горком партии посвятил Дворцу Советов специальный выпуск своего журнала «Ответы на вопросы рабочих и колхозников». На вопрос «Что будет представлять собой Дворец Советов и как идет его строительство?» официальные лица давали подробнейший ответ, помогавший любознательным рабочим и колхозникам познакомиться с проектом дворца – от первоначальной идеи его строительства, высказанной еще в 1922 году, до конкурсов, проводившихся в начале 1930-х, и вплоть до происходивших в тот момент работ над будущей высоткой. Но на этом официальный рассказ о Дворце Советов не заканчивался. Повествование велось то в настоящем, то в будущем времени, журнал описывал дворец в таких ярких деталях, что у читателя, наверное, возникало ощущение, будто он лично там побывал. Начиналось описание так: «На земном шаре нет здания, которое было бы выше и больше Дворца Советов»^[78]. Храм Христа Спасителя мог бы целиком поместиться в главном зале дворца, рассказывал далее журнал, вновь возвращаясь из будущего в настоящее. Посетители приближаются к монументальному зданию по расширенному бульвару внизу, поднимаются по гигантской парадной лестнице и, войдя внутрь, оказываются в колоссальном помещении, вмещающем до 30 тысяч человек. Дворец, в котором 148 лифтов и 62 эскалатора, библиотека, насчитывающая около полумиллиона книг, амфитеатр под куполом, увенчанным стометровой статуей Ленина вместо шпиля, был настоящим чудом.

Масштаб Дворца Советов с его величественным экстерьером и пышным интерьером превосходил все, что москвичи видели когда-либо ранее. Однако о фантастичности монументального сооружения, описывавшегося на страницах журнала в 1938 году, явно говорили некоторые более приземленные подробности. Особенно сюрреалистическим выглядело решение, будто бы найденное для гардероба будущего здания. Как рассказывали авторы «Ответов на вопросы рабочих и колхозников», одна из сложнейших задач, которая встанет перед посетителем Дворца Светов, будет следующая: куда и как повесить пальто тридцатитысячной толпе? Журнал заверял читателя, что умные проектировщики предусмотрели все мелочи:

В первом этаже Дворца будут установлены 2 тысячи камер. В каждой камере – 16 кабин, двигающихся по вертикальному конвейеру. Световая сигнализация укажет посетителю свободную кабину.

Посетитель вешает в кабине свою одежду, вынимает из ячейки специальный жетон, и кабина по конвейеру поднимается кверху.

Чтобы получить одежду при уходе, достаточно опустить жетон в ту же ячейку. Тотчас же придет в движение конвейер, у пункта выдачи остановится определенная кабинка лица, опустившего жетон, и дверь кабины автоматически откроется… Посетитель свободен^[79].

Этот автоматизированный гардероб во Дворце Советов казался почти чистой фантастикой еще и потому, что его появление потребовало бы устранения влиятельной фигуры гардеробщика. Впрочем, эти описания едва ли вызывали большое удивление у читателей «Ответов на вопросы рабочих и колхозников». К концу 1930-х годов советские граждане уже привыкли и к фантастичности всего, о чем рассказывали писатели-соцреалисты, и к пустым обещаниям государственных и партийных деятелей. Несбыточные обещания, касавшиеся дворца, давались уже не раз.

По графику строительства, опубликованному осенью 1931 года в «Советском искусстве», Дворец Советов должен был быть закончен к 1933 году Согласно календарю строительства, фундамент дворца планировалось заложить зимой 1931/1932 годов, а к февралю 1932-го довести до готовности проект. Как рассказывала в 1931 году газета «Советское искусство», проекты заказаны архитекторам из Америки и двум французским зодчим – Ле Корбюзье и Огюсту Перре. Возведение здания вчерне закончится в 1932 году, отделка интерьера завершится в 1933-м и в конце того же года монументальное здание откроется для посетителей^[80]. Работа над Дворцом Советов началась в первую пятилетку – пору излишне громких заявлений и непомерных амбиций. Если, как выяснилось, новые советские промышленные города, такие как Магнитогорск, можно построить в считаные дни, то почему какие-то трудности должны возникнуть с Дворцом Советом в Москве? Но время показало, что календарь строительства, опубликованный в «Советском искусстве», сулил невозможное. В следующей главе мы расскажем о том, что конкурс на проект Дворца Советов проводился в четыре этапа с 1931 по 1933 год и окончательный проект получил одобрение лишь в 1934-м. Α в следующие годы огромный котлован на месте взорванного московского храма зиял пустотой гораздо дольше, чем планировалось.