Глава 1
«Эпилог»
Страх пришел позже. Да, много позже, когда я посмотрела фильм. А в тот момент был даже не испуг. Удивление, изумление, не знаю, как передать это ощущение, но только не страх. Скорее уж шок, как от удара током. Электрошок удивления – вот на что было похоже мое состояние, когда я увидела себя на обложке диска. Подобного быть не могло, никак не могло, и, однако, было.
Я не актриса, никогда не снималась в кино, так что же я делаю здесь, на обложке? Просто очень похожая женщина? Да нет же, нет, это я, без всяких сомнений. Хоть и никогда не надела бы такой костюм, хоть и никогда не носила такой прически, и цвет волос не мой. В руке она держит пистолет, так уверенно держит. Я никогда не видела настоящего пистолета, только в кино, только в виде игрушки, и ни за что не осмелилась бы взять его в руки, но это я.
Не сон и не наваждение. Я слышу шаги других покупателей, впрочем, их не особенно много – магазинчик совсем крошечный, слышу звуки стрельбы и отчаянные голоса: продавщица поставила какой-то боевик. Все как обычно. Сюда я захожу очень часто, не реже двух раз в неделю, потому что с некоторых пор стала заядлой киноманкой и потому что мне нравятся именно такие маленькие магазинчики. Разве могла я ожидать подвоха? Просто наведалась в магазин DVD, в «мой» магазин, чтобы проверить, не появилось ли чего-нибудь свеженького, направилась к стенду с новинками… Появилось, еще как появилось!
Мой взгляд намертво приклеился к лицу на обложке. Хочу отвести и не могу. Как называется фильм, в котором я сыграла главную роль, кто режиссер? Шаги прошли совсем близко, за моей спиной, остановились. Я слышу чужое дыхание, пугаюсь, что этот человек сейчас увидит меня на обложке диска, и наконец заставляю себя оторвать взгляд. Становится немного легче, но опасность не прошла, надо что-то делать. Воровским движением снимаю с полки диск, прячу под куртку и оглядываюсь на того, кто стоит у меня за спиной. Мужчина. Он мне подмигивает. Наверное, решил, что я совершаю мелкое воровство, наверное, и сам на такое способен. Не знаю зачем, я ему тоже подмигиваю и направляюсь к кассе. Диск кладу лицевой стороной вниз, чтобы продавец ничего не заметила, расплачиваюсь и буквально выскакиваю из магазина. Вряд ли когда-нибудь еще сюда приду. Как жаль! А впрочем… Мысли начинают путаться, возникает странное ощущение: смесь какого-то щекочущего любопытства и ужаса, как бывает, когда прыгаешь вниз в темноте и не знаешь, далеко ли до земли.
Почти бегом возвращаюсь домой, совсем позабыв, куда и зачем шла, закрываю дверь на все замки, задергиваю шторы и только после этих, в сущности, совершенно ненужных мер предосторожности – с некоторых пор я живу одна и никто ко мне в гости не приходит – ставлю диск.
Мои слова заглушает лай собаки, и я не могу разобрать ни звука. О чем я говорю, прежде чем выстрелить? Черно-пегий спаниель мечется по поляне, похоже, пытается предотвратить убийство… Я напрягаю слух, чтобы расслышать, – и не могу. Перекручиваю на начало сцены, снова вслушиваюсь – ничего. А дальше следует выстрел. Я стреляю в человека, в мужчину. Кто он такой? Я не знаю его.
Лента называется «Эпилог», так написано на обложке. Там, в магазине, я не смогла прочитать название – перевести взгляд чуть ниже, под картинку, под свое лицо. В фильме почти нет сюжета, да и длится-то он от силы минут семь. Да и вовсе это не кино в обычном понимании – просто любительская съемка. Документальная съемка, когда устанавливают камеру и она сама снимает все подряд. Мужчина и женщина – я и незнакомый мне человек – приехали на пикник, чтобы отпраздновать день рождения, его день рождения. Поляна в лесу, посреди – стол, накрытый белой нарядной скатертью, уставленный совсем не характерными для пикника закусками и напитками: какие-то, на вид очень вкусные, салаты в вазочках, огромный омар, еще что-то, мне абсолютно неизвестное, коньяк, шампанское и какое-то вино. На краю стола пачка сигарет и пепельница – она меня почему-то смущает, что-то в ней ненормальное… А впрочем, все это есть ненормальность. Я и этот незнакомый мужчина (по фильму получается, что он мой муж) отмечают семейное торжество. Рядом крутится собака. Мужчина смеется, я тоже смеюсь, собака дружелюбно поскуливает. Я поднимаюсь, чтобы произнести очередной тост, – и тут…
Я не понимаю, почему убиваю его, о чем я говорю, перед тем как выстрелить. Спаниель в отчаянии ужаса мечется по поляне с невыносимым лаем. Почему он не бросился на меня, не выбил из рук пистолет, не предотвратил убийство? Я видела в кино, как собаки не раз проделывали такие штуки и тем спасали жизни.
Документальная съемка. Все это было на самом деле. Этого быть не могло! Я никогда не убивала. Я не могла убить. Да я и не знаю этого человека!
Я не знаю его. Не знаю, никогда в жизни не видела. Я отчаянно цепляюсь за эту мысль: невозможно ведь убить человека, которого не знаешь, значит, и не убивала…
Чушь собачья! Как будто я могла бы убить того, кого знала!
Документальная съемка… Съемка убийства, настоящего убийства, где я в главной роли… Да нет, ни о какой роли речи не идет – это не роль, а зафиксированное преступление. Я – убийца. О господи!
Разбитый стакан, под ногами мокро, и голос нежный, ласковый шепчет: ничего, ничего, да вот она уже и приходит в себя, и новые ласковые голоса, хором: ах, как ты нас напугала! – и далее обморок.
Никакого стакана, никакого обморока, никаких голосов – я одна, и помочь мне совершенно некому. Вот уже почти год совершенно одна: муж от меня ушел к другой женщине, подруга со мной раздружилась, близкие отвернулись: говорят, ты так изменилась, теперь совсем другой человек. Я стала им чужой, для всех чужой, когда обрела новую жизнь. Обновленная, я им не понравилась. Да еще это внезапное увлечение кинематографом.
Обморок мне не светит: кто же из него меня вытащит? Сочувствие мне теперь не полагается: я больше не больна. Разбирайся сама как знаешь.
Да как же тут разберешься?
Я ведь просто зашла в магазин, в «мой» магазин, в котором бываю не реже двух раз в неделю.
Я просто хотела купить новый диск… А стала убийцей. Вернее, узнала, что являюсь убийцей.
Нет, это невозможно! Никогда не поверю в это. И пусть мне предъявят еще тысячу доказательств, все равно не поверю. Нужно успокоиться и попытаться опровергнуть, привести собственные доказательства своей невиновности.
Я не убивала, потому что я не убийца. Это прежде всего, и это главное. И потом, я ведь не знаю того человека…
Стоп! Это уже было. Этим путем я уже шла. Нужно перестать нервничать, взять себя в руки, может быть, заварить крепкого чая, отвлечься и снова попробовать: вернуться в те самые семь минут фильма и попытаться найти доказательства…
Чай не поможет. Так я сказала себе, когда разбила заварочный чайник. Твердо сказала, чтобы подбодрить, чтобы не дать панике завладеть мною полностью. Ну и бог с ним, с чаем. Хоть руки и дрожат, это ничего не доказывает, просто я немного разволновалась.
Руки дрожат – вот ведь и доказательство. Разве я могла бы удержать пистолет такими слабыми, дрожащими руками? Конечно, не могла бы! Да я в глаза не видела ни одного настоящего пистолета!
Подбодренная, вернулась в комнату и снова поставила диск.
Лай собаки заглушает мои слова, и я не могу разобрать ни звука. О чем я говорю, прежде чем выстрелить? Черно-пегий спаниель… Как его зовут? Хочу прикрикнуть на него, заставить замолчать, но не могу, потому что не помню имени. Ах, черт! Не то. Имени я попросту не знаю. У меня никогда не было собаки, я вообще не люблю собак, я их боюсь. Да замолчи, замолчи на минутку, чужая собака!
Лай собаки… Все равно – слов мне не разобрать. Взгляд трусливо убегает в сторону, скользит по книжным полкам. Петрарка, Кортасар, Майринк, Гаршин… Как неправильно, не по порядку, как наплевательски непочтительно расставлены книги! Да я вообще ужасная неряха. С некоторых пор. С тех пор, как увлеклась кинематографом, с тех пор, как стала здоровым – нет, новым, новым, другим человеком. А впрочем, книги как раз расставлены правильно – эти страдальцы и должны быть вместе. Я тоже страдала, я знаю… Боль, до недавнего времени, была основной моей сутью. Не возвышенная, как у них, а самая что ни на есть плотская, но это не так и важно.
Я болела всю жизнь, с раннего детства. И мой образ складывался исходя из этой болезни: беззащитная слабость и трогательная утонченность – так меня представляли окружающие, так я и сама привыкла о себе думать. Никакой утонченности в моей паскудной болезни не было! Был стыд, была вечная боль, унизительные процедуры, годы в ожидании донора и подлая эгоистичная радость, что донор наконец нашелся. Я старалась не думать, как именно он нашелся. И снова боль, боль, боль и самодовольный возглас доктора: почка работает! – как будто речь шла о каком-то сложном насосе, который он сам изобрел, а не о человеческом органе.
Выздоравливала я трудно и медленно. Вот тогда-то мне и помогло кино. В палате был DVD-плеер и множество дисков. Я смотрела фильмы целыми днями, чтобы как-то отвлечься от боли, и не заметила, как подсела на кино.
Почему-то мое новое увлечение очень раздражало окружающих. Да и я сама, выздоравливающая, обновленная, стала их раздражать. А когда выздоровела окончательно, они от меня попросту отвернулись. Наверное, все наши отношения строились лишь на том, что они меня опекали и оберегали, а я эту их заботу безропотно принимала и была благодарна. А теперь, став самостоятельной, взбунтовалась. Этого они простить не смогли. Вот так я и осталась одна, но до сегодняшнего дня одиночество меня совсем не тяготило, мне оно даже пришлось по вкусу – одиночество я воспринимала как свободу: куда хочу, туда и иду, чем хочу, тем и увлекаюсь. Я даже из университета, где преподавала (а больше числилась – во всем виновата проклятая болезнь) сравнительную грамматику, ушла на вольные хлеба, став репетитором английского и французского. С наступлением летних каникул моя свобода расширилась до безграничности: до сентября мои услуги никому не понадобятся. Как школьник-двоечник, я радовалась этим каникулам, по существу, первым настоящим в моей жизни, таким вот бездельно безответственным.
В общем, я была одинока, но абсолютно счастлива. Пока не натолкнулась на этот диск.
Лай собаки… Да ведь это же просто безумие! Почему я так испугалась? Почему с таким упорством пытаюсь услышать слова? Какая разница, о чем говорит эта женщина? Я не убивала, я – не она! Ну и пусть съемка, ну и пусть документальная, я знаю, что никогда не совершала преступления. Да вообще, никакая это не я. Я никогда не надела бы такой костюм, на мой взгляд вульгарный и абсолютно безвкусный, я никогда так не стригла волосы, да и цвет не мой: я – блондинка, а эта – рыжая. И вот еще: пепельница находится рядом с ней, значит, она курит, я – не курю, даже вообразить себя не могу курящей. И вино у нее в бокале… Я стопроцентная трезвенница. На праздники мне наливали сок. Наливали… Теперь буду наливать себе сама. Ну, не суть. И жесты ее – не мои жесты, и движения – ничего общего с моими не имеющие. Сидит нога на ногу, да еще в такой короткой юбке. Я бы в жизни так не расселась.
Опускаю невольно глаза – и наталкиваюсь на свою совершенно невозможную позу: я сижу забросив ногу на ногу.
Но ведь я же не знаю этого человека! Не знаю…
Лай собаки… И собаку вижу впервые! О чем я ему говорю? За что убиваю? За что я в принципе могла бы убить?
В испуге и смущении меняю позу: сажусь прямо-прямо – и понимаю, что так мне ужасно неудобно. Но ведь я же…
Я просто зашла в магазин и купила… Нет, сначала увидела… и только потом купила, но все равно. Разве могла я подумать, разве ожидала?…
Кортасар там совершенно неуместен, он чужой в этой компании. Надо подняться и переставить. А потом все же заварить чай. В кружке. А завтра зайти в магазин и купить новый чайник. Зайти в магазин… и купить…
Я не справлюсь одна! Одна теперь я просто не выживу. Почему я его убила? О чем говорила, прежде чем выстрелить?
Пепельница. Почему она меня так смущает? Что в ней неправильного, ненормального? Какая-то надпись на ней – не могу разобрать. Остановить кадр? Да нет, дело не в надписи. Пепельница… Стоит на столе, накрытом белой праздничной скатертью, возле меня стоит… Кто же накрывает стол скатертью на пикнике? Кто же берет с собой в лес пепельницу? Зачем она там стоит?
Подняться и переставить Кортасара.
А на траве валяется какая-то книга, я ее сразу и не заметила. Странно. Еще одна совершенно неуместная вещь. Мужчина и женщина – я и мой муж – приехали праздновать день рождения, при чем же здесь книга? Из книги вместо закладки торчит конверт, на нем что-то написано – не разобрать. Что это за книга? Какую такую книгу я взяла на пикник? Мне нужно узнать…
Нажимаю на стоп – кадр замирает. Ах, боже мой, никакая это не книга – журнал. «Кинотрек». Пятый номер. За прошлый год. Я знаю этот журнал! Я прочитала его от корки до корки, там, в больнице, в прошлом году, в августе. Не знаю, кто мне его принес. Никто не признался, я спрашивала. Просто однажды обнаружила его у себя на тумбочке. Мне было очень плохо и больно, строчки плыли, лица на фотографиях расплывались.
Это мой журнал! Костюм не мой, прическа не моя, жесты чужие, но журнал точно мой.
Но я не убивала.
И вообще не знаю этого человека.
И никогда не бывала на пикниках.
И мой муж жив и здоров.
И… Да разве можно купить такой диск в обыкновенном магазине? Разве можно купить съемку собственного преступления? О котором к тому же понятия не имеешь?
История Древнего Рима по соседству с Андреем Белым, а дальше Бальзак, Достоевский, Камю – как все перепуталось! Сэмюэль Беккет. Изгнанник. Изгнанница я! Может, тогда я не пережила операции?
Кто этот человек, кто он, кто? В жизни я его никогда не встречала, но, может быть, в смерти?…
Реальность ускользает. Это похоже на обморок, только без дурноты. Надо срочно заварить чай, выключить плеер и позвонить мужу.
С трудом, медленно и неуклюже, словно и в самом деле умерла, я поднялась, пошатываясь, дошла до кухни, включила чайник…
Я болела всю жизнь – и всю жизнь обо мне кто-то заботился, кто-то постоянно был рядом. Но выздоровела – и осталась одна. «У тебя ужасно испортился характер!» – заявили они и меня бросили. Или не бросили, а… «они меня одели и денег дали»?[1] «Кровать разобрали, куски унесли»?[2] Ах нет, конечно! Чай отдает травой, как когда его только заваришь, как когда он еще не успел настояться – я прекрасно различаю этот запах. Делаю глоток, другой – и отставляю чашку. Мне приходит в голову мысль. Иду в прихожую – там висит огромное, во всю стену, зеркало. Опускаюсь на пуфик, перевожу дух – мне страшно и весело, непривычно весело, будто собираюсь совершить некий хулиганский поступок, нечто запретное. Приподнимаю футболку, приподнимаюсь сама, приподнимаю взгляд – готова? Да что там тянуть! Я готова.
Вот он, шрам, бледно-розовый, справа. Все еще розовый, ведь даже года не прошло. Рывком сдергиваю с себя футболку, а затем и брюки. Немного холодно, немного знобит, а в целом мой эксперимент можно считать удачным: больше никаких шрамов нет, тех шрамов, которые непременно остались бы после вскрытия.
Долго и как-то бесстыдно рассматриваю свое тело в зеркале. А впрочем, при чем тут вообще стыд, ведь это тело – мое. И не только мое. Не это главное. Тело – живое: проверено, доказано и утверждено. И словно чтобы поставить окончательную резолюцию, закрепить последней печатью сей документ, провожу пальцем по шраму и для сравнения по другому боку, левому, где все гладко и чисто. Да, я жива. Можно одеваться. Но я медлю. Ловлю себя на мысли, что мне нравится смотреть на свое тело – мне нравится мое тело. Неплохая фигура, черт возьми, почему же я раньше этого не замечала? Зачем носила такую мешковатую одежду, вечно выбирала длинные юбки или широкие брюки? Зачем прятала свое тело? Мысленно одеваю себя в тот костюм с диска – дерзковато, но вовсе не вульгарно, и, кажется, мне идет. Сажусь на пуфик, закидываю ногу на ногу, улыбаюсь себе…
Снять! Немедленно снять этот ужасный костюм! И перестать так себя вести! Ужасная женщина! Непристойная женщина! Никаких моральных принципов. Такая вполне могла бы выстрелить…
Ей идет пистолет. В ее руке он даже смотрится стильно.
Ей идет, а мне нет!
Суетливо, словно меня застали врасплох, одеваюсь. Рукав у футболки вывернулся и никак не хочет встать на место, штанины у брюк перекрутились. Впадаю в панику, словно мой муж застал меня врасплох у любовника. Или жена любовника застала. Ах, какая глупость! Что я знаю вообще о любовниках, что я знаю об их женах, что я знаю об обманутых мужьях? Но брюки никак не натягиваются, запуталась окончательно…
Сгребла одежду в охапку, прижала к голой груди и бросилась в кухню. Захлопнула дверь и только тут смогла перевести дух, а потом и одеться.
…Чай остыл. Зато перестал пахнуть прелой травой. Зубы стучат о край чашки. Хотела выпить залпом, как воду из графина – головокружение в кабинете официального лица, вода течет по подбородку и попадает за ворот, руки трясутся и не удерживают стакан, – но только подавилась. Все это глупости. Нужно успокоиться. Ведь, конечно, нет никакого диска. Ведь, конечно, никакого такого диска быть не может. Нужно просто позвонить мужу – что может быть проще? Позвонить, поговорить, рассказать… «Представляешь, со мной произошла совершенно невозможная история. Я зашла в магазин, ну, тот, помнишь, возле нашей остановки, и… Приезжай, пожалуйста, мне очень нужна твоя помощь, мне очень нужно видеть тебя – увидеть, – потому что все это, конечно, просто смешно, но… Так что приезжай поскорее».
Я скользнула в прихожую – прошла решительным шагом, придвинула пуфик к столику, на котором стоит телефон, опустилась на краешек – удобно уселась, закинув ногу на ногу, набрала номер. Гудки, долгие, безнадежные – он не ответит, уже поздняя ночь, я видела краем глаза часы на стене, когда была на кухне, но не придала положению стрелок никакого значения, а сейчас-то понимаю. Он не ответит, он не любит ночных звонков, а если бы и захотел вдруг ответить, то ему не позволила бы женщина, которая спит теперь с ним рядом. Он не ответит, не приедет, нужно дожидаться утра. Утра дожидаться бессмысленно! Бесконечные, заунывные гудки, равномерно, неторопливо идущие, один за другим. Как в джазовой композиции «Караван». Мой караван гудков не собьется с ритма…
Трубка вздохнула, сердито, волшебным образом обрывая гудки.
– Привет! Это Ксения! – поспешно крикнула я в трубку, боясь, что ее повесят. – Хай! Это я! – нагло проговорила я, подражая женщине с диска.
– Господи! Ты хоть изредка смотришь на часы? Половина третьего.
– Да, извини, понимаю, – пролепетала я испуганно и, возмутившись, добавила ее голосом: – Приезжай, мне нужна твоя помощь.
– Приезжай? Да ты в своем уме? Ты хоть что-нибудь соображаешь?
– Нет! – совсем обнаглела – вошла в роль – я. – Соображать будешь ты, за нас двоих, это в общих интересах.
– Ничего общего между нами уже нет, забыла? С тех пор как…
– Ну да, помню, помню. И все-таки постарайся приехать, – примирительным тоном – примиряя себя и ту, с диска, – попросила я. – Мне очень нужно тебя увидеть.
Гудки и не думали сбиваться с ритма, бесконечные, заунывные гудки. Я положила бесполезную трубку. Он не ответит, он не приедет. Придется справляться самой. Тем более что уже давно наступила ночь. Как странно! Диск я купила утром, а теперь глубокая ночь.
Ночь… Когда-то самое страшное время для меня – ночью боль становилась невыносимой, я была уже и не я, сознание ускользало, ускользало… Может, и сейчас происходит нечто похожее? Нет, ведь я выздоровела. И потом, диск-то купила утром.
Теперь я уже и в этом совсем не уверена. Такой диск купить невозможно. Он остался на диване, в комнате, я хоть сейчас могу проверить – но все равно не уверена. Не верю себе, не верю своему восприятию, не верю, что я – реальна, не верю, что мое прошлое, в котором до сегодняшнего дня совершенно не сомневалась, – мое, а не чье-то чужое.
Диск на диване – невозможный диск! Лай собаки заглушает… Как я устала! Ничего проверять сегодня не буду, это бессмысленно. Возможно, завтра реальность вернется ко мне.
Проснувшись утром, я не стала залеживаться в постели, прокручивая события вчерашнего дня. Бодро вскочила, раздернула шторы, включила радио и даже сделала пару энергичных упражнений, подсмотренных в каких-то советских фильмах семидесятых, приняла душ, растерлась полотенцем – здоровое утро здорового человека, не обремененного роковыми тайнами. Сварила кофе, чуть отступая от сценария (в тех фильмах пили преимущественно грузинский чай из непрезентабельных бумажных пачек), позавтракала. И только после этого решилась вернуться к диску. Я очень надеялась, что мои здоровые действия оздоровят и реальность: на обложке будет запечатлена совершенно не похожая на меня актриса, а сам фильм – обычный голливудский триллер, не имеющий ко мне лично никакого отношения.
Ничего этого не произошло: все осталось таким, каким виделось вчера, но я не сдалась, не раскисла, не ударилась в панику. Что ж, будем исходить из того, что есть. Попробуем подкопаться под покосившуюся реальность с другой стороны. Такой фильм в магазине купить невозможно – значит, магазина не существует. И не важно, что я заходила в него регулярно, что знаю о его существовании давно. Вчера я усомнилась в своем прошлом – и испугалась, а сегодня в этом отчуждении прошлого не вижу ничего страшного. Просто не нужно принимать его на веру, а лучше всего вообще не учитывать. Ни о чем не думая, пойти к тому месту, на котором, как мне казалось вчера, был магазин, и убедиться, что там… ну, не знаю, паспортный стол или юридическая консультация.
Я быстро собралась, положила диск в пакет, а чек в кармашек сумки (его тоже решила взять, хоть и не верила в существование магазина) и вышла из дому, бодро и по-деловому – продолжая игру.
Бодро и по-деловому дошла до перекрестка, бодро и по-деловому спустилась в подземный переход, улыбнулась женщине, продающей цветы, пробежалась глазами по книжному лотку, на ходу купила пирожок у старушки – не для того, чтобы съесть, а опять же продолжая взятую на себя роль: мне не страшно, я просто иду, придерживаясь четкой цели, обычный прохожий. Вот сейчас поднимусь по ступенькам и… Ну да, мне позарез нужно получить юридическую консультацию, вклеить в паспорт новую фотографию.
Магазин DVD не разрушился за ночь и не сменил ориентацию. Магазин DVD стоял на своем прежнем месте. Я это увидела сразу, как только вышла из перехода, но не стала заламывать рук, падать в обморок, а спокойно открыла дверь и скользнула внутрь. Продавщица тоже была вчерашней, на то, что чек окажется недействительным, рассчитывать уже не приходилось. Но и тут я сумела удержать себя в руках. Дождалась, когда расплатится единственный покупатель, и направилась к продавщице.
– Здравствуйте, – начала я, совершенно не представляя, что говорить дальше.
– Здравствуйте, – ответила она и как-то странно, мне показалось подобострастно, улыбнулась. Ожидает, что я буду предъявлять претензии? Что ж, это идея!
– Вчера я купила у вас диск…
– Да, да, конечно! – Продавщица прямо-таки засветилась улыбкой.
– Вы меня помните? – недоверчиво – а на самом деле испуганно – проговорила я.
– Ну еще бы! Еще бы не помнить!
На секунду мне стало жутковато, но потом я себя успокоила: врет, наверное, ничего она помнить не может, вела я себя вполне адекватно.
– Еще бы не помнить! – повторила она и в каком-то уж совсем неуместном восторге прижала руки к груди. – Да я с нетерпением жду каждого вашего посещения!
Вот еще новости! Может, она не в себе?
– Так вот, вчера я купила у вас диск, – надменно проговорила я, не желая участвовать еще и в ее безумии, и протянула ей чек.
– С ним что-то не так? – испугалась она.
– Не так – это мягко сказано!
– Мы тут же заменим.
– Дело не в том.
– Он не идет? Давайте вместе посмотрим. – Девушка бросилась к плееру. – Вообще-то у нас очень качественный товар, никогда никаких претензий. Это же надо, чтобы именно вам попался брак… Давайте диск, посмотрим вместе, что с ним не так, и я мигом все улажу.
Посмотрим вместе. Только этого не хватало! Что она подумает, когда увидит это? Но готовность оценить ущерб, и суета, и озабоченность ее были такими естественными, что я даже на какой-то момент поверила: диск самый обыкновенный, а все вчерашнее – простое наваждение. И сунула руку в пакет, чтобы его достать и передать продавщице, но, к счастью, вовремя опомнилась.
– Нет, с диском все хорошо, – пошла я на попятный. – Просто я подумала… – И остановилась, не зная, что сказать. – Да, а теперь передумала, – заключила я свою несуразную речь и улыбнулась фальшиво.
– Знаете, – девушка перегнулась через прилавок, наклоняясь ко мне, – давно хотела попросить у вас автограф, но все не решалась.
– Автограф? – переспросила я, думая, что ослышалась.
– Если вас не затруднит. Я вас ужасно люблю! – Девушка покрутила в пальцах мой чек. – Пожалуйста! Меня Аня зовут.
Я послушно расписалась на чеке, абсолютно сбитая с толку.
– Спасибо большое! – Кажется, она была действительно счастлива. – Лучше бы, конечно, на диске с каким-нибудь из ваших фильмов, но и так хорошо, просто здорово! Я ваша давняя поклонница.
– Поклонница?
– Ну да! Когда я вас первый раз увидела у нас, в магазине, чуть с ума не сошла. Сначала подумала: может, это не вы, просто очень похожая женщина, но потом поняла: точно вы! И знаете что? В жизни вы еще красивее, чем на экране. Я все-все фильмы с вашим участием смотрела, все-все! Вы моя самая любимая актриса.
Я быстро попрощалась и вышла из магазина. Наверное, моя «поклонница» обиделась, но мне было все равно. Асфальт под ногами раскачивался, я боялась упасть и потому сосредоточилась на ходьбе, на одной только ходьбе: удержать равновесие, а большего и не надо. Удержать равновесие, не упасть, благополучно добраться до дому, а там будет видно. Дома есть способ все прояснить, очень надежный способ. Я ведь точно знаю, что не актриса, что никогда не снималась в кино, просто есть еще одна очень похожая женщина, просто… ну да, просто нужно благополучно добраться до дому и постараться удержаться на ногах.
Так я шла, и дошла бы, наверное, но возникли ступеньки, ведущие неизвестно куда. Подняла голову, чтобы узнать, – и врезалась взглядом в разверстую черную пасть перехода. Я туда никогда ни за что!..
Реальность – как мокрый лед в марте. Ускользает из-под ног. Я скольжу. Я скользила. Поскользнулась – и провалилась в бездонную черную яму.
…Разбитый стакан, под ногами мокро от талого снега – ах нет, я все перепутала! И лица склоненные – не те лица. Старушка-цветочница ласково шепчет: ничего страшного, вот она уже приходит в себя. Нет, не цветочница, торгует пирожками – куда же я дела свой пирожок? Не помню.
– Я помогу вам подняться. Опирайтесь на мою руку.
А это уже точно цветочница. А вот и продавец книг. Меня поднимают, ставят на ноги. Случайные люди. Пытаюсь идти, пытаюсь всем улыбнуться.
– Ух ты! Знаете, кто это? Да это же Ксения Зимина!
– Кто?
– Темнота! Она известная актриса!
Я иду улыбаясь. Улыбаясь, пытаюсь идти, но меня догоняют, удерживают:
– Простите, вы не могли бы дать мне автограф?
И опять, как вчера, я первым делом задернула шторы на окнах, хотя в этом не было никакой необходимости. Задернула шторы и включила компьютер. Голова все еще обморочно кружилась, лучше бы было хоть ненадолго прилечь. Но мною овладело такое нетерпение, что я едва дождалась, когда загрузится компьютер. Руки тряслись от волнения, а мой нудный антивирус все выставлял самодовольные надписи, и, казалось, конца его хвастовству не предвидится. Но вот Интернет подключился.
«Ксения Зимина. Актриса», – набрала я, и содрогнулась, и воззвала к покровителю потерянных душ, и обратилась к Богу: Боже мой, сделай так, чтобы этого файла не существовало, и рассмеялась над собой: ну разве можно с Богом говорить о файле?
Файл существовал. Мало того, у Ксении Зиминой, актрисы, имелся персональный сайт. Добро пожаловать в страну Безумия!
Рыжая ведьма расхохоталась мне в лицо, как только я вошла на этот проклятый сайт, рыжая ведьма с моими чертами. Да ведь это же ты, милочка, ты! – кричала эта наглая тварь, покатываясь от смеха. А справа были кадры из фильмов, где мы с ней сыграли свои главные роли, а под кадрами названия этих самых фильмов: «Встреча», «Чужая жизнь», «Оборотень» – всего десять. И конечно же «Эпилог». Кадр там был тот же, что и на обложке диска.
В рубрике «О Ксении» я прочитала свою биографию. Это и в самом деле была моя биография, все вехи совпадали… до двадцатилетнего возраста. Правда, ничего не было сказано о моей болезни, а ведь именно она определяла всю мою жизнь. Но вот с двадцати… Тут-то и начинался полный разлад. Сначала я ему глупо обрадовалась: это не я, со мной такого не происходило, со мной такого в принципе произойти не могло. «После окончания школы, – было написано в статье, – Ксения поступила в университет иностранных языков, блистательно училась, а потом вдруг ушла с четвертого курса, чем привела в полное недоумение и своих родителей, и преподавателей. Ксения Зимина почувствовала, что ее призвание – кинематограф…» Ах нет, не бросала я университет, а кино увлеклась меньше года назад, да и то лишь в качестве зрителя! Я не актриса, я никогда не снималась в кино!..
На сайте было полно фотографий: эта рыжая в моем облике в самых разнообразных ракурсах и в самой невозможной для меня обстановке. Вот она сидит на скамейке возле абсолютно неизвестного мне дома с банкой пива и сигаретой. Вот она, рыжая Ксения, в баре с бокалом вина и опять с сигаретой. Вот эта рыжая потаскуха прилюдно обнимается с каким-то мужчиной – лица его не видно, он к камере спиной. Хотя… Да ведь это же тот, которого она убила! А вот и собака. Черно-пегий спаниель. А вернее, спаниелиха. Нора. «Ксения со своей любимицей Норой», – сообщает надпись под фотографией.
У меня не было собаки! У меня никогда не было собаки! И уж Норой я бы точно собаку не назвала. Абсолютно неподходящее имя. И этого мужчину, с которым она сначала обнималась, а потом убила, не знаю. И спиртного я в рот не брала, а табачный дым вызывает отвращение и тошноту. И так я никогда не одевалась и не бывала во всех этих местах, и цвет волос… и позы…
Я бросилась к зеркалу. Нет, я точно не рыжая. А фигура, кстати, у меня лучше, тот топ мне пошел бы больше, чем ей, и бирюзовое платье, в котором она восседала в баре с бокалом, тоже.