Памирский тракт. Он проложен на месте троп, о которых в старину говорили: «Помни, путник, ты здесь, как слеза на реснице…»
Причудливой лентой серпантина брошена в горные отроги автомагистраль, ведущая на «Крышу Мира». Проходит она на высоте четырёх-пяти тысяч метров над уровнем моря. С натугой гудит мотор многосильной машины, словно ей, как астматику-человеку, не хватает живительного воздуха. Он здесь сильно разреженный.
Бердиер Кидирбеков внимательно вглядывается в асфальтовое полотно дороги. Позади остался очередной перевал. Поворот влево и… дух захватило от дивной панорамы. Отчётливо виден – действительно, словно на ладони! – многокилометровый отрезок дороги, подковой вписанный в каменные отроги. В некоторых местах она настолько узка, что по ней в состоянии проехать с предосторожностями лишь одна машина, да и то водители предельно замедляют ход, внимательно следя за колёсами – уж слишком опасно! Один край горной дороги упирается в крутые скалы, а другой висит над пропастью, глубина которой кажется километровой. Может, от страха глаза велики?..
Внизу сыро и мрачно, что контрастно оттеняет лазурь небосвода без единого облачка. Впрочем, они имеются, но куда ниже нас. Непривычно глядеть на облака сверху вниз.
Птицы парят с нами наравне, поглядывая, как мне показалось, уважительно, иногда пролетают совсем близко от машины. Широко расправив крылья, парят осторожно, чем-то напоминая канатоходцев, рассчитывающих каждое своё движение.
– Дараи Кахрамон, – неожиданно произносит Бердиер.
– Что, что ты сказал?
– Ущелье Героя, если перевести на русский язык, – поясняет он. – Впрочем, это не официальное название, так его называла моя бабушка Аширбиби. Ведь я жил недалеко отсюда – во-он там! – Показ рукой вправо. – Заходил несколько раз и сюда. Про это ущелье предание имеется, наверное, скорее сказка. Я её от бабушки слышал.
– Расскажи, – прошу я.
Бердиер покачал головой:
– Мало что помню, давно это было. Уже и бабушка померла. В прошлом году. Сколько она знала всяких историй, сказок, легенд – уму непостижимо! И ведь неграмотная была.
Он замолчал, уйдя в воспоминания.
Вечерело. Жара спадала. Солнце коснулось острых, будто только что обломанных, вершин. Подул ветерок, и сразу же повеяло желанной прохладой. Ущелья, долины, лощины накрыли сумрачные тени. Они подчеркнули массивность горных отрогов, созданных даже не на века и тысячелетия – на миллионнолетия. Разнотравные склоны ущелий посылали последний привет светилу, прощаясь с ним до утра. Солнце почти скрылось за гору, и на небе разгорелась вечерняя зорька. Здесь, в горах, она бывает непродолжительной, но особенно красивой. Нежный жемчужно-розовый свет залил половину небосклона. На его фоне листва кипарисов казалась чеканной, а тополя – словно бы вылепленными из тугой тёмно-зелёной массы.
Впереди за чинаром мы увидели ряд стройных тополей, а за ними – чайхану. Возле неё стояли шесть машин. К крайней ловко подрулил Бердиер.
Заказали лагман и плов. Каждая его рисинка, налитая зигирным маслом, казалась сделанной из шафрана. Горка плова быстро таяла, обнажая дно керамического блюда с орнаментом стилизованной арабской вязи. А нам уже несли шашлык. И Бердиер, и я чувствовали себя сытыми, но кисловатый аромат маринада в сочетании с запахом свеже нарезанного лука снова возбудил аппетит. Мы с новыми силами принялись за еду. Но сумели одолеть только по две палочки шашлыка.
Потом был терпкий кок-чай. Глотая обжигающую жидкость, мы почувствовали, как сытость обволакивает наши тела, затуманивает сознание, делает тяжёлыми ноги и руки, клонит в сон. Только теперь мы поняли, как сильно устали. Всё-таки почти семь часов беспрерывной езды по труднейшей горной трассе.
Бердиёр принёс мне одеяла, телогрейку под голову и ушёл, предупредив, что ночи тут холодные. Он по шофёрской привычке устроился в кабине своего грузовика.
Я лёг на тахте, расположенной у небольшого хауза, в котором таинственно плескалась вода. Почему-то имевшая сильный оттенок зелени. Минуту-другую ещё смотрел на чёрное небо, усеянное россыпью созвездий. Мне казалось, что я ощущаю неслышимый полёт Земли сквозь холодный космический простор. Заснул быстрее, чем закрылись мои глаза…
+ + +
Жёлтые шуршащие ломкие листья сплошным ковром устилали уставшую от длительного летнего плодородия землю. Прозрачный горячий и сухой осенний воздух напоён каким-то неясным ожиданием и затаённой надеждой. Отчего в душе пели радостные и, одновременно, тревожные струнки.
Старики грелись на солнце возле хижин, иногда добродушно покрикивая беззубыми ртами на расшалившихся ребятишек. В стойбище царила тишина: большинство охотников ушли за добычей, а остальные отдыхали.
Ортон истекал обильным потом под кучей старых, облезлых шкур, они просто пригибали его к земле, отчего он горбился больше обычного. По телу обильно струился пот. Всклокоченные, грязные волосы закрывали большую часть лица юноши и ниспадали на шею. Хромота, заметный горб, комки грязи в волосах, истрёпанная одежда, в которую он кутался, вызывали презрительные гримасы на лицах встречных.
Дети улюлюкали и бросали вслед камни, они чутко улавливали отношение взрослых соплеменников к уроду и на свой лад присоединялись к гонению. Старики отплёвывались, а молодые гоготали, показывая на него пальцами. Женщины смеялись, хмурились или отворачивались, стыдясь мелькнувшей тени жалости.
– Эй, горбун, куда ты несёшь свои тухлые кости?
Этот наглый крик принадлежал старому Рюгу, давнему сопернику и врагу отца Ортона. Ничтожная душа – он, не смея отомстить человеку, которого ненавидел при жизни, теперь испытывал удовольствие от безнаказанного издевательства над его сыном.
Ортон стиснул зубы, ссутулился ещё больше обычного и униженно прохромал мимо. Он с трудом сдерживал себя, не позволяя себе слишком уж ускорить шаг, видя спасительную опушку леса. А когда углубился в него подальше и убедился, что его никто не видит, то ускорился и стал двигаться всё быстрее и быстрее. Скоро его хромота исчезла, он перешёл на бег, лёгкий и стремительный… Мягким прохладным ковром стелилась под ногами трава. Ветерок дружески освежал разгорячённое тело. Упруго отталкивались сильные ноги, свободно вздымалась грудь, дыша в полную силу.
Вот и место его обычного купания: тенистая заводь, куда редко заходили люди. Уютная разнотравная полянка переходила в песочный берег с навершием из кустов и отдельных деревьев. Заводь лежала свинцовым зеркалом, снисходительно сторонясь легкомысленного потока реки, вечно спешащего куда-то. В нём отражались облака, а по краям – кустарник и деревья. В безоблачном небе реяли стремительные ласточки, они то взмывали вверх, то льнули к дремотно покачивающей тёмной воде в зелёных речных берегах, от которой несло прохладой.
