Двенадцать ночей

Моим детям – Ифе, Уне и Имону

Сердце, взмой! Подхватит ветер…

Часть первая
Основа

1
Перемещения

Солнце село без шести минут четыре. Кэй, вытянувшись на полу, читала последнюю страницу газеты – шрифт был очень мелкий. Правый глаз она крепко зажмурила; левый устал безумно, длинные приспущенные ресницы туманили взор, и крохотные слова маячили сквозь пелену. Все чаще ей приходилось закрывать и левый, давая отдых щеке. Все чаще она, наклоняя голову вправо, поглядывала искоса на окружающий мир. Но если игра и досаждала ей, она давала вместе с тем и ощущение скромного торжества: с того момента, как она сегодня проснулась – ровно восемь часов назад по ее часам, – она не поддавалась искушению смотреть на жизнь прямо. Спроси ее кто-нибудь, почему у нее сейчас, в сочельник, в четыре тринадцать пополудни, когда мама уже вне себя, а младшая сестра Элоиза играет в задней комнате сама с собой в джекс – в шестиконечные объемные звездочки, – правый глаз по-прежнему зажмурен, она не знала бы, что ответить. Ей попросту необходимо было сегодня держать его закрытым – и она держала.

Напротив ее головы стояло, прислоненное к стене, большое зеркало в металлической раме. Папа еще три месяца назад пообещал повесить его над камином, но оно так и пылилось тут, заброшенное. Кэй с любопытством рассматривала свое отражение в тусклом стекле. В школе учителя без конца твердили про характер, про собственное лицо: иметь его, обретать, показывать и, самое главное, творить. Кэй была убеждена, что у нее никакого лица нет, по крайней мере никакого видимого. Ее никто по-настоящему не замечал.

Папа все еще был на работе – пропадал там, как пропадал каждый день на этой неделе и в каждые выходные в этом месяце. И не только в этом, но и весь год: то он в лаборатории, то в своем кабинете, то уезжал на две недели на раскопки, то сидел в библиотеке, то участвовал в совещаниях – уследить не было никакой возможности. Сегодня после завтрака мама энергично, яростно вытерла столы и пообещала девочкам поездку на велосипедах и поход в кино. Но солнце уже зашло, а их зимние пальто так и лежали у двери, где они их кинули вчера вечером, сапожки так и стояли там же. Кэй услышала телефонный звонок – не папа ли? Видимо, придет поздно, как всегда.

Едва она начала задремывать под тихое похрустывание газеты, на которой лежала ее голова, как в гостиную, стуча, точно молотками, подошвами шлепанцев по деревянному полу, ворвалась мама.

– Так, Кэй, надевай пальто, мы выходим. И сестре скажи, пусть одевается.

Пять минут спустя на заднем сиденье машины, пуская изо рта пар в морозный воздух и нервно хихикая, девочки все еще не имели понятия, куда они едут и зачем. Но по мере того, как двигатель, переключаемый с передачи на передачу, равномерными рывками набирал обороты, их нервозность уменьшалась. Кэй все еще чувствовала маленькую теплую боль в том месте ладони, где сестра только что ее сжимала. Кэй положила эту руку себе на колени. Тьма снаружи казалась резкой и ясной, свет, большей частью белый, из окон домов, которые они проезжали, был прямым, интенсивным. Но окно машины рядом с Кэй затуманивалось от ее дыхания. Она недовольно перемещала лицо вдоль стекла, наклонялась, тянула шею – без толку. Машина тряско миновала какой-то светофор, затем двинулась по плавной дуге вниз по склону; Элл тем временем елозила ногой по полу.

– Элоиза, прекрати, – сказала мама. – Нам ехать пару минут всего.

– Но у меня что-то в сапоге. Мешает.

Кэй снова повернулась к окну. Она считала круги от фонарей на земле, посеребренной морозом прошлой ночи. Левый глаз, похоже, начал чудить от усталости – или, может быть, это обычное дело, когда глядишь одним глазом, оптика такая? – так или иначе, в центре каждого светлого пятна она явственно видела небольшую тень, тоже круглую. А может быть, просто следы ее дыхания еще не сошли со стекла? Ее подмывало открыть второй глаз для проверки – но если, подумала она, темные кружки после этого исчезнут, что это докажет? Что они там есть или что их нет? Порой, если смотришь на звезду прямо, она не видна, а отведешь взгляд – и она появляется. А звезды точно существуют. Иначе люди не загадывали бы по ним желаний.

И тут она в один миг поняла, куда они едут и почему мама не отвечала на вопросы. Машина замедлила ход и остановилась у знакомых ворот. Кэй напряглась на сиденье, по спине в его уютной, обитой тканью впадине пробежал холодок. Элл, со своей стороны, была явно разочарована. «Не хочу к папе на работу», – заскулила она и для большей угрюмой выразительности стукнула неудобным сапогом по спинке переднего сиденья.

За окошком у ворот сидел ночной дежурный – старый, степенного вида человек, узловатый и жесткий, как связка поленьев, с широкой сутуловатой спиной и белыми, подкрученными верх усами над квадратным подбородком. Кэй никогда его раньше не видела, но, когда он тяжело поднялся со стула, узнала белую рубашку, черные брюки и жилет университетских привратников. Ворота открылись, и он показал движением руки, что они могут проехать к парковочной площадке, но затем, ковыляя, вышел из своей тускло освещенной комнатки, спустился по ступенькам и двинулся за машиной. Он, казалось, угадал, где именно они припаркуются: Кэй заметила, что он направлялся прямо к тому месту, где мама, обогнув несколько парковочных ячеек и дав задний ход, в итоге поставила машину. Он перемещался по-старчески неспешно, но подошел ровно в тот момент, когда они открывали двери. Голос у него был тихий – не грубый и не лающий, как чаще всего бывает у здешних привратников. Может быть, подумала Кэй, он перед дежурством где-нибудь праздновал Рождество. После рождественских празднований люди как-то мягче всегда.

– Чем я могу вам помочь? – спросил он маму Кэй. Голос был будто фланель – плотный, легкий и теплый, и на Кэй он подействовал как добрая протянутая рука. Однако руки привратник держал в карманах, пальцы медленно перебирали там монетки или еще что-то.

Мама Кэй тем временем вытаскивала Элл с детского сиденья, а затем рассеянно взяла в руки ее темно-красный сапожок. По возрасту и особенно по росту Элл была уже слишком большая для детского сиденья, но, когда ей исполнилось восемь, она весь вечер лила слезы, и Кэй с мамой потом тщательно восстанавливали в комнатах – и даже в машине – старое и привычное.

Мама встряхнула сапожок, и на асфальт упала шестиконечная звездочка из набора; мама подняла ее и положила в протянутую ладошку Элл.

– Ничем, благодарю вас, – сказала она привратнику. – Я приехала забрать мужа. Он засиделся, заработался.

– Боюсь, все разъехались по домам, миссис… – Дежурный умолк, и Кэй увидела, как он выгнул кустистую левую бровь, ожидая, что ее мама назовет себя.

– Клэр. – Потому что она не взяла папину фамилию, подумала Кэй. Она не «миссис такая-то». – Клэр Тойна.

– Поверьте, миссис Тойна, я не сказки вам рассказываю. Боюсь, повторяю, что все разъехались. Здесь только две машины: моя и старого профессора Джексона, он умер в прошлый вторник, упокой Господи его душу; я обошел все корпуса, всюду запер, все закрыто, как положено, свет погашен, и даже мышка не проберется.

Легонько притронувшись к маминой руке, Кэй почувствовала, что ее рука напряжена.

– Я вам верю, – сказала мама, – но он отправился сегодня на работу, это совершенно точно, поэтому мне все равно надо пойти и посмотреть.

– Как, вы сказали, его фамилия? Д’Ос?

Голос привратника звучал мягко, но настойчиво – чем-то он напоминал воркование лесного голубя. Старик переминался на скованных ногах для равновесия. На мгновение Кэй показалось, что левый ус у него чуть приподнялся в улыбке, но затем она передумала. Или, может быть, улыбка пропала.

– Д’Ос. Доктор Д’Ос. Имя – Эдвард. Он научный сотрудник в Сент-Николас. Д’Ос. Занимается проектом «Фрагменты».

– На проекты, честно говоря, у меня памяти нет, – сказал старик. – Одни открываются, другие закрываются… Но людей-то в голове держу, и доктора Д’Оса что-то не припоминаю. – Он коротко вдохнул воздух, поднял ладони к лицу и сильно подул на кончики пальцев, пытаясь их согреть. – Впрочем, я тут кто? Всего-навсего ночной дежурный.

– Нет, вы наверняка его видели, – возразила мама Кэй. – Он тут почти каждый вечер. И ночами сидит.

Привратник сказал ей, что у него в комнате есть телефон и список сотрудников, так что он может позвонить ее мужу в кабинет и тем самым сэкономить ей время. Она запротестовала было, но он уже повернулся и, прихрамывая, двинулся обратно в сторожку. Чуть постояв, они потянулись следом. Кэй взяла маму за руку, мамина ладонь была холодная, но что в этом странного посреди зимы? Они стали ждать у входа в крохотную сторожку – по сути это была застроенная ниша между двумя выступами старого археологического корпуса: кирпичная стенка, односкатная крыша, приятное круглое окошко. К стеклу были приклеены серебряные звездочки, и Элл, показав на них, стала рассказывать, какую рождественскую карточку она сделала в школе с такими же звездочками и с блестками. Она повторила одно и то же три или четыре раза, но никто не отозвался, а потом наконец в дверях сторожки показался привратник. Кэй попыталась взъерошить сестренке волосы, но они были туго заглажены назад – лед, да и только.

– Боюсь, нет его в моем списке, доктора Д’Оса, – сказал привратник. – И в университетском списке тоже нет. Эдвард Д’Ос, так вы сказали? Я хорошо посмотрел.

Мама Кэй тяжело вздохнула и, оставив девочек, вошла в сторожку. Они притихли под окном, но до них доносились только невнятные обрывки разговора. Над парковочной площадкой, где было тихо и почти пусто, возвышалось несколько голых деревьев – совсем юных, четырех- или пятилетних, высаженных через равные промежутки вдоль двух проездов между рядами парковочных мест. Раньше, припомнилось Кэй, тут росла трава, но теперь почти все было заасфальтировано. Ветви деревьев поблескивали под яркими прожекторами на крыше археологического корпуса. Питт – так называлось это здание в честь деятеля прошлых лет. Кэй зажмурила и левый глаз, погружая себя во тьму, и в порядке компенсации крепче стиснула руку Элл.

Когда дверь снова открылась, приглушенные голоса вдруг стали громкими, гулкими в пустоте двора. Клэр Тойна продолжала протестовать:

– …не понимаю. Вы говорите, список новый, но мой муж точно здесь. Он не один год тут работает. Могу вам показать его комнату.

Кэй слышно было, как привратник берет свое кольцо с ключами, закрывает дверь и спускается с мамой по ступенькам сторожки к парковочной площадке. Глаза Кэй по-прежнему были закрыты, и, может быть, поэтому она так ясно слышала в замкнутом дворе одиночное отчетливое эхо. При каждом мамином шаге раздавался скрип инея на булыжнике или плитах.

– А как, вы говорите, ваше имя? – спрашивала Клэр привратника в тот момент, когда Кэй с трудом опять открыла левый глаз.

– Рекс. Просто Рекс, – ответил он, поморщившись. Плохо гнущимися ногами он перешагнул низкий заборчик, огибавший полосу газона, которая шла по краю двора, и двинулся по траве к ближайшему углу, где был вход, а в помещении, на третьем этаже, папин кабинет и лаборатория. Мама бросила на Рекса острый взгляд, словно он выпустил тарантула, но затем как-то безропотно последовала за ним. О дочерях, казалось, совсем забыла. Она ничего больше не говорила, но, когда проходила мимо, Кэй увидела, что ее горло распирает от слов, что оно чуть не лопается. Они с Элл пошли за взрослыми, немного отстав; они держались за руки и смотрели вниз, на мерзлую траву, куда их подошвы слегка, с похрустыванием, вдавливались. У Рекса, заметила Кэй, походка была легкая: мамины новые ботинки зримо и слышимо вминались в траву, а Рекс, хоть и переступал, казалось бы, неуклюже и не без труда, делал это беззвучно и почти не оставлял следов. Кэй слышала только звяканье ключей на большом кольце в его правой руке. На секунду в ярком свете прожекторов она увидела это кольцо очень отчетливо и заметила, что у него замок старинного образца с поворотной петлей, – нечто похожее она когда-то видела у отца в колледже, на двери рукописной библиотеки. Но это кольцо было затейливое. Когда на него еще раз на мгновение упал свет, она разглядела его чуть лучше. Две примыкающие одна к другой металлические части были прихотливо обработаны. Бросая раз за разом взгляды на ходу, она в конце концов поняла, что там изображено: на каждой из двух частей – длинная змея, обвившая меч.

Он, должно быть, служил в армии, решила она. И, наверное, был ранен – потому и хромает.

– Его комната на третьем этаже, – объясняла тем временем мама. – А его имя тут на доске написано – посмотрите…

И тут она осеклась, увидев, как и все остальные, что его имени нет на черной крашеной доске, где оно всегда было, сколько Кэй помнила: одно из имен в перечне сотрудников, официальные белые буквы. Вместо него на доске значилось: ДОКТОР АНДРЕА ЛЕССИНГ. Толкнув тяжелую качающуюся дверь, мама вошла в отделанную камнем прихожую, девочки последовали за ней.

– Что тут делается? – спросила Элл у Кэй резким, взволнованным шепотом.

– Какая-то шутка, девочки, – сказала Клэр Тойна, принужденно улыбаясь. – Шутка, только и всего. – Она вынула телефон и позвонила. – Попробую еще раз в его кабинет, – сказала она. – До этого не отвечал, но, может быть, теперь вернулся?

И тут ее лицо побелело.

– Ждите здесь, – скомандовала она, голос вдруг сделался сдавленным почти до шепота. Она повернулась и чуть ли не прыжками стала подниматься по лестнице.

Кэй посмотрела на кольцо с ключами. Принялась его изучать во всех мелких подробностях, вбирала их в себя одну за другой.

Рекс заметил это, улыбнулся, отцепил кольцо от своего ремня и протянул ей.

– На, погляди, если хочешь, – сказал он, тепло усмехнувшись себе в усы. Он передал ей весь комплект. Ладони у него были большие и узловатые, похожие на ком земли, окружающий корни дуба. Она бросила на них взгляд, беря ключи: неуклюжие ладони, но добрые и по-своему изящные, и, когда он разогнул пальцы, ей показалось, что они пахнут чем-то сладким, спелым, ягодным – может быть, черной смородиной. Но теперь у нее было кольцо. И поразительная коллекция ключей на нем! Даже Элл подошла посмотреть, и это было необычно: чаще всего она старалась не показывать интереса к тому, чем занимается сестра. Кэй перебирала ключи один за другим. Лучше всех был огромный ключ-вилка с острыми зубцами, сделанный, казалось, из золота. На нем были вырезаны такие же змея и меч, как на кольце. А еще три серебряных ключа, все чуточку разные, но при этом похожие: длинный стержень и плоская бородка, у одного квадратная, у другого круглая, у третьего треугольная. Три других ключа были деревянные, но из твердого дерева, почти как камень, благородно шершавые и золотисто-крапчатые. И еще ключи, короткие и длинные, тяжелые, прочные. Всего, наверное, штук двадцать или тридцать.

– Дурацкие ключи, – промолвила Элл и, повернувшись к зеркалу в полный рост, которое висело на стене прихожей, стала рассматривать себя. Кэй и привратник Рекс тоже обратили на нее взгляды. Его щеки опять тронула слабая улыбка: как и Кэй, он понимал, что равнодушие Элл напускное. Сестра была ниже Кэй почти на голову. Если у Кэй была смуглая кожа и каштановые волосы, то у Элл – светлая, почти прозрачная кожа и волнистые рыжие локоны роскошного золотистого оттенка. Папа любил рассуждать о том, что их семья – это четыре разные стихии. «Ваша мама ангел с неба и сама – открытое небо, – говорил он. – Я – плотная, неподатливая земля-труженица. А вы, девочки, – подвижное начало». Кэй он называл водой: тишина, глубина, может быть, холод – но и полнота внутренней текучей жизни. Элл, напротив, огонь с его жаром и непредсказуемостью, сила и творческая, и разрушительная.

Скорее – капризная, подумала Кэй. И невольно улыбнулась.

Потом она посмотрела на привратника-дедушку, и ей пришло в голову, что надо проявить вежливость.

– Для чего они? – спросила она.

Он все еще смотрел на Элл.

– Ни для чего особенно важного уже сейчас, – ответил он. – Красавица – слов просто нет, – добавил он, обращаясь, казалось, к самому себе. – Ей, держу пари, никакие ключи не понадобятся.

Вприпрыжку, перескакивая через ступеньку в своих темно-красных резиновых отороченных мехом сапожках, Элл начала подниматься по винтовой лестнице. Сапожки достались ей от Кэй и были немного великоваты. В них она выглядела моложе, чем была, казалась неловкой, чуточку хрупкой. На пятой или шестой ступеньке она повернулась и, проказливо улыбаясь, поскакала обратно, ее лицо после наружного холода раскраснелось и лучилось, полные розовые губы были подобраны оборочкой. Потом с нарочито серьезным видом, словно священнодействуя, она вынула руку из кармана и раскрыла ладонь с тремя объемными звездочками из тех, в которые играла дома. «Бабки» – так их называл папа; это была одна из тех редких игр, что он одобрял, и он часто повторял одно и то же: «Старая-престарая игра, где нужно и уменье, и везенье». Элл была признанным мастером джекс и носила титул с гордостью, она умела делать с этими звездочками абсолютно все. Сейчас она подкинула их в воздух, перевернула изящную ладонь с грациозностью танцовщицы, и три звездочки сели ей точнехонько на костяшки пальцев.

Кэй улыбнулась. Умеет щегольнуть.

Бывает иной раз так: нечто исключительно красивое случается перед самой бедой. Кажется даже, что беда протягивает руку назад во времени и переиначивает красивое, делает его еще более красивым из-за предстоящего, – так, во всяком случае, все это видится, думала Кэй чуть позже.

Элл удивительно красиво выглядела в тот момент: губы улыбались и при этом были поджаты, в глазах плясали отблески лампы посреди прихожей, искрящиеся рыжие волосы свободно падали сейчас ей на плечи, и вся она горела озорной отвагой. И тут, попытавшись сделать шаг в этих больших, неуклюжих темно-красных сапогах, она споткнулась и упала на пол вниз лицом. Звездочки, слетев с ее вытянутых пальцев, покатились по каменным плитам.

Не успела она заплакать, как привратник Рекс вскочил со скамьи и в одно мгновение оказался около нее. Пружинистый, сильный, он наклонился и подхватил ее. Движение было сложным, гибким, прыжок и подхват – ну прямо балетными. Кэй и вздохнуть не успела, а он уже снова сидел, надежно угнездив в руках ее рыдающую сестру. Кэй смотрела, потрясенная и вместе с тем околдованная. А Элл – та прильнула к Рексу, грелась в его руках, как у очага.

Он медленно покачивал ее, и постепенно рыдания девочки стихали. Кэй заметила, что стиснула ключи Рекса так, что ладонь побелела, острая железная часть оставила на ней след. Она протянула их Рексу. Звяканье ключей вывело его из какого-то забытья, и он поднял на нее взгляд. Все происходило, казалось, очень медленно. Элл, словно пробудившись, села на его колено и тоже посмотрела на Кэй. Рекс взял ключи. И продолжал смотреть. И тут Кэй это увидела – увидела идеальную гармонию между стариком и девочкой: точно изваянные из цельного камня единой рукой, точно изображенные на холсте в единой цветовой гамме, точно спетые одним голосом, они глядели на нее, повернув головы под одним и тем же углом, одинаково сфокусировав глаза, одинаково разомкнув губы. Все совпадало. Кэй замерла.

– Иногда, – медленно проговорил Рекс, каким-то образом одновременно осуществляя чары до конца и уничтожая их, – нечто исключительно красивое случается перед самой бедой.

Каждый волосок на затылке у Кэй встал дыбом, но не от страха. Слишком добрые у него были глаза – как будто глаза родной сестры. Иногда каким-то образом нечто…

– Твои, надо полагать, – сказал он Элл, перекатывая три упавшие звездочки из своей ладони в ее. Элл посмотрела на них, выбрала одну и вручила ему обратно.

В этот самый момент с винтовой лестницы, прыгая через ступеньку, опрометью сбежала Клэр Тойна. Дальше – мимо них, через двойную дверь и во двор. Рекс поставил Элл на ноги, затем не спеша, степенно, опершись руками на колени, поднялся. Положил звездочку в карман, прицепил ключи обратно к брючному ремню, взял девочек за руки, и они двинулись следом за Клэр так быстро, как он мог. Через несколько минут, надежно пристегнутые на заднем сиденье машины, которую мама, думая только об одном, выводила с парковочной площадки, девочки обернулись. По-прежнему ошеломленные, они посмотрели на старика перед сторожкой. Он выглядел, подумалось Кэй, человеком, состоящим из одной лишь печали, осужденным за преступление, которого не совершал. Его правая рука была прощально поднята.

В колледже Сент-Николас – то же самое. Никто там, казалось, знать не знал Эдварда Д’Оса; на двери комнаты, где Кэй провела осенние каникулы, кисло поглядывая в окно на дневную жизнь, значилось другое имя. То же самое имя, что и на доске у входа в Питт: ДОКТОР АНДРЕА ЛЕССИНГ. Только на этот раз в комнате горел свет, и женщина, открывшая дверь, куда постучалась Клэр Тойна, выглядела такой же удивленной, как они. При высоком росте она казалась хрупкой и какой-то маленькой, ее кости, подумала Кэй, должно быть, такие же тонкие и невесомые, как ее золотистые волосы. Она вся была, как змеями, обвита шалями и накидками.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите, – сказала она. – Ни малейшего. Я занимаю это помещение пятнадцать лет. За все время работы в Сент-Никс у меня не было другого помещения. Взгляните сами. – Она отступила от двери и сделала широкий жест, словно обводя комнату тонкими элегантными пальцами. Кэй показалось, что все они похожи на проворных неутомимых змеек – сплошь мышцы и яд внутри. – Тут мои книги, мои вещи, моя работа.

Пока мама Кэй лихорадочно объясняла цель их прихода, позади них нервно переминались на лестничной площадке двое привратников, не зная, следует ли им вмешаться.

– Абсолютно ничем не могу вам помочь, – добавила доктор Андреа Лессинг. – Честно говоря, я как раз собиралась отправиться домой на все выходные.

Она попыталась закрыть дверь, но Клэр Тойна что-то в комнате увидела и твердо поставила перед дверью ногу.

– Я вас не знаю, – обвиняюще проговорила она. Кэй подалась назад, напуганная угрозой в мамином голосе.

– Сожалею, но своей вины в этом не усматриваю, – отозвалась доктор Андреа Лессинг.

– Вы археолог?

Глаза Клэр Тойны рыскали по комнате еще стремительней. Слева от двери стояли книги, и она вгляделась в корешки, пытаясь разобрать названия. Свет был тусклый. Кэй почувствовала, что не очень твердо стоит на ногах, и сильнее уперлась в пол лестничной площадки.

– Я вижу здесь те же книги, что стояли у моего мужа, – сказала ее мама. – Вижу многие из тех же книг. Вы работаете над проектом «Фрагменты»?

– Миссис Д’Ос…

– Моя фамилия – Тойна.

– Миссис Тойна, ну право же, мне очень жаль, но у меня нет на все это времени. Да, работаю, но сейчас попрошу вас позволить мне закрыть дверь и отправиться домой к своей семье.

Доктор Андреа Лессинг напирала на дверь. Мамина нога заскользила назад по деревянному полу и уперлась пяткой в порожек от сквозняка. Ступня застряла. Возникла неловкая тишина, и привратники зашевелились, подались вперед, собираясь, похоже, вмешаться. Кэй набрала в грудь воздуху и протянула руку, чтобы тронуть мамино плечо или чувствительное место на локте. Хотела увести маму отсюда. И тут Элл резко выставила руку вперед и схватила Кэй за запястье; ее лицо было яростным, красным.

– Вы знаете про Вифинскую Невесту? – спросила мама самым ровным своим, серьезным, но и отчаянным каким-то тоном.

Кэй про нее знала, как знала коленом удар со всего размаха о большой камень позади дома. Таким же знанием, каким знала ступеньки лестницы к себе в спальню, уютный звук дверной защелки позади себя, спокойную, тихую высь своей постели на втором ярусе. И еще она знала, что доктор Андреа Лессинг, при всей своей видимой субтильности, давила на дверь с нечеловеческой силой: дверь внезапно захлопнулась, заставив маму переступить назад, на левую ногу, а Кэй и Элл – отпрянуть к холодной, с трещинами в штукатурке, стене лестничной клетки.

Клэр Тойна выглядела ошеломленной, ее дочери – не меньше. Привратники были явно удручены и испытывали неловкость. По какой-то непонятной, необъяснимой причине они симпатизировали Клэр, которую они, казалось им, откуда-то знали, хотя понятия не имели, кто такой Эдвард Д’Ос. Идя обратно через Двор Печати, они переговаривались об этом между собой вполголоса. Клэр Тойна, похоже, бросила попытки что-либо понять. Привратники придержали дверь калитки в воротах, чтобы девочки смогли покинуть Двор Дерева и выйти в Сорный переулок, где полчаса назад они с мамой рассеянно оставили машину. Осторожными пальцами привратники закрыли за ними калитку – мягко, как только возможно, стараясь, подумала Кэй, не создать впечатления, что их с мамой выставляют. Но ведь их выставили! Как только щелкнул замок, мама Кэй начала плакать. Она не отошла от ворот, не закрыла руками лицо. Просто опустила его. Кэй слышен был только шум вентиляции чуть дальше по переулку, где из кухонь колледжа выкачивался парной, с запахом жарки, воздух. Элл, когда Кэй легонько к ней притронулась, вздрогнула.

– Мам, – сказала Кэй.

– Да, Кэтрин, что?

– Мам, тот первый привратник – Рекс – в нем кое-что странное было.

– Что, Кэтрин?

Мама все еще плакала. Рыданий не было, но слезы теперь стекали быстро, тяжело.

– Ну, во-первых, когда мы шли к папиному кабинету – туда, где его кабинету положено быть, – и во дворе было совсем тихо, твои шаги по камням были очень хорошо слышны и ты оставляла следы на траве. И мы тоже. Я проверила.

Элл, пинавшая носком сапога булыжник, теперь перестала.

– Да, Кэй, конечно.

Клэр, нашарив в кармане старый бумажный носовой платок, старательно развернула и расправила его. Ее ответ прозвучал раздраженно. Кэй, дожидаясь его, взяла Элл за руку и сжала ее, но Элл выдернула ладонь и сердито посмотрела на сестру, словно предостерегая ее, требуя остановиться. Элл всегда говорила ей, что не надо докучать маме, не надо совать нос в чужие дела.

– А этот старый привратник – ты заметила, что он хромает? Что у него тяжелая походка? Но он не оставлял на траве следов, и что-то я совсем не слышала его шагов по булыжникам.

– Кэтрин.

Клэр Тойна сунула платок обратно в карман, достала оттуда ключи и отперла машину.

– Это меня меньше всего сейчас беспокоит. Происходит что-то ужасное, какое значение имеют следы на траве? Никакого.

Она выпрямилась и строгим, отвердевшим взором посмотрела на дочерей.

– Залезайте.

На заднем сиденье машины Элл, судя по лицу, опять пылала яростью. «Говорила же», – читалось в ее глазах.

Поэтому Кэй умолчала о другом, что было у нее на уме: о падении Элл, о странной доброте и ласковости привратника и о том, что́ она, показалось ей, увидела в папином кабинете в Сент-Никс – в комнате, которой полагалось быть его кабинетом, но которая была кабинетом доктора Андреа Лессинг. О том, что она успела заметить, когда маму с неимоверной силой выталкивала за дверь очень хрупкая женщина. Девочки сидели тихо, и машина медленно, почти неохотно двигалась по пустым темным улицам мимо тянущихся вверх зимних древесных хребтов – мимо каштанов, боярышника, дубов, буков и, главное, бесчисленных лип, чернеющих даже на фоне уличной темноты. И Кэй не спрашивала про Вифинскую Невесту, и дома они съели холодный ужин, который Клэр Тойна перед отъездом оставила на тарелках. И, видя слезы, которые иногда вытекали из маминых глаз и ползли по щекам, девочки вели себя как надо и ни разу не позволили себе подумать ни об украшенной, но не зажженной елке, ни о деревянном ящичке с рождественскими носками, которые они всегда в сочельник вешали над камином в ожидании подарков. И они ни разу не посмели открыть дверь в папин кабинет, боясь пустоты, которая, Кэй не сомневалась, там царит (она прикладывала ухо к деревянной крашеной двери): пустые полки, оголенный письменный стол, ровно ничего на полу, где всегда громоздились кипами бумаги. Девочки ни разу не проронили ни слова. Почистили зубы, переоделись для сна и выключили свет. И Кэй все время, ничего не говоря, держала правый глаз закрытым, Элл щипала себе пальцы, а Клэр Тойна время от времени стирала слезы с подбородка, чтобы не капали на блузку.

Но, забравшись в свою постель над постелью Элл, Кэй нащупала что-то на подушке. Карточку. Она точно знала, что ничего подобного тут не оставляла. Карточка была маленькая и жесткая, размером примерно с железнодорожный билет, какой ей покупала мама, когда они летом ездили из Кембриджа в Или на пикник. Кэй подняла карточку повыше. Вначале она не могла разобрать, что на ней написано, но в комнате у мамы, где та – необычно для себя – всхлипывала, горел свет, и полоска проникала сквозь неплотно закрытую дверь, поэтому вдруг, когда Кэй повернула карточку под удачным углом, серебристые буквы сделались видны. На карточке значилось:

Кэй была страшно уставшая, а Элл внизу, как обычно, уснула, едва коснулась головой подушки. От глубокого, ровного дыхания сестры Кэй еще сильней клонило в сон, и она все более пустым взором смотрела на странную карточку, льнувшую к свету в ее слабеющей руке. За считаные секунды до того, как ее левое веко окончательно опустилось, когда рука, державшая карточку в полоске тусклого света, готова была упасть, Кэй, почудилось ей, на миг увидела обратную сторону карточки с тисненым, аккуратной работы серебристым изображением – с той же эмблемой, что часом раньше она, как ей показалось, приметила на книге, лежавшей у доктора Андреа Лессинг на широком письменном столе. Да, она определенно и не раз сегодня видела эту эмблему: змею, обвившую лезвие меча.

– Исполнено?

– Да.

– И они не наследили?

– Нисколько.

– А дети?

– Дети?

– Кто за них отвечает? Никто?

– Но…

– Идиот.

– Но в письменном приказе…

– Вы все как один идиоты. Разве я не употребил старинные слова, чтобы тебе было понятно? Разве я не произнес их тебе на ухо, как в старых сказках, которые ты любишь? Змея должна пустить в дело разящий меч.

– Будет исполнено в точности.

– Они все должны получить свое – и вороватый лис, и его детеныши.

– Все будет сделано по вашему слову.

– Смотри у меня.