© Земская Н. 2015
* * *
Научи себя быть светом там, где тьма,
И рекой беги по стонущим пескам…
Сергей Маврин
Не стоит бояться одиночества
Она шла, ссутулившись, наклонив голову наперекор встречному ветру, вся сжавшись под легкой курткой, как пружина, стараясь быстрее добежать до спасительного подъезда.
Надо расслабиться, и будет теплее. Попытка согреться таким способом оказалась безуспешной. Еще отчетливее застучали зубы, и сумка на плече, казалось, стала тяжелее.
Она взглянула на башню Газпрома. Пик высотки был окутан черными низкими тучами.
Родной подъезд двигался навстречу слишком медленно.
Шаг через порог, стук закрывшейся двери за спиной, привычное «Здрасте!» консьержке, и родной подъезд обнял теплыми лапами все тело.
Квартира встретила привычными запахами, сумки буквально выпали из рук, и по телу растеклось блаженство. Ноги без каблуков приятно заныли.
Надо переходить на низкий каблук, но в обувном магазине почему-то всегда хочется купить модели, изогнутые под высокую шпильку и похожие на «наказание».
– Нюся! Нюся! Ты где? – Из-за угла появилась заспанная морда кошки. – Пойдем, покажу, что я тебе купила…
Так хочется иметь в доме собаку. Но кто с ней будет заниматься? Ты с утра до вечера на работе, сын в институте. Собака не переносит одиночество, ей всегда нужна компания. Как ошибаются те, кто заводит это животное в доме, полагая, что краткие прогулки вечером и утром будут достаточны для их четвероногого друга. А потом удивляются, почему у их песика съехала крыша, и он съел или порвал в клочья все, до чего смог дотянуться в квартире.
– Выйду на пенсию, обязательно заведу собаку. – Нюся настороженно подняла голову и заглянула в глаза хозяйке. – Это будет очень воспитанный и добрый пес! – Нюся снова перевела взгляд на сумки.
Вспомнилась идея активной эволюции Академика Вернадского, который, воспользовавшись догадкой американского ученого-геолога Джеймса Дана, сделал предположение, что основной целью эволюции животного мира является совершенствование нервной системы, в частности – головного мозга. И этой идеальной программе подчинены все – от моллюска до человека. Вернадский утверждал, что животный мир неизбежно, из поколения в поколение перемещается из биосферы в ноосферу, то есть сферу разума.
– И мы с тобой, Нюся, закономерно туда движемся, и изо дня в день учимся понимать друг друга со словами и без слов. А представляешь, на каком высоком уровне будут общаться наши потомки?
Нюся гордо развернулась на 180 градусов и, задрав хвост, удалилась по своим делам.
– Вот, черт! Я и забыла, что у Нюси нет потомства.
По квартире разлилась музыка звонка. Это наверняка Катька увидела из окна вошедшую в подъезд подругу и давай названивать.
Рингтон становился с каждой секундой громче.
– Да!
– Ну что? Вернулась труженица со своего ристалища? – Катька никогда не здоровалась, – это означало такое слияние душ двух подруг во времени и пространстве, которое позволяло им обходиться без формальностей.
Создавалось впечатление, что они никогда не расставались.
– Вернулась…
– Видела я тебя в окно, как ты шкандыбала на своих каблучинах. Ну и зачем ты отпустила своего водителя в отпуск?
– Ему надо было…
– «Ему надо было»! А тебе не надо иметь личный транспорт в такую погоду?
– Кто знал, что в марте снова начнется зима.
– Все нормальные руководители отпускают секретарей, помощников и водителей в отпуск, когда сами туда идут.
– А я не помню, когда последний раз была в отпуске. У меня семья маленькая, а у него большая, ему времени свободного нужно больше. Кать, ты мне по этому поводу звонишь? Мне переодеться надо и перекусить.
– Мила… – после этого последовала торжественная пауза. – Я нашла тебе классного мужика!
– Катя!
– Что, «Катя»?! Ты унижаешь мои профессиональные достоинства! У семейного психолога лучшая подруга не замужем! Ты хочешь рядом с собой видеть такого же обворожительного мужчину, как мой Виталик?
– Конечно, хочу! – Мила представила рядом с собой Катькиного Виталика, и к горлу подступила дурнота. – Послушай, заходи, вместе перекусим, а то на голодный желудок ты меня слишком раздражаешь.
– Жди.
Мила привычно стянула с вешалки домашние штаны и футболку и отправилась к Нюсе – просить у нее прощение за «потомство».
Кошка сидела на подоконнике мордочкой к улице, спиной к Миле.
– Нюся, котейка моя ненаглядная. – Кошка отрешенно посмотрела на шторы. – Любимая моя, самая лучшая на свете.
Мила перебирала пальцами по Нюсиной спинке с нежностью, на какую только была способна.
В дверь позвонили, и кошка, развернувшись, спрыгнула с подоконника.
– Ты чего так и не переоделась? – спросила Катька, по-хозяйски окинув Милу взглядом.
– Не успела. У Нюси прощение просила.
– Простила?
– Нет.
– На хвост наступила?
– Хуже. Напомнила про потомство, которого у нее нет.
– Да какие наши годы, Нюся! Будет у нас потомство.
Кошка важно проследовала мимо Милы и, боднув Катькины ноги, замурчала.
Вероятно, в ближайшем будущем, «по принципу того же Дана», психологи перестанут делиться на людских и для животных.
Катька подхватила Нюсю на руки.
– Давай уже переодевайся и приходи.
Когда Мила пришла на кухню, сумки были разобраны, на столе все было порезано и разложено, как ей нравилось, а в сковороде что-то шкворчало и издавало запахи, которые она любила.
«Да. Долгие годы дружбы», – улыбнулась про себя Мила.
Катька поставила тарелки, подхватила сковородку и, давясь слюной, начала издалека:
– Как все-таки предательски устроен наш мозг. Мы можем месяцами сидеть на диете, а потом сорвемся и всё равно обожремся. Потому что наш инстинкт не догадывается, что сыр и масло, которые лежат в холодильнике, будут там лежать и завтра… – Мила вопросительно посмотрела на Катьку: к чему это она клонит? – Ты спросишь меня: почему? А я тебе отвечу: потому что раньше, миллион лет назад, наши предки убеждались в обратном: надо есть, пока есть еда, завтра этой еды не будет. Это не я придумала, это научно доказанный факт. Мой учитель и кумир Бронислав Савушкин постоянно повторял тем дурехам, которые пытались не есть: «Против инстинкта не попрешь! Мы не так далеко ушли от животных, как нам кажется».
Катька действительно была прекрасно образована. Будучи из академической семьи, не гнушалась таких словечек, как: «обожрешься», «попрешь», да и матерком могла, – для лучшего усвоения сказанного ею.
– Тогда же, моя дорогая, – продолжила Катерина, – сложились и другие интересные инстинкты, доставшиеся нам по наследству. Вот, например, один из основных, и почти неосознанный мотив самца – быть успешным, а значит, иметь сыр, масло и колбасу в холодильнике, а значит – и интерес со стороны самок. Такой же основной, и почти неосознанный мотив самки – найти выгоду для потомства. И знаешь, один такой доминирующий самец появился в моем поле зрения…
– Ты это все для Нюси рассказываешь?
– Фу ты, Мила!
– У меня уже есть колбаса… и даже с маслом, и даже с сыром.
– Ну, причем здесь то, что у тебя есть! Инстинкт-то все равно остался!
– Так, и что я должна сделать со своим инстинктом и твоей информацией?
– Встретиться с этим самцом, то есть с Ильей Андреевичем.
Нюся вздохнула и попыталась спрыгнуть с Катькиных колен.
– Тихо, тихо моя девочка, и для тебя найдется приличный кот.
Нюся смирилась.
– Закрой рот и слушай меня внимательно, – скомандовала Катерина. – Он бывший военный, сейчас на госслужбе, сын взрослый – коммерсант. В семье денег… куры не клюют. Мужик – мечта миллионов, с железными кулаками и добрыми глазами. Уже год как вдовец. Всего на каких-то семь лет старше тебя. Очень редкий экземпляр, хочет познакомиться с женщиной своего возраста. Обычно все денежные мужики хотят баб помоложе, – так сказать, за свои собственные деньги иметь товар лицом. А этот настоящий, особенный, думает о душе в первую очередь.
– Кать, неужели все построено на инстинктах?
– Абсолютно все!
– Вот объясни мне: почему я точно знаю, что мне нужен низкий каблук, а покупаю всегда высокий?
– Это просто. Причиной этого является половой диморфизм мозга человека, – Катька сделала многозначительную паузу для вопроса.
И Мила спросила:
– Диморфизм – что это?
– Различие. У мужчин и женщин половые центры находятся в разных зонах. У женщин половой центр связан со слуховой системой, а у мужчин – со зрительной.
– Мужчина любит глазами, а женщина ушами.
– Верно, отчасти потому, что примитивно. Вот сколько у человека органов чувств?
– Пять или шесть, – ответила Мила.
– Восемнадцать! – Катька начала возбуждаться. – А психологи-самоучки об этом не знают. В одном только ухе их три: рецептор углового ускорения, рецептор линейного ускорения и орган слуха. Так что не так все просто!
Мила тоже начала волноваться.
– Ладно, не будем так глубоко вдаваться в науку, – продолжала Катерина. – Итак, мужские предпочтения всегда связаны с внешностью женщины и пропорцией тела, а женщине важно, что она слышит. Звук проходит от органов чувств, и сначала попадает в половой центр, который расположен в самой древней части нашего мозга, и только потом в рассудочную систему, которая сформировалась у человека гораздо позже. И к моменту осознания человека человеком, – здесь Катька ехидно хмыкнула, – эмоционально-сексуальное отношение уже сфор-ми-ро-ва-но. Вот так!
– Необъяснимо!
– В том-то и дело, что все объяснимо. Психологи-самоучки учат мужиков всяким глупым, ласковым словечкам, а они после таких занятий терпят полное фиаско. А почему?
– Почему?
– А потому, что женщина делает свой выбор на основании тембра мужского голоса, пауз между словами, артикуляции, а не смысла слов. И ее половой центр – древний, как мир – безошибочно выдает в рассудочную систему: «Дорогая, это твой мужчина» или «Милая, тебе поможет только самовнушение, но рано или поздно оно тебя подведет, и никакие его миллионы и миллиарды не заставят тебя полюбить его. Хочешь быть счастливой? Беги отсюда!» А знаешь, в чем самый прикол?
– В чем?
– Ухо человека устроено так, что мы не можем слышать своего голоса, а значит – оценить его.
– Так вот почему наш голос в записи кажется нам чужим.
– Поэтому. И именно поэтому мужчина не в состоянии иначе смоделировать свой голос. А значит, не может повлиять на естественную реакцию женщины в отношении себя. Он безоружен!
– А женщина?
– А женщина может. И еще как! Она легко может вызвать у мужчины сексуальную реакцию… к примеру, с помощью каблуков.
– Так-так!
– Удлинение нижних конечностей у самок приматов – признак их полового созревания. Чем ярче самка продемонстрирует свое созревание, тем быстрее и активнее ее заметит самец. Реакция на пропорции женского тела была заложена в мужчину еще в древние времена, когда он был далек от определения «человек разумный», так что женщины интуитивно выбирают обувь на высоких каблуках.
– С этим надо что-то делать, иначе я останусь без ног и спины.
– Выходи замуж. Сразу полегчает. Но не забывай, что рядом с тобой, прежде всего, мужчина, и твоей собственностью он не является, хоть и муж. Одевай для него каблуки хотя бы по праздникам.
– Кать! А что, если статистика разводов напрямую зависит от честного выбора женщины? Если она правильно, без обмана привлечет к себе внимание мужчины без так называемого расчета. И счастливых браков станет больше… Кать, этому можно научиться?
– Чему именно?
– Не врать самой себе.
– Можно, наверное… но не в нашей стране. Как ты объяснишь женщинам, которых на несколько миллионов больше, чем мужчин, что этот мужик, который предлагает переехать тебе из съемной квартиры в свои хоромы, вовсе не твой? А твой либо спился, либо погиб на полях битвы Афганистана или Чечни. Ей лучше остаться одной, но честной перед собой?
– Да. Ерунда получается. Кать, но есть же исключения?
– В чем именно?
– В правилах, по которым мы живем. Ведь может женщина жить одна и гармонично? Кать, ну, что ты молчишь?
– Есть.
– Расскажи!
– Не расскажу.
– Почему?
– Используешь себе во вред.
– Не использую. А если использую, то не во вред.
– Значит, так. Женщинам действительно не стоит бояться одиночества, но не всем. Каким именно – объясню, если сходишь на встречу с Ильей Андреевичем. Мила, очень тебя прошу, сходи! Я ему уже твою фотографию показала. Ты ему очень понравилась.
– Катя, ну кто тебя просил? И фотография наверняка старая…
– Новая, ты мне присылала по электронке с последнего отдыха. Помнишь?
– О Боже!
– Мила, соглашайся. Не пожалеешь. А наградой тебе будет знакомство с отличным мужиком, плюс научно-обоснованная теория гармоничного женского одиночества. Не согласишься – останешься и без того, и без другого.
– Ну, ладно…
– Вот и молодец, – не дала договорить Катька. – Спасибо, все было очень вкусно. Я побежала, а то Виталька начнет звонить.
Нюся тяжело спрыгнула с Катькиных колен и неспешно пошла к входной двери, провожать гостью.
– Имей в виду, к первому свиданию я тебя готовлю сама лично, – прокричала Катька уже около лифта.
Стемнело. Снежная буря за окном утихла, и шпиль Газпрома снова появился из-за туч, его стеклянный купол светился изнутри голубоватым светом. На краю неба, между домами, появилась круглая луна.
– Привет, подружка. Значит, сегодня среди ночи ты меня разбудишь, – улыбнулась луне Мила.
Сын по телефону сообщил, что останется у девушки.
– Поженились бы уже… что ли…
– Успеем, мам. Целую.
– Целую.
Горячий душ, приятная книжица сделали свое дело, и к глазам стал подступать блаженный сон. Нюся удобно устроилась около подушки Милы и заурчала.
«Простила», – улыбнулась про себя Мила.
Луна еще не встала над крышами домов. Часа через два, поднявшись высоко в небо, она заглянет в окно и разбудит хозяйку квартиры. А пока, убаюканная кошкой и ночной тишиной, Мила мирно засыпала в подушках своей кровати.
Повезло, как слепому петуху
Майор полиции, зам начальника управления по оперативной работе, Ландрин Иннокентий Петрович шел по ухоженной дорожке вдоль высоченных заборов загородных особняков. Неспешно и уныло продвигаясь вперед без какой-либо цели, в сумерках мартовского вечера он разглядывал богатое убранство верхних этажей домов.
Следом за ним, так же уныло, как будто передразнивая Ландрина, плелся коричневый с белыми пятнами пес. Один бок у него был в грязных подтеках из-за придорожной лужи, в которой он лежал.
Когда Петрович бросил свою машину на обочине и пошел по манящей вперед дорожке, сам не понимая, куда он идет, пятнистая дворняга, лежавшая в придорожной грязи, сначала бавкнула на него, а затем поднялась и, вильнув хвостом, увязалась следом.
«Надо бы прогнать», – подумал Петрович, но усталость прошедшего дня не дала ему это сделать.
Заныл левый висок. Петрович поднял голову и увидел, как на пастельное мартовское небо со стороны Москвы надвигается черная туча. Захотелось найти лавочку и присесть.
У Иннокентия Петровича была обычная милицейская судьба. После армии вернулся в захолустный городишко российской глубинки, в котором, впрочем, родился и вырос. С работой особо выбирать не приходилось – либо в бандиты, либо в челноки, либо в милицию. Попал в милицию, там дядька работал. И нисколько не пожалел об этом. Все бандиты-одноклассники приказали долго жить, челноки разорились, а он выучился и выслужился до майора.
Женился, родилась дочь. Работы в лихие девяностые было много. В битве за первоначальный капитал люди как будто озверели. Опергруппы, в которых он работал, а потом и возглавлял, как ночная стая волков кидалась от одной окровавленной жертвы к другой.
Как положено – расслаблялись, принимая на грудь и, как водится, были бабы, имена и лица которых он уже не помнил. Жена не выдержала, забрала дочь и уехала к матери в деревню. Он кричал в пьяном угаре, что догонит и пришибет, но так и не доехал до жениной деревеньки.
Так тянулись месяцы, а затем и годы. По своим милицейским каналам проставил в паспорт штамп о разводе, сам не зная – зачем. Левые деньги прогуливались, официальная зарплата по заявлению переводилась в отделение почты деревни, где росла дочка. И, как водится в таких биографиях, в один прекрасный день…
В один прекрасный день Иннокентий Петрович открыл глаза и уставился в потолок своей холостяцкой квартиры, затем, не поворачивая головы, перевел взгляд на окно без штор. Он знал, что любой поворот головы наполнит ее нестерпимой болью, и вся муть вчерашнего дня поднимется к горлу.
«Все! Больше не могу!» – услышал он голос внутри себя так явно, что даже испугался, и сотни иголочек впились в кончики пальцев. «Надо заканчивать!» – не унимался голос.
Стараясь сильно не наклонять голову, он дотянулся до мобильного, лежавшего на прикроватной тумбочке.
– Сергеич! Узнал? Не выйду я сегодня.
– Петрович! Как это? – поперхнулся в трубку дежурный.
– Так это! В отпуск я иду.
Удивление дежурного было вполне обоснованным. Иннокентий Петрович за время своей многолетней службы на работе появлялся в любом, как говорится, состоянии. Не всегда гладко выбритым, но всегда вовремя, – без отпусков, больничных и прочих оправдательных отгулов. Он рывком открывал дверь своего кабинета, падал на стул и хватал верхнюю папку бумаг, с вечера оставленную поверх всех прочих, как самую важную.
– Я с руководством все сам улажу, – и нажал на кнопку «сброс».
Весь день Петрович промаялся от дурноты, бессмысленно переключая пультом каналы телевизора. К вечеру принял решение поехать к жене в деревню, дочку навестить.
От мысли о дочери на душе стало радостно и даже захотелось перекусить. В холодильнике лежало небрежно завернутое в фольгу сливочное масло и бутылка водки.
Петрович схватил масло и быстро захлопнул дверцу холодильника, опасаясь, по всей вероятности, что бутылка сама прыгнет к нему в руки и испортит все усилия дня.
Нашел в шкафчике остатки макарон и гречневой крупы, – сварил и то, и другое, обильно приправив блюда сливочным маслом. Макароны съел на первое, а кашу на второе.
На следующее утро, сидя в электричке, Петрович улыбался в окно дождливому августовскому дню. Он представлял себе первую встречу с дочуркой: она (почему-то, обязательно кудрявая блондинка) в коротком платьице, сидит на крылечке с книжечкой, медленно поднимает голову на отца, заслонившего от нее солнце…
В этом месте у Петровича щекотало в носу, и наворачивались слезы.
«Ты кто?» – испуганно спрашивала девчушка.
«Нюра! Неужто отца не узнала?»
«Папка! Родной!» – кричала девчушка и со слезами бросалась на шею отцу. Родная ведь кровь!
Украдкой от остальных пассажиров утерев накатившую слезу, Петрович продолжал любоваться мокрыми березами за окном, которые то и дело расступались, открывая безбрежные просторы полей и перелесков.
Выйдя из автобуса на нужной остановке, Петрович помялся на месте, разглядывая дома за полем и, определив крышу нужного ему дома, решил пойти не вдоль разухабистой дороги, а напрямки через поле.
Тропинка весело чавкала и скользила под ногами, сырой воздух был наполнен запахами увядающих цветов и надвигающейся осени. Из-за этой работы и полупьяной жизни Петрович и вовсе забыл, как пахнет поле.
По мере продвижения к знакомому дому, радость куда-то улетучивалась, а на смену ей приходило трусливое опасение. А вдруг его не ждут?
«Конечно, не ждут. Столько лет прошло. Ждали год или два, а потом и перестали. Надо было телеграмму дать или поискать общих знакомых, расспросить: что да как. Черт меня дернул приехать сюда! – запоздало корил себя Иннокентий Петрович. – А то как – в окно глянут и не откроют. Я буду стучаться в дверь, прибегут соседи со словами «Дома они дома, стучи громче». И ретироваться незаметно не удастся. Вот опозорюсь».
Мокрая тропинка довела своего путника до самой калитки, и под конец самым бесцеремонным образом попыталась скинуть его с себя, подставив под ногу мокрую кочку. Петрович с ужасом подумал о неминуемом падении, но в последний момент ухватился за штакетник калитки. Та жалобно скрипнула и приоткрылась. Петрович замер.
Не оставив ни секунды на размышления, дверь дома распахнулась, и на крыльцо шагнула кареглазая черноволосая девочка-подросток, как две капли похожая на мать Петровича в молодости:
– Вам кого? – бойко крикнула она.
Резкий спазм в горле и шум в голове снова попытались опрокинуть Петровича на землю. Собрав свою волю в кулак, он через силу выдавил:
– Мать дома? Я к ней, – и шагнул на ватных ногах вперед.
– Ма! К тебе, – крикнула девочка, нырнув обратно в дом.
В доме было тепло и опрятно, и казалось, ничего не изменилась с последнего визита Петровича, это обстоятельство помогло ему прийти в чувство. От окна кухни навстречу шла располневшая и розовощекая «бывшая».
– Привет, Ларис! Не ждали?
– Не ждали, – подозрительно спокойно ответила она. – Ну, проходи. Есть будешь?
Петрович с удовольствием скинул мокрые ботинки и, дойдя до стола по теплому полу, сел на скамью. Отсюда, разглядывая избу, заметил присутствие мужика: большие сапоги у двери, рыболовные снасти в углу, ящик с инструментами, а на столе под разноцветным полотенцем вкусно пахло обедом.
– Мужика с работы ждешь? – как можно непринужденней спросил он «бывшую».
– Жду, – так же непринужденно ответила она.
Это спокойное слово «жду» острой иглой проткнуло Петровичу горло.
«А ты как думал? – уговаривал себя Петрович. – Баба ладная, хозяйственная. Ты чего ждал? Что она годами будет слезы лить у окошка?» Но на иглу в горле эти уговоры не действовали.
– Не обижает?
– Нет, – ответила Лариса. – А ты по делу или как?
– Навестить решил. Руководство намекает о переводе в Москву. Вот, заехал повидаться, – соврал Петрович, и сразу же почувствовал приятное облегчение.
– Ну, да. Ну, да, – уважительно закивала головой Лариса.
– А Нюрка как вытянулась!
– Да, растет, – Лариса наклонилась к уху Петровича и прошептала: – Она за перегородкой все слышит.
«Надо уходить, – подумал Петрович. – Вот, только, когда и под каким предлогом?»
В этот момент дверь избы распахнулась, и на пороге появился коренастый мужичок с коричневым не то от загара, не то от копоти лицом. Он стянул с головы кепку и привычным жестом, не поворачивая головы, набросил ее на крючок около двери:
– Здравствуйте всем! – добродушно пробасил мужик. – У нас гости?
– Здравствуй, Вань. Познакомься. Это Ландрин Иннокентий Петрович.
По глазам Ивана было видно, что он все понял.
– Иван, – уважительно протянул он руку.
– Иннокентий, – так же уважительно привстав, ответил Петрович.
– Ну, вот и познакомились! Я вот только умоюсь – и за стол. Жена, обед готов?
– Готов. Готов, – Лариса начала суетиться, расставляя на столе тарелки. – Анюта, помогай!
На кухню вышла дочка. Исподлобья разглядывая отца, резала хлеб, раскладывала пирожки на блюде.
Петрович чувствовал себя не в своей тарелке. С тоской думал об оставленной в холодильнике бутылке. Надо было взять.
– А я с пустыми руками, – виновато заявил Петрович, – купил заранее бутылку, да дома забыл.
– И не надо, – ободряюще отозвался Иван, – у меня сейчас жаркое время – уборочная страда. Вот как! Я водителем в фермерском хозяйстве числюсь. Со всеми видами техники управляюсь. Завтра в четыре утра – за штурвал комбайна.
Петрович всегда уважал эту честную мужицкую профессию за ее сдержанность к выпивке и за привычку к порядку.
Разговор за обедом сначала не очень клеился. Общее напряжение постепенно рассеялось благодаря Ивану. Как ни странно, но Петровичу он нравился все больше и больше.
Не ревность, а глухая тоска поднималась со дна души Петровича, когда он смотрел, как Иван отхлебывал из ложки его, Петровича, счастье. А потом отламывал кусок от пирога, врезался в него губами, и снова отхлебывал из ложки, щурясь от удовольствия.
Разговор тянулся до самых сумерек: о погоде, о политике, об уборочной. Женская половина суетилась по хозяйственным делам в другом углу избы, не мешая мужскому разговору.
– Пойдем, покурим, – внезапно предложил Иван.
– Пойдем, – согласился Петрович.
Вечерняя влажная прохлада залезала под рубашки. Мужики молча смотрели на дымящееся туманом поле. Вредной привычки курить, надо признаться, не было ни у того, ни у другого.
– Дочь тебя отцом зовет? – спросил Петрович с замиранием сердца.
– Нет… зачем? Мы всегда ей с Ларисой говорили, что у нее есть отец, который заботиться о ней, деньги хорошие исправно присылает и приедет к ней обязательно.
Петровичу захотелось сказать «спасибо» за жену и за дочь, но это слово было каким-то мелким рядом с Иваном. С этим человеком хотелось плакать, обнявшись, но знакомство было слишком коротким.
– Мы в избе тебе постелем.
– Не надо, лучше в баньке. Жива банька-то?
– А как же! Крышу этим летом перекрыл. Как новая теперь.
Петрович сгреб в охапку приготовленную Ларисой постель и пошел вниз к речке. Банька стояла на прежнем месте, скрытая от посторонних глаз ивняком и бурьяном. Не зажигая света, бросил свернутую постель на пол, сел сверху и втянул в себя, до боли в грудине, запах березовых веников. От всего пережитого выпить хотелось очень.
«Надо было взять эту злосчастную бутылку из холодильника», – подумал Петрович.
Так и не расстелив постель, дождался утреннего рассвета, вышел в серую утреннюю мглу, скинул одежду на мокрый берег и бухнулся в ледяную воду речки. На смену ночной тоске пришло радостное возбуждение.
Все, теперь будет все иначе!
Зацепившись за корягу, вышел на берег. В постельном белье нашел заботливо сложенное полотенце. Растерся до жара в теле и почувствовал усталость. Надо было возвращаться домой, и спокойно подумать, как дальше жить.
С этой мыслью Петрович быстро оделся и зашагал наверх из оврага. Поравнявшись с домом, замедлил шаг в нерешительности… надо бы попрощаться.
Вдруг занавеска на окне дернулась, и через секунду на крыльцо вышла Нюра.
– Доброе утро, пап!
– Доброе, дочка!
Девочка подошла совсем близко, Петрович обнял ее одной рукой за плечи и уткнулся губами в ее волосы.
– Нюр, ты проводить меня вышла?
Дочка кивнула.
– Пойдем тогда к автобусу.
– Пап, не называй меня Нюрой. Хорошо?
– Не буду. Анна Иннокентьевна. Так лучше?
– Можно просто – Аня.
Они шли по полю, смеясь. Он – обняв ее за плечи, она – ухватившись за его ладонь. Петрович чувствовал, что Лариса и Иван смотрят им вслед.
– Ты учиться дальше собираешься?
– Собираюсь.
– В Москве?
– Ага.
– Меня к тому времени переведут по работе в столицу. Слышала?
– Слышала.
– Приедешь на время учебы ко мне?
– Приеду… если не женишься.
– А чем тебе помешает моя жена? Может, она человеком будет хорошим… Я только на такой женюсь.
– Пап, ты такой красивый, она ревновать тебя будет.
Петрович хохотал громко и с удовольствием, и если бы не утренний туман, его хохот был бы слышен на другом конце деревни.
– Я красивый?
– Очень, как голливудский киноактер. Только, измученный немного.
– Ань, ну, ты скажешь тоже…
Петрович много раз пересказывал этот диалог своим сослуживцам, а те внимательно слушали, понимая важность момента.
«А что «бывшая»?» – спрашивали они.
«А «бывшая» умоляла остаться. Ну, чем бы я стал там заниматься? Все! Разошлись пути-дорожки. У нее там хорошая работа, уважением пользуется у односельчан», – отвечал Петрович.
Про Ивана он никому не рассказал, мужская гордость не позволила.
С тех пор Петрович, как одержимый, шел к своей цели. Обещание, которое он дал дочери, должно было быть выполнено в срок. Этот срок равнялся шести годам. С одной стороны – не мало, а с другой стороны – кто его знает, как оно пойдет?
Непочатая бутылка водки из холодильника перешла по нужде к кому-то из соседей. Подчиненные шутили поначалу, ждали от своего руководителя послабления по этому вопросу, а когда почувствовали в нем эту одержимость, стали сторониться и перешли с руководителем на «Вы».
Благо, на дворе были двухтысячные. Левые заработки стали постоянными, сложился даже некий тариф: за расторопность, за особое внимание к делу или наоборот – за его отсутствие. Попадались и правдолюбцы, но их было мало. У Петровича был особый на них нюх, и он понимал, где можно, а где нельзя. Заходил при случае к областному руководству, напоминал о себе. Ему обещали, что «как только, так сразу».
Дочери переправил в деревню мобильный телефон. Радовался каждой ее СМС-ке, как чумной. К праздникам и просто так слал почтой дополнительные денежные переводы и открытки – самые красивые и самые дорогие.
Жизнь для Петровича обрела особый смысл. Эти люди в глухой деревеньке стали воплощением его счастливой жизни, которую они проживали там за него. Ему хотелось, чтобы эта жизнь была у них в полном достатке. Хотелось, как для себя. Но объяснить, рассказать об этом он не мог никому – не поняли бы. Сердце его таяло от счастья, когда он слышал ответ дочери: «Пап, ничего не надо, у нас все есть!»
И вот – долгожданный звонок «сверху».
Какой-то дуралей то ли взял слишком много, то ли отказался взять слишком мало. Короче, вбили ему кол со словом «оборотень» меж наградных медалей, и отправили куда подальше. Сверху спустили распоряжение: с целью борьбы с коррупцией взять на эту должность человека из глубинки с безупречной репутацией и послужным списком. Выбор пал на Петровича.
Хоть это была и не сама столица, а ближайший ее пригород, для многих москвичей это место было недосягаемой мечтой. И денег за должность взяли с Петровича на удивление немного. А почему? Петрович понял потом.
Ему, как одиночке, не надо было предоставлять целую служебную квартиру. Он согласился на комнату в общаге. Старый «Москвич» без водителя – это нормально на первое время. Хорошую машину надо было заслужить.
Вся соль была в жителях этого района. Это были люди такой высоты и такого достатка, что даже Петровичу, с его не самыми строгими взглядами на жизнь, было не понять – как можно было «заработать» себе на такую жизнь? И что должно было произойти с Петровичем, чтобы он смог обосноваться среди этой публики? И как они с дочкой будут ютиться в общаге, когда она приедет поступать в столичный институт? Ответить на эти вопросы он себе не мог.
За поворотом наконец-то показалась долгожданная лавка, заботливо прилаженная рядом с въездными воротами роскошного особняка.
Все тело ныло от напряжения. Работать на свою репутацию в новом коллективе первое время надо было за троих.
Сев на лавку, Петрович еще раз окинул взглядом высокие заборы и особняки. Дворняга тоже доплелась до лавочки и осторожно положила морду рядом с рукой Петровича.
– Вот оно как вышло, – обратился Петрович к дворняге, – повезло же мне, как слепому петуху, нашедшему зерно, – и положил руку на крутой собачий лоб. Дворняга лизнула руку и облегченно вздохнула.
За забором послышался рокот работающего механизма, въездные ворота вздрогнули и стали расходиться.
«И здесь не дают отдохнуть», – с досадой подумал Петрович.