© Земцов Б.Ю., 2022
© Книжный мир, 2022
© ИП Лобанова О.В., 2022
Слово издателя
В наши планы вовсе не входило издание, пусть заново отредактированной, пусть заметно дополненной, но всё-таки, уже знакомой читателю, книги Бориса Земцова о его «балканских приключениях». Однако… Пришло долгожданное известие о признании Российской Федерацией ДНР и ЛНР, началась военная операция на Украине и стало ясно, насколько сейчас нужна эта книга. То, что сегодня творится на Украине и в Новороссии, что происходит в недрах российского общества и в сознании наших соотечественников очень созвучно проблемам и вопросам, поднятым и озвученным в балканской эпопее Б. Ю. Земцова. Особенно остро напомнила о себе проблема Славянского Мира, к которой автор не раз, пусть очень по-своему, обращается в своём повествовании. Хочется надеяться, что книга «За Русское Дело на сербских фронтах» поможет российскому читателю выбрать правильные ориентиры в оценках нынешней непростой политической ситуации в мире, найти свои ответы на вечно актуальные, «вечно русские» вопросы «кто виноват» и «что делать».
Генеральный директор издательства «Книжный Мир»Дмитрий Лобанов
Книга честная и своевременная
В самом начале своей «Боснийской тетради» Б. Земцов, размышляя о том, как много появилось в России «профессиональных патриотов», пишет: «Хуже болтовни либеральной может быть только болтовня патриотическая. Призывы и лозунги. Лозунги и призывы. Бесконечное, порою виртуозное жонглирование правильными по сути своей словами. И ничего конкретного, ничего реального, что могло бы хоть как-то изменить ситуацию в стране. Неужели этот порядок – вечен? Неужели в этом – судьба моего Отечества? Если это так, то это уже и не судьба Отечества, а приговор ему… Где реальные люди, готовые превращать теорию в дела, разумеется, при этом жертвуя не только своим благополучием, но и жизнью?» Свой ответ на этот вопрос у автора есть: «Жить – значит совершать поступки, переламывать судьбу, а не вымаливать у судьбы подачки и поблажки».
Сам Б. Ю. Земцов эту позицию подтвердил своим личным участием в боевых действиях в качестве русского добровольца. В его послужном списке теперь уже ставший знаменитым неравный, но победный бой 12 апреля 1993 года на высоте Заглавок под Вышеградом. Для нас это дата полёта в 1961 году в космос первого человека Земли Юрия Гагарина и отмечается как День космонавтики, а в Сербии этот день ещё стал государственным праздником – Днём Добровольца. И в этом есть заслуга нынешнего заместителя главного редактора газеты «Русский Вестник».
Мне было интересно читать и узнавать мысли о войне человека, совершенно не знакомого с военным делом, но умеющего ясно описывать ход и содержание боя, каким он видится со стороны простого солдата, и понимающего своё место на войне. «Во все времена, во всех войнах всегда существовали две правды – правда верхняя, правда политиков и больших полководцев, и правда низовая – окопная, правда солдатская. Сталкивать “лоб в лоб” две таких точки зрения попросту неразумно. По сути, это даже не два мнения, а два измерения, которым никогда не дано пересечься». Действительно, умение описывать эти две правды очень редкое. Идеальным эталоном военного журналиста, писателя и поэта Великой Отечественной войны для меня является Константин Симонов. Но Б. Земцову уже за два месяца боевых действий пришло чёткое понимание, что ни в коем случае нельзя сталкивать эти две правды. Хотя на самом деле этих «правд» намного больше: своя правда на каждом уровне военной иерархии.
Мне на войне пришлось побывать в должностях командира батальона (отряда спецназ) в Афганистане и командира бригады спецназ в Таджикистане и в других вооружённых конфликтах. Даже в видении войны комбатом и комбригом есть значительные различия. Главное из них заключается в том, что в отличие от комбрига, комполка или комдива, находящихся на командном пункте на каком-то удалении от линии боевого соприкосновения, комбат находится на поле боя под пулями, минами и снарядами, непосредственно участвует в бою и его ощущение боя во многом совпадает с офицерами его батальона, но именно с офицерами – командирами рот и взводов, а не с солдатами. Между офицерами и солдатами основное различие лежит в области понимания происходящего и ответственности за ход и исход боя. Солдату в бою не надо думать и беспокоиться ни о чём, кроме совершения пусть и опасных, но достаточно простых действий, определённых ему поставленной задачей или сложившейся обстановкой (последнее несопоставимо чаще) и преодолеть инстинкт самосохранения. Но уже у сержанта – командира отделения, артиллерийского расчёта или танкового экипажа – прежде всего, появляется обязанность выполнить поставленный приказ, и внутренняя задача сохранения самого себя отходит на второй план. Описание боя на высоте Заглавок – это оголённое ощущение боя рядовым солдатом и в этом его ценность. Но, анализируя текст, поневоле приходишь к выводу, что тогда в бою в Борисе Земцове неразрывно жили две его сущности – солдатская и журналистская, писательская.
Мне много раз приходилось слушать рассказы солдат о прошедшем бое, засаде или налёте, они могли во многом различаться, несмотря на одни и те же события, в которых они вместе участвовали, (иногда даже можно было подумать, что они вообще были в разных боях), но их общее ощущение было солдатским. Здесь было другое видение. Оно больше похоже на командирское, офицерское. Просто офицер наблюдает за ходом боя, огнём и манёвром противника и своего подразделения, а журналист за поведением людей и самого себя. Читать было интересно. Как и внезапно увидеть очень по-военному точное определение типа специальных военных действий в той войне с обеих сторон – «рейдово-диверсионные».
В начале дневника резануло безапелляционное утверждение о глупости и лживости всех книг о войне, хотя оно и объяснимо: война у советского поколения представлялась чем-то духовно-возвышенным, а тут надо ходить, потеть, а потом мёрзнуть в грязи и очень долго не спать. Потом до автора дошло, что вся, или почти вся героика войны и личное мужество именно в этом и заключаются: «Для добровольца главное концентрированное выражение мужества – это сам факт принятия решения “ехать на войну”». Личные поединки посредством холодного оружия, дуэли на пистолетах и рукопашные единоборства, требовавшие от мужчины физической силы, (где воин мог видеть своего противника перед собой воочию, когда побеждал тот, кто лично лучше подготовлен к сражению), – уже давно в прошлом. Сейчас смерть от снаряда и ракеты может прилететь из-за десятков, сотен и даже тысяч километров, и не имеет никакого значения, как лично ты был подготовлен к бою. Дошло до того, что дроном через джойстик может управлять обученный «ботаник», сидящий с чашкой кофе, и уничтожать людей, несоизмеримо выше его по личным воинским качествам. «Единственный осколок от такого снаряда может запросто отнять у тебя жизнь, – пишет Б. Земцов. – А это значит, что всякие там мужество, героизм, решительность, не говоря уже о навыках единоборств и элементарной физической силе, так и останутся нереализованными. Никогда не реализованными. Навсегда не реализованными». Это правда. Но не вся. Всё равно в войне, в конечном итоге, победит тот, у кого выше дух и воля. А главное – на чьей стороне правда. Божья правда для нас на Земле.
Заставили задуматься размышления автора о взаимосвязи человека и его оружия. «Человек с оружием, временно взятым в руки, и человек, находящийся с оружием в руках постоянно, – это два очень разных понятия. Не будет преувеличением сказать, что в нашей нынешней ситуации человек и оружие образуют единое целое, что-то очень важное и серьёзное, доверительное и живое». Эта своя сроднённость с самолётом, танком, подводной лодкой, с автоматом и другим вооружением, к которым относились как к живым существам, была массово замечена в годы Великой Отечественной войны и в последующих вооружённых конфликтах, где к своей технике, получившей в бою повреждения, относились как к раненым товарищам.
Очень точны мысли автора о разнице между людьми, которые были на войне и которые не были. Мне ещё помнятся разговоры офицеров-фронтовиков, которые делили всех на тех, кто был на фронте и на тех, кто не был. Это был тогда первый и главный передел всех людей. Это же подмечает и Б. Земцов: «Человек, прошедший через кровь – человек совершенно иной формации. Он не лучше, не хуже других, крови не видевших, крови не проливавших. Но он – совсем другой. Из другого измерения». И это другое измерение проникает вовнутрь человека навсегда.
Признаюсь, меня просто потрясло сравнение могилы, которую Б. Земцов копал для своего товарища, с последним окопом. «Окоп недосягаемый и неуязвимый для врага. Окоп непокидаемый для его защитника. Окоп, призванный стать с его защитником единым целым навсегда. Вечный окоп для русского добровольца на сербском фронте… Мать-сыра Земля для русского добровольца в боснийских горах».
У нас в патриотическом лагере появилось большое количество людей, которые называют своё занятие геополитикой. Эта их геополитика заключается в написании статей, книг, монографий, выступлений в различных СМИ. Борис Земцов и его фронтовые товарищи преобразовали Русскую геополитику в боевые действия на Балканском рубеже. Вот это и есть «личная персональная геополитика». Очень личное и очень правильное качество, как замечает автор.
Исповедь Русского добровольца завершается такой мыслью: «В жизни каждого мужчины обязательно должна быть война. Иначе и жизнь эта – не Жизнь, и мужчина этот – не Мужчина. Главное, чтобы эта война была Твоей войной, чтобы на ней ты лично помогал отстаивать Добро и Правду».
В жизни Земцова такая война была и это была его война, на которой он воевал за Добро и Правду.
Спасибо за книгу, Борис Юрьевич.
Полковник ГРУ, кандидат военных наукКвачков В. В.
Боснийская тетрадь
От автора
Осенью 1992 года в составе группы русских журналистов я побывал в Югославии. Встречался с политиками, писателями, военными, предпринимателями.
Слушал рассказы сербов, чудом избежавших участи десятков тысяч жертв геноцида. Видел руины, свежие могилы, кровь, слезы братского православного народа. Незадолго до возвращения, в Белграде, я встретил двух русских парней. Саша С. и Евгений Т. были добровольцами, уже не первый месяц сражавшимися на стороне сербов. От интервью в традиционном смысле этого слова ребята отказались, но в беседе участие приняли. Выяснилось, что они далеко не единственные соотечественники, воевавшие за свободу сербов.
Через несколько месяцев, когда мои югославские материалы были опубликованы в еженедельнике «Русский Вестник», мы встретились снова, уже в Москве. Мои новые друзья были немногословны: «Читали ваши репортажи. Если тема интересует всерьёз, можем помочь. Хотите сами выехать в Югославию в качестве добровольца? Устроим».
Предложение было принято. В марте-апреле 1993 года в составе русского добровольческого формирования я находился на территории республики Босния и Герцеговина, некогда входившей в СФРЮ1. Принимал участие в боевых действиях.
Виденное и пережитое легло в основу книги.
* * *
Хуже болтовни либеральной может быть только болтовня… патриотическая. Убеждаться в этом можно чуть ли не каждый день – достаточно взять в руки газету патриотической направленности или послушать ораторов из опять же патриотического лагеря. Призывы и лозунги. Лозунги и призывы. Бесконечное, порою виртуозное жонглирование правильными по сути своей словами. И ничего конкретного, ничего реального, что могло бы хотя бы как-то изменить ситуацию в стране. Неужели этот порядок – вечен? Неужели в этом – судьба моего Отечества? Если так, то это уже и не судьба Отечества, а приговор ему. Будущего у такого Отечества попросту нет. Это Отечество обречено.
Впрочем, стоит ли оперировать такими глобальными масштабами? Куда важнее более понятные масштабы одной конкретной человеческой судьбы, одной конкретной человеческой жизни. Задумываешься об этом и очень четко начинаешь понимать, что в этой самой жизни может грянуть момент пронзительного осознания, что всё – не так. Не так в окружающих событиях, не так в собственных мыслях и поступках. Человек почувствует, что непременно надо совершить что-то очень серьёзное и очень важное. По крайней мере, поучаствовать в чём-то очень серьезном и важном. Не решиться на это – значит совершить ошибку, о которой придется жалеть всю оставшуюся жизнь, какой бы длинной она ни была и как бы ни была богата яркими событиями.
* * *
Итак, завтра.
«Страшно?» – спрашивают друзья, посвященные в мои планы. Я не лицемерю, отвечаю: «Да». Мне не семнадцать, не двадцать три. Мне тридцать семь. Есть что терять, есть, кому сиротеть. Но… Решение принято. Случилось то, что должно было случиться. Пришло время, когда стало ясно: жить, как жил раньше – всё равно, что дышать в полгруди. Жить – значит совершать поступки, переламывать судьбу, а не вымаливать у судьбы подачки и поблажки. Поехать в Сербию добровольцем – это поступок. Дай Бог не струсить, не поскользнуться.
Очень хочется вернуться живым. Какая же это хрупкая и ценная штука – человеческая жизнь. От подобных мыслей жмет сердце и першит в горле. Хочется запомнить, как пахнет голова трехлетнего сына, как щебечет милые глупости дочь-первоклассница, запомнить, как цветут яблони, посаженные отцом, как краснеют ягоды шиповника над могилой родителей. Хорошо бы иметь возможность спустя какое-то время перечитать эти строки и от души посмеяться над собственной сентиментальной слабостью.
* * *
Возможность перечитать то, что написал утром, и посмеяться, представилась уже вечером. Стыдно: рассопливился. Действительно, ехать сегодня в Сербию – значит ехать на войну. Верно, быть добровольцем – значит подвергаться смертельной опасности. Среди русских, дерущихся на стороне сербов, уже есть потери. Безусловно, сложить свою голову за тридевять земель, лишив близких даже возможности поклониться твоей могиле (не наездишься с учетом дороговизны дороги и чехарды с визами, загранпаспортами и т. д.). Да, перспектива невеселая. Но кто сказал, что в числе погибших должен оказаться именно ты? Существует же теория вероятности. Да и без всяких теорий ясно, что вовсе не обязательно все пули, осколки и мины считать предназначенными именно для тебя. Не стоит забывать и об особом характере войны в Югославии – чаще всего военные действия здесь носят разведывательно-диверсионный характер: походили, постреляли, посидели в засаде и… вернулись по казармам. Потерь при таком раскладе куда меньше, чем в войнах в классическом понимании этого термина. Так что лучшая формула для ума и сердца в этой ситуации: Бог не выдаст – свинья не съест.
И всё-таки слаб человек. В который раз подумалось, насколько нелепо почти сознательно оставить сиротами своих детей. Конечно, высокий и чистый внутренний голос чеканно заявляет: погибнуть за правое дело братского славянского народа – высокая честь, фактически это то, что называется красивым словом «подвиг». Но другой, не менее сильный, голос осаживает: разве сто́ят те далекие и туманные идеалы твоей близкой и конкретной жизни?
Главными судьями этого поступка будут дети. Непредсказуемо, какой приговор вынесут они. Хорошо, если будут гордиться отцом-героем и пронесут его имя через всю жизнь, как знамя. А вдруг наоборот – проклянут, рассуждая: зачем ты влез во все эти приключения, подумал ли ты при этом о нас – детях своих?
Что же касается моих жёстких, почти «наотмашь», оценок ситуации в патриотическом лагере, понимаю, что такие слова могут задеть многих честных русских людей, искренне желающих добра и процветания Отечеству. Менее всего хотел бы их обидеть, нисколько не сомневаюсь, что они вносят свой посильный вклад в «Русское дело». Вот только где на сегодня конкретные результаты этой деятельности? Каков КПД2 всех этих статей, митингов, речей, монографий? Где реальные люди, готовые превращать теорию в дела, разумеется, при этом жертвуя не только своим благополучием, но и жизнью?
Более того, наблюдая жизнь отечественного патриотического лагеря изнутри, часто обращал внимание на то, как много появилось ныне в России «профессиональных патриотов», готовых участвовать в любом мероприятии во благо Родины, но при этом ограничивающих своё участие опять же лишь статьями и речами. Неужели такое положение дел – окончательный диагноз современного русского национального движения? Как бы я хотел ошибаться!
Кстати, отправившись воевать в Югославию, я должен четко уяснить, что такого решения… мне не простят и многие из тех, кто ещё вчера считался единомышленником-патриотом. Потому что размышлять и спорить о судьбах Отечества – это одно, а воевать за это Отечество, тем более за тридевять земель – это совсем другое дело. И здесь в оценке моего решения и моего поступка причудливо сплетутся объективный анализ с чьей-то завистью, трусостью и много с чем ещё.
Верно, попахивают такие откровения гордыней, что признается Православной Верой тяжелым грехом. Но куда деться от собственных мыслей?
Пока эти мысли я доверяю только своему блокноту. Возможно, блокнот когда-нибудь станет книгой. Как быть тогда с тем, что терзает сейчас душу и что со стороны может показаться очень нескромным?
Вот только стоит ли так далеко забегать вперед? Ведь моя югославская война ещё и не началась, а, чтобы написать об этой войне книгу, с этой войны надо ещё вернуться.
Даст Бог, вернусь! Даст Бог, напишу!
* * *
Вещи собраны. Их совсем немного – одна легкая дорожная сумка. Как-то не верится, что через несколько часов начнется отсчет, возможно, самого важного периода моей жизни. Перелистал записные книжки, привезенные осенью прошлого года из Югославии.
Так где же я окажусь через три-четыре дня?
* * *
Босния и Герцеговина… Ещё недавно так называлась одна из составных частей Социалистической Федеративной Республики Югославии. Соответственно звучало и полное её название – Социалистическая Республика Босния и Герцеговина. В силу исторических причин население республики делилось на три группы: православные славяне – сербы, хорваты – католики, славяне – мусульмане. Было время, Босния и Герцеговина воспевалась официальной пропагандой как образец торжества новой национальной политики, когда коммунистическая идеология якобы делала людей братьями, стирая национальные и религиозные различия. Чиновники на местах, состязаясь в рвении, даже перестали указывать национальность в документах новорожденных. Принадлежность человека к корням своим стала заменяться абстрактной формулировкой «югослав». Совсем как у нас, когда выдуманный коммунистическими идеологами термин «советский народ» начал теснить и разрушать понятие «нация».
За восторгами по поводу «дружбы народов» и «торжества мудрой национальной политики» без внимания остались особенности набирающих силу демографических и политических процессов: небывалый прирост мусульманского населения, внедрение мусульман в места традиционного проживания сербов, распространение идей мусульманского фундаментализма и создание самостоятельного исламского государства на югославской земле.
К концу прошлогодней югославской командировки у меня сложилось впечатление, будто геноцид сербов в провозглашенной после распада Югославии независимой Республике Босния и Герцеговина возведен едва ли не в ранг государственной политики. Изучение документов, показаний очевидцев, материалов допросов пленных позволяло сделать вывод: весь аппарат новоявленного государства сосредоточен исключительно на решении задачи уничтожения сербов. Фактически, каждому сербу здесь был предъявлен жёсткий ультиматум: или ты принимаешь мусульманскую веру, отрекаясь от славянских корней и православной веры предков, и становишься полноправным гражданином новоиспеченного государства, или… ты попадаешь в безжалостные жернова геноцида.
Геноцид сербов в Боснии и Герцеговине ещё ждет своих летописцев. Трудно представить, сколько страниц будет в этой книге, но в одном можно быть уверенным: каждая страница в ней будет вызывать содрогание всех последующих поколений.
Помню, как офицеры вооруженных сил Республики Сербской показывали мне жуткий трофей – диковинной формы гигантский нож, на лезвии которого были приварены два приспособления – что-то вроде молотка и шила.
– Полевое снаряжение сапёров? – предположил я по наивности.
– Нет, – помрачнели мои собеседники. – Это оружие уничтожения сербов.
Главное лезвие – для отрубания голов и вспарывания животов, тупая часть – для пробивания черепов, острая – для выкалывания глаз. Мусульмане называют это «серборез».
Тогда я взял в руки жуткое орудие. Металл на его «рабочих» местах был порядком изношен…
К месту, нет ли, вспомнились связанные с мусульманским возрождением события в Средней Азии, Казахстане, на Кавказе. В планах устроителей нового мирового порядка на этих территориях русскому православному населению уготована незавидная роль. Русские рабы в Чечено-Ингушетии, гонения на казаков в Казахстане, захват заложниками школьников русской школы в Таджикистане – только немногие, просочившиеся в насквозь лживую официальную прессу факты. Что будет дальше? Какая судьба уготована соотечественникам, оказавшимся на территориях, избранных поборниками «зеленой веры» плацдармом для испытания своих очень далеко идущих планов? Повальная насильственная мусульманизация? Концентрационные лагеря? Смерть от фанатиков, вооруженных такими вот жуткими орудиями?
Тысячу раз прав человек, сказавший: линия обороны России проходит через Сербию. Югославский сценарий повторяется на российской земле. Те же процессы, тот же расклад политических сил, аналогичная реакция мирового сообщества. Получается, отправляясь в Югославию, мы выходим на передовую русского фронта.
* * *
Пишу в поезде. Наконец-то мы в движении. Поезд, похоже, уже по существующей ныне традиции, опоздал аж на четыре часа. За время ожидания была возможность немного рассмотреть тех, кто через несколько дней станет боевыми товарищами. Нас сопровождают Юра С. и Евгений Н. Они, как я понял, успели повоевать в Югославии, а теперь вербуют и отправляют туда группы добровольцев. Наша группа, по их признанию, самая большая за последнее время.
Я был далек от иллюзии, что сегодня в Югославию драться за правое дело едут лишь убежденные приверженцы русской национальной идеи, постоянные читатели «Нашего современника» и «Русского Вестника», участники патриотических митингов и пикетов. Война есть война, и притягивает она в первую очередь, разумеется, людей жёстких, мало склонных к говорильне и пустому теоретизированию. Тем не менее действительность превзошла все ожидания. Изрядная часть группы, похоже, ёмко может характеризоваться мало ласкающим слух термином «шпана». Характерный жаргон, зонные дёрганые манеры, наколки. У двоих свежие фингалы. Постоять среди этих парней минут десять, поймать обрывки разговора – ясно, что в Югославию едут они с какими угодно, только не с политическими целями, и вряд ли свербят их души боль и беда братского православного народа. Можно биться об заклад – об истинных причинах нынешнего кровопролития на Балканах у этих людей никакого понятия. Впрочем, не исключено, что я ошибаюсь. Первое впечатление далеко не всегда бывает истинным. Перед посадкой в изрядно опоздавший поезд подумалось о другом. Вот эти подпившие, матерящиеся, лихо сплевывающие мужчины едут на… войну. По сути, они добровольно приближают возможность собственной смерти.
Значит, эти люди – незаурядные люди. Кстати, война, выбранная ими, особого рода. Совершишь ли ты на ней трижды геройский подвиг, сложишь ли в бою голову, – для сегодняшнего государства, для картавоязычных газет ты – наёмник, человек почти что вне закона. У нынешнего правительства курс четкий: сербы – агрессоры; хорватский и боснийский сепаратизмы – едва ли не свидетельство демократических процессов; русские, сражающиеся на стороне сербов – едва ли не преступники.
Безусловно, это временно. Пройдет время, и общество воздаст всем, кто протянул сегодня руку помощи сербам. Это обязательно случится, потому что справедливость на их стороне. Впрочем, почему я говорю «они», «эти люди»? Я среди них. Я – равноправный участник истории. У меня столько же шансов на славу, смерть, увечья и т. д. и т. п.
* * *
Мы едем в поезде «Москва – София». Едем до какой-то румынской станции с неприличным названием. Как будем добираться дальше – непонятно, но люди, везущие нас, веселы и спокойны, всё идет так, как надо. Пассажиры вагона процентов на 70 – «челноки», едут в Турцию через Болгарию. В Болгарии продают прихваченный в нашем многострадальном Отечестве товар – электропилы, кофеварки-кофемолки и другие традиционные предметы личного экспорта. Вырученную валюту тратят в Турции – закупают кожу, трикотаж и прочее.
Купленное продают в России, снова закупают электропилы, кофеварки-кофемолки и… всё по-новой. Эти люди обратили внимание на практически полное отсутствие багажа у нас (особенно в сравнении с их громадными тюками) и искренне недоумевают: как же так, ехать ныне за границу с пустыми руками? Прости, Господи, их наивность и простоту – тщетно тратить время и нервы, чтобы объяснить им цели и смысл нашей «командировки». Поэтому на вопросы «куда», «зачем» мы отмалчиваемся и отшучиваемся.
* * *
На какой-то украинской станции покупаем водку.
Между прочим, это уже заграница. Потому и торгуют здесь на купоны. Такое нелепое название у денег свежеиспеченного украинского государства.
И название нелепое, и вид у купюр неказистый: какие-то блеклые, будто постиранные, размером с конфетный фантик, с невнятным изображением бумажки. Неужели, какие деньги – такое и государство?
Между прочим, водку нам охотно продали и на рубли.
Тем не менее Украина – это уже заграница. Последнее в голове никак не укладывается. Близкая, совсем своя (я же тут срочную службу проходил) Украина – и, вдруг, какие-то купоны вместо руб лей, не говоря уже про таможни, границы и всякие там шлагбаумы.
Если так дальше пойдёт, то впереди на пути в братскую республику будут загранпаспорта, визы, таможенные декларации.
А если ещё дальше, то что-то очень похожее может случиться на любой прочей территории моего нынче хворого Отечества.
Как бы не пришлось в ближайшее время оформлять визы в Татарстан, Удмуртию, Карелию и т. д. Неужели едкая плесень сепаратизма, сожравшая СССР, перебросится на Россию? Неужели не обнаружится здоровых сил, что смогут воспротивиться этому? Трижды риторические вопросы…
Казалось, что водка поможет нам лучше узнать друг друга. Пилась она действительно легко, но разговорчивости не прибавила. Похоже, каждый ещё оставался одной ногой в том, что объединялось под ёмким сочетанием «мирная жизнь», и эта «мирная жизнь» как одушевленное, мыслящее, всё понимающее существо не спешило отпускать, цеплялось и обнимало, вкрадчиво намекая, что в эту «мирную жизнь»… можно уже и не вернуться.
Неожиданно подумалось: сто с лишним лет назад кто-то из дальних моих родственников-предков мог так же пить «привокзальную» «предвоенную» водку, когда отправлялся в ту же «балканскую даль» вызволять из-под османского гнета православных «братушек».
Совсем другая эпоха, совсем другие социально-исторические условия, но, очень может быть, совершенно так же булькала сорокаградусная влага в горле у моего предка, так же вытирал он тыльной стороной ладони рот, так же шумно вдыхал, нюхая чёрную корку после выпитого.
Правда, в семейных преданиях на эту тему никакой информации нет. Только это не значит, что такого вовсе не могло случиться: что-то могло быть просто забыто, а что-то и сознательно вымарано в известную совсем недавнюю пору, когда за добрую память об имперском и национальном прошлом приходилось расплачиваться свободой, карьерой, а то и жизнью.
Однако, всё это, скорее, всё-таки из разряда «чистой литературщины»: какая разница, где, когда и по какому поводу кто-то из моих предков пил водку на просторах Российской империи!
Другое дело, что, наверное, для русского человека, едущего на войну за правое дело, водка имеет свой особенный вкус.
Вот и мне купленная на украинской безымянной станции водка показалась совсем не горькой.
Любопытно, будет ли иметь свой вкус водка, которую мы станем пить на обратной дороге? Верно, целое национально-патриотическое эссе можно сочинить на тему имперского привкуса главного российского напитка. За пустяком дело: вернуться живым надо, чтобы всё сравнить, прочувствовать, записать.
Впрочем, и это из разряда всё той же самой неуместной ныне «литературщины». К черту «литературщину»! На войну еду!
Слава Богу, что никто сейчас не может прочитать мои мысли. За них было бы просто стыдно. Какой-то коктейль из мальчишества и впечатлений от всего ранее прочитанного на историческую и военную темы.
Другое дело – куда делась империя? С необъятными просторами, с непобедимой государственной статью, с гордыми и мужественными гражданами. Почему вместо неё хилое подобие государства с пьющим руководителем, вороватой челядью и ненавидящими народ и Отечество чиновниками?
Опять грустные и горькие, а главное, безнадёжно риторические вопросы. Задавать их каждый из нас может только себе самому, заранее чётко зная, какой ответ ему уготован.
* * *
Неожиданно для себя самого обратил внимание, что мы, те, кто едет на войну, и те, кто едет в этом же поезде по «челночно-шмоточным делам», очень отличаемся друг от друга. Вроде, и одежда похожа, и сигареты курим одни и те же, и на одном языке говорим, и водку, купленную на остановках, пьем из одних стаканов, а… отличаемся, очень отличаемся. И отличия эти спрятаны где-то глубоко внутри. Наверное, там, где у человека душа находится. Которую никто не видел, но которая непременно есть.
Или что-то мне кажется, что-то я додумываю? Опять нескромностью, если не откровенной гордыней, веет от моих наблюдений и размышлений. Наверное, это от избытка не занятого серьёзным делом времени. А ещё душно в поезде. Да и водки по причине того же избытка свободного времени выпито немало. Возможно, потому и голова «не так работает». Скорей бы добраться до места!
* * *
Продолжаю присматриваться к своим попутчикам. Почти половина – казаки. В основном с Дона, есть и уроженцы Ставрополья, сибиряки. Они страшно горды принадлежностью к казачеству, держатся свысока. Обратился к ним по незнанию: «Мужики!», в тот же миг был жёстко одёрнут: «Мы не мужики, а казаки». Оказывается, в их сознании уже четко отложилось: русские мужики – это, по сути, второй сорт, казаки – элита. Вспомнилась в связи с этим годичной давности встреча с представителями казачества одного из южных регионов (до этого казаки мне представлялись едва ли не самыми лучшими, самыми чистыми носителями национальной идеи). Тогда меня сильно удивило недоверчивое, граничащее с враждебным, отношение их к Москве, к русским, твердая уверенность, что казачество – самостоятельный этнос, уходящий корнями вглубь на тысячелетия (!), упрямая ориентация на близкую перспективу полного отделения от России и образование самостоятельного казачьего государства. «Это отдельные настроения некоторой части казаков», – по наивности сделал я тогда вывод.