© Захаров Д. С.
© ООО «Издательство АСТ»
* * *
Роман-мемориал, капсула времени. Книга, необходимая сегодня русскому литературному ландшафту. Десятые запомнят как время безумных судов и людоедских сроков, время Зимнего прокурора, – благодаря «Комитету…» Захарова.
Алексей Поляринов
Горькая, честная, беспощадная книга. Умный и очень актуальный социально-психологический триллер.
Роман о Сибири – современной, настоящей и совершенно не похожей на землю исполины из казенного фольклора.
О чести и бесчестных условиях – и о цеховом братстве: несвежем, нетрезвом, продавшемся и утратившем смысл в снесенном цеху, но заставляющем героев стать сердцем общества, которое живет и бьется. Насмерть.
Шамиль Идиатуллин
* * *
Любые совпадения с реальными людьми или событиями – случайны,
но остаются на усмотрение Зимнего Прокурора
небо не так сине как глаза твои, Кантария, сини
спой мне, моя милая, что-нибудь из Россини
арию графини
с радио России
Мария Степанова
Никита
Лучший дебют
Вагонный зад торчал из вокзальной стены, изображая то ли прорвавшийся в железнодорожную цитадель, то ли, наконец, из неё спасшийся состав. Зад был ладный, новенький, по-настоящему образцовый. Он не прореза́л стену, а вливался в неё: никаких тебе трещин, отвалившихся кусков штукатурки, вообще следов разрушений. Вписался как родной. У красноярского РЖД всё такое и должно быть: приличненькое, аккуратненькое. Папье-машинное. В смысле, папье-машистское.
Но если вагон был здесь за своего, то сновавшие вокруг него люди – наоборот. Большинство из них наверняка и поездом-то последний раз ездили в каком-нибудь пионерском детстве. Платья с шуршащими юбками, костюмы-тройки и остроносые ботинки, даже галстуки. Хотя предупреждали, что без них. Два вице-губера, спикер ЗС со своей шушерой, мадам-зелёные-губы из ЦИКа, журналистское старичьё, заслуженное до дыр. А около всех этих чужих – пришельцы помельче. Облепили муляж вагона, вертят телефонами, строят из себя композиции с патетично заломленными руками, встают в стойки, чтобы щёлкнуться в популярном жанре «Я и прекрасное».
Никита не спешил влипать во всеобщий инстаграм. Он считал, что это пошло и глупо, а вагонный зад похож на детскую поделку из желудей. К тому же рядом с Никитой сидел Альф, и сбежать от него было не так-то просто – он весь вечер пробует лапать Никиту за ляжку. Это у него покровительственное, это он так говорит: «Не ссы, Никитка, заживём!» Альфред Селиванов, начальник информполитики Серого Дома, давно пробует взять шефство над молодым журналистским дарованием. И даже не взять, а предъявить это шефство, как гаишник удостоверение – привычным неуловимым движением. Другие бы радовались, а Никита всё хочет отгрызть себе ногу и ускакать хотя бы на одной. Нельзя, Альф – хороший источник. Даже слишком хороший. Вот сегодня он дал наводку на одного бывшего миноритария «Моста»…
– Наш регион – локомотив!.. – выкрикнули со сцены.
– Журналистика должна скреплять!.. – сообщили со сцены.
– Как сказали бы во времена легендарного наркома Долгих…
Это как раз заслуженные союзные говноеды. Какой Союз ни приоткроешь, их там кишмя кишит, так и лезут на свет. Никита и в обычной-то жизни смотрел на них с отвращением, а здесь и вовсе ёрзал от невозможности выносить этот позорный цирк. И в то же время он всё ждал, что кто-нибудь из дедов обрушит его предубеждение и выступит с речью в защиту «комитетчиков». Хоть, может, два слова скажет.
– Наркома? Нихера, кандидата в члены! – каркнул над ухом Селиванов. – Вот старая сволочь, ничего выучить не может!
– Это ты им запретил про Баху говорить? – вдруг сообразил Никита.
– Я?! – всплеснул руками Альф. – Да ты внимательно на них глянь! Посмотри в их глазные прорези! Видишь, там нет-нет да и пробежит такая рябь? Такая трясогузка внутренняя порхнёт, да? То есть в кишках всё ещё запрятан человек, который что-то там сучит гордо. Не до конца сквасился. Как я могу что-то запретить этому… высшему существу?!
– Обыкновенно, – Никита с неудовольствием следил, как подвыпивший Альф снова начинает широкоформатно юродствовать, – редакторам сказал, и кирдык.
– Редакторам! – Альф пустил это слово вперёд себя и даже подогнал его рукой. – Да им не нужны ссыкуны-рыдакторы, они сами себе ссыкуны…
Здесь он мог быть и прав.
– Скоро наш поезд отправится к новым остановкам, – зашелестело над залом, – просим пассажиров занять места за своими столиками!
Никто даже не обратил внимания на этот призыв. Праздничные делегаты продолжали лезть в зад поезду и раскладывать водочные бутылки во внутренние карманы пиджаков. При этом передние карманы уже оттопыривались от яблок и светились апельсиновыми боками. Бутерброды оборачивались в салфетки и складывались яблокам на голову. И ещё что-то шуршало по пластиковым пакетам.
Стололазы Никиту тоже раздражали. Он привык, что рассовывание по карманам – стыдноватое упражнение, что-то навроде расчёсывания волос в носу. А тут оно почти показательное, с весёлыми перемигиваниями.
– Ничего-ничего, ещё попрыгаете за бутербродами, – пообещал Альф и почему-то вдруг запел: «Мы красные кавалеристы, и про нас…».
Никита решил, что это знак, и выскользнул из-за столика. Он бродил по залу, надеясь встретить кого-нибудь из добрых знакомых, но натыкался только на людей из новостных сводок. Приходилось признать, что его редактор был прав, когда удивился желанию Никиты пойти на награждение.
– Это же членжуровское мероприятие? – уточнил редактор Андрей и сам же себе ответил: – Членжуровское.
– Ну я же номинант.
– А, – сказал Андрей, враз уяснив причину похода и одновременно потеряв к нему интерес, – ну развлекись.
Сам он в прошлом году идти за лауреатской тарелкой не захотел.
– Не сумею удержать рожу, – пояснял он, – даже если промолчу, всё равно в какой-то момент скорчу им что-нибудь или заржу, когда они расставятся для целования. Кому это надо? Мне – точно нет.
Никите же, честно говоря, побывать на награждении хотелось. Он понимал, что публика соберётся душная, но существовала вероятность, что начнётся разговор об истории с Бахой Гулиевым и «Комитетом» – всё же Баха журналист. А «Комитет» и взрыв моста, который ему шьют, – журналистское событие года, и других лет наверняка тоже.
А ещё внутри копошилась мысль: вдруг удастся уйти с «Золотым пером» на виду у этих ископаемых? Никита даже придумал, куда поставит «Перо» в редакции. И что скажет на награждении – тоже придумал.
Почему он уверен, что получать цацку именно ему? Ну, может, и не ему, конечно. Хотя вот Альф хмыкнул – мол, всё будет как надо. Посмотрим.
Вышла редактор «Нашего единого края». Благодарила. Рассказывала, что журналистика шагает вперёд. Новые форматы. Просветлённые молодые лица. В смысле, светлые. И забота со стороны наших шефов. От заботы не стоит отказываться. Спасибо!
Потом телеканал «Енисейский». Столько произошло за год, что мы не виделись. Впереди Универсиада! Есть что сделать для пропаганды края. И спорта. Ну, вы меня понимаете. Спасибо губернатору и президенту, что этот праздник для всего края возможен!
И сразу «АиФ на Енисее». Радостно, что можем собраться. О событиях уже сказали коллеги. Это масштаб! Но есть ведь и грустные стороны. А нужно, чтобы их не было. Не надо зацикливаться на плохом! Прочь плохое с наших страниц! Происшествия с молодёжью из-за этого в том числе.
Вот сейчас, подумал Никита. Сейчас скажет.
Хрена с два. Регионально-патриотическое воспитание. Юные патриоты Енисейской Сибири…
Дальше можно было не слушать, и Никита пошёл к раздаче: взял каких-то канапе, принёс их за стол и вывалил на тарелку. Есть не хотелось – нервы, наверное. Селиванов заботливо протянул пластиковый стаканчик с водкой – сам Альф пил тоже из одноразового, – Никита задумчиво из него пригубил.
На сцене по-прежнему болтали. Молодящаяся редакторша из «Горизвестий» рассказывала о благоустройстве набережной. Говорила, что это «пример реакции».
«Комитета» опять как и не было.
– Они что, все о нём промолчат? – спросил Никита, наклонившись к Альфу.
– Эти-то? – кивнул Селиванов в сторону заслуженных столиков. – Промолчат, а то как же. Я же говорю: высшие существа, сложная нервная деятельность. – Альф чокнулся с Никитой стаканчиком. – Дураков нет!
Ожидание тянулось столь же мучительно, как больничная физиопроцедура, на которой Никиту били в колено током. Наконец, неведомый машинист выдал протяжный гудок, и тут же на сцену взбежал человек в бежевом железнодорожном кителе с красным шевроном и какими-то медалями.
– Надо им ещё за ранения нашивать, – прокомментировал Альф, которого происходящее – после бутылки в одного – похоже, изрядно веселило.
Никита посматривал на него с завистью.
На сцене состоялся неловкий конферанс, похожий на тот, что всегда происходит на выпускных, проводах на пенсию и тому подобных бедах. Тётенька в платье с блёстками сквозь растянутый рот выбрасывала в зал плохие рифмованные строчки, а её дурковатый напарник в промежутках шутил одобренные педсоветом шуточки про молодёжь.
Сначала награждали за вклад в краевую журналистику. Дали коллективу «Красноярского рабочего».
– Нельзя обижать конспирологов от сохи, – прокомментировал Альф.
«За бесперебойное обеспечение населения края свежими новостями» получил зам губера по внутренней политике. Альф только хищно поулыбался.
Потом – лучшее издание из районов. Лучшая многотиражная газета. Зэ бэст тиви чэнэл. Наконец, блескучая женщина проклокотала:
– Лучший дебют!
– И эндшпиль! – выкрикнул Альф.
Дама-ведущая в притворном смущении потупила глаза, как будто хотела сказать: ну какой эндшпиль, не при всех же!
– Наш дебютант мал, да удал, – включился железнодорожный орденоносец. – Да вы сами на него посмотрите! Никита Назаров!
Альф похлопал Никиту по руке и что есть мочи засвистел.
Никита дёрнулся, вскочил, опомнился, что не надо бы излишне суетиться, пошёл медленно, потом ускорился.
– Герой расследовательской журналистики, между прочим! – неслось со сцены.
Пока поднимался, получил ещё два лишних похлопывания. Пожимание рук, пожимание, пожимание, обняли за плечи. Вот она, наградная тарелка. Вот микрофон.
Зал одобрительно, хоть и несколько тише, чем мечталось Никите, загудел.
Он поправил микрофон в стойке. Заслонился рукой от бьющего в лицо прожектора.
– Я тут ещё щенок по сравнению со многими, – сказал Никита и остановился, криво улыбаясь и отведя руку с растопыренной пятернёй в сторону – будто в желании продемонстрировать залу совсем короткую линию жизни.
Паровозные люди одобрительно загалдели, кто-то даже пару раз хлопнул. Никита в ответ покивал.
– Щенок, – повторил он, и вполне по-собачьи мотнул головой. – Два года в «Улице» гнал разную шнягу. Про ЗэЭс там, горсовет… Глубокий обход, Богучанка, газификация! Потом про «Мост»… ну, это я ещё сделаю. В общем, так себе, короче… Но про местные дела я кое-что знаю, да? Раз я лучший…
– Лучший! – экзальтированно завопили из зала.
– Вот, – согласился Никита. – Лучший, да? Тогда вот как лучший вам хочу пообещать… вот такой хрени, когда все лижутся в жопу и ебут друг другу голову, будто дела «Комитета» нет, будто прямо сейчас не пытаются сожрать ребят, будто у нас тут осталась какая-то журналистика, и нам только ордена друг другу вертеть… Вот этого всего не будет. Поняли?! – переспросил он у затихшего зала. – Вам кабзда!
Никита швырнул об пол наградную тарелку и под звон разлетающихся осколков ушёл со сцены.
Ласковая жопка
«Улица Ленина» была одним из тех борзых СМИ, которые когда-то водились в любом уважающем себя городе, не боялись ни бога, ни чёрта (тем более, что их обязанности зачастую совмещало одно ответственное лицо) и владели забытым ныне искусством не печатать на видных местах новости вроде «Команда Губернатора наметила пять добрых дел». Впрочем, теперь «Добрые Дела» уже будут, пожалуй что, тоже с заглавных букв.
Постепенно, ввиду унификации пейзажа, понятие «четвёртая власть» – с остановкой на кривую ухмылку – выпало из лексикона. А вместе с ней стало выпадать и то, что оно обозначало. Иногда ещё, бывает, и мелькнёт что-нибудь фрондёрское региональное, – но тут же окажется, что показалось. СМИ извинится, следственный комитет нахмурится, р-р-раз – и только пузыри по воде.
«Улица» была одним из последних напоминаний о том, как жить нельзя, – в том числе для коллег из разнообразных губернаторских новообразований, которые назывались теперь как стариковские воспоминания: «Наш единый край», «Красноярск-Верховный», «Молодость Енисея».
При этом «Улица Ленина» – три года назад ещё паблик во «Вконтакте», а теперь портал на 250 тысяч «уников» в день – располагалась вопреки названию не на улице имени вождя, а на другой, с фамилией основателя Красноярска – Дубенского. В этом месте, конечно, было в разы меньше толчеи, чем на титульной центральной улице, да и вид с холма открывался совершенно невозможный: внизу сюрреалистический Дворец пионеров, башни коричневого замка Музыкальной академии, река Кача, обёрнутая новодельной набережной, и бонусом ко всему этому средний палец – вечный недострой-небоскрёб угольной империи.
Придя в «Улицу» студентом четвёртого курса, Никита как-то незаметно даже для самого себя соскользнул в штат, стал одним из первых репортёров, взялся вместе с редактором Андреем строить планы, как отъедать рынок у местных медиа. И на удивление – пошло-поехало.
Их заметили после материала об отравлении школьников на губернаторском балу. Серый Дом рекомендовал проходить мимо, но «Улица» отвязалась: репортаж с комбината питания вице-губернаторского сына, интервью с родителями пострадавших, стримы из инфекционки. Это тема сама себя продаёт, пожал плечами Андрей, глядя на цифры посещаемости; он не верил в «проснёшься знаменитым».
Собственно, тогда никто и не проснулся: так, погалдели, губернаторская пресс-служба попрыгала, – и улеглось. По-настоящему рвануло – с «Красфлайтом».
Главную краевую авиакомпанию держали два анекдотичных пузато-усатых мужчины, братья-близнецы с фамилией Давидсон. Какая-то шутка для третьего состава камеди-клаба, говорил Андрей. Трудно всерьёз принимать сообщения, которые начинаются со слов: «Как заявили братья Давидсоны…»
Весёлые братья-пилоты закопали деньги авиакомпании в ООО с уставным фондом десять тысяч рублей и в несколько других похожих секретиков. «Улица» нарисовала схему владения этим садом расходящихся троп. С участием #первоговицегубернатораКК, #замглавыросимуществаРФ и #министратранспортаРФ.
В ответ выдоили только скучное многосерийное расследование на губернаторском канале. Автор сюжета, неловко встав боком к камере и прищурившись, цедил: «Граждане недружественной Украины проникли на территорию Красноярья не просто так. Если их задача не оборвать полёт авиации большого края, то что тогда?!»
Тогда сгорела машина бывшего крымчанина Андрея. Но Никита – по причине юной бессмертности – продолжал не обращать на это внимания. Ему тоже звонили и дышали в трубку, но казалось, что это игры в гляделки: тут важно, мы их или они нас.
Переглядели.
Трафик взлетел. С Никитой начали здороваться соседские алкоголики. А через два месяца пассажиров «Красфлайта» пришлось развозить всем остальным самолётошным – авиация большого края распалась на атомы.
Тут-то и возник Альф. То есть как возник – он был примерно всегда, с советских времён определённо, – но теперь он возник около «Улицы». Прислал за Никитой официанта из «Чемодана» – с тортиком и приглашением продолжить гастрономические развлечения. «Чемодан» – место не то авторитетных сходок, не то тайной клубной жизни серых координаторов. Легендарный кабак в двух шагах от губернаторского гнезда. Никита там, понятное дело, и не бывал никогда. Надо было воспользоваться моментом.
Альф сидел у барной стойки, всеми своими ста сорока килограммами вдавив табуретку в пол.
– А-а-а! – закричал он Никите как старому знакомому. – Никитка! Садись давай! Накатим!
Цены в баре были конские. Никита полистал ламинированные страницы меню, но в итоге отложил его в сторону.
– Это политика, – пояснил Альф, – чтобы разную шелупонь держать с той стороны двери.
– Клубная наценка? – поинтересовался Никита. Ему казалось, что с всемогущим Селивановым надо держаться независимо, лучше даже – нагловато.
– Точно, – совершенно серьёзно подтвердил Альф. – У кого нет ста баксов на обед, могут отправляться в жопу! Вот у тебя теперь есть…
Ничего из этого его блицкрига тогда не вышло. Слишком уж Альфа было много и сразу. Да и не хотел Никита сто баксов, он хотел быть Вудвордом и Бернстайном, на худой конец – Александром Глебовичем Невзоровым.
И хотя многие коллеги Никиты поплыли уже на первом свидании с Селивановым, Никита остался с тем же, с чем пришёл. Наездов со стороны Серого Дома не последовало, Никита продолжил писать репортажи для «Улицы». У него даже не забрали расследования. Альф же попросту не признал поражения. Он продолжил общаться так, будто их сделка состоялась, и из кармана Никиты теперь всё время торчат те самые сто баксов на обед.
Будь Никита поумнее, он бы попробовал разузнать, что Селиванов хотел в обмен на эти баксы. Но он сделал вид, что «чемоданного» эпизода просто не было.
Никита ещё только одной ногой шагнул в традиционно орущий на разные голоса ньюсрум «Улицы», как тут же был пойман за руку Андреем.
– Пойдём-ка, – повёл он лучшего дебютанта в свой – собственно, единственный в редакции – отдельный кабинет.
Здесь было сумрачно, стёкла закрывали плотно сжатые жалюзи, по редакторскому столу гарцевал целый зоопарк канцелярских зверей. Особенно опасно смотрелся крокодил-дырокол с одним недобрым глазом. Андрей рухнул в своё огромное кресло и уставился в монитор. Никита отметил, что над ним теперь вместо фотовиньетки «Оленегархи края» – с авторитетными бизнесменами – висит набранный радужными буквами плакат «Человек из окон».
– Что ты там устроил? – поинтересовался Андрей, параллельно печатая на клавиатуре. – Из мэрии звонили. Пожар, говорят, караул! Сорвался с цепи и кусал людей. Я им говорю: ничоси! А они опять… Ты зачем к ним вообще пошёл?
От такой наглости Никита обалдел.
– Я же тебе говорил, что Таня послала за наградой!
– А-а-а, – не отвлекаясь, почесал подбородок Андрей, – ну да, премия… Татьяна, знаешь, Михайловна порадуется. Поздравляю! – вдруг объявил он с нажимом.
– Спасибо, – хмыкнул Никита.
– Опять из-за своего дружка-азера, да? Не терпится составить ему компанию? Ты же понимаешь, что теперь всем прилетит?
– А нормально журналистов на зоны подсаживать ни за хер?
– Ну, теперь ты проорал – ему станет легче! А ты запомнишься в веках.
– Слушай, ну ладно уже!
– Ладно, – согласился Андрей, – ладно-ладно. Даже ладно-ладно и сверху леденец на палочке, если ты мне сейчас скажешь, что у тебя есть текст. Seriously, есть?
Текста не было. То есть он в каком-то смысле был, но точно не в том, к которому готов Андрей. Никита копал «Полярный мост» – циклопический краевой проект ценой в два триллиона – уже два месяца. И это только с момента, как пустил побоку другие лонгриды и почти выключился из сбора новостей.
Идея прошлого губернатора запустить кроссполярные перелёты через Красноярск в Северную Америку была подхвачена и нынешними управителями. Сеть аэропортов по всему краю. Иностранные авиакомпании – в очереди на пролёт. Мы сидим, а денежки идут. Премьер приезжал на местный экономический форум благословлять. И ещё наверняка приедет, когда нужно будет ленточку или кнопочку.
И всем норм. И только Никите – нихрена.
– Можешь мне сказать, что у тебя есть хотя бы два авторизованных источника?
– Два есть, – отозвался Никита. – Ну… один не знаю, может, не захочет светиться…
– Ты из-за этого «Комитета» совсем отцепился от паровоза, – сообщил Андрей, разглядывая хмурую физиономию Никиты, – и куда-то чух-чух, чух-чух. Ты думаешь, Таня тебя всё время будет отмазывать? Или думаешь, я буду бегать по кабинетам – вертеть ласковой жопкой?
– Да ничего я не думаю, – поморщился Никита. Образ Андреевой вёрткой задницы проявился у него в голове слишком ярко.
– Слушай, вернись в мозолистые руки товарищей, – посоветовал Андрей. – Тут полыхает со всех сторон: макет новый пилим, Школа молодого журналиста с нового года начнётся, а ты там читаешь. Материалы сами собой тоже не напишутся. Взялся за гуж – давай своё разоблачение века уже. Я серьёзно, Ника.
Никита кивнул.
– Слушай, ну через неделю постараюсь первую часть выдать.
– Не надо вот этих одолжений, ладно? Текст на бочку.
Никита ещё покивал и поплёлся к выходу.
– Ты опять куда-то намылился?
– Я сейчас позвоню в пару мест – и на «solidarity».
– Куда?
– Сегодня же в «Че Геваре» сбор для «комитетчиков» и тех, кого замели на митингах поддержки.
– А-а, – сказал Андрей, скривившись, – ну давай-давай.
Журналистская солидарность в его понимании – это что-то вроде ветрянки: детское, а взрослым главное – не расчёсывать, а то будешь глупо выглядеть. А за Баху Гулиева, говорил, пусть свои ходят митинговать. «Мальчик из хорошей семьи», – иронически приподнимал бровь Андрей, давая понять, где он эту «семью» – азербайджанскую диаспору – видел. А что у Бахрама из семьи только мать-швея в Филармонии – пополам.
Ну пускай Андрей кривится. Ему идёт.
Никита немного пошатался по редакции: затеял левый трёп с выпускающим про дохлых жирафов в «Роевом ручье» (за неделю померли ещё два), включил-выключил комп, сходил покурить с верстальщицей, ещё разное по мелочи. Но всё это был просто ритуал, что-то вроде затяжного рукопожатия, никакого практического смысла в этих действиях не содержалось. Можно было сделать ещё пару кругов или обсудить что-нибудь умеренно бесполезное с Андреем (вот тот же макет, например), но Никита решил, что лучше пораньше окажется в «Геваре». Глядишь, с кем-нибудь нужным удастся перетереть.
Вышел, никому ничего не сказав, сел на автобус-«двойку» и нестерпимо долго ехал – можно сказать, шагал – через Стрелку. Перед Музакадемией всё вообще встало минут на десять. Маршрутки впереди выдыхали чёрные облака в нос списанному немецкому автобусу, в котором Никиту заперли с другими «двоечниками». Водила врубил по радио приторное восточное улюлюканье. Саундтрек для Бахи, подумал Никита.
Вышел на «Агропроме» и пошёл пешком. Тут уже не так далеко, а пробки достали.
К ботинкам всё время липли мокрые опавшие листья. В этом году их особенно много – как будто деревья спустили с себя две шкуры. На Красной площади прошёл мимо мужика, державшего плакат «Партия мёртвых»; лицо его было едва различимо за бородой и копной грязноватых седых волос. Интересно, подумал Никита, какую партию он имеет в виду? Они же так-то все мёртвые. Или он про поставки? В смысле, новая партия дохленьких. Кто бы это мог быть?..
Размышляя о достоинствах мертвяков перед зомбированными, он постоял, пропустил подряд три троллейбуса, будто бы накрепко привязанных друг к другу. Перешёл, снова перешёл и оказался почти перед самым «Баром солидарности с борцами против агрессоров мирового империализма», как было набрано бегущей строкой на фасаде «Гевары» – поверх неонового контура Острова Свободы.
Здесь традиционно толклось много разной, всё чаще мелкой местной живности. Вот и в этот раз из толпы людей в плохих шляпах вынырнул Олень – музыкант из «Саквояжа говна». Его, как и многих тусовочных сородичей, по первоначальному шухеру тоже обняли следкомовцы, но, пожевав, всё же выплюнули. Для Оленя это происшествие имело далеко идущие последствия – ещё в СИЗО ему напрочь оторвало и без того плохо пришитую к реальности башку. Теперь Олень только и делал, что носился по городу, пересказывая параноидальные слухи – иногда более-менее настоящие, но большей частью накипевшие под его вязаной шапочкой.
Вот и сейчас он моментально притёрся к Никите и затараторил:
– Второй пацан, Юрасик этот, во всём сознался. Да-да, Ника. Теперь совсем огого-эгегей.
– В чём «во всём»? – спросил Никита, слегка поморщившись. Олень, как и прочие психонавты, ему надоел.
– Во всём! Организации, там, подготовке к минированию… будто он ездил специально смотреть, где лучше подложить под опоры.
– Под какие опоры?
– Ну так моста. Четвёртого. Мост, говорит, хотели бабахнуть! – Олень показал прорежённые зубы. – Четыре кило тротилового эквивалента!
– Какого эквивалента?!
– Сухого, – значительно пояснил Олень и невесело рассмеялся, – сейчас весь эквивалент сухой. Если не обоссышься. Этому чуваку, Юрасику, пальцы на руке обстригли, слышал? Когда тебе отгрызают пальцы, ты и сам под мост заложишь…
Никита помотал головой и решительно вошёл плечом в барную дверь. Он решил, что Оленя опять взяли в плен галлюцинации. Он не поверил в отрезанные пальцы.