Бедное дитя! Лучшим подарком тебе будет капелька невзгод.
У. М. Теккерей «Кольцо и роза»[1]
张悦然
茧
© 张悦然, 2016
© Алина Перлова, перевод, 2020
© Андрей Бондаренко, оформление, 2021
© «Фантом Пресс», издание, 2021
Часть I
Ли Цзяци
После возвращения в Наньюань я две недели выходила только в ближайший супермаркет. Нет, еще в аптеку – купила таблетки от бессонницы. А так все время сидела подле умирающего – в этом громадном доме. Но утром он впал в забытье и не просыпался, как я ни звала. Небо затянуло тучами, давление в комнате упало. Я стояла у кровати и чувствовала, как тени смерти кружат под потолком, словно стая летучих мышей с черными крыльями. Наконец этот день настал. Я вышла из комнаты.
Достала из чемодана толстую вязаную кофту. Отопление здесь всегда работало плохо, а может, просто дом слишком большой. Я долго пыталась ужиться с холодом, сочившимся из-под штукатурки, но сегодня терпеть стало невозможно. Не включая свет, зашла в ванную. От холодного синеватого света люминесцентной лампы-трубки стало бы еще зябче. Я умылась над раковиной, размышляя о том, что случится завтра. Завтра, когда он умрет, я заменю все лампы в этом доме. Труба под раковиной протекала, и вода лилась на пол, в темноте она омывала мои ноги, теплая, словно кровь. Я все стояла у раковины и не могла найти в себе силы, чтобы закрыть кран.
Я спустилась на кухню, поджарила два яйца, вставила хлеб в тостер. Села за стол, медленно позавтракала, а потом достала из кладовки лестницу и пошла по комнатам снимать шторы с окон. Вернулась в гостиную на первом этаже и едва ее узнала. Я стояла в дверях и, щурясь, смотрела на большое голое окно гостиной. Солнечные лучи высвечивали даже мелкие пылинки, оглаживали запертую в комнате тайну.
После обеда я снова поднялась в спальню, чтобы посмотреть на него. Тело, придавленное толстым пуховым одеялом, будто немного усохло. Было все так же пасмурно, смерть кружила под потолком, не решаясь спуститься. Я почувствовала, как грудь сжало удушье, как стучит кровь в висках, накинула пальто и выбежала из дома.
Я бесцельно бродила по кампусу медуниверситета. Прошла мимо заброшенной школы, мимо галереи за библиотекой, мимо опустевших трибун на спортплощадке, но и там не вспомнила о тебе. Пока не оказалась у западного сектора Наньюаня. Старые дома снесли, на их месте стояли новенькие высотки со сверкающими металлическими дверями. Я двинулась мимо, дальше на запад, и с удивлением увидела, что твой дом по-прежнему на месте – со всех сторон окруженный башнями, он одиноко жался к ограде.
Я понимала, что вряд ли найду тебя там, ведь прошло столько лет. Но все равно вошла в подъезд и позвонила в квартиру 102. Из-за двери ответили: заходи. Помедлив, я открыла дверь и вошла. Внутри было темно, на плите, должно быть, что-то варилось – по комнате плыл густой пар. В кресле, закрыв глаза, сидел мужчина – похоже, спал. Сквозь сумрак, клубы пара и минувшие годы я все равно узнала тебя. Тихо позвала: Чэн Гун. Ты медленно открыл глаза, словно все это время ждал меня, устал от ожидания, вот и задремал. На секунду мне даже померещилось, что мы договаривались о встрече, просто у меня это стерлось из памяти. Но на самом деле ты меня не узнал, а когда я назвалась, радости не выказал. Я с трудом подыскивала слова, которые принято говорить после разлуки, вспомнила старых друзей, спросила про заброшенную школу. Скоро все слова, лежавшие на поверхности, были сказаны и мы увязли в молчании. Я не смогла придумать предлог, чтобы посидеть еще немного, поднялась и попрощалась.
Ты проводил меня до порога. Увидимся – всего хорошего, я вышла в подъезд, и дверь за мной закрылась. В полной тишине было слышно, как с железной притолоки слетела пыль. Я стояла в подъезде, не решаясь выйти наружу. Боялась, что как только окажусь под уличным светом, нас с тобой снова разведет в разные стороны. В подъезд ворвалось ледяное дуновение, дверь скрипнула, будто кто-то вздохнул в темноте. Спутанные мысли ожили под сквозняком, словно разгорелись тлеющие уголья. Я начала понимать, зачем я здесь, собралась с духом и снова нажала на звонок. Я пригласила тебя зайти вечером в белый особнячок. Не дожидаясь ответа, развернулась и вышла на улицу.
Тропинкой вдоль озера я медленно возвратилась назад. Когда снова зашла в эту комнату, на душе было уже спокойно, я впервые достала из шкафа диск с фильмом и вставила его в плеер. Потом заварила чай, принесла два стула и села ждать тебя. Небо за окном постепенно темнело, человек на кровати что-то пробормотал – наверное, сон унес его далеко. Дышал он очень старательно, комнату заполнял бордовый воздух из его прогнивших легких. Почти исчезнувшее солнце вдруг блеснуло, и тусклое небо просветлело, как сознание умирающего перед смертью, – казалось, вот-вот оно явит какое-нибудь знамение. Окно распахнулось от ветра, я встала закрыть и только тут увидела, что идет снег. Внезапно я осознала, что ты не придешь. Но продолжала ждать.
Я смутно понимала, что именно так все и должно было случиться. Стемнело, снег повалил гуще. Я стояла у окна, всматриваясь в дорогу, проходящую чуть в стороне. Но вместо дороги лежала безбрежная белая гладь. Я впилась глазами в эту белизну, чудилось – еще немного, и ослепну. Наконец замаячила черная точка, словно росток, проклюнувшийся сквозь землю, – она разрывала белизну и становилась все больше. Это был ты.
Ни о чем не спрашивая, ты поднялся за мной, зашел в спальню. Ты будто все знал заранее, даже не удивился, увидев его в постели. Только шагнул поближе и посмотрел на его лицо так, словно пытался взвесить эту жизнь, подвести ей итог. Но задача была не из простых, и в конце концов ты запутался в расчетах и оцепенело смотрел на него, пока я не принесла тебе стул.
Да, ты увидел – мой дедушка умирает. Знаю, мне следовало позвонить в больницу, приедет “скорая”, его увезут, и нынче же ночью соберется консилиум, дабы сделать все возможное, чтобы реанимировать больного. Наверное, они сумеют продлить ему жизнь – на несколько дней, но не больше. А потом начнут готовить похороны – церемонию прощания с академиком Ли Цзишэном. И я, единственная родственница умершего, присутствующая на похоронах, провожу его в последний путь. Люди со слезами будут вспоминать его жизнь, двигаться мелкими шажками к гробу, огибать его, незнакомцы станут рассказывать мне, каким великим, мудрым и уважаемым человеком был мой дедушка… На похороны приедет губернатор (или мэр), участливо пожмет мне руку, выразит соболезнования. Объективы камер, как верные псы, станут следовать за ним, ловить благостное выражение на моем лице. Всё сделают за меня, мне останется лишь заготовить достаточно слез для похорон.
И, скорее всего, мне удастся заплакать. Не по умершему, а по всему тому, что уйдет вместе с ним. Вот только я не смогу заставить себя позвонить в больницу. Один звонок – и его смерть превратится в торжественное мероприятие, не имеющее ко мне никакого отношения. Его окружат медсестры, врачи, ученики и коллеги, явятся с визитом какие-нибудь начальники, а еще пресса… Целая толпа втиснется в последний отрезок его жизни, дабы придать близящейся смерти должный размах. Великой жизни полагается грандиозная смерть. Тонет огромный корабль. Зная, что не должна мешать торжественному уходу великого человека, я все равно вцепилась в оставшееся ему время и не думаю ослаблять хватку. За все эти годы я ничего у него не просила, ни заботы, ни любви, ни славы… Ничего мне было не надо. И сейчас мне нужна только его смерть, я хочу получить ее в свое полное распоряжение. Я жду этой минуты, жду, когда несуществующий голос объявит мне, что все кончено.
Днем, глядя на тебя, я чувствовала, как что-то мешает, стоит между нами, – наверное, тебе давно известна эта тайна. Может, за долгие годы она успела растаять и просочиться в самую суть жизни. Но я уверена, что она все еще существует, пусть и в другой форме, и что ты тоже не научился жить так, словно ее нет. Давай поговорим о ней? В первый и последний раз, и оставим все, что с ней связано, в сегодняшнем вечере.
Как густо валит снег. Крупные хлопья ложатся на землю, будто Бог бросает вниз письма, что писали ему люди. Рвет на клочки и бросает.
Чэн Гун
Я здесь ненадолго. Пережду метель и пойду на вокзал. Сегодня ночью я уезжаю, путь неблизкий. На самом деле я должен был выехать еще днем: когда ты пришла, я ждал доставщика воды. Явись он раньше, мы бы с тобой, наверное, не встретились.
Днем я собрал чемодан, зашел на кухню выпить воды, увидел, что в кулере пусто, и позвонил в службу доставки. Прошло полчаса, паренек с водой так и не объявился. Вообще я не собирался его ждать, но в прошлый раз у меня не нашлось наличных, и я остался должен ему, вот и решил, что надо вернуть долг. Перед отъездом лучше завершить все дела. На улице было пасмурно, пить хотелось все сильнее, я достал из шкафа старый чайник, налил в него воды, поставил на плиту. Голубое пламя с шипением лизало дно чайника, он что-то шелестел в ответ, а я опустился в кресло и неожиданно заснул, мне даже приснился сон. Во сне мы с Большим Бинем и Цзыфэном снова были подростками, сломя голову неслись по ночному переулку. Похоже, мы выпили, нам было весело, прыщи на наших лицах пламенели. Мы бежали и бежали по переулку, а потом оказались на проспекте. Там мерцали неоновые огни и целая толпа таких же молодых ребят с пивными банками в руках двигалась в сторону площади. Мы запрыгнули в красный джип, припаркованный у обочины, двигатель взревел, и мы, свистя и улюлюкая, высунулись из окон. В облаке веселого праздничного угара джип летел вперед.
Сквозь сон я услышал стук, решил, что это паренек с водой, крикнул: “Заходи”. Дверь была не заперта, так что он мог войти и поставить бутыль. Я сидел с закрытыми глазами, вспоминая недавний сон. Он напоминал последние кадры какого-то фильма: исчезающая вдали машина, узкие улицы, крошечные дома, затихающие возгласы, смех. Занавес, темнота. Они будто всё забрали с собой, и я тихо сидел в темноте, похожий на пустую чашку. Потом я почувствовал, что по комнате гуляет холодный ветер, значит, входная дверь осталась открытой. Но шагов я не слышал, в квартире висела тишина.
Я открыл глаза. Ты стояла у порога. Не знаю, сколько ты там простояла, может быть, ты даже видела, как я хохотал во сне. И как я огорчился, очнувшись, – видела меня в минуту наибольшей слабости. Ты тихо позвала: Чэн Гун, голос прозвучал хрипло, как у человека, который слишком долго молчал. Собирался снег, небо заволокло тучами, в комнате было черно. На плите шумно бурлил чайник. Я пристально смотрел на тебя, убеждаясь, что понятия не имею, кто ты такая. Но в сумрачном свете мне вдруг показалось, что эта незнакомая женщина, стоящая в дверях, почему-то тесно связана с моей судьбой. От этого чувства спину обдало холодом. Я напрягал память, кадры из прошлого щелкали, сменялись перед глазами. А потом ты сказала, что ты – Ли Цзяци.
Белый пар наплывал на твое лицо, взбитая ветром завивка, подрагивающие колени, едва прикрытые полами пальто, – все это убеждало меня, что ты существуешь, что ты не продолжение недавнего сна. С нашей последней встречи прошло восемнадцать лет, неудивительно, что я тебя не узнал. Без косметики твое лицо выглядело бледным и припухшим, но в целом наши ожидания оправдались – ты превратилась в настоящую красавицу. Маленькое лицо сердечком портила лишь серая тревожная тень – верная примета столичного жителя. Ты спросила: наверное, ты представлял меня иначе? Вместо ответа я улыбнулся. Честно говоря, я никогда не думал, какой ты станешь. Все, что было с тобой связано, я мысленно отправил в архив, запечатав сургучом. Это может прозвучать немного обидно, но я и правда не ждал новой встречи с тобой.
Я прошел на кухню, выключил плиту. Вода успела наполовину выкипеть, комнату затянуло белым туманом. Ты напряженно села, глядя, как я разливаю чай. Спросила:
– Все по-старому, живешь с тетей и бабушкой?
Я сказал, что бабушка умерла, живу с тетей.
– Она так и не вышла замуж?
– Нет.
Разговор не клеился. Мы вязли в молчании, я чувствовал, как что-то тяжело давит на грудь, и хотел одного – поскорее закончить нашу встречу. Наверное, ты это заметила, но все равно старательно отыскивала новые темы для разговора. Чай остыл, туман в комнате рассеялся, наконец ты встала и попрощалась. Я с облегчением закрыл за тобой дверь, но тут снова раздался звонок. Теперь ты пригласила меня зайти вечером в белый особнячок. Я хотел отказаться, но ты уже ушла.
Я и не думал соглашаться. Мне казалось, что ни тебе, ни мне не нужна эта встреча, неважно почему. Я сидел в кресле и курил одну сигарету за другой, за окном темнело, и вдруг в дверь постучали. За порогом стоял паренек с бутылью на плече, оказалось, он отвозил воду в западный пригород. Лицо под испачканной серой шапкой выглядело растерянным.
– Я заблудился.
Проводив его, я надел пальто, взял чемодан и спустился на улицу. Было уже темно, в воздухе кружил снег. Я вышел из Наньюаня и целую вечность простоял у обочины, надеясь поймать такси, но машин не было. Наконец вдали показалось такси, но водитель замахал рукой и крикнул, что едет в гараж. Я уже не на шутку замерз, переминался с ноги на ногу, согревал руки дыханием. В ресторанчике у меня за спиной хлопнула дверь: хозяйка побежала в соседний магазин за сигаретами для гостя. Увидела меня и радостно поздоровалась. Прошлым летом я часто приходил в ее ресторанчик выпить.
– Уезжаете? – спросила хозяйка.
Я кивнул.
– Торопитесь? Переждали бы снег, а то машину сейчас не поймать.
И я пошел за ней. За дальним столиком сидел средних лет мужчина, хозяйка подала ему сигареты, он сорвал с пачки целлофановую обертку и закурил. Я сел за столик у окна, попросил тарелку лувэй[2]. Хозяйка была родом из Чаочжоу[3], сюда приехала за мужем, потом муж сбежал с любовницей, а она осталась.
– Есть пиво лаосское, недавно завезли, хотите попробовать?
Я согласился, хотя пить совсем не хотелось. Я знал, что алкоголь расслабляет волю.
Я пил и закусывал сушеным доуфу. Пиво было легким, со вкусом лета. Хозяйка увлеченно беседовала с мужчиной, они обсудили и статую Мацзу[4], и рецепты доуфу с начинкой из свиного фарша.
– Вода здесь плохая, – сокрушалась хозяйка. – Доуфу получается невкусный.
Потом мужчина расплатился и ушел. Кроме меня, посетителей не осталось, наступила тишина.
– Как там астма у вашей знакомой? – вдруг спросила хозяйка. – Недавно один посетитель рассказывал, что в их семье из поколения в поколение передается рецепт снадобья от астмы, так я попросила записать. – Она принялась рыться в ящике под прилавком. – Да где же он?
– Бросьте, не ищите.
– Вот, нашла! Вспомнила про вас и припрятала.
– Спасибо. – Я взял рецепт, сунул его в карман.
Она вернулась к прилавку, зажгла сигарету и пробормотала:
– Как валит снег…
Я отвернулся к окну. По черному ночному небу метались снежинки. Землю уже замело. На следы в снегу падал новый снег, превращая их в едва заметные вмятины.
– Давно бы уехала отсюда на юг, если б не снег, – сказала хозяйка. – Вы любите снег?
– Люблю.
Больше мы не говорили, молча смотрели на метель за окном. Я вглядывался в светящуюся полосу между фонарем и землей, тучи снежинок ожесточенно крутились в ней и опадали на землю, словно души, барахтающиеся в океане сансары.
Вспомнилось, что тем давним вечером тоже был снегопад, уроки закончились, и я отправился на встречу с тобой. Перед отъездом ты пришла с мамой в школу, чтобы оформить перевод. Возле учительской встретила Большого Биня и передала через него, чтобы я пришел после уроков к дому твоего дедушки.
Я понимал, что потом увидеться будет непросто, что это последняя возможность все тебе рассказать. Но шагал я все медленнее, а потом и вовсе остановился напротив магазинчика “Канкан” – помнишь, раньше мы часто туда заглядывали. Там я развернулся и пошел домой. Я слышал, тем вечером ты долго меня ждала во дворе и только перед самым ужином мама увела тебя домой. Извини, что заставил ждать понапрасну. Не знаю, что на меня нашло. Может, я чувствовал свое бессилие и хотел решить хотя бы, как закончить нашу дружбу. С того вечера все, связанное с тобой, я мысленно отправлял в архив.
Большой Бинь раздобыл ваш новый адрес и накануне твоего дня рождения, навалившись на парту, подписал открытку, но я отказался ставить на ней свое имя. Потом он еще расстраивался, что ты ничего не ответила и не поздравила его с днем рождения. От тебя не было новостей. Ты начисто исчезла из нашей жизни, именно так, как я и хотел. Думаю, тем самым ты пыталась сказать, что одобряешь мое решение: раз мы не можем вернуть прошлое, поддерживать отношения нет никакого смысла. Когда-то мы были так близки и верили, что нашу дружбу невозможно разрушить, но на деле она оказалась очень хрупкой. Потому что с самого начала эта дружба была ошибкой – как дерево, выросшее посреди дороги. Рано или поздно его пришлось бы срубить.
Допив третью бутылку, я встал и застегнул пальто.
– Пора? – спросила хозяйка.
Я протянул ей деньги.
– Пройдите дальше, до большого перекрестка, может, там будут машины. – Она проворно отсчитала сдачу, сунула мне. – Счастливого пути!
Хозяйка распахнула дверь, в ресторанчик ворвался ветер вперемешку со снегом.
Я шагнул было на улицу, но вдруг замер в дверях. Застыл на месте с пылающим от алкоголя лицом. Наконец услышал, как спрашиваю хозяйку:
– Можно ненадолго оставить у вас чемодан? Вспомнил кое о чем.
– Конечно! Все равно в такую метель мне домой не добраться. Можете хоть ночью его забрать. – Она улыбнулась. – А я-то все гляжу, вы весь вечер сидите как на иголках. Ступайте скорей!
Я поблагодарил ее и вышел в метель.
По пути к тебе я прошел мимо магазинчика “Канкан”. На его месте теперь, правда, бистро “Дундун”. Стоянку для велосипедов снесли, крутой подъем в гору сровняли, да и дедушка твой переехал из западного сектора в белый особняк. Но снег скрыл все перемены, и я чувствовал, будто вернулся в тот вечер, когда мне было одиннадцать: ты уезжаешь, я иду проститься. Только теперь я не остановился напротив магазинчика. Наконец-то я проделал тот путь, что не смог пройти однажды.
Ли Цзяци
С приходом ночи мир здесь погружается в такую тишину, не слышно ни звука. Днем получше: дети играют в Центральном парке, гоняются друг за другом по замерзшему пруду и громко визжат. А в солнечную погоду можно увидеть даже девушек в свадебных платьях – скинув пальто, они трясутся от холода, позируя на фоне особняка. Наверное, все дело в зиме: у моря дует холодный ветер, теплые края далеко, вот и приходится искать красивый фон в кампусе медуниверситета. Особнячок невестам подходит как нельзя лучше: белоснежные стены, полукруглый, словно парящий в воздухе, балкон, арочные окна, украшенные орнаментом, – этого довольно, чтобы состряпать декорацию для их второсортного счастья. Хотя счастье по самой природе своей – фикция, а раз так, не все ли равно, какого оно сорта.
Белый особнячок. Так мы ласково его прозвали. В то время белоснежные особняки вроде этого были редкостью. В нашем грязном промышленном городе всему надлежало быть серым. Серые дома, серое небо, серый воздух. Серый был цветом фона, на котором проходило наше детство, и мы понимали, что белый особнячок здесь случайный гость. Притаившийся в одном из тупиков Центрального парка, издалека он походил на пышное облако, спрятанное среди густых деревьев. А мне всегда казалось, что это попавший в беду слоненок, заколдованный злым волшебником и обреченный стоять здесь вечно. Больше всего особнячок мне нравился летом: в окружении разросшихся фикусов, качавших встревоженными тенями по белым стенам, он напоминал резиденцию времен колонии, и в липком горячем воздухе слышалось дыхание распада. Пару раз, возвращаясь с купания, мы с тобой встречали стайку младшеклассниц, которые играли на ступенях особнячка в семью, – накрыв головы белыми тюлевыми салфетками с подлокотников кресел, они воображали себя принцессами в свадебных нарядах. А мы, словно колдуны, явившиеся испортить праздник, хохоча и гримасничая, проходили мимо.
Но, знаешь, той ночью, когда мы с тобой пробрались в особнячок, я втайне решила, что однажды сыграю здесь свадьбу. Сколько нам было лет? Десять, одиннадцать? Тогда в нем еще размещался профсоюзный клуб, и как-то раз в субботу, пока сторож отошел, мы с тобой прошмыгнули внутрь – посмотреть, как взрослые танцуют бальные танцы. Там мы увидели красивую учительницу музыки. Все в ней было так необычно: туфли на каблуке, длинная широкая юбка, мужская ладонь на талии. Площадка для танцев тонула в сумраке, в воздухе сражались запахи пота и духов, прожекторы крутились как заведенные, и это не блики скакали по стенам, а наши заполошные сердца. Потом мы вышли из танцевального зала и отправились бродить по дому. Прошли через двухъярусный холл, по деревянной лестнице поднялись на второй этаж и в конце коридора заметили маленькое круглое окошко. Навалившись животами на подоконник, мы выглянули наружу. В сыром вечернем небе висела закутанная в туман луна, вдруг туман рассеялся – луна оказалась идеально полной. Мы осторожно отступили назад, шагнули влево, переступили правее и наконец нашли нужную точку. Теперь луна была ровно посередине окошка. Круг, безупречно вписанный в круг. Мы с тобой стояли, соприкасаясь плечами, и, не мигая, смотрели в окно. В ту минуту мы словно очутились в самом центре мира. Но скоро туман опять заволок луну, будто испугавшись, что приоткрыл людям какую-то страшную тайну. Мир вокруг снова стал непонятным, не дающимся в руки. Мы медленно спустились по лестнице, мне было немного грустно, я думала о чем-то смутном и неуловимом, о счастье, о будущем, о вечности. Когда мы уходили, я решила пообещать что-то этому дому и загадала, что обязательно сыграю здесь свадьбу. Тебе я ничего не сказала, хотя в тот миг была уверена, что женихом будешь ты.
Ты всегда говорил мне, что этот особнячок построили немцы. В начале пятого класса тебя очень заинтересовал рассказ учителя истории о том, как Германия оккупировала бухту Цзяочжоу[5]. Готический собор за воротами Дунмэнь, старомодное здание вокзала и этот пленительный белый особнячок… Ты повсюду искал следы, оставленные в городе немцами. Думал, что все эти здания были построены по приказу Гитлера, мечтал найти свастики, вырезанные в потайных местах особнячка. Еще ты по секрету говорил мне, что даже слегка восхищаешься Гитлером – по крайней мере, тот прожил необычную жизнь. Ты боялся заурядности, боялся, что твоя жизнь окажется камушком, беззвучно упавшим в речную воду.
Только много лет спустя я узнала, что особнячок построили в пятидесятых годах двадцатого века, тогда в наш медицинский университет назначили ректором какого-то очень именитого работника просвещения и специально для него выстроили этот дом. Но ректор мягко отказался, посчитав такой подарок слишком роскошным. Правда, это не помогло: в годы “культурной революции” особнячок ему все равно припомнили. “Оторвался от коллектива”, “использовал положение в личных целях”. Обвинения сыпались одно за другим, а особнячок превратился в площадку борьбы с классовым врагом. Бывшего ректора много дней держали здесь взаперти, и как-то ночью в одной из комнат на втором этаже – может быть, даже в этой – он перерезал себе артерию припрятанной бритвой. Доведенный несправедливостью до самоубийства ректор едва ли мог представить, что спустя годы этот дом превратится в декорацию счастья на свадебных снимках. А я уж точно не представляла, что однажды буду здесь жить. Теперь, если захочу, смогу хоть каждый день играть здесь свадьбу. Наверное, сейчас я подобралась к своей детской мечте ближе всего, осталось только найти мужчину, который согласится на мне жениться.
В прошлом году я едва не вышла замуж, его звали Тан Хуэй, он учился на три курса старше. Мы познакомились слишком рано, но и слишком поздно: главные события в моей жизни к тому времени уже произошли. Он знал это, но все равно решил попробовать. Он был очень хороший, как ангел, посланный во спасение, он тянул меня наверх – к сожалению, у него так ничего и не получилось. После нашего расставания я жила то у одних друзей, то у других; бестолковое было время. Но летом Пэйсюань вернулась из Штатов, и я на два месяца переехала к ней.
Ты ведь помнишь мою двоюродную сестру, прекрасную Пэйсюань, которая поднимала школьное знамя? Все это время она жила в Америке, в прошлом году защитила степень по медицине, сейчас преподает в Университете штата Огайо. Летом она вернулась в Китай и предложила встретиться. От нее же я узнала, что дедушка теперь живет в белом особнячке. Пэйсюань жаловалась: ничего хорошего в этом нет, особнячок слишком заметный, он превратился в одну из достопримечательностей кампуса, как пруд или Центральный парк. Вокруг вечно гуляют люди и, проходя мимо, обязательно заглядывают в окно. А некоторые даже в дверь стучат, спрашивают, можно ли сфотографироваться с академиком.
– Дедушка теперь как редкое животное, запертое в клетке, – злилась Пэйсюань.
Каждый год она приезжает сюда на лето и покупает что-нибудь в дом. Так на кухне появились кофеварка и электрогриль, без них ей и дня не протянуть. Но осенью, когда Пэйсюань уезжает, все покупки отправляются в кухонный шкаф: дедушка привык обходиться только железным чайником и котелком. Несмотря на кардинальные различия в образе жизни, ладят они друг с другом неплохо, время, проведенное с дедушкой, Пэйсюань называет “тихими летними денечками”, думаю, это что-то вроде синонима к слову “скука”.
С тех пор как я перевелась в другую школу и уехала из Наньюаня, мы больше не виделись с Пэйсюань. Но исправно обменивались контактами, в основном связь поддерживалась ее усилиями. Вскоре после отъезда в Штаты Пэйсюань прислала мне письмо со своим американским адресом, и с тех пор время от времени от нее приходили письма, иногда к письму прилагался новый адрес. Потом, когда я поступила в университет в Пекине, она узнала у моей мамы телефон общежития и позвонила; обменявшись парой дежурных реплик, мы продиктовали друг другу свои электронные адреса. Иногда она писала мне, сообщая важные новости из своей жизни: поступила в магистратуру, осталась учиться в аспирантуре. В конце каждого письма Пэйсюань прибавляла одну и ту же фразу: “Надеюсь, ты найдешь время, чтобы навестить дедушку с бабушкой”. Я ни разу ей не ответила, только после выпуска из университета написала, что остаюсь работать в Пекине.
Для Пэйсюань поддерживать связь со мной было своего рода долгом: я – дедушкина родственница, а значит, она обязана помешать мне окончательно порвать с этой семьей. Единственный осмысленный разговор у нас случился пять лет назад, когда она позвонила ночью из Америки и, горько рыдая, сказала, что бабушка умерла. Она говорила, что приедет на похороны, и очень просила меня тоже поскорее приезжать. Но я не поехала. Потом от нее снова приходили письма, она рассказывала, что окончила аспирантуру, получила место на какой-то кафедре, в конце письма была та же самая приписка, только без слова “бабушка”. А нынешним летом Пэйсюань написала мне, что вернулась в Китай и на какое-то время остановится в Пекине.
Мы встретились в кофейне в центре города. У Пэйсюань была отличная фигура завсегдатая тренажерного зала, кожа по-прежнему белая, даже неестественно белая. Но я не ожидала, что ее шрам будет так заметен. Я еще ни разу не видела ее со шрамом. Говорили, она залезла куда-то и неудачно упала, но это даже представить себе невозможно. Падения всегда были по моей части, это я вечно ходила со сбитыми коленками и синяками на руках, а Пэйсюань никогда не залезала в опасные места. Помнишь, как она приходила меня искать? Чтобы избавиться от нее, достаточно было вскарабкаться на стену у Башни мертвецов.
Выпуклый шрам тянулся от правого уголка рта наискосок вниз, до края нижней челюсти, в нем было сантиметров пять, не меньше. Когда Пэйсюань молчала, шрам как будто спал и не слишком бросался в глаза, но стоило ей заговорить, и он просыпался, начинал шевелиться вместе с губами, словно под тонкую кожу моей сестры забралась сколопендра. Мне было немного жаль Пэйсюань. С самого детства она ставила себе цель и шла вперед, не сворачивая с намеченного пути. Возможно, появление этого шрама было единственным незапланированным событием за всю ее жизнь.
Пэйсюань сказала, что какой-то телеканал готовится снимать документальный фильм про нашего дедушку. Она приехала в Китай, чтобы помочь съемочной группе в сборе материала, найти людей, которые знают дедушку, взять у них интервью. Она хотела, чтобы я, как вторая внучка, тоже приняла участие в съемках.
– Просто расскажи, как жила в детстве у дедушки, это несложно.
– Я ничего не помню.
– Так не бывает, напряги память…
– Не получается.
– Я понимаю, это все из-за твоего папы. Но не один дедушка виноват в их конфликте…
– Это здесь ни при чем.
– Конечно, он не идеальный человек, но…
– Давай не будем, – сказала я. – Мне пора, ты еще посидишь?
Вздохнув, Пэйсюань махнула официанту, чтобы принес счет.
Но она и не думала сдаваться – спустя пару дней снова позвонила мне, предлагая встретиться. У меня только что закончился очередной роман, нужно было срочно куда-то съезжать. Я сказала Пэйсюань, что ищу жилье и не смогу найти время для встречи. Тогда она предложила пожить у нее. Из-за съемок ей нужно было на два месяца задержаться в Пекине, и она сняла квартиру гостиничного типа. Я согласилась. У меня и правда никак не получалось найти подходящее жилье. И еще в глубине души я надеялась, что мы сможем как следует поговорить. Я хотела рассказать Пэйсюань все, что знаю. Следующим же вечером я перебралась в ее квартиру.
– Это все твои вещи? – Обняв себя за плечи, она смотрела на два чемодана, которые я поставила у порога.
– Один неполный.
– Цыганской жизнью живешь?
– Почти, разве что не гадаю.
Я давно привыкла жить на чемоданах. Превосходно умею уничтожать следы своего пребывания в очередной квартире. Выбирая что-нибудь в дом, я всегда смотрю, какой объем займет покупка, для меня это не менее важно, чем цена. Из ряда вещей с одинаковыми характеристиками я всегда выберу ту, что меньше. И фен, и плойка, и утюг, и колонки у меня в мини-версии, я даже готова мириться с примитивным функционалом и розовым цветом, в который их выкрасили, чтобы угодить девочкам, не наигравшимся в Барби. Все духи у меня в пробниках по пять миллилитров. И я стараюсь выбирать вещи, которые можно использовать по нескольким назначениям: складной штопор со встроенной открывашкой для пивных бутылок и консервным ножом. Зарядное устройство, которое можно подключать к телефону, ноутбуку и фотоаппарату. Крем для лица и тела. Как женщины на диете, скрупулезно считающие калории, я подсчитываю каждый квадратный миллиметр своих вещей, сокращая занимаемое пространство до абсолютного минимума, как будто живу в чьем-то утянутом ремнем желудке.