000
ОтложитьЧитал
На троне вечный был работник. Наполеон и благо общества
Пушкин писал о Петре I: "То мореплаватель, то плотник, на троне вечный был работник». У Наполеона, конечно, не было времени на то, чтобы махать топориком на верфях, но он не в меньшей степени был «вечным работником» на троне. Он говорил про себя: «Работа – это моя стихия. Я был рожден и воспитан для работы. Я определил для себя границы, за пределами которых у меня не оставалось сил даже идти пешком». То, что он ежедневно делал, не смогли бы сделать вместо него даже несколько очень работоспособных человек. Тарле восхищается: «Он умел как-то вопреки поговорке разом видеть и лес, и деревья, и даже сучья и листья на деревьях».
Стендаль писал: «Изумительная быстрота, с которой он путешествовал, способность противостоять любому утомлению являлись частью его таинственного обаяния. Все, вплоть до последнего форейтора, чувствовали, что в этом человеке была какая-то нечеловеческая сила».
О людях, с которыми император работал, он всегда заботился, хорошо им платил, но уж и выжимал из людей все, что только было можно, даже чуть больше. Сам работая непрерывно почти круглые сутки за вычетом нескольких часов для сна, 15 минут на обед и меньше 15 минут на завтрак, Наполеон не считал нужным проявлять к другим больше снисходительности, чем к самому себе. Чиновники империи корчились под железной пятой этого «тирана» и… любили его до самозабвения, стараясь превзойти самих себя, только бы оправдать доверие великого человека. Император видел это и весело усмехался: «Министр моего правительства через четыре года работы уже не должен быть в состоянии самостоятельно помочиться». Тиран, что с него возьмешь.
Граф Лас Каз писал про своего возлюбленного тирана: «Ни когда в течение любого периода нашей истории почести не распределялись так справедливо, ни когда заслуги человека не определялись и не вознаграждались, не взирая на его происхождение и на его положение в обществе, ни когда государственные деньги не расходовались с такой пользой, ни когда различные виды искусства и науки так не поощрялись, ни когда слава страны не достигала таких вершин».
А вам не хотелось бы пожить под властью такого тирана? Обращаю этот вопрос к православным консерваторам. Ответ либералов мне известен.
Наполеон, кстати, полностью растоптал свободу прессы. Ему некогда было возиться с идиотами. Идиотам он просто затыкал рты – походя, несколькими окриками, брошенными через плечо.
Можно без ложного пафоса и без малейшего преувеличения сказать, что Наполеон поставил свой гений на службу людям. Когда он уже был на св. Елене, в Европе начали дебатировать вопрос о том, где спрятаны сокровища Наполеона (прямо, как по поводу тамплиеров). Император, узнав об этом из английских газет, ответил:
«Вы хотите узнать о сокровищах Наполеона? Это правда, что они безмерны, но все они открыты для обозрения. Вот они: замечательные гавани Антверпена и Флиссингена, способные принять самые крупные эскадры и защитить их зимой от морского льда, гидравлические сооружения в Дюнкерке, Гавре и Ницце, огромная гавань Шербура, морские сооружения в Венеции, прекрасные дороги из Антверпена в Амстердам, из Майнца в Мец, из Бордо в Байону. Перевалы Симплона, Мон-Сени, Мон Женевра и Ла Корниша, которые открывают дорогу через Альпы в четырех различных направлениях и превосходят в мастерстве исполнения все сооружения древних римлян. Далее:дороги из Пиринеев в Альпы, из Пармы в Специю, из Саванны в Пьемонт. Мосты Йены, Аустерлица, Севра, Тура, Роаны, Лиона, Турина, Бордо, Руана… Канал, соединяющий Рейн с Роной, рекой Ду и таким образом соединяющий Северное море со Средиземным, канал, соединяющий реку Шелда с рекой Сома и таким образом связывающий Париж с Амстердамом… Осушение болот Бургундии, Котантена, Рошфора. Восстановление церквей, разрушенных во время революции, строительство новых церквей. Сооружение многочисленных работных домов для искоренения нищенства. Сооружение государственных зернохранилищ, банков, водоснабжение Парижа… Восстановление фабрик Лиона, строительство многих сотен фабрик по производству хлопчатобумажных тканей, давших работу нескольким миллионам рук, накопление капитала для строительства фабрик по производству сахара из свеклы, которые бы предоставляли сахар по той же цене, что и сахар Вест-Индии. Замена краски индиго краской из вайды, которая бы наконец сравнялась по своему качеству с индиго и не превысила бы цену последней. Несколько миллионов, накопленных для поощрения сельского хозяйства, разведение во Франции породы мериносов и т.д. Вот сокровища в сотни миллионов, которые будут сохранены на века! Вот памятники, которые опровергнут клевету… Все это было достигнуто, несмотря на участие Франции в беспрерывных войнах, не прибегая к каким-либо займам, в то время, как национальный долг с каждым годом все уменьшался, а налоги на сумму почти 50 млн. франков были отменены…»
Мы еще подсократили этот «отчет о проделанной работе», а то от географических названий уже в глазах рябить начинало. А ведь тут Наполеон лишь привел примеры своей созидательной деятельности. Исчерпывающий перечень того, что он сделал для Франции и Европы, составил бы пухлый том, но еще о некоторых вещах необходимо вспомнить.
При Наполеоне было положено начало той системе образования, которая существует почти без изменений вплоть до нашего времени.
Уже после Маренго Наполеон издал постановление об образовании комиссии для выработки проекта гражданского кодекса, который получил впоследствии название «Кодекса Наполеона». Его действие было подтверждено декретом 1852 года, он и до сих пор не отменен. Император говорил: «Один мой кодекс благодаря своей простоте, более полезен для Франции, чем вся масса законов, предшествовавших ему. Мои школы и моя система образования готовят поколения, которых пока еще не было. Во время моего правления количество преступлений быстро уменьшалось, в то время как в Англии оно увеличивалось в угрожающей степени».
Последнее утверждение наглядно подтверждают цифры. В 1801 году во Франции были приговорены к смертной казни 26 человек из миллиона жителей, а в 1811 году – 9 человек из миллиона. В Англии в 1801 году приговорено к смерти 212 человек из каждого миллиона жителей, а в 1811 году – 376 человек из миллиона. Вот против кого и за что он сражался.
Кстати, в основе Кодекса Наполеона лежит римское право, кодифицированное Юстинианом. Наполеон создал свой Кодекс на основе законодательства православного (!) императора.
Евгений Тарле писал: «При всем их безумии, Бурбоны скоро убедились, что абсолютно невозможно ломать учреждения, основанные Наполеоном, и все эти учреждения остались в неприкосновенности: и префекты в провинции, и организация министерств, и полиция, и основы финансового обложения, и Кодекс Наполеона, и суд – словом, решительно все, созданное Наполеоном, и даже орден Почетного Легиона остался, и весь уклад бюрократического аппарата, и устройство армии, и устройство университетов, и высшей и средней школы, и конкордат с папой…»
***
Откровенно говоря, я не считаю все эти впечатляющие успехи Наполеона в обустройстве земного бытия тем главным, что мы можем и должны хотеть от правителя. Исходя из православных представлений, правитель должен быть в первую очередь озабочен созданием максимально удобных условий для опасения души. Итак, все перечисленное нами – не главное. Хотя в наше время все это считают не только главным, но и единственным, чего ждут от правителя. Но ведь мы – не из нашего времени.
И все же… Вот что тут надо учитывать с православной точки зрения. Созидательное начало в человеке, тем более – в правителе, всегда – от Бога. Творец хочет, чтобы и мы были творцами. Бог, ставящий перед человеком задачу уподобления Ему, радуется, когда мы уподобляемся Ему в том числе и в созидательном творчестве. И созидание, не только внутреннее, но и внешнее, направленное на то, чтобы жизнь людей стала удобнее, легче, красивее – всегда угодно Богу. И если правитель не спит ночей, работая сутками для того, чтобы появились новые гавани и мосты, новые заводы и фабрики, чтобы суды были справедливыми, а чиновники честными, чтобы налоги были разумными, а преступников в стране было как можно меньше, разве нет в этом духовной составляющей? Ведь такой правитель всего себя отдает на службу людям. И разве не захотим мы в том числе и всего этого от самого что ни на есть православного царя?
Демоническое, сатанинское начало всегда деструктивно, разрушительно, оно не может быть созидательным. «Предтеча антихриста» ни чего бы не созидал, не улучшал и не совершенствовал, он вообще не думал бы о том, что бы людям жилось лучше. По мере того, как человек уподобляется сатане, творческое начало оставляет его, он уже ни чего не может создать, он стремится лишь производить впечатление мнимыми успехами, которые лопаются, как мыльные пузыри. А то, что создано Наполеоном, дожило до наших дней. Трудно представить себе успехи более устойчивые. Кем же он был? Слугой Господа. Очень несовершенным слугой. Как и все мы.
Душа императора. Наполеон и гордыня
На св. Елене Наполеон пророчествовал: «Будут проводить исследования, действительно ли я стремился к мировому господству. Будут подробно обсуждать вопросы, являлась ли абсолютная власть и деспотические поступки результатом моего характера или моих политических расчетов, были ли они обусловлены моей склонностью к ним, или влиянием обстоятельств. Вел ли я войны, в которых постоянно участвовал, в силу моей склонности к ним или вопреки моей воле, возбуждалось ли мое ненасытное властолюбие, которое так часто и так резко осуждали, стремлением к господству и к славе, или моей любовью к порядку и заботой о всеобщем благополучии, ибо это мое властолюбие будет заслуживать того, чтобы его рассматривали со всех сторон».
Император не ошибся в том, что эти вопросы по отношению к его личности чрезвычайно актуальны. И вот, спустя 200 лет, эти вопросы интересуют, например, меня, и понятно, что не только меня. Почему же он, продиктовав эти вопросы Лас Казу, даже не попытался на них ответить? Наверное, просто махнул рукой: «История рассудит».
Да, в другом месте он говорил: «История будет ко мне более справедливой, она оценит меня, как бескорыстного человека, способного к самопожертвованию».
Гении бывают так наивны. Нет судьи более пристрастного и нечестного, чем история. Среди современников, судивших о Наполеоне вкривь и вкось, было все же не мало людей, которые искренне им восхищались, ведь его очень многие знали лично. Тот же граф Лас Каз, проведший с императором на св. Елене полтора года, писал: «Кто был более популярным и более любимым? О ком еще когда-либо так горячо и глубоко сожалели?» А современные французы, ни когда не маршировавшие под императорскими орлами, ни когда не видевшие его улыбки и не слышавшие его слов?
Недавно во Франции провели опрос общественного мнения, желая выяснить, кого французы включили бы в число десяти самых великих французов. В эту десятку попала Эдит Пиаф, но не попал Наполеон. Вот суд истории. Милую певичку французы поставили выше гения императора. Их кумир теперь «воробушек», а не орел.
Что же говорить про другие народы? Наполеон воевал со всеми, и для всех народов он остался врагом, которого удалось победить. История всех народов прославляет только себя, любимых, и, чтобы вознести до небес собственное величие, врагов демонизируют, наделяя их всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. Если Наполеон был хорош, тогда зачем же храбрые англичане, немцы, испанцы, русские с ним сражались? А если они с ним все-таки сражались, значит от был плох. Вот и весь «суд истории». Правда ни кого не интересует. Народы Европы создали удобный для себя образ Наполеона и успокоились.
А вопрос остается. Что было главным побудительным мотивом действий императора? Дать самому себе власть над миром, или дать миру лучшее правление, чем было до него? Он всего лишь обслуживал свою безумную гордыню, или он все-таки в первую очередь заботился о благе людей? Ответа нет, потому что его нет ни когда. Мы вообще горазды объяснять чужие поступки. Человек и сам не знает, почему он так поступил, а мы всегда это знаем. Человеку, который нам неприятен, мы всегда припишем самые дурные мотивы. Если же это близкий человек, а еще лучше, если это я сам, в точности такой же поступок будет объяснен самыми возвышенными побуждениями.
На самом деле мотивы любых поступков всегда многослойны. Даже самое простое действие самого примитивного человека почти ни когда не возможно объяснить, как следствие одной причины. Едва копнешь и тут же убедишься, что у человека было полдюжины причудливо перемешанных причин для того, чтобы так поступить. Редкий человек сам себе в состоянии ответить на вопрос «Почему я это делал?» А ответ на вопрос «Почему это делал Наполеон?» кажется нам легче легкого. По всему заметно, что Наполеон и сам не до конца отдавал себе отчет в побудительных мотивах своей деятельности, поэтому и высказывался на сей счет так противоречиво.
В 1811 году император сказал: «Через три года я буду господином всего света».
Прошло три года, и в 1814 году он опять откровенно признался: «Я хотел дать Франции власть над всем светом».
Бури отшумели, и вот в 1816 году он подводит итоги: «Я хотел править всемирной империей, а кто в моем положении не хотел бы этого? Весь мир приглашал меня править им».
Тому, кто всю деятельность Наполеона понимает, как производную от его безумной гордыни, приведенных цитат вполне достаточно, можно и не продолжать. Но ведь на самом деле все сложнее.
В 1813 году он сказал одному европейскому дипломату: «Ваши государи, рожденные на троне, не могут понять чувств, которые меня воодушевляют. Они возвращаются побежденными в свои столицы, и для них это все равно. А я солдат, мне нужны честь, слава, я не могу показаться униженным перед своим народом. Мне нужно оставаться великим, славным, возбуждающим восхищение!»
А ведь это не самооправдание. Это очень адекватный анализ объективной реальности. Стремление к славе здесь выглядит не как самоцель, не как личная страсть, а как инструмент управления, без которого в его ситуации было не обойтись.
Больше всего мне нравится Наполеон во время ста дней. Он оказался способен к публичному покаянию, проявив подлинное благородство души. Он заявил на всю Францию, что «действительно слишком любил величие и завоевания», но теперь он уже поведет другую политику. Он сказал, что в прошлом «ему нужно извинить искушение сделать Францию владычицей над всеми народами». Многие ли монархи за всю историю были способны к публичному покаянию перед народом? «Король не ошибается». Таков принцип. А император ошибался.
Хотя, конечно, его покаяние всегда несет в себе элементы самооправдания, как, впрочем, и у любого из нас. Он говорил: «Будут ли меня обвинять в том, что я был честолюбив? Несомненно, надо признать, что я обладал этим качеством, причем не в малой степени, но… мое честолюбие было направлено на создание Империи разума и служение этой Империи ради полного претворения в жизнь и использования всех физических и умственных способностей человека».
Вот он опять то ли признает свои недостатки, то ли сам себя возвеличивает… Но разве бесконечно длинный перечень того, что он сделал для блага людей не дает ему права на эти слова? К любому доброму поступку любого человека всегда и неизбежно примешивается тщеславие, хотя у разных людей – в разных дозах, но ни кто не свободен от этого полностью. Только одни тешат свое тщеславие поплевывая на людей, а то и вовсе вытирая о них ноги, а другие всю жизнь стремятся сделать для людей что-то доброе и при этом не могут избежать некоторого самолюбования. Господа, это не одно и то же.
Нет, император отнюдь не был таким гордецом, которому наплевать на всех, кроме самого себя, и он имел полное право сказать: «Если бы я думал только о себе и о том, чтобы сохранить свою власть, как об этом без конца говорится, если бы я действительно имел ввиду достижение любой другой цели, кроме правления здравого смысла… Вместо этого я посвятил себя распространению знания…»
И вот век за веком его называют «корсиканским чудовищем». Но вы прочитайте пару-тройку биографий Наполеона и постарайтесь сами себе честно ответить на вопрос: а что такого чудовищного он совершил, чего не совершали современные ему монархи Европы? Он был куда великодушнее, чем они, и куда гуманнее. Почему же он – чудовище, а не они?
Император с полным правом говорил: «Несмотря на все попытки очернить мою репутацию и представить в ложном свете мою личность, знающим меня людям известно, что преступление чуждо моему естеству. В течение всего моего правления не найдется ни одного случая, связанного с решением человеческой судьбы, о котором я не мог бы говорить перед судебным трибуналом не только без ущерба для собственной репутации, но даже и с определенной выгодой для нее».
Это правда. Но трибунала не было. История строится на кривотолках.
И вот граф Лас Каз пишет: «Император объединил в себе все то, что составляет личность, полную достоинств в глазах Бога и человека, отрицать это означало бы отрицать свет солнца». Ловлю себя на том, что мне приятны эти слова, но я понимаю, что это, мягко говоря, преувеличение. Лас Каз – благороднейший человек. Его книга «Мемориал св. Елены» – это не только замечательный памятник императору, это еще и памятник благородству автора, который всему миру показал, что такое настоящий древний аристократ. Но в какой-то момент он утратил способность к критическому осмыслению личности горячо любимого императора. Он уже просто не в состоянии был видеть «пятна» на своем солнце.
Но вот Стендаль, один из самых умных и тонких апологетов Наполеона, пишет: «Жизнь этого человека – гимн величию души». И я согласен со Стендалем уже хотя бы потому, что он всегда оставался скептиком, не имея склонности впадать в неумеренные восторги.
Стендаль кроме прочего писал о Наполеоне: «Он впал в ту ошибку, что чрезмерно восхищался своими успехами… Он упивался отравой лести. Он утвердился в мысли, что для него не существует непосильных предприятий. Он уже не мог переносить противоречия, вскоре малейшее возражение стало им восприниматься, как дерзость, и к тому же еще как глупость… Тринадцать с половиной лет непрерывных успехов привели Александра Великого почти к безумию. Удача, длившаяся ровно столько же времени, вызвала такое же безумие у Наполеона».
Стендаль любил императора, и это дает ему право на столь горькое суждение. Хотя тут Стендаль несколько перегибает в другую сторону. К примеру, Арман де Коленкур накануне русского похода яростно спорил с Наполеоном, доказывая, что этого похода ни в коем случае нельзя допустить. Император недовольно пробурчал: «Ты стал русским», на что Коленкур смертельно оскорбился, и не думал скрывать, что оскорблен, а император просто обнял Коленкура. И этот строптивый придворный отнюдь не впал в немилость, до конца оставаясь одним из самых приближенных к императору людей. То есть с императором всегда можно было спорить, он всегда уважал достоинство людей, державших себя с достоинством. Но много ли было вокруг императора таких людей, как Коленкур?
В основном, Стендаль, увы, прав. На пике могущества душа Наполеона уже была заражена той степенью гордыни, которая граничит с безумием. Все источники это подтверждают.
Слава… Слава… Слава… Это слово непрерывно сопровождает Наполеона с Тулона до св. Елены. Достаточно ли хорошо мы понимает, какая это страшная штука – слава? В этом мире много духовно опасных вещей, например, власть или богатство, но их все же можно использовать не только во вред, но и на пользу своей душе. Есть, однако, такое зло, которое ни при каких обстоятельствах не может быть обращено во благо. Это слава. Самые великие святые бежали от славы, как от чумы, понимая, что не смогут противостоять ее тлетворному влиянию. Даже гиганты духа и то понимали, что слава нанесет невосполнимый вред их душе. Как героин невозможно использовать в медицинских целях, так и славу на благо не обратить. На самом высоком уровне духовного развития, максимум того, что возможно – минимизировать вред от нее, но это все равно будет вред. При этом слава – обязательный и неизбежный спутник любого великого воина, даже более того, слава – его главный трофей.
Для Наполеона и его солдат слава была главной мотивацией, главной движущей силой. Кроме славы их было просто нечем замотивировать. Это ж были не крестоносцы, для лучших из которых приближение души к Богу было главной целью крестового похода. А если духовной цели нет, остается лишь душевная – стяжание славы. Иначе ни чего не работало.
Наполеон, давший больше сражений, чем Цезарь, Александр и Ганнибал вместе взятые и явно превзошедший любого из них в полководческом искусстве, обрел неслыханную, оглушительную, ослепительную славу. Какой же страшный вред своей душе он причинил! Стяжав такую славу, и святой в лучшем случае перестал бы быть святым. А ведь Наполеон в духовном плане был очень обычным человеком, да на беду еще и гением, а это группа риска.
Но что же ему было делать? Бог возложил на императора гигантскую всемирную задачу. Пусть император оказался не на высоте своего предназначения, но даже если бы он осознал его со всей возможной глубиной, даже если бы он следовал Божьим предначертаниям с максимальной безупречностью, он и в этом случае стяжал бы всемирную славу, может быть даже еще большую. Значит, он пил отраву славы по Божьей воле? Страшно, правда?
Война калечит душу, власть калечит душу, богатство калечит душу, и тем не менее от одних Бог хочет, чтобы они воевали, от других – чтобы правили, от третьих – чтобы были богаты. На некоторых людей Бог возлагает духовно опасные задачи. Так неужели же Он не даст противоядие тем, кто по Его воле вынужден себя отравлять?
Душа императора подверглась таким страшным искушениям, каким, кажется, ни кто не был подвергнут. Как могут рассуждать о его душе те, кто и тысячной доли этих искушений на себе не испытал? Может быть при его уровне духовно разрушительных воздействий, он еще довольно неплохо сохранил свою душу?
Подлинное величие души и безумная гордыня несовместимы. Император, конечно, был гордецом. Но не преувеличиваем ли мы уровень его гордыни? Степень наркомании легко определяется тогда, когда наркоман остается без наркотиков. А ведь на св. Елене император держал себя довольно достойно. Иногда, конечно, капризничал, иногда впадал в мрачную подавленность, но в целом, я полагаю, он достойно выдержал это испытание – самое страшное из тех, что достались на его долю. Здесь он совершенно не производил впечатления «тирана в темнице». Мы видим благородного человека, который бережно, чутко, внимательно обращался со своими спутниками. Законченный гордец видит только себя, чувствует только свою боль. Он не был таким. Он действительно был способен на самопожертвование. Разве же это признак гордости?
Иногда кажется, что в душе императора причудливо переплетаются мощные потоки света и зоны глубокой тьмы. Что же преобладало, доминировало, побеждало? Да неужели же нам об этом судить?