Валерий Железнов
БОСИКОМ ПО ЖИЗНИ
Босиком по жизни
Огрубели подошвы моих стоп, шлёпая босиком по бескрайним дорогам жизни, ибо нет на них ботинок с толстой подмёткой, которые могли бы защитить их от острых камушков, скользкой грязи и холодных осенних луж. Много вёрст за моими плечами и сколько их ещё предстоит пройти. Много заживших ран и ссадин на грубой коже. Боль этих ран научила многому. В долгом и трудном пути научился я ходить осторожно, огибая препятствия, посматривая под ноги. Но нет – нет, да ускорится мой шаг, рванусь я куда-то: к восходу Солнца, к чистому прохладному роднику, к цветущим полянам на опушке леса, к белому искристому прибою, что шуршит серой кремнистой галькой, или просто устремляюсь к огню домашнего очага, сулящего долгожданный отдых и покой. И вновь натыкаюсь на валуны горных троп, утопаю в горячей пыли большака, вязну в непролазной грязи просёлков, сдираю кожу о колючки непроходимых зарослей.
Вот так и душа моя не имеет защитного покрова, который бы укрыл её от грязи, согрел и защитил бы от острых колючек этих дебрей бытия. Как розовые пяточки младенца постепенно, в течение жизни, покрываются толстой кожей, так и душа моя огрубела в долгих скитаниях по извилистым дорогам жизни. Огрубела, но не превратилась в мёртвый булыжник, не покрылась суровой кожей ботиночной подмётки. До сих пор она осталась чувствительной к толчкам и уколам.
Кто-то, может, скажет: «Ну, и дурак! Не умеешь жить!». Возможно. Это ведь умные учатся на чужих ошибках, а дураки на своих. И пусть я допускал в жизни много ошибок, но я на них учился. Да, я учился на своих ошибках! И становился умней.
Сейчас я остановился на обочине и оглянулся назад. Много чего там осталось. Боль и страдания, обиды и поражения, яркие краски детства и восторг первой любви, открытия и неудачи, множество друзей и поверженных врагов. Всё это превратилось в груз опыта. Но своя ноша не тянет, и эти знания помогут мне в предстоящем пути. Я буду рад, если это поможет другим.
И снова в путь, ибо долго оставаться на обочине опасно, превратишься в камень, а остановишься на дороге, затопчут идущие следом.
Грязные ноги значительно чище грязной души.
Первый снег
Прогноз погоды не был оптимистичным: по области дождь, порывистый ветер, температура 0, +5.
И вдруг с утра повалил снег! Густой, густой. Большими хлопьями валил он с неба. Шматками влажной ваты ложился на всё, всех, и вся. Ночной промозглый ветер затаился где-то среди ветвей замершего сада. Первый снег всегда долгожданен, он приносит некую радость, осветляет серость осенней хмари, прикрывает надоевшую уже грязную слякоть. И пусть он не долговечен, он скоро растает, но в его свежести слышен голос зимы.
А этот снег выпал слишком рано и неожиданно обильно. Ещё не настала пора «Золотой осени». Зелень кругом. Румяные яблоки, не до конца сбитые ветром, висят на ветках. Он валил весь день, до темноты, толстым тяжёлым одеялом закрыв обалдевшую растительность. Куст пиона свалился на землю, упругая малина поникла, смородиновые кусты превратились в белых медвежат, а яблони… Яблони окутались белым влажным кружевом.
Урожай яблок в этом году богатый. Ветки деревьев едва выдерживали тяжесть сочных плодов, склоняясь почти до земли. Собрать урожай не пришлось, и жёлто-розовые наливные яблоки так и остались висеть на ветвях. Осенний ветер пытался стряхнуть их, но лишь наполовину освободил натруженные ветви от тяжести. Яблони слегка приободрились и воспряли.
А тут такое…! Влажный обильный снег навалился с новой силой. Странное и необычное зрелище. Из-под тяжёлых белых клоков выглядывали краснощёкие, как зимние дети, яблоки, обрамлённые заиндевевшей зеленью листьев. Меня так поразила эта картина! Я никогда такого не видел. Что-то подобное было в зимней Ялте. Но здесь… яркие красные пятна на бело-зелёном фоне… Фантастическое зрелище! Я не удержался от восхищения природным капризом, схватил фотоаппарат и бросился в сад. Восхитительные кадры!
На следующее утро снег растаял. Листья яблонь окружила траурная кайма, а простудившиеся яблоки покрылись коричневыми пятнами.
Осень. Пора увядания. Немного грустно. Но остались снимки.
В альбоме рядом две фотографии: яблони, усыпанные яркими крупными плодами, лоснящимися на солнце, и те же яблони под кружевом первого снега.
Что такое счастье? Мудрецы издревле спорят об этом. Но я знаю, по крайней мере, одного счастливого человека. Я вижу его в зеркале каждое утро. Желаю и вам почаще видеть счастливого человека в своём зеркале!
Два вокзала
(путевые заметки)
На самолёте мы не полетели. Всё мотаемся по заграницам, а свою страну уже давно не видели изнутри. Поэтому отправились поездом, с пересадкой в первопристольной.
Прибыли на Ленинградский вокзал утром, вышли из вагона на перрон, и направились к выходу. Ничего особенного: вокзал как вокзал, почти такой же, как Московский в Питере, только архитектура несколько другая. Да и не в архитектуре дело. А просто атмосфера похожая.
Далее нам следовало перебазироваться на Казанский вокзал, а оттуда на восток. Стоит ли описывать суету и какофонию привокзальной площади? Тем, кто хоть раз совершал путешествия поездом нет надобности это напоминать. Тут всё ясно; казалось бы, совершенно хаотичное движение людей и транспорта, при внимательном рассмотрении, подчинено определённым законам логистики. И это правильно.
Попав на Казанский вокзал, мы сразу очутились в несколько ином измерении. Есть у современной молодёжи хлёсткое выражение "отстой!". Так вот другого выражения я не подобрал – именно отстой. Сразу шибанул в ноздри запах этого отстоя. Не скажу, что было очень грязно, но старое здание впитало в себя множество запахов, отнюдь не радующих обоняние. Миазмы общественных туалетов, залежалого тряпья, давно не мытых человеческих тел и нестиранных носков смешивались в безумный коктейль с тошнотворным ароматом вокзальных буфетов. И во всём этом витали молекулы дешёвого освежителя воздуха.
До поезда оставалось не более трёх часов, и гулять по столице не было смысла. Надо где-то пристроиться. Места в залах ожидания были, но нам местечко нашлось не сразу. Наконец нашли пару чистых кресел в окружении приличных соседей. Устроились, расположились, перевели дух. От нечего делать, я стал глазеть на публику. Давненько я здесь не бывал. Последний раз я ехал через Казанский вокзал ещё в школьном возрасте. Тогда деревенского парнишку поражал столичный размах. Красивое, старинное здание производило впечатление. Но, знаете, с тех пор немногое изменилось. В старое здание вокзала просто напихали разных современных прибамбасов – в изобилии игровые автоматы, пёстрая, кричащая реклама, бары и буфеты с яркими заграничными этикетками, турникеты, камеры слежения. А в остальном это был всё тот же старый пошарпаный суетливый вокзал. И потоки людей.
Да, разный народ путешествует по нашей необъятной Родине. И вполне приличные граждане, по тем или иным причинам отдавшие предпочтение поезду перед самолётом, переселенцы из разных регионов и бывших республик советской империи, лица без определённого места жительства, "мешочники" (да, есть такое явление и в наши дни) с огромными клетчатыми сумками типа "Мечта оккупанта", и субъекты с явным уголовным прошлым. Очень, очень пёстрая и разношёрстная масса людей окружала нас. А что вы хотите – вокзал всё-таки. Вокзалы всегда шумные и суетливые.
Страж порядка, не в меру упитанный бугай, с погонами старшего сержанта, фланировал вальяжно по залам, помахивая укороченной дубинкой. Чувство неизмеримого превосходства явно читалось на его самодовольном лице (это мягко сказано). Он, для порядка, будил своей дубинкой дремавших бомжей, и прогонял их с насиженных мест. Те, ворча себе под нос, покорно перебирались в другой уголок, где снова мирно впадали в спячку. Милиционера это уже не интересовало. Он выполнил один из многочисленных пунктов инструкции. Недалеко от нас расположился маленький семейный табор выходцев с Юга. Сидят себе тихонько, никого не трогают, не шумят. Сержант прицепился к ним, и тоже стал прогонять без объяснений, даже не проверяя документов. Они пытались его уговорить по-хорошему, но, видимо "по-хорошему" его не устраивало. А взять с них нечего. В итоге серый страж всё-таки выгнал семейство с насиженного места и отправился дальше.
Иногда его взгляд выхватывал из толпы какое-нибудь лицо, и он направлялся проверять документы. Наверное, нужно самому стать "ментом", чтобы понять, по какому принципу происходит этот отбор. Я, как ни старался, так и не понял. Все подозрительные, на мой взгляд, личности остались вне его поля зрения. Сержант небрежно козырял, скороговоркой представлялся и требовал документы. Долго листал страницы, что-то нудно выспрашивал, сурово заглядывал в глаза жертве и, разочаровано возвратив документы, продолжал свой обход.
Когда-то, очень давно, кажется, это было в другой жизни, я безбоязненно мог подойти к постовому милиционеру и спросить что-нибудь, например, дорогу в незнакомом мне городе, а теперь мне совершенно не хочется совершать такой опрометчивый поступок, ибо вместо помощи я, первым делом, подвергнусь унизительной процедуре проверки документов. Да и не факт, что страж порядка знает ответ на мой вопрос. Зачастую они более-менее сносно знают только свой участок. А уж разговаривать с простыми гражданами считают ниже своего достоинства. Нет, пожалуй, не все такие, но, увы, большинство.
Мы дождались своего поезда без происшествий и переместились в купе, согласно купленным билетам. Путешествие по бескрайним просторам нашей Родины надо описывать отдельно. Это тоже увлекательно и экстремально. Это вам не в европейском экспрессе прокатиться из Берлина в Париж!
Обратный наш путь лежал через те же вокзалы. Прибыли мы так же поутру. Наш поезд на Питер отправлялся в третьем часу ночи, а потому впереди уйма времени для прогулок по Москве-матушке. Но это тема для другого повествования, а я про вокзалы.
Ночью, на последнем трамвае, вернулись на площадь трёх вокзалов. И тогда-то создалось впечатление, что это был не простой городской трамвай, а некая машина для перемещения в другой, параллельный мир.
Всё вроде бы на месте, но несколько иначе. Ночная жизнь площади разительно отличалась от дневной. Теперь на свет фонарей выползли существа, прятавшиеся днём в городских дебрях. Несуразные гоблины ковыляли по тротуарам, свирепого вида орки расположились на ступенях подземного перехода, суровые гномы добывали что-то в мусорных корзинах, безмозглые отарки и разнообразные мутанты с калеками всех мастей расположились тут и там. Просто мистификация какая-то! Будто попали мы в какой-то мрачный фентэзийный мир.
Все они жили сейчас своей, непонятной для простых граждан, жизнью. Бродили по подземным переходам в поисках поживы, клянчили подаяние, рассевшись по купленным местам. Вели какие-то свои толковища, разместившись на привокзальном парапете. Пили, ели, и даже, как мне показалось, любили.
Мерзкое создание, которое когда-то родилось девочкой, восседало на ступенях, и противно хохотало ярко красным ртом, в котором виднелось несколько коричневатых кривых пеньков, когда-то давно называвшихся зубами. Синюшные, цыплячьи ноги её торчали из широких голенищ старых женских сапог. В уголке рта приклеилась недокуренная беломорина. Кривенькими рябыми ручонками она вешалась на шею здоровенному осоловелому мужику со свалявшейся бородой и свисающими на глаза бровями. Тот вяло матерился и отмахивался от любовницы как от назойливой мухи.
А недалеко от этой яркой парочки притулился безногий калека. Он сидел на тележке с подшипниками вместо колёс и гнусавым голосом выпрашивал у прохожих на пропитание. Приглядевшись, я почему-то не поверил ему. Голодающим он не выглядел, да и ноги, похоже, были спрятаны в толстой подушке его тележки. Прохожие, в основном такие же транзитные пассажиры как и мы, боязливо проскакивали мимо него, лишь изредка бросая ему в картонную коробку несколько монет. Зато с каким презрением провожал мнимый калека тех, кто этих монет не бросил. Да и тех, кто подавал, он провожал с нескрываемым презрением.
Первое впечатление: "Боже, куда мы попали!?", сменилось: "Ух, ты! И такое тоже есть!". И больше всего поразил не сам факт существования всех этих существ, а их высокая концентрация на сравнительно небольшом участке. Такое впечатление, что на ночь они сползались сюда со всей столицы. Просто "шабаш" какой-то. Кошмар. А ведь всё это происходило в реальности, на площади трёх вокзалов, в столице огромного государства, стоящего отнюдь не на последних местах мировой сообщества.
Я реалист, и многое повидал в этой жизни, многому перестал удивляться, но эта ночная площадь меж трёх вокзалов врезалась в мою память. Я много путешествовал по миру, видел и картины пострашнее, но смотреть на этот карнавал монстров в родной стране было противно. За державу обидно!
Долго задерживаться в ночной реальности странной площади не хотелось, и мы прорвались в зал ожидания Ленинградского вокзала. А вот здесь нас ожидал свой, привычный мир. Опять спокойно ожидающие своего поезда пассажиры, относительная чистота и покой. И публика почему-то выглядела намного приличнее, чем на Казанском, и воздух другой, и страж куда-то подевался. Я не хочу сказать, что в Питер ездят только приличные люди, и там хватает всякого дерьма, но я описываю то, что видел.
Мы без труда разместились в зале ожидания. До отправления поезда оставалось ещё минут сорок. Вытянув, гудящие после дневной прогулки по Москве, ноги, я невольно обратил внимание на голос из репродуктора, объявлявший о прибытии и отправлении поездов. Странно, но даже объявления здесь делались членораздельным русским языком, а не гундящим набором звуков, разобрать которые было почти невозможно.
Я сидел и удивлялся: "Два вокзала на одной площади одного великого города, а какая разница?!"
Широка страна моя родная, много в ней.... Чего в ней только нет?
Самое лёгкое – это запрещать что-либо другим. Самое трудное – запретить себе даже самую малость.
Узник
Сколько ему было тогда? Возраст Христа – тридцать три года. В этом возрасте умер Александр Македонский. Именно в этом возрасте и он впервые попал сюда. Можно сказать – умер. Несколько раз вырывался на свободу, но его вновь и вновь ловили. Он снова оказывался в этой тесной клетке. Но теперь последний срок – уже пожизненный. А за что, спрашивается? Он просто страстно любил свободу, не терпел зависимости, всего лишь делал то, что хотел!
Свобода! Вот она, рядом, всего шаг шагнуть. Её можно видеть, слышать, ощущать сладкий её аромат, но клетка заперта, на двери замок. Но не он главное препятствие на пути к свободе, а Сторож. Именно Сторож всегда на страже, он жесток, неподкупен и бдителен. Не смыкает он глаз ни днём, ни ночью. Он силён и умён. Ни силой его не взять, ни хитростью. Неумолим, ибо научен горьким опытом. Давно они вместе. Раньше они были друзьями – просто одно целое. А теперь враги. И победил не Узник.
– Выпусти, а? Хоть на часок, – упрашивал как всегда Узник, – я ведь не сбегу, слово даю.
– Нельзя, и не проси! – сурово отрезал Сторож.
– Ну, что ты за человек!? Истукан какой-то! Я же не прошу отпустить совсем, позволь хоть на часок почувствовать себя свободным.
– Нет.
– Вот попугай, заладил – нет, да нет. Ты же не был таким. Проявлял же ты раньше сострадание, прощал, сочувствовал. Я же помню.
– Заткнись!
– До сих пор обижаешься? Ну, было, было! Но ведь я осознал, раскаялся. Неужели я не достоин хоть маленького снисхождения, хоть крошечного послабления? – продолжал увещевать Узник.
– Нет, не достоин! – Сторож отвернулся.
– Всего лишь глоток свободы! – не унимался Узник. – Ты же знаешь, как я люблю Свободу, я сдохну здесь.
– Не сдохнешь! – Сторож резко обернулся и горящим гневным взглядом пронзил Узника, а потом разразился обличительной тирадой. – Ты столько раз ходил по краю, и не сдох. А здесь я не дам тебе подохнуть. Ты будешь жить, и этой жизнью искупать свои грехи!
– Да ладно тебе! Я уже просил у тебя прощения. Чего тебе ещё?
– Прощения?! – вознегодовал Сторож. – Нет тебе прощения! А если я и смогу простить то, что ты чуть не угробил меня, то не вправе прощать всё остальное. Ведь это ты чуть не пустил по миру мою семью. А сколько горя натерпелась от тебя жена? Дети выросли без отца. Им каково? А те люди, которых ты обманывал, бросал на погибель – они простят тебя? Ты всегда думал только о себе, жил только в своё удовольствие. Самодовольный эгоист! Сколько лжи и лицемерия было в твоей никчёмной жизни?!
– Так что ж, убей меня! – в фальшивом отчаянии выкрикнул Узник.
– Нет, – ухмыльнулся Сторож, – смерти ты не достоин. Смерть для тебя была бы амнистией. Сиди вот, и думай. Может, когда-нибудь осознаешь и действительно раскаешься. А снисхождение…. Тебе и так оказано неслыханное снисхождение. Тебе тепло, светло и сытно. У тебя есть работа, которая тебе нравится. Ведь так? Тебе предоставлена возможность общаться со всем миром. У тебя всегда под боком женщина, которая желает тебя. Ты прекрасно устроился, сволочь! Чего ж ты гундишь всё время: «Свободы, свободы!»? Ты и так свободен, но в пределах этой клетки. А вот я вынужден ограничивать свою свободу, сторожа тебя. И то не ропщу.
– А оно тебе надо? – съязвил Узник. – Плюнь, да брось это дело. Никто даже не заметит. Никто тебя не осудит. А?
– Нет, и речи быть не может. Выпусти я тебя – ты таких дров наломаешь, столько горя принесёшь, я жить не смогу с этаким грехом. Нет! Будешь сидеть! Я сказал!!!
– Да пошёл ты!!! Урод!!! – с ненавистью процедил Узник. Отвернулся и плюхнулся в кресло перед компьютером.
А Сторож перевёл дыхание и замер на посту.
Человек был счастлив, он выполнил свой долг. Победа в беспощадной борьбе далась нелегко. Враг был силён, коварен и хитёр. Не счесть ран на теле победителя, но тем радостней миг победы. Побеждённый враг пленён и заточён в узилище. Теперь на клетке Узника висит табличка с надписью: «Второе Я». Срок – пожизненный. Опасен и склонен к побегу.»
Человек обязан быть нужен кому-нибудь, иначе жизнь его пуста и никчёмна. Если ты не нужен никому, займи денег в долг…..
Ковровая бомбардировка
(путевые заметки)
В купе ещё не жарко – весна. Монотонно позвякивает ложечка в стакане. Колёса привычно отсчитывают стыки рельсов: «Тук – тук. Тук – тук». Толстая тётка на нижней полке почти всегда спит, отвернувшись к стене. Мужичок сверху напротив – постоянно бегает в тамбур на перекур. Попутчица снизу что-то увлечённо читает. А я смотрю в окно.
Я люблю смотреть в окно из мчащегося поезда. Потому и недолюбливаю самолёт – много не увидишь. И если позволяет время, путешествую под перестук колёс.
Широка страна моя родная, огромны её просторы. Не счесть богатств на бескрайней её территории. Мелькают города, посёлки, крошечные полустанки, где-то вдалеке светятся одинокие окна забытой богом деревеньки. И везде живут люди. Со своими радостями и заботами.
Поезд мчится по бескрайним полям, ныряет в тёмные туннели, тревожит своим грохотом спокойствие вековой тайги. Какая красивая у нас страна! Такого великолепия и разнообразия нет, наверное, ни в одной стране мира. Прекрасна природа даже сейчас, когда поля ещё покрыты прошлогодней сухой травой, а лес только-только начал зеленеть. Красотища!!!
Но что это?! Впереди виднеется зарево, и вскоре поезд врезается в стену белёсого дыма. Пожар! Да, это горит сухая прошлогодняя трава. Сквозь пелену дыма проглядывается трепещущая линия огня. Она уходит от полотна дороги к самому горизонту. Впечатляюще и жутко! Это бывает. Весной всегда жгут старую траву. Но почему так много огня? Почему полыхают огромные пространства пахотных земель? Как в кино про войну, когда горят пшеничные поля. Но почему?! Да потому, что не паханы они который год. Буйным бурьяном зарастают брошенные крестьянами плодородные поля. И не только бурьяном; то здесь, то там видны островки кустарников. Знать уже давно пустуют эти земли. Ох, беда, беда!
А огненная стихия этому и рада. Шквал огня перекидывается с полей на перелески. Горят, ожившие, было, от зимней спячки деревья, гибнет мелкое зверьё, птицы покидают привычные места. Да что там говорить. Гибнет такая красота! И впрямь идёт война! Только не понятно кто с кем воюет.
И чем дальше я еду, тем больше меня возмущает увиденное. Чем дальше от крупных городов, тем явственней следы этой необъявленной войны. На территории, куда уже десятки лет не залетал ни один снаряд, не упала ни одна бомба, режет глаз неприкрытая разруха и запустение. А создаётся впечатление, что едешь по местам недавних сражений. Вдоль железной дороги постоянно встречаются руины каких-то зданий, а то и целиком опустевшие деревни. Поваленные столбы с оборванными проводами, ржавые исковерканные скелеты оставленной техники. На ржавых рельсах тупиков догнивают старые вагоны.
Но если не было войны в этих местах, то почему такая разруха? И это здесь – вдоль железной дороги, где, казалось бы, должна кипеть жизнь. Что же тогда творится там, куда не проложены рельсы, не проведены асфальтовые магистрали? Там жизни вообще нет?
Подобный вопрос я задавал себе в экспедиции по Волге. Прекраснейшие места, оживлённая водная магистраль, и такие же заброшенные посёлки. Казалось бы, живи и радуйся, но не живут люди в этих глухих краях. Молодёжь бросает обжитое жильё, покидает родину и тянется на свет больших городов. А глубинка вымирает вместе со стариками. Болеет и гибнет великая страна. Будто ковровой бомбардировкой уничтожается. Но Государство живет. Ведь только у нас Страна и Государство – совершенно разные понятия.
Настолько привыкаешь куда-то стремиться, что после достижения одной цели, сразу намечаешь новую и вновь пускаешься в путь.
Великий и могучий…
Велик и могуч русский язык… и могучее его только русский мат. Не имеет он языковых барьеров, уж поверьте мне. В любой стране мира можно послать местного жителя в ….. или на …, и он безошибочно поймёт, что его обругали. Может быть, он скромно ответит: «Фак ю!» и стыдливо удалится, а может просто даст вам в морду. Откуда у необразованного аборигена такие познания? Вот и выходит, что русский мат имеет волшебную силу слова, проникающего не только в уши, но и непосредственно в само сознание человека.
Ругательная словесность имеет тенденцию постоянно развиваться и богатеть. Насколько цветист и многослоен стал мат в наш бурный век по сравнению с тёмным средневековым прошлым, когда наши малограмотные предки употребляли в качестве ругательств обычные русские слова. Ну, сами посудите, разве сейчас можно кого-нибудь обругать такими словами как: «Смерд, пёс смердящий, гузно» – и т.п. Современный человек не опустится до такого примитива. Мы намного изобретательнее, и для оскорбления друг друга употребляем такие «кудрявые» выражения, что наши прапрадеды, возможно, просто не поняли бы нас, ибо для них это была бы иностранная речь. А какую неоценимую услугу оказывают эти магические выражения в процессе доведения прописных истин до некоторых непонятливых индивидуумов. При помощи мата можно объяснить что угодно и кому угодно. А как обойтись без него при общении с друзьями в тесной компании? А как можно описать обычными словами последствия этого тесного общения? Это же совершенно глупо произнести на следующее утро: «Сойти с ума!!! Как мы вчера накушались алкогольных напитков! Употребляли их с обеда и до полночи, играли в благородные карточные игры, и имели приятное общение с доступными дамами. Полный восторг!». Полный бред! И совершенно невыразительно. А при помощи мата можно красочно донести до собеседника всю полноту эмоций, и живо описать происшедшее накануне, а так же излить ему горестное положение бренного тела и томление духа. Или, скажем, попали вы случайно молотком по пальцу… Понятно, какие звуки вырвутся из вас. Но смех смехом, а действительность такова, что плакать хочется.
В качестве информации к размышлению расскажу маленькую историю из собственной жизни.
Было это давно – в безоблачной и наивной юности моей. В составе юношеской спортивной команды я был отправлен на всесоюзное первенство по лёгкой атлетике в знаменитый пионерский лагерь «Артек». Неимоверное везение! Каждый школьник Советского Союза мечтал попасть туда. И вот как-то однажды вечером в умывальнике для мальчиков мы с друзьями делились впечатлениями прошедшего дня. Само собой в выражениях не стеснялись. Для нас это было естественно. Ведь мы были в своём кругу, а никого из взрослых рядом не было. И в тот момент, когда я бурно высказываясь, складывал трёхэтажные фразы ненормативной лексики, меня грубо оборвал на полуслове кто-то из своих, больно ткнув кулаком в спину. Я обернулся, и с моих уст готова была слететь смачная тирада в адрес обидчика. Но слова застряли в горле, когда я увидел, что в проёме двери стоит директор лагеря. Я просто окаменел, готов был провалиться со стыда, ибо знал, что оскверняю свои уста грязными ругательствами. А за это по головке не погладят. Директор смотрел мне в глаза несколько секунд, повернулся и вышел, поманив меня за собой. Он не ругал меня при всех, он не ругал меня наедине. Человек с тремя высшими гуманитарными образованиями не мог себе позволить орать или просто ругать ребёнка. Он спокойно и серьёзно вёл беседу. И от этого мне становилось ещё отвратительнее. Позор сжигал меня изнутри. Я что-то мямлил в ответ на его вопросы, а больше пристыжено молчал. Такой гадливости к самому себе я не испытывал никогда. Этот разговор запомнился мне на всю жизнь.
Нет, я не излечился от матерщины полностью, слишком глубоки корни этого явления во мне, но я навсегда «зарубил себе на носу» жёстко контролировать свою речь, особенно в присутственных местах, и в общении с малознакомыми людьми. Волю своему грязноречию даю я только наедине с собой. В чём же мораль истории, спросите вы? А в том, что я хоть и ругался матом с детства, но твёрдо знал – это плохо. Сейчас же на каждом шагу слух мой режет неприкрытая брань, льющаяся мутным потоком не только из глоток подонков общества, но и вполне приличных членов оного. Как часто мы стыдливо отворачиваемся при виде курящей девчушки или боязливо отмалчиваемся в присутствии сквернословящих подростков. Увы, но повседневной и обыденной стала картина, когда девчонки и мальчишки, никого не стесняясь, общаются с помощью сленга, жаргона и беззастенчивого мата в присутствии большого скопления народа. По всей видимости, им не приходит в голову, что это очень плохо, отвратительно, и отнюдь их не красит. Они так воспитаны. При всём том, что это, зачастую, дети вполне благопристойных родителей. Они учатся в школах и университетах. Но почему это происходит? С чего началось это ужасающее падение нравов и гибель культуры речи? Кто виновен? И почему ничего не предпринимается для искоренения этого мерзкого явления?
А что вы хотите?! Десятками лет нам насаждали другую культуру, где слово «интеллигент» было оскорбительным. А теперь, когда всё дозволено, из динамиков и с экранов на нас лавиной обрушиваются матерные слова. Неприкрытая порнография и сцены насилия на каждом шагу! Современная литература, кино и средства массовой информации серьёзно отравлены ненормативной лексикой и безнравственностью. Знаменитые актёры, певцы, политики, публичные люди всех мастей даже бравируют этим. Депутаты законодательного собрания ругаются матом, а потом сидят и обсуждают проблемы с написанием того или иного слова. Это ли их дело? Ведь существуют прекрасные словари русского языка, составленные умнейшими людьми, учебники, в конце концов. Но зачем нам учебники, зачем своды законов?! Может наплевать на всё и жить в беззаконном обществе? Или всё же стоит бороться, начав, прежде всего с себя?
Кто виноват? Что делать?
Цинизм – есть продукт действия скрытых пороков души.
Се ля ви
– Валерочка, сыночек, не надо реветь, – успокаивала меня мама. – Мы с папой в город быстренько съездим и скоро вернёмся. Тебе новую игрушку купим. Хочешь машинку, или самолётик?
– Не хочууу!!! Не хочу машинкууу! – кричал я. – Хочу с тобой в город! Возьми в город!
– Ну не капризничай, Валерочка, посидишь с бабушкой, а мы вечером тебя заберём.
Я цеплялся за мамину юбку, истерично орал, топал ногами, и не думал успокаиваться. Ещё бы, я уже большой мальчик, мне почти пять лет, а меня ещё ни разу не брали в город. Своё районное село я уже знал достаточно, а вот город был для меня загадочным неведомым миром. О нём я слышал от взрослых и приятелей, что постарше. Там столько интересного и неведомого, а меня не берут. Сколько же можно ещё расти?
Меня долго успокаивали и мама, и баба Пана. Только отец терпеливо стоял молча в стороне, поглядывая на часы. Автобусы ходили редко и строго по расписанию.
– Так, всё! – строго сказал отец. – Хватит кочевряжиться, и так опаздываем. Поорет, да и перестанет. Пошли, Галка, успеть бы.
Баба Пана оторвала меня, дико ревущего, от маминой юбки и прижала к себе. Отец с мамой скрылись за дверью. Я ещё некоторое время изливал слезами свою обиду и даже порывался броситься вслед, да бабушка закрыла дверь на крючок, а он был настолько высоко, что мне не дотянуться. Но детские слёзы сохнут быстро. Через полчаса я уже безмятежно играл на широкой лежанке огромной русской печи, а потом и вовсе заснул под мерное стрекотанье бабушкиной прялки.
Они почти бежали. Стараясь успеть на автостанцию к отправлению автобуса. И когда они показались из переулка, переполненный автобус захлопнул гармошки своих дверей и тяжело тронулся с места. Отец бросился вперёд, размахивая руками, намереваясь привлечь внимание водителя, и тем самым задержать отправление. Мама хоть и не могла угнаться за ним, тоже рванула из последних сил. Но водитель, возможно, не заметил опоздавших пассажиров, а может просто не пожелал останавливать, начавшую набирать ход, перегруженную машину.
Они опоздали. Теперь придётся ловить попутку и выбираться на тракт, а там, если повезёт, садиться на проходящий автобус, или на другую попутку до города. Отец долго ругал маму и меня. На меня он ругался, за то, что много кочевряжился, а на маму, что слабохарактерно потакает моим капризам. Он ругался и одновременно голосовал, стоя у обочины дороги.
Но нет худа без добра. Приятель отца как раз в этот день должен был отвезти в город пустые бочки на нефтебазу, и как раз в это время его ЗИЛок выезжал из ворот автохозяйства, которое все почему-то называли «Авторота». Естественно отец, сам работавший в «автороте», увидел знакомую машину и побежал навстречу. Приятель отца, дядя Жора, конечно же, согласился подбросить моих родителей до города, и, конечно же, совершенно бесплатно.