Автомобильная династия. История семьи, создавшей империю BMW

Став полноценным фабрикантом, Гюнтер Квандт сразу обзавелся семьей: на фото он со своей невестой Антоние Эвальд в день их бракосочетания

В начале июля 1914 года, однако, создалось впечатление, что вероятность войны снизилась. Поэтому Квандт решил не откладывать ранее запланированную поездку в Норвегию на пароходе. И в этот раз он путешествовал один, поскольку Тони предстояла операция, связанная с тяжелыми родами их второго сына.

Поездка Гюнтера вела его в норвежские фьорды. В Тронхейме за пятичасовым чаем капитан сообщил пассажирам, что в Германии начинается мобилизация, и поставил на голосование вопрос о продолжении путешествия в сложившихся обстоятельствах. Большинство пассажиров хотели домой. Ночь прошла в суете. Утром пароход пришвартовался у гор. Пока все ждали вестей, пассажиры решили провести день в городе. Гюнтера Квандта и его новых знакомых – молодого человека и, как он позже писал, «двух неземной красоты молодых дам» – перспектива предстоящей войны никак не смущала. Напротив, они, как и многие немцы, чувствовали себя счастливыми. Украсив автомобиль гирляндами из темно-красных роз, они катались по городу и его живописным окрестностям.

3 августа пароход прибыл в Бремерхафен. Квандт сел на ночной поезд и утром 4 августа прибыл в Прицвальк. На вокзале он встретил шурина, Фритца Пауля, отправлявшегося в западную часть империи в полевой форме.

Для владельца суконной фабрики начало войны означало мощный поток заказов. Гюнтер Квандт тут же принял на себя основное управление предприятиями. Пока Вернер Квандт присматривал за фабрикой в Прицвальке, его старший брат занимался делами в Виттштоке. Отец Фритца Пауля, беспокоясь о сыне, получил нервный срыв, так что Гюнтеру пришлось взять в свои руки управление еще и этой фирмой.

Планы на случай мобилизации были, впрочем, давно готовы для всех трех фабрик. Если раньше в неделю они производили примерно 400 комплектов униформы, то вскоре это число увеличилось в четыре раза. Заводы были полностью загружены.

Большая часть немецкой экономики не поспевала за подготовкой к войне и мобилизацией. Генералы начали войну с полной уверенностью в победе. При этом не были подготовлены даже запасы зерна. По предложению промышленника Вальтера Ратенау, в то время возглавлявшего AEG, а позже ставшего министром иностранных дел, некоторые виды производства, в том числе производство товаров, важных для ведения войны, были переданы под контроль военного министра Пруссии.

Гюнтер Квандт стал одной из ключевых фигур немецкой военной экономики. Сначала его пригласили в Наблюдательный совет так называемого Акционерного общества военного обеспечения шерстью. А вскоре он уже сам вел дела этого предприятия в качестве председателя правления. На новом посту он показал себя прекрасным организатором.

С исторической точки зрения Первая мировая война была чем-то доселе невиданным. Чем дольше она продолжалась, тем больше походила на экономическую битву, основное действие которой разворачивалось на промышленных предприятиях сторон конфликта. Никогда еще в войне не принимало участия столько людей, и никогда еще количество воинов не имело столь малого значения. Решающей была оснащенность войск танками, самолетами, пулеметами, отравляющим газом. Изготовление смертельной продукции в промышленных масштабах стало одной из задач экономики.

Гюнтер Квандт с огромной охотой принялся за дело «Тканевой кампании», как окрестил ее Ратенау. Задача, которая перед ним стояла, была сложна. Большая часть промышленников противилась вмешательству государства. Квандту предстояло научиться преодолевать препятствия и продвигать свою волю за пределами собственного предприятия.

Гюнтер Квадт был преданным кайзеру патриотом, любил свою Родину, однако его инициативность в организации военной экономики питалась не ура-патриотизмом, как у многих других, а чувством долга и духом предпринимательства. Промышленник из провинции, он чувствовал, что теперь ему выпала хорошая возможность значительно расширить свое влияние в текстильной отрасли. Хоть Квандт уже сделал внушительное состояние на производстве сукна, он знал, что эта отрасль экономики не является растущей. Кроме того, он не был полностью загружен работой. Он управлял фабриками в Пригнитце, отсылая письменные указания из Берлина, пока не сделал из Акционерного общества военного обеспечения шерстью компанию со штатом сотрудников в 2100 человек.

Голо Манн сказал: «Всем давно известно, что война делает сильных еще сильнее, а слабых, тех, кто находится на спаде, – еще слабее». Это особенно справедливо в случае Гюнтера Квандта. С самого начала войны он принадлежал к победителям. Как и другие немецкие предприниматели, Квандт работал с огромной рентабельностью. Власти не были в состоянии контролировать цены на оружие и поставки различного войскового имущества. Собственно говоря, они и не хотели их контролировать. Военные хотели выиграть войну с помощью промышленности. Для речей об экономии налоговых средств было не время. В конце концов, после войны побежденным сторонам все равно будет выставлен счет.

О кровавой бане и массовых смертях в окопах Квандт, сидя в Прицвальке или в Берлине, ничего не знал. Для всех немцев, которые не находились на фронте, война была чем-то далеким, смутным, тем, что доносилось лишь сквозь военные сводки. На немецкие города еще не совершались авианалеты, как это будет во время Второй мировой.

В августе 1918 года, после Амьенской операции^[3] Гюнтеру Квандту стало понятно, что война проиграна. 5 октября он присутствовал в рейхстаге, где новый, только что назначенный рейхсканцлер Макс фон Баден зачитывал предложение о прекращении огня. А 9 ноября 1918 года Вильгельм II отрекся от престола.

Старая элита была дискредитирована. Теперь бразды правления рейхом взяли на себя социал-демократы. Они желали реформировать государство и общество, но вместе с тем хотели избежать революции, подобной той, что произошла в России. Фридрих Эберт, один из лидеров СДПГ, видел свой патриотический долг в том, чтобы удержать немцев от «гражданской войны и голода». Именно поэтому, став в 1919 году президентом, Эберт оставил кайзеровских чиновников на своих постах, и именно поэтому он подавлял восстания в стране силами старой армии. Все это ложилось тяжелым бременем на плечи молодой республики.

Квандта беспокоил не проигрыш в войне, а революционные события, сопровождавшие крах армии. Теперь и в Берлине стреляли и вели бои. Демонстрации и уличные схватки, забастовки и попытки переворота – для предпочитавшего порядок Квандта происходившее было очень волнительно. «Наша Родина находилась в состоянии хаоса», – писал он позже. Со смешанными чувствами наблюдал он за тем, что именно социал-демократы «возвращали государству какой-то порядок».

Уже в конце войны Гюнтер Квандт стал подыскивать для своей семьи дом недалеко от Берлина. Он остановился на перспективном районе Нойбабельсберг, убежище богатых берлинских банкиров, фабрикантов, офицеров и профессоров. Вилла располагалась по адресу Кайзерштрассе, 34, прямо на озере Грибницзее. Это было чудесное место. На улицах росли платаны, липы и клены. Участок Квандтов находился на окраине, непосредственно примыкая к дворцовому парку Бабельсберг.

В октябре 1918 года Антоние Квандт с сыновьями навестила мужа в столице. Семья остановилась в отеле «Фюрстенхоф». Квандт с гордостью показывал родным роскошный дом в Нойбабельсберге и огромный парк площадью в 7000 квадратных метров. Здесь, как он надеялся, им всем вскоре предстояло поселиться.

Однако судьба распорядилась иначе. На следующий день после возвращения в Прицвальк Антоние Квандт слегла. Вскоре от своего доверенного лица Гюнтер узнал, что его жена, похоже, подхватила пневмонию. Квандт пытался убедить знакомого берлинского профессора медицины отправиться вместе с ним в Прицвальк, но ничего не вышло. Врач был очень занят своими тяжелобольными пациентами, которым тоже требовалось лечение.

Через день Тони Квандт умерла. Она стала одной из 20 миллионов жертв «испанки», бушевавшей во всем мире в 1918 году.

Глава 3
Слияния, поглощения, власть и инфляция
Как Гюнтер Квандт захватил электрический концерн AFA и расширил свою империю

Смерть жены была лишь первым из ударов, которые судьба готовила Гюнтеру Квандту. До сих пор он наслаждался счастьем и удачей. Теперь, в возрасте 37 лет, он овдовел. Но потеря его не сломила.

Его сыновья восьми и десяти лет временно проживали у бабушки и дедушки в Виттштоке. В марте 1919 года Квандт забрал их в Берлин и отдал в Далемскую гимназию имени Арндта. Мальчики жили под присмотром одной супружеской четы, а своего отца видели только по выходным.

Гюнтер Квандт тем временем сосредоточился на дальнейшем развитии своей карьеры. База была хорошей. Немногим в Германии удалось так выиграть благодаря войне, как владельцу производства военной униформы. Еще до войны Эмиль Квандт передал большую часть своего имущества сыновьям, а они, став поставщиками армии, сумели многократно увеличить наследство. Из провинциального фабриканта с небольшим состоянием Гюнтер Квандт превратился в очень богатого человека. Он стоял во главе Ведомства текстильной индустрии и имел связи в других отраслях промышленности, а также среди чиновников.

Теперь Квандт решил взяться за новую сферу экономики: калийную промышленность. Развитие этой области шло куда интенсивнее, чем текстильной, где экономические циклы едва ощущались. После того как Юстус фон Либиг обнаружил, что калийные соли могут использоваться в качестве удобрений, калийная промышленность в Германии набирала обороты, став игровой площадкой для различных предпринимателей и спекулянтов. Было открыто множество месторождений, из-за чего количество предложений на рынке росло, а цены, соответственно, падали. За короткое время состояния, созданные с нуля, вновь превращались в ничто. Еще до войны компании, занимавшиеся калийными солями, начали объединяться, стремясь преодолеть кризис. Однако решающая фаза концентрации началась в 1920-е годы.

Одним из стратегов этой большой монополии и стал Гюнтер Квандт. В 1918 году через своего посредника, предпринимателя Фритца Рехберга, он вошел в правление компании Wintershall. Затем Квандт познакомился с Августом Ростергом, генеральным директором Wintershall, также владевшим большим пакетом акций компании. Он был старше Квандта на 11 лет. Ростерг мечтал обновить отрасль и понимал, что Квандт может ему в этом помочь.

На первый взгляд у них было мало общего. Один – сын владельца фабрики, которому отец щедро предоставил все возможности, другой – выходец из многодетной семьи горняков, который начинал бурильщиком и дослужился до генерального директора компании. Однако их обоих связывало общее стремление: они хотели построить индустриальную империю. Ростерг стремился превратить Wintershall в ведущий немецкий концерн в области калийной промышленности.

Перед Первой мировой войной Германия владела монополией на мировом рынке калийных солей. После поражения страна утратила прежние позиции. Wintershall потеряла два завода в Эльзасе, получив, однако, компенсацию от государства. Время для слияний было самое подходящее. Ростерг и Квандт не преминули воспользоваться ситуацией, чтобы объединить разрозненные предприятия в одну компанию. В 1920 году Wintershall владела 27 заводами. Компания стала огромным концерном, для управления которым в Касселе появилась новая штаб-квартира.

Ростерг наслаждался властью, но при этом избегал публичности. Этот пример укреплял Квандта, также предпочитавшего действовать в тени, в собственных предпочтениях. Организовывая поглощения и слияния калийных предприятий, Квандт находил множество подтверждений тому, что закулисные действия имеют экономические преимущества. Ведь если следовать своим планам тайно, конкурентов можно застать врасплох.

Предпринимательская логика была на стороне Ростерга и Квандта: кампании по поглощению соответствовали принципу экономической эффективности. Тем не менее сам процесс был похож на набег, и борьба не всегда велась честно. Участие в этих слияниях многому научило Квандта. Фабрикант познакомился со всеми тонкостями торговли акциями и спекуляций. Позже знания и опыт в сфере финансов очень ему пригодились, особенно во время финансовой лихорадки, сотрясавшей Германскую империю, и кризиса, который затем обрушился на страну.

Многие немцы обвиняли в девальвации, случившейся в 1920-е годы, революцию и неопытность молодой республики. Фактически же кризис явился следствием войны и огромных расходов на нее. По планам кайзеровского правительства Первая мировая должна была окупиться так же, как и война 1870–1871 годов, – за счет репарационных выплат проигравших сторон. Налоги не повышали, а военные расходы покрывались займами, которые правительство брало у граждан, и огромными кредитами. Все эти действия привели к инфляции: между 1914 и 1918 годами цены в Германии выросли в три раза.

После капитуляции новое правительство оказалось перед выбором и должно было либо смириться с товарным дефицитом, рискуя при этом общественным порядком, либо продолжить занимать. Правительство решилось на новые долги и вместе с тем на еще большую инфляцию. Ситуацию усугубляли обязательства по выплате репараций, которые Германия взяла на себя, подписав Версальский договор 1919 года.

Все эти события положили начало падению немецкой валюты. В 1921 году страны-победительницы постановили, что Германия должна выплатить 132 млрд золотых марок в течение последующих десятилетий, и определили размер ежегодных платежей.

Правительство попыталось спасти положение, увеличив выпуск денег. Курс марки по отношению к доллару и фунту стерлингов подскочил, но и цены также устремились ввысь.

В июне 1922 года двое мужчин расстреляли из автомобиля имперского министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Эта кровавая расправа убила и остаток доверия к марке. Вкладчики, как внутри государства, так и за его пределами, избавлялись от активов, которые они держали в немецкой валюте. В 1922 году инфляция в Германии составляла 1300 %. Осенью 1923 года валютный кризис достиг своего апогея. Масса наличных денег была колоссальной: в октябре появились банкноты достоинством в 2500 миллиардов марок, а в ноябре – уже в 400 триллионов (числа указаны в «длинной шкале», где окончание «иллион» получают степени миллиона). На валютном рынке марка почти ничего не стоила: в середине ноября курс составлял 1,26 млрд марок за доллар. Пытаясь прекратить гиперинфляцию, правительство провело реформу и ввело новую валюту – рентную марку^[4].

Полное обесценивание «старых» денег ударило не по всем немцам. Некоторые успешно пережили этот период, смогли погасить свои долги. Те же, кто хранил накопления в облигациях военного займа или на сберегательных книжках, в один момент стали бедными. Именно они стали главными жертвами этого периода истории. Большая часть среднего класса Германии была уничтожена гиперинфляцией. «Целому немецкому поколению, – писал позже Себастиан Хаффнер, – тогда был удален очень важный душевный орган, придающий человеку устойчивость, равновесие, а также, разумеется, и тяжесть. Он проявляет себя как совесть, разум, житейская мудрость, верность принципам, мораль или страх божий».

Гюнтер Квандт, однако, обладал теми талантами, которые как раз и были необходимы в подобной ситуации. Он был умен, быстр, решителен. В результате ему удалось извлечь пользу из трагедии, загнавшей многих немцев в глубокую нужду. Раньше многих своих соотечественников Квандт понял, что при инфляции необходимо перераспределить ликвидные активы в неликвидные. Но осуществить это было не так-то просто. Например, было неясно, к какой категории относятся акции промышленных компаний. Большинство мелких акционеров в то время считали, что от ценных бумаг лучше избавляться. В 1919 и 1920 годах курсы акций рухнули, и среди владельцев компаний возникла паника.

Некоторые же активно скупали ценные бумаги, поскольку точнее представляли, к чему движется экономика. Ситуация с валютой предлагала готовым к риску спекулянтам фантастические возможности. Акулы фондового мира – Петер Клекнер, Отто Вульф и Фридрих Флик – за несколько лет скупили сотни компаний. Королем среди основателей концернов, без сомнений, был Хуго Штиннес. Он создал империю из горнодобывающих и сталелитейных предприятий, приобретал верфи и электростанции, а также отели премиум-класса, такие как Atlantic в Гамбурге и Esplanade в Берлине. На пике своей власти Штиннес владел в общей сложности акциями 4554 предприятий.

Спекуляции на рынке во времена гиперинфляции являлись делом весьма рискованным. Основная проблема состояла в том, что процесс обесценивания валюты не был плавным. Иногда он ускорялся, но Рейхсбанку удавалось его тормозить при помощи интервенции. Было и еще одно обстоятельство, из-за которого крупные спекуляции с акциями становились опасными. Уже тогда биржу сравнивали с акульим аквариумом, в мутной воде которого плавает бесчисленное множество больших рыб. Те, кто торговал не отдельными акциями, а пакетами, могли своими действиями запросто расстроить планы более могущественных игроков.

Именно это случилось с Гюнтером Квандтом весной 1921 года. В утренней газете он прочитал, что на предстоящем собрании акционеров компании Deutsche Wollwaren-Manufaktur, 10 % акций которой принадлежали ему, будет принято решение об увеличении доли собственного капитала компании за счет выпуска новых акций. Причем компания хотела выпустить их сразу на рынок, не предложив сначала акционерам, как это обычно происходило. Более того, речь шла о ценных бумагах с правом голоса, 1 акция приравнивалась к 10 голосам. Узнав об этом, Квандт пришел в ужас. «Это, без сомнений, было нападение на меня, – вспоминал он позже. – Если оно удалось, мое состояние обесценилось бы».

Чтобы найти выход из положения, Квандт обратился к Якобу Гольдшмидту, одному из самых влиятельных немецких банкиров того времени. Гольдшмидт стоял во главе Национального банка Германии, являвшегося, несмотря на название, частным банком. Банкир объяснил Квандту, что он сможет заблокировать решение компании только в том случае, если ему удастся увеличить свою долю в Deutsche Wolle до уровня так называемого блокирующего меньшинства, то есть до 25 % акций. На эти цели Гольдшмидт предоставил предпринимателю кредит, которым тот с радостью воспользовался.

Имея на своей стороне опытного союзника, Квандт продолжил скупать акции Deutsche Wolle, но осторожно, так, чтобы их курс сильно не рос. Ко времени собрания акционеров его доля в компании равнялась 20 %. Поскольку встречи никогда не посещали все акционеры, этого оказалось достаточно, чтобы наложить вето. Квандт мог бы открыто выступить против планов своих оппонентов, однако, верный своим предпочтениям, промышленник предпочел действовать скрытно: половину своих прав голоса он заранее передал юристу Эриху Бандекову, в то время еще неизвестному в предпринимательских кругах. Тем не менее противники Квандта все же почувствовали неладное и предложили ему встретиться до собрания акционеров. В последующих переговорах было решено, что Квандт сможет приобрести 30 % новых акций с особыми правами голоса, а также получит два места в наблюдательном совете компании. В итоге Квандт получил гораздо больше, чем рассчитывал.

История Квандтов – это история одного успешного переселения.

Но, как назло, вскоре после этого Гольдшмидт позаботился о том, чтобы Квандт вновь потерял с таким трудом приобретенное влияние в Deutsche Wolle. Через несколько месяцев после описанных событий компания вновь вознамерилась выпустить новые акции. Квандт снова обратился к Гольдшмидту, однако на этот раз банкир не собирался ему помогать. Теперь он преследовал собственные интересы. Гольдшмидт планировал объединить Национальный банк с Дармштадтским, превратив их в Danat-Bank, и ему было не до Квандта с Deutsche Wolle.

Больше того, банкир имел на Квандта собственные виды. Он предложил фабриканту приобрести часть тех акций, которые должен был получить Банк Дармштадта. Квандт понимал, что у него уже есть кредит в Национальном банке. Если бы он согласился на предложение Гольдшмидта, его долги выросли бы с трех до десяти млн рейхсмарок. Он попросил тайм-аут. Тогда Гольдшмидт стал практически напрямую угрожать предпринимателю. Позже Квандт вспоминал его слова так: «Вы должны участвовать в увеличении доли капитала, отказываться нельзя. Если вы все же откажетесь, я, судя по всему, буду вынужден уведомить другие банки о том, что наш банк не намерен больше предоставлять вам кредит. Советую вам не ставить меня в столь затруднительное положение».

Квандт не на шутку испугался. «Той ночью я не сомкнул глаз, – писал он в своих мемуарах. – Я ворочался, раздумывая, как мне выбраться из этой ситуации». А на следующий день он получил новое тревожное известие. Инфляция потеряла прежние темпы. Курс фунта стерлингов, составлявший 1400 марок, за ночь упал до 600 марок. Немецкая валюта, казалось, снова стабилизируется, и взвинченные курсы акций вновь стали падать. Бумаги Deutsche Wolle потеряли в цене 40 % от пикового значения. После второй бессонной ночи Квандт решил продать весь свой пакет акций Deutsche Wolle и выйти из этого дела.

Справившись с огромной проблемой, предприниматель тут же оказался перед новой: куда деть такое количество денег? На его счету лежало 45 миллионов марок. «Больше ни один банк не мог давить на меня, однако наличие такого количества денег во время экономической лихорадки, подстегиваемой инфляцией, если выразиться кратко, бессмысленно. За несколько дней или даже часов огромное состояние могло превратиться просто в пыль», – позже описывал Квандт эту ситуацию.

Квандт лихорадочно искал, куда вложить средства, но вскоре пришел к выводу, что быстро потратить такую сумму не получится. Тогда он раздал долги банкам, составлявшие около 10 миллионов марок, а затем обратился в десяток финансовых организаций и приобрел через них акции месторождений каменного и бурого угля, а также калийных рудников. Спустя 14 дней все деньги Квандта были снова вложены в неликвидные активы.

Предприниматель спас свое состояние, но это его не удовлетворило. Ему нравилось владеть большим пакетом акций одной компании, а теперь вместо этого у него было много маленьких. Он пренебрежительно говорил о своих «двадцати разрозненных активах». В контексте распределения рисков они, конечно, были выгодным вложением. Однако в первую очередь Квандта занимала вовсе не безопасность. Его интересовали влияние, власть. «Я потерял право решать», – скажет он позже. Эта роль была ему непривычна. «Отец воспитывал меня владельцем фабрики, хозяином, и, став старше, я со страстью взялся за это дело. Теперь я был уверен, что смогу вернуть свои позиции».

Позже Квандт даже утверждал, что перспектива стать «биржевым спекулянтом» была ему «до глубины души противна». Врочем, если он и испытывал отвращение к сделкам с акциями, негативные чувства не помешали его значительным успехам в этой области. Фридрих Дерге, ставший позже соратником предпринимателя, говорил, что Квандт обладал «интуитивным пониманием ценности акций и дальнейшего развития рынка». Спекуляции на бирже стали для него настоящей манией. Как заметил Дерге: «Речи Квандта почти полностью сводились к перечислению дат покупки акций, что, учитывая еще его сдержанную манеру, звучало довольно пугающе».

Большинство акционерных обществ не отличаются особым радушием по отношению к новым крупным акционерам, и уж тем более во времена большой инфляции. Некоторые компании защищались, выпуская акции с множественными правами голоса. Ценные бумаги других уже принадлежали кому-то полностью, в большинстве своем банкам.

Проанализировав рынок тщательно, Квандт выявил три компании, чьи акции находились в свободном обращении: машиностроительный завод Muhlenbau und Industrie AG в Брауншвейге, производитель искусственного волокна J.P. Bemberg и изготовитель аккумуляторов Akkumulatoren-Fabrik AG (AFA). Квандт тщательно изучил отчетность этих компаний и обнаружил, что во всех трех, несмотря на сильное обесценивание денег, доля собственного капитала не увеличивалась еще с довоенных времен. При этом их акции имели значительную реальную стоимость, хотя она не была отражена полностью в биржевом курсе на 1922 год.

Предпринимателю удалось улучшить свою систему аккумулирования акций. Сам он не выступал в роли покупателя акций. Он вел дела с помощью целой сети подставных компаний и лиц, которые заказывали ценные бумаги трех нужных ему предприятий в различных банках. Квандт быстро составлял портфели акций потенциальных кандидатов на поглощение. Однако он выяснил, что и на завод по производству мельниц, и на фабрику по изготовлению искусственного волокна были и другие покупатели.

В итоге Квандт полностью сконцентрировался на AFA. Эта компания была ему знакома, так как производимые ею аккумуляторы много лет использовались на его текстильных фабриках в Бранденбурге. Не привлекая внимания, Квандт увеличил свой пакет акций AFA так, что ни основатель компании, 70-летний Адольф Мюллер, ни кто-либо еще ничего не заметили. Однако, несмотря на продуманный план и основательную подготовку к атаке, Квандт упустил из виду кое-что важное: в AFA у блокирующего меньшинства (держателя 25 % акций) было не так много влияния. В отличие от других акционерных обществ, для принятия решения об увеличении доли капитала и выпуске новых акций в AFA было достаточно просто большинства (а не трех четвертей) голосов акционеров. С долей акций в 20 %, которой к тому времени обладал Квандт, он не мог заблокировать ни одного решения. А для дальнейшей покупки акций ему не хватало денег. Тут-то биржевой спекулянт вспомнил о своих родственниках в провинции. Гюнтер Квандт отправился в Прицвальк и изложил своим братьям и шурину ситуацию. Родственники уполномочили его купить еще четыре миллиона акций AFA за счет суконных фабрик.

Между тем руководство AFA почуяло неладное. Руководство предприятия провело срочное совещание, обсудив меры защиты. Чтобы предотвратить враждебное поглощение, они решили удвоить акционерный капитал и выпустить вдобавок к этому специальные «защитные» акции с правом голоса: 1 акция к 10 голосам.

Вновь Гюнтер Квандт столкнулся с мощной обороной. Как-то, читая Berliner Borsen-Zeitung, Квандт наткнулся на следующее объявление: «Акционерам, которые хотели бы присоединиться к нашему намерению голосовать против предложения руководства Accumulatoren-Fabrik Aktiengesellschaft относительно выпуска акций с расширенным правом голоса, просьба связаться с нами». Далее шел телефонный номер. Квандт сразу же связался с редакцией газеты. Ее главному редактору, экономисту Вальтеру Функу, который при Гитлере станет министром экономики, фамилия Квандта была хорошо известна. Поэтому он с готовностью рассказал промышленнику, кто же стоит за объявлением: это был Пауль Хамель, совладелец банка Sponholz & Co.

Тем же вечером Квандт навестил Хамеля с целью заключить сделку. У банкира было не так много акций: стоимость его портфеля составляла 700 000 рейхсмарок. Квандт контролировал собственный капитал компании объемом 6,3 миллиона рейхсмарок. Этого все равно не хватало. Оппозиционным акционерам нужно было заполучить как минимум девять миллионов, чтобы иметь большинство голосов на общем собрании. Хамель знал, где находилось наибольшее количество акций AFA: в Danat-Bank у Якоба Гольдшмидта. На следующий день Квандт пришел к банкиру, не так давно обхитрившему его с Deutsche Wolle. Однако на этот раз их интересы совпали. Гольдшмидт обещал Квандту свой голос, а взамен получил гарантию места в наблюдательном совете.

Будучи уверенным в своем большинстве, Квандт начал переговоры с руководством AFA еще до собрания акционеров. Самым главным человеком в компании в то время был банкир Карл Фюрстенберг из Berliner Handels-Gesellschaft. Этот финансовый титан присоединился к наблюдательному совету Accumulatoren-Fabrik AG сразу после основания компании 32 года назад и уже 21 год занимал пост председателя совета. Его портрет кисти Макса Слефогта висел в зале заседаний главного офиса компании на Асканишер платц в Берлине.

Квандт действовал решительно. Встретившись два раза с банкиром, которому тогда было уже 72 года, он безапелляционно выдвинул свои требования: руководство должно отказаться от увеличения доли акционерного капитала и выпуска защитных акций, а также предоставить Квандту два места в наблюдательном совете. «Господин Фюрстенберг произносил длинные одухотворенные речи, тем самым желая расстроить наши планы», – писал Квандт позднее. Но промышленник продолжал стоять на своем. В итоге на собрании акционеров в октябре 1922 года «оппозиция» победила по всем пунктам. Более того, Квандт смог заполучить четыре места в наблюдательном совете, которые заняли его доверенные лица.

Но этого ему было недостаточно. Квандт хотел установить полный контроль над AFA. С этой целью он продолжил тайно скупать акции, воспользовавшись услугами еще одного влиятельного банкира, Густава Шлипера, члена правления и совладельца Disconto-Gesellschaft (этот крупный банк позже объединится с Deutsche Bank). Шлипер, конечно, имел свои интересы: он надеялся выдавить из дела Berliner Handels-Gesellschaft, который тогда обслуживал AFA, и перевести обслуживание компании в собственный банк. Квандт остался доволен услугами Шлипера. «Процесс покупки акций был просто образцовым», – отмечал он.

Остается неясным, каким именно образом Гюнтер Квандт финансировал в то время покупку акций. Согласно данным Ганса Фюрстенберга, Квандт получал от Шлипера большие кредиты в пиковые периоды инфляции. Согласно комментариям самого Квандта, покупка этих акций финансировалась исключительно за счет суконных фабрик. Конечно, промышленник мог несколько лукавить, стремясь таким образом выгородить себя, так как он стал постоянной мишенью для недоброжелателей.

Как бы то ни было, методы Квандта глубоко впечатлили старого Фюрстенберга. Позже его сын Ганс так писал об этом: «Мой отец был в ужасе от его манеры вести дела и сложил с себя полномочия, как только господин Квандт попытался нанести ему визит вежливости». В июне 1923 года Гюнтер Квандт занял кресло председателя наблюдательного совета AFA.

Несмотря на то что связи компании с Berliner Handels-Gesellschaft были разрушены, сын Фюрстенберга Ганс все же стал членом наблюдательного совета. Молодой человек впервые оказался в должности такого уровня. По его собственным словам, эта работа выглядела «очень почетной снаружи, но, как только я больше узнал о том, что творится внутри, она легла на мои плечи тяжким бременем». Фюрстенберг-младший был шокирован методами Квандта не меньше, чем его отец. Промышленник следовал своим целям довольно жестко и не всегда законными средствами. «Происходящее не оставляло практически никаких сомнений в том, что господин Квандт считает компанию своей собственностью, хотя он лишь возглавлял ее и помимо него здесь были и другие акционеры. Я не хотел иметь со всем этим ничего общего и молча вышел из состава совета».