Русалочья заводь

Моей подруге Любаше, без поддержки которой было бы невозможно написание этой книги…

 
В песнях шамана – птичьи крики,
Птиц, не живущих под нашим небом.
Танец шамана – прошлого лики,
В нем растворяется быль и небыль…
 

Катерина Чумакова.

© Ирина Юльевна Енц, 2023

© Редакция Eksmo Digital (RED), 2023

Пролог

Солнце неумолимо двигалось к линии горизонта, как будто кто-то тянул и тянул его на веревках-облаках вниз. А оно, как строптивая кобылица, все сопротивлялось, все взвивалось на дыбы, не желая подчиняться невидимому ловчему. Лучи, красноватые перед заходом, ныряли по косой в воду и разбивались на множество огненно-красных кусочков, будто расколотое зеркало.

Река здесь текла неторопливо и чуть лениво, как будто непоседливый ребенок, спрятавшийся от строгой матери за старым буфетом и решивший немного отдохнуть от своих проказ. А за островком, перед которым раздваивалось течение, река была шумной, мощной, неотвратимо-целеустремленной, нацеленной дойти, добежать до Великого Океана, чтобы слиться с ним воедино, превращаясь в одно целое, огромное, спрятанное под могучими вечными льдами.

Двое ребятишек лет десяти сидели на мостках, опустив босые ноги в прохладную воду. Мальчик был белобрыс, с конопушками на вздернутом носу. Оттопыренные уши смешно торчали из-под отросших за лето вихров. Он держал в руках тонкий ивовый прутик, стараясь попасть его концом по лягушкам, которых было во множестве в тихой заводи. Они плавали перед самым носом, иногда прячась в зарослях камышей, как будто специально дразня его. Девочка, сидевшая рядом с ним, дрыгала ногами в воде и что-то ему говорила, чуть хмуря брови. Две косы были туго стянуты лентами у нее на затылке, как будто сползшая назад корона.

– …мне дед рассказывал! А уж кто-кто, а мой дед знает, что говорит!

Мальчик, усмехаясь, качал недоверчиво головой, что заставляло девочку горячиться еще больше.

– Тогда почему, почему эта заводь называется русалочьей?! Люди зря названий не дают. Я говорю тебе, здесь водятся русалки!!! Дед Матвей рассказывал мне одну такую историю…

Мальчик покровительственно посмотрел на подругу.

– Дура ты, Варька! Взрослые всегда врут! А ты и веришь… Русалок не бывает! Это все знают!

Девочка обиженно надулась.

– Сам ты дурак, Венька! Если тебе врет твой отец, это вовсе не значит, что все взрослые врут! Мой дед Матвей никогда не врет!!! – она внезапно осеклась, поняв, что обидела друга в пылу спора. Осторожно дотронулась до руки мальчика и постаралась заглянуть ему в глаза. – Вень, прости меня, пожалуйста. Я ничего такого вовсе не хотела сказать.

Мальчик хмуро посмотрел на подругу, потом тяжело вздохнул. В личике девочки было столько раскаяния и столько сочувствия, что ему вдруг захотелось расплакаться. Но он уже понимал, что он мужчина. А Варькин дед Матвей всегда говорит, что мужчины не плачут. Чтобы скрыть свои эмоции, он сердито пробурчал:

– Ладно… Проехали. Не сержусь я. Чего на правду сердиться.

Девочка с облегчением выдохнула, но сочувствие так и не ушло из ее глаз, затаившись где-то там, в глубине их карих омутов, на самом донышке. И Веньке захотелось сказать ей что-то такое, быть может, резкое, быть может, обидное, чтобы прогнать это сочувствие. Потому что в одной из книжек, которые ему давал почитать дед Матвей, он вычитал, что жалость унижает человека. А ему вовсе не хотелось чувствовать себя униженным. Поэтому он выпалил.

– А русалок все равно не бывает!!! – и с удовольствием увидел, как сочувствие в глазах девочки сменяется гневом.

Она было открыла рот, готовая и дальше отстаивать свое мнение, как вдруг замерла. Глаза ее расширились не то от страха, не то от торжества своей правоты. Она вцепилась в руку Веньки и прошептала восторженно:

– Смотри, смотри!!! Русалка! Ну, кто был прав?!

Венька посмотрел в ту сторону, куда показывала Варя. Глаза его расширились от удивления, а потом и от страха.

Девушка лежала в воде раскинув руки. Ее длинные волосы колыхались по течению, как какой-то причудливый венец вокруг ее головы. В них запутались водоросли, еще больше предавая сходство с царским убором. Темное платье в мелкий розовый цветочек облепило ее ноги, которые были совсем белые. Глаза были закрыты. У Веньки вдруг пропал голос, а волосы на затылке зашевелились, как живые. Он вскочил, оцарапав ногу о край деревянных мостков, и, хватая Варьку за руку, поволок ее прочь от этого ужаса, как будто девушка с закрытыми глазами могла схватить их и утащить на дно.

Варька сопротивлялась изо всех сил, все время повторяя:

– Ты чего, Венька?! Это же русалка!!!

Он зло глянул на подругу и осипшим голосом произнес:

– Дура! Какая это тебе русалка!!! Утопленница это!!!

Глаза у девочки округлились от страха, и она, больше не сопротивляясь, стала подниматься вслед за мальчиком по крутому берегу, все время оглядываясь назад, будто и правда опасаясь, что девушка может встать и утащить их за собой в реку.

Глава 1

Я шла с остановки автобуса к своему дому и улыбалась. Вот будет сюрприз моему мужу. Из командировки я должна была вернуться только послезавтра. Но управилась раньше. И теперь у нас есть свободных целых два дня. Мы можем съездить в гости к деду Матвею. Олег порыбачит, а я просто побуду с ним рядом. Или, может, мы будем просто гулять по берегу реки, слушать, как квакают по вечерам лягушки, смотреть на заходящее солнце, а потом, собравшись за столом около русской печки, уплетать пироги с ягодой и слушать рассказы деда Матвея.

Я все еще улыбалась, когда открывала двери квартиры своими ключами. Тихонько вошла в квартиру и… услышала женский смех. В растерянности остановилась в прихожей. Под вешалкой стояла пара весьма элегантных туфель на высоком каблуке. У нас гости? Мое сознание все еще не хотело поверить в происходящее. И я лихорадочно искала ДРУГОЕ объяснение, а не то, которое напрашивалось само собой. Проходить дальше в квартиру совершенно не хотелось. Но ехидный голос внутри меня уже шептал: «Ну что же ты? Сделай всего несколько шагов, и ты все узнаешь. Ты узнаешь правду». А кто-то трусливый и дрожащий пищал, забившись в самый угол мятущейся души: «Нет, нет… Не открывай глаза. Если ты сделаешь эти несколько шагов, мир, твой мир, рухнет!»

Я не хотела слушать никого. Но все же, сцепив зубы, осторожно прошла эти несколько шагов, как будто меня кто-то неведомый толкал вперед к чему-то неотвратимому, как к краю пропасти. Сцена, которую я увидела, не оставляла никах сомнений в происходящем. Банально, глупо, пошло. Жена вернулась раньше из командировки и застала… Я крепко зажмурилась. Мне стало так противно, что меня начало тошнить. Олег увидел меня не сразу. А заметив, замер. В глазах его метнулся страх. Женщина, сидящая в неглиже на его коленях, тоненько взвизгнула и попыталась прикрыться махровым банным халатом. Моим халатом. Я осторожными шагами, будто ступая по разбитому стеклу, прошла в кухню и села на табуретку. Внутри были пустота и холод. Не осталось больше никаких эмоций.

Я давно подозревала мужа в измене. Но чтобы вот так, в нашем доме, в моем халате… Почему-то халат вызывал у меня больше эмоций, чем вся остальная ситуация. Мне его подарил Олег на 8 Марта. И он мне ужасно нравился. Такой пушистый, уютный. А сейчас… У меня не было сил думать об этом «сейчас». Я сидела и тупо глядела в угол кухни, куда-то за холодильник. Ничего интересного, кроме скопившейся там пыли не было. Командировка длилась неделю, и, конечно, Олег не утруждал себя уборкой квартиры. Я схватила тряпку и кинулась вытирать этот злосчастный угол, совершенно не отдавая себе отчета в своих поступках. Почему-то этот комок пыли вызывал у меня жуткое отвращение.

Хлопнула входная дверь, и муж появился на пороге кухни с видом побитой собаки. Я старалась не смотреть на него, с отчаянием натирая угол за холодильником.

– Что ты делаешь? – изумление в его голосе привело меня в чувство. Я пожала плечами.

– Пыль вытираю. Ты что, не видишь? Запустил тут квартиру без меня совсем, – голос звучал ровно, буднично.

Мужа это почему-то разозлило.

– Вот так всегда!!! Ты даже скандал мне устроить не можешь!!! Другая бы женщина сейчас посуду била, стараясь мне глаза выцарапать, а ты… Ты вытираешь пыль?! – муж старался распалить себя, с каждой фразой все набирая и набирая обороты.

Я совершенно некстати вспомнила фразу, сказанную одним гениальным человеком: «Труднее всего мы склонны прощать другим людям собственную подлость». Невесело.

Меж тем Олег распалялся все больше и больше.

– Если бы ты меня любила, то ревновала бы!!! – он выкрикивал какие-то фразы, обвинения.

А я сидела на табуретке с тряпкой в руке и чувствовала, как пустота внутри меня вытесняет всю боль, выталкивает прочь отчаяние. И тут я ни с того ни с сего вдруг запела во все горло:

 
– Говорила мама мне
Про любовь обманную,
Да напрасно тратила слова.
Я ее не слушала,
Затыкала уши я,
Ах, мама, мама, как же ты была права!!!
 

Я самозабвенно горланила песню, не чувствуя, как слезы текут по моим щекам. Муж сначала сбавил обороты, потом и вовсе замолчал. Он смотрел на меня с испугом и злостью. А я продолжала выводить припев. Когда начался куплет про подружку Зиночку, которая перешла тропиночку, я услышала, как хлопнула входная дверь, и в доме наступила тишина. Я из чистого упрямства допела припев и замолчала. Боли не было. Все уже давно отболело. Только во рту был горький привкус предательства.

Решение пришло сразу. Я спокойно поднялась и только тут заметила, что все еще держу тряпку в руке. Кинула ее в раковину и прошла в спальню. Теперь это была ЕГО спальня, не наша. Быстро побросала кое-какие вещи в чемодан. На первое время хватит. Накинула плащ на руку и вышла, захлопнув дверь и оставив ключи от квартиры на полочке в прихожей.

Я быстро дошла до соседнего дома и поднялась на второй этаж. Тут жила моя хорошая знакомая Надежда Павловна. Подругой ее назвать мне мешала существенная разница в возрасте и некая отстраненность последней. Она работала начальником отдела кадров в нашем управлении. Я частенько забегала к ней попить чайку в свободную минутку и потолковать о жизни. Нет, вовсе не о моей жизни, а о жизни вообще. Про мою жизнь у нее хватало такта не спрашивать, а у меня хватало ума не рассказывать.

Дверь открылась сразу, безо всяких глупых «кто там». Как будто она стояла под дверью и только ждала моего звонка. Увидев меня, она расплылась в улыбке.

– Уже вернулась? Быстро ты. Проходи, чайку попьем.

Я сделала несколько шагов внутрь тесной прихожей. Надежда Павловна вдруг заметила чемодан в моей руке, и улыбка сползла с ее лица. Но вопроса, который крутился у нее на языке, мне не задала.

– Надь Пална, я проходить не буду. Ты мне ручку с бумажкой дай. Я тебе сейчас быстренько заявление напишу. Увольняюсь. Адрес, куда документы выслать, я тебе потом вышлю. Хорошо?

Я старалась изо всех сил излучать оптимизм и бодрость. Но, по-видимому, выходило не очень хорошо, потому что Пална опустилась тяжело на банкетку и смотрела сейчас на меня снизу вверх несчастными глазами.

– Ты белены что ли объелась? – почти простонала она. – Куда тебя понесло? Какое увольнение? Такую работу бросить?! Что произошло, в конце-то концов?

Я сурово нахмурилась. Вот только разговоров по душам мне сейчас и не хватало!

– Некогда мне тебе сейчас все объяснять. На поезд боюсь опоздать. Я потом тебе все в письме напишу. – И я опять попыталась изобразить лихую улыбку.

Вышло и вовсе паршиво. Вместо улыбки я увидела в зеркале свою жалкую гримасу. Ну и ладно! Я не претендую на звание великой актрисы. Надежда Павловна поднялась тяжело и скрылась в комнате. Через минуту она появилась, неся в руках несколько листков бумаги и авторучку. Используя тумбочку от зеркала вместо стола, я быстро написала заявление.

– И куда ты сейчас на поезде собралась? – Взгляд ее был неодобрительным и жалобным одновременно.

Я усмехнулась.

– Страна большая. Где-нибудь устроюсь. Как все уладится, я тебе напишу, куда документы выслать. Ну все, я пошла. Береги себя!

Быстро вышла за дверь и стала спускаться по лестнице, а мне вслед звучало ее тревожное «и ты себя…».

Решение созрело быстро. Я заскочила в автобус и уже через десять минут покупала билет на электричку. За окном мелькали огни города, а я смотрела и не видела ничего. Пустота, образовавшаяся во мне, не пропускала никакие мысли и чувства. Существовала только одна опасность: проехать свою станцию, поэтому я вышла в тамбур. Тут-то уже точно не прозеваю.

Город скоро закончился. Пошли маленькие домики дач и аккуратно нарезанные участки садов, как составленные из детских разноцветных кубиков. Была середина августа, и яблони ломились от фруктов, тяжело склоняясь до самой земли. Глядя на них, я с удовольствием подумала, что наша старая яблоня, стоящая под окнами дома деда Матвея, где прошло все мое детство, сейчас тоже клонит ветви к самому окошку, протягивая, как на раскрытых ладонях, ароматные спелые фрукты. И на моем лице заиграла улыбка. Когда у человека рушится так тщательно выстроенное здание его жизни, то он, стараясь не свалиться в яму отчаяния, цепляется за память о своем счастливом времени. Тем самым сохраняя хотя бы фундамент рухнувшего дома. Его потом можно очистить от битых кирпичей и сломанных досок и вновь начать строить.

Глава 2

Электричка прогрохотала по мосту через реку и стала притормаживать, вскоре остановившись на станции. Перрон был высоким только у нескольких первых вагонов. Мне пришлось прыгать, как белке. Благо чемодан был не тяжелым. Я перелезла через железнодорожные пути напрямую, проигнорировав мост и таблички с предупреждением о проходящих поездах. Вскарабкалась на платформу и огляделась. День был рабочим, и людей было немного. Приехавшие и встречающие рассосались очень быстро.

Маленькое кирпичное здание с гордой надписью «Вокзал» совершенно не изменилось за эти годы, только, пожалуй, стало чуть ниже. А может быть, это я выросла. Огромные тополя – единственные, кто встретил меня, радостно шелестя листвой. Да еще старый кот, лениво развалившийся на лавочке, наслаждаясь теплом заходящего солнца.

До поселка, в котором жил дед Матвей, было километров семь. Когда на станции останавливались поезда (что случалось не так часто), то их встречал автобус, маленький желтый пазик. А вот электричкам такого счастья не было. И людям приходилось добираться либо на попутках, либо по старинке, пешком. Конечно, если им не посчастливилось и их не встречали родственники на собственных транспортных средствах, которые в основном были лошадьми с телегами. Своих автомобилей в деревне почти не было.

Меня никто не встречал. Но это не огорчало. Пешая прогулка, пожалуй, это было то, что мне сейчас необходимо. Я бодро спустилась со ступеней вниз. На площадке перед вокзальным домиком уже никого не было. Только несколько кур еще что-то активно раскапывали в пыли. Я пересекла площадь, которую уместно было назвать пятачком, и отправилась по накатанной грунтовой дороге, ведущей в лес.

Августовский вечер играл с легким ветерком, собираясь набросить свой плащ на все окружающее пространство. А ветер сдувал его покров просто так, из озорства, стараясь показать свой норов.

Под пологом леса было уже сумрачно, но еще не темно. Вскоре дорога вывела меня на берег реки. Здесь стало светлее, и я остановилась, невольно залюбовавшись открывающимся видом. Река несла свои воды мощно, неукротимо, не обращая ни малейшего внимания на суденышки, изредка бороздившие ее. Как могучий лось не обращает внимания на муравьев, случайно залезших на его копыта.

На противоположном берегу уже можно было увидеть встающее зарево готовящегося к ночи города. Воздух был чист и наполнен ароматами, в которых сплетались запахи цветущих трав, перемешанные с легкой горечью сосновой смолы, исходящей от нагретых за день стволов могучих деревьев.

Дорога лукаво повернула опять в гущу леса. Я еще раз оглядела речной простор и только сейчас почувствовала, что именно этой реки и этого леса мне последнее время не хватало для счастья. Город закрутил меня, замотал в своих узких улочках, обманом заманил в тесную коробку современных высотных домов, закрывая от меня своими искусственными декорациями речной простор и звездное небо. Настроение мое улучшилось. И появилось ощущение, что моя жизнь только начинается, здесь и сейчас.

В лесу уже властвовал вечер, размазывая контуры деревьев и кустов, делая нечеткими все линии. И только дорога серебристой лентой ложилась мне под ноги, будто говоря: «Не бойся, я приведу тебя к дому». Я подобрала палку, пристроила на один ее конец чемодан, а другой конец закинула себе на плечо и бодро зашагала дальше.

Я прошла километра три, когда за моей спиной раздался звук надсадно работающего двигателя и сзади мелькнул свет фар. Я отошла в сторонку, ожидая, когда машина проедет. Тормозить попутку я не планировала. Машина выскочила из-за поворота, гремя старым расхлябанным железом. Проехав мимо меня, древний «газик», который был ровесником моего деда, начал тормозить. Подняв клубы пыли, он остановился. Водитель вылез на ступеньку машины и заорал дурным голосом.

– Варька, ты что ль?!

Голос мне показался знакомым. Я подошла ближе. Круглая физиономия с повислыми, как у запорожцев, седыми усами, глаза в сеточке разбегающихся морщин и неистощимый оптимизм во взгляде. Я радостно гаркнула в ответ.

– Я, дядь Саша!!!

– Дак чего стоим?! Залазь в кабину!!!

Он спрыгнул со ступеньки машины, одним непочтительным движением к моей собственности закинул чемодан в кузов. Я оббежала ветерана автомобилестроения и, сумев открыв дверцу, залезла в кабину. Старые пружины под истертым дермантином жалобно скрипнули подо мной, будто здороваясь. Дядя Саша залез на водительское место и хлопнул дверью. «Газик» весь содрогнулся, но, к моему удивлению, не рассыпался. Мотор протестующе взревел, и мы помчались по дороге.

– Ты никак к деду в гости? – радостно спросил водитель, отчаянно крутя баранку и стараясь переорать звук работающего двигателя.

Машина подскакивала на ухабах, едва-едва успевая вписываться в повороты. Я, вцепившись в железную ручку сбоку двери, прикрыв глаза от страха и ожидая, что вот-вот очередная сосна начнет перебегать дорогу, невнятно промычала:

– Да, к деду. Только я не в гости. Я насовсем.

– Иди ты!!! – с восторгом выдохнул дядя Саша и уставился на меня во все глаза.

Внутри у меня все сжалось в комок от страха, потому что в этот момент он совсем не смотрел на дорогу. Умненький старичок-«газик» чудом обогнул очередное препятствие и, поскрипывая железом, понесся дальше. А я на чем свет стоит проклинала мысленно свою покладистость. Шла бы сейчас по лесу, наслаждалась видом, дышала бы чистым воздухом. Долго ругать себя у меня не вышло. Машина скрипнула тормозами и остановилась, как конь на всем скаку. Я чуть не вышибла лобовое стекло головой, но обошлось без увечий.

– Приехали! – радостно провозгласил лихой водитель, а я, с трудом разжав пальцы, вцепившиеся в ручку, с облегчением выдохнула. На дрожащих ногах я спустилась на твердую землю. Господи!!! Да американские горки в парке аттракционов нервно курят в сторонке по сравнению с поездкой по ночной лесной дороге с дядей Сашей! Тем временем водитель извлек мой чемодан из кузова, по-молодецки спрыгнул, протягивая мне мое запыленное и слегка покоцанное от подобного обращения имущество.

– Ну, бывай, Варька. Небось еще увидимся! Деду – привет!

Я каким-то жалким голосом проблеяла в ответ:

– Спасибо! Обязательно! – последнее слово включало в себя ответ сразу на все, и на «привет», и на «увидимся».

«Газик» взревел и, дернувшись, поскакал дальше, как норовистая лошадь, управляемая твердой рукой опытного ковбоя. И вскоре его габаритные огни растаяли за поворотом. Я вздохнула всей грудью и поздравила себя с удачным прибытием.

Дом деда стоял почти на самом краю высокого берега в окружении огромных тополей, двух черемух и одной старой яблони, усыпанной густо румяными плодами. В реке уже отражались первые звезды, когда я взялась за калитку, отворяя ее. Из-под крыльца лохматым клубком выкатился Джульбарс (в просторечии, Жулька), пес неизвестной породы и смешанных благородных кровей сразу нескольких родов. Огромный, лохматый, черно-коричневого окраса с белыми пятнами, с небольшими купированными ушами и похожим на волчий хвостом. Радостно повизгивая, он принялся скакать вокруг меня, пытаясь лизнуть по лицу. Я трепала его по лохматой башке и растроганно шептала:

– Я тоже рада тебя видеть!

И тут дверь на крыльцо растворилась, падающий из сеней свет улегся приглашающей дорожкой мне под ноги, и на пороге возникла высокая крепкая фигура моего деда. Увидев меня, он радостно воскликнул:

– Варька!!! Вот уж порадовала деда сюрпризом! Чего встала, заходи в дом, а то, вон, мошки на свет налетят.

Я подхватила чемодан и заспешила внутрь. Дом меня встретил уютным тиканьем старых ходиков на стене, запахом пирогов и терпким ароматом заваренного на травах чая. На мгновение я прикрыла глаза. Как будто ласковые руки моей бабушки погладили меня по голове и знакомый тихий голос прошептал мне в самое ухо: «Ну, вот ты и дома. Теперь все будет хорошо». На душе стало тепло и покойно. И я сразу поверила – да, теперь все будет хорошо.

Меж тем дед стоял посередине комнаты и разглядывал меня, как будто я вернулась домой после боя, вся израненная, а он оценивал мое состояние: надо ли мне просто отдохнуть, или придется делать операцию, извлекая осколки и пули из моего тела.

Потом удовлетворенно крякнул. Значит, обойдемся без операций. Подошел и крепко обнял меня, тихо проговорив:

– Ничего, все будет хорошо. Главное, ты дома.

Отстранившись, совсем другим, нарочито бодрым голосом спросил:

– Голодная? Мой руки и за стол. Я как раз ужинать собрался.

Вот за что я любила своего деда, так это за то, что помимо прочего ему не надо было никогда и ничего объяснять. Как будто он видел меня насквозь и мог читать мои мысли. Порой я задумывалась над этим. А вдруг так и есть? И он каким-то непостижимым образом умеет это делать. По его словам, его дед был деревенским знахарем и колдуном, так что я бы не удивилась, если бы дед Матвей и вправду обладал подобными способностями, а по ночам превращался в огромного черного кота.

Есть мне совершенно не хотелось. Это была особенность моего организма. Если другие люди стресс «заедали», то у меня в такое время кусок в горло не лез. Но, чтобы не обижать деда, я усердно жевала пирог с рыбой, совершенно не чувствуя его вкуса. Дед Матвей глядел на меня из-под лохматых бровей внимательным, проницательным взглядом. И в конце концов пробурчал:

– Чаем запивай. Не ровен час подавишься. – А потом ни с того ни с сего выдал: – В нашем леспромхозе тебя с руками оторвут. Специалистов не хватает, сама знаешь. Да, я еще могу с нашими речниками поговорить. Им на сплав тоже инженеры нужны. Тебе решать. Пока не торопись. День-два отдохни, а там видно будет.

Я чуть не подавилась чаем, закашлялась. Дед с усмешкой похлопал меня по спине своей узловатой сильной ладонью. И добродушно пробурчал:

– А вот торопиться не следует. Ешь не торопясь. Да, потом, если не устала, сходим на реку.

Надо было сказать, что всю свою жизнь, как только он вернулся с фронта, дед прожил здесь на реке. Здесь и бабушку мою встретил, местную отчаянную девку-красавицу. За ней вся округа бегала. Но бабушка выбрала деда. И в этом доме они прожили всю свою жизнь. Здесь и сына, отца моего, родили. Здесь и похоронили его. Дед говорил, что его река забрала. Я была маленькой и все никак не могла понять, зачем реке мой папа. И иногда прибегала тайком на берег и со слезами просила у Реки вернуть моего папу, а взамен я кидала в ее неторопливое течение свои любимые игрушки. Бабушка недолго пережила сына. Истаяла, как свеча, за два года. Умерла бабушка тоже здесь и была похоронена на местном кладбище, рядом со своими родителями и любимым сыном.

А дед так и остался жить в этом доме. Он был военным инженером и строил мосты. А после ранения и выхода на пенсию остался здесь и работал на реке обычным бакенщиком. Мама уехала за лучшей долей в город. Появлялась она крайне редко. Я относилась к этому с детской философией и спокойной рассудительностью. И вскоре мама стала для меня скорее каким-то символом, нежели живым человеком. У всех детей должны быть мамы. Ну вот, пожалуйста, у меня она есть, все, как полагается. И мы остались вдвоем с дедом. И меня это ничуть не огорчало. В этом доме прошло все мое детство.

Мы молча шли вдоль берега реки. Дед смотрел на зарево, которое алело на противоположном берегу, обозначая Город. И вдруг проговорил с улыбкой:

– А ты знаешь, Венька-то твой вернулся. Помотался по свету. Говорят, на больших кораблях плавал, по морям-океанам. А вот, гляди ж ты, вернулся сюда. Сейчас он в нашем речном порту работает, баржи водит. Притихший какой-то. То ли жизнь его побила, то ли тоска по родным местам заела.

Радость вспыхнула в моем сердце при упоминании имени друга. А память стала услужливо рисовать мне картины из моего детства.