И помню старец из района
Сказал, как шапку взял подвысь:
– Коль из машины, иль вагона
Коня увидишь – поклонись …
(Расул Гамзатов)
Пролог
Зима выдалась лютая, злая. Осень долго не хотела уходить из тайги. Все отпугивала северные ветры своими листопадами. Все сдувала с речушек и стоячей воды в озерах раннюю наледь чуть теплым, оставшимся от лета ветерком. Вот зима и взлютовала. Налетела северными ветрами, запуржила, заморозила, засыпала снегом все тропинки и овраги. Не пройти ни зверю, ни человеку. Лес стоял притихший, испуганный такой неуемной силищей. Зверье все попряталось по норам и дуплам. Хорошо медведям, да барсукам. Завалился в глубокую, теплую, обложенную сухими листьями, нору – берлогу, и спи себе, посыпохивай, пока весеннее солнце снега не сгонит, морозы не упрячет обратно на север. А что остальным делать? Как перетерпеть свирепую злобу северных ураганов? Затихла тайга, напуганная снегами высокими. Замерла в ожидании какого-никакого послабления от беспощадных метелей.
Человек брел почти по пояс в снегу, низко наклоняя голову, стараясь защититься от порывов ледяного ветра, бросающего в лицо острые льдинки, смерзшихся в один комок, когда-то, пушистых снежинок. Глаза почти невозможно было открыть, чтобы как следует увидеть путь. Борода превратилась в ледяную бахрому и позвякивала при ходьбе. Он так брел уже несколько часов. Хоть бы встретить какой завал из старых деревьев, чтобы, пускай только, на несколько минут, укрыться от разгневанной Старухи-Зимы, открыть нормально глаза, осмотреться, куда это его занесло.
Сломанную лыжу он бросил там же в овраге, где наткнулся на вывороченный пень, заметенный глубоким снегом. А на вторую он сейчас опирался. Хоть какая-никакая помощь при ходьбе. Опять же, и яму поможет распознать впереди под слоем снега.
Он старался забраться в гущу леса, надеясь, что там, укрывшись за мощными стволами вековых сосен, сможет открыть глаза и поднять голову. Наконец мелкий березняк сменился на пушистый подлесок из молодых сосенок. И, вскоре, ему удалось опереться о могучий ствол дерева, встав, с подветренной стороны. Стянув зубами рукавицу, он провел ладонью по лицу и попытался немного оглядеться. Здесь, в крепи древних сосен, буран терял свою силу, не сумев справиться с мощью вековых деревьев. Даже злобным метелям эти великаны были не по зубам. Только в самых верхушках крон, вознесшихся высоко над землей, гудел ветер, стараясь пригнуть их могучие головы к земле, чтобы сломать, смирить, и сделать покорными своей воле. Но, сосны лишь поскрипывали под напорами ветра, как будто, усмехались в ответ на все его безуспешные попытки. Отчего, ветер сатанел еще сильнее, завывая в бессильной злобе.
Вдруг, в эти завывания и стоны влился еще один звук. Протяжный, бередящий душу, волчий вой. Человек огляделся, насколько позволяла пурга. Замерзшими негнущимися пальцами, стал неловко стягивать с плеча ремень карабина. Вой прекратился, потерявшись в завывании метели. Но, почему-то это совсем не успокаивало. Оторвавшись от ствола сосны, к которой стоял спиной, он сделал несколько шагов вперед, всматриваясь до рези в глазах в, вихрящийся клубами, снег. Ничего не увидев, вздохнул с облегчением. Только стал опускать ствол карабина вниз, как из белой кутерьмы, как призрак выплыла серая фигура волка. Это был огромный самец. Он замер изваянием перед человеком. А потом, вскинул вверх морду и завыл протяжно и тоскливо, будто оплакивая кого-то.
Глава 1
– Матильда!!!! Чтоб тебя …!!! Да, что ж на тебя нашло-то!!! Угомонись уже!!!
Я, плюнув в сердцах, и кинув себе тяжелое кожаное седло под ноги, устало опустилась на бревно, лежащее под стенами маленькой конюшни. Уже битый час я не могла оседлать свою лошадь. Всегда покладистая (правда, только со мной), сегодня она, как сбесилась. Носилась по поляне кругами, вздымая снег из- под копыт. А за ней, с радостным визгом бегала моя волчица Айра, давняя подружка моей лошади. Конечно, многие мне не поверят. Скажут, какая дружба может быть между волком и лошадью? Временами, я и сама в это не верила. Но, мне приходилось считаться со своими глазами. А они мне говорили, что может, еще как может!! И в доказательство этого факта, я битый час наблюдала, как эти две красотки носились друг за другом по поляне. И, похоже, даже не помышляли о том, чтобы прекратить это безобразие. При всем моем раздражении, я не могла не любоваться этой парочкой. Матильда, лошадь игреневой масти, с жемчужными хвостом и гривой, и Айра, волчица с белой мордой и светло серой спиной, серебрившейся под лучами зимнего солнца. Я любила моих девочек. Они не единожды спасали мне жизнь. Но, я любила их вовсе не за это. Не помню, кто и когда сказал, что любят не «за что-то», любят «потому что». И моя любовь была взаимной. Не каждому в жизни выпадает такое счастье, как, взаимная любовь. А, вот мне, повезло.
Я с тяжелым вздохом поднялась с бревна. Любовь любовью, но и на работу нельзя опаздывать.
– Айра, Матильда!!! А, ну, прекращайте балаган!!! Я из-за вас на работу опоздаю! – Я добавила в голос суровых нот.
Волчица одумалась первой. Рванула ко мне стрелой и прыгнула, повалив в снег, и, облизывая мне лицо. Мы стали барахтаться с ней в мягких сугробах. И из головы у меня совсем вылетело, что я могу опоздать на работу. Матильда стояла рядом и обиженно фыркала, что мы не включили ее в свою дружескую потасовку.
Прошло несколько месяцев после страшных и таинственных событий, произошедших в моей жизни. Эпицентром которых, послужила Игнатовская заимка, которая стал с недавних пор моим домом. При помощи своих друзей из деревни, и, конечно, Айры с Матильдой, мне удалось раскрыть банду, охотящуюся за золотом купца Игнатова, запрятанного в подземелье еще со времен Гражданской войны. (Подробнее об этом написано в книге «Волчья песня»). Банду возглавлял наш охотовед, Переделкин Степан Ефимович. После того, как он погиб, в Управлении Охотхозяйства, мне предложили занять его должность. Но, посему как, это означало оставить заимку и перебраться в деревню, где я не смогла бы жить в компании с моей волчицей, я отказалась от столь лесного предложения. Но, руководство настаивало, и даже было готово пойти на компромисс. Я оставалась жить на кордоне, выполняя, частично обязанности егеря, но, при этом, с утра должна была появляться в конторе охотхозяйства, чтобы выполнять еще и обязанности охотоведа. Это сидение на двух стульях должно было продолжаться до тех пор, пока не подыщут достойную замену на должность охотоведа.
У нас начинали строительство лосиной фермы и у охотоведа добавилось масса бумажной работы. Хотя, само строительство должно было начаться весной, но подготовительные работы, связанные с оформлением и написанием различных документов, проходили уже сейчас. В общем, по сути дела, я оказалась в свободном плаванье, мечась между конторой и заимкой. Правда, это плаванье проходило весьма суетливо. И у меня оставалось не так много времени, чтобы заняться своими мохнатыми друзьями. То есть, занималась то я ими весьма регулярно, но, вот чтобы просто поиграть … На это, у меня, увы, времени почти не оставалось.
Наконец мне удалось оседлать Матильду, приманив ее кусочком сахара. Вскочив в седло, и дав наказ Айре следить за порядком на заимке, я поехала в деревню.
Возле конторы, на скамеечке, сидела Мария Афанасьевна. В старой шаленке и овчинной шубейке, с протертым мехом в некоторых местах на рукавах, она напоминала замерзшего нахохлившегося воробушка. При виде этой картины, сердце мое защемило от жалости. Я соскочила с лошади и подбежала к ней.
– Мария Афанасьевна, здравствуйте! Вы почему здесь сидите мерзнете? Почему в контору не зайдете?!
Бабулька шмыгнула покрасневшим носом. Сейчас, в ней мало было от той «матушки-царицы», которую я встретила полгода назад, когда только познакомилась с ней.
– Да, я и не замерзла вовсе, Олюшка. Вот, к тебе пришла. А, директор ваш сказал, что тебя еще нету. Вот я сижу и жду. – Как-то жалко проговорила она.
– Так, отчего ж не внутри конторы то?! Пойдемте, пойдемте скорее внутрь! Я сейчас чайник на печку поставлю. Горяченьким вас напою, не то, заболеете.
Она ласково посмотрела на меня. Но, в глубине ее голубых, по-девичьи, молодых глаз, затаился испуг. Она, держа меня за руку, зашептала горячо:
– Нет, нет!! Мне с тобой поговорить надо! Наедине … – загадочно закончила она.
Я решила проявить твердость.
– Я не буду говорить с вами, пока вы не зайдете внутрь и не согреетесь!
Афанасьевна как-то сразу поникла, и послушно побрела за мной в контору. Тут, дверь распахнулась, и на пороге появился наш директор охотхозяйства Леонид Егорович, с загадочной фамилией Петров. Увидев меня, он радостно пропел:
– А-а-а … Ольга Викторовна, голубушка, как вовремя вы пришли.
Я хмыкнула про себя. Не так давно, кроме как «взбалмошной девицей» он меня не называл. А, теперь, гляди-ка, «голубушкой» стала. А директор, недоуменно подняв бровь, глянул на старушку. Под его взглядом она как-то сморщилась и собралась рвануть обратно с крыльца. Страх перед «начальством» был крепок еще в нашем народе. Я пресекла возникший вопрос директора и побег бабульки на корню. Крепко взяв ее за сухонькую ручку, сдвинув брови, сказала.
– А, Мария Афанасьевна ко мне пришла, по делу. Так, Леонид Егорович, я вас внимательно слушаю.
Директор как-то хмыкнул неопределенно, и косясь на старушку, все еще старающуюся стать незаметной под его взглядом, проговорил строгим голосом:
– Тут у нас сегодня новый зоотехник приедет. Так, Ольга Викторовна, голубушка, уж вы встретьте его и введите в курс дела. Насчет общежития я распорядился. А меня опять срочно в область вызывают. Думаю, дня через четыре буду.
Все еще держа ладошку Марии Афанасьевны в своей руке, я заверила директора, что все будет исполнено в лучшем виде. Он закивал в ответ на мои заверения головой и скатился колобком с крыльца к ожидавшему его УАЗику.
Проводив начальство взглядами, мы зашли внутрь конторы, где нас окутало тепло топившейся печи. Усадив Марию Афанасьевну на стул, я бухнула чайник с водой на горячую плиту. Помогла раздеться старушке. Достала из шкафчика сахар и сушки в старой консервной банке из-под томатного соуса, приспособленной мною под вазочку. И, только тогда, усевшись напротив бабульки, произнесла:
– Что у вас случилось, Мария Афанасьевна?
Она, как-то сморщила личико, как будто, собралась заплакать. И, дрожащим от отчаяния голосом, проговорила:
– Олюшка, «Слезы Ангела» пропали!
Глава 2
Сначала, я даже не поняла, о чем она говорит. «Слезы Ангела» – это бриллиантовые серьги ее тетки Аграфены, которые я обнаружила в подземелье рядом со скелетами Аграфены и ее возлюбленного Ивана. Бриллианты чистой воды около полутора карат каждый в виде капель, были подарены Аграфене ее несостоявшимся мужем, купцом Игнатовым, который заправлял всем в здешних краях еще при царе-батюшке, добывая между делом золото из рудника. Я нашла их в прошлое свое приключенье и отдала Марии Афанасьевне вместе со строгим наказом, никому их не показывать. Ни к чему было искушать людей. И, вот сейчас, старушка говорила, что эти самые серьги пропали.
Я похлопала на бабульку глазами, потрясла головой. Может у меня со слухом проблемы наметились?
– Мария Афанасьевна, повторите пожалуйста, что вы сейчас сказали?
Старушка закачала головой, и вдруг разрыдалась. Сквозь всхлипы, произнося по одному слову:
– Слезы … Ангела … пропалииии ….
Я кинулась ее утешать.
– Да, вы так не расстраивайтесь. Может, закатились куда, а вы и не заметили. Давайте, я пойду с вами, и мы вместе их поищем.
Афанасьевна довольно быстро справилась со своими рыданиями. Утерла нос краешком платочка, и быстро заговорила.
– Олюшка, дитятко, да бес бы с ними, с серьгами этими проклятыми! Я ведь чего боюсь. Кабы, из-за этих висюлек смертоубийства какого не произошло. Сама ведь знаешь, искушение то великое. А, виноватой то я будууууу….. – Опять горестно взвыла она. – Ведь как я их брать то не хотела!!! Словно, сердце чуяло, не будет от них добра!!
Тяжело вздохнув, я подошла к печке, сняла закипевший чайник с плиты и заварила чай. А сама думала. Про серьги я никому не рассказывала. Ни милиции, ни Михалычу, ни, даже, Павлу. Надо бы расспросить старушку, может случайно, кому проговорилась.
Налила в кружку крепкой заварки, добавила кипятка, и поставила перед Марией Афанасьевной. Пододвинула «вазочку» с сушками и сахаром.
– Вы пейте, пока горячий. А то, сколько просидели на морозе. Не дай Бог, простудитесь.
Старушка с благодарностью посмотрела на меня.
– Спасибо, дочка.
Я отмахнулась.
– Да, не за что! Дома бы я вас угостила, как полагается. А здесь, что? Сушки, да кипяток с сахаром.
Старая женщина неспеша размешивала сахар в кружке. Ложка позвякивала о края.
– Да, я ж не о чае … Хотя, и за него, спасибо. За отзывчивость твою. Что, не отмахнулась от старого человека. – Она, как-то грустно посмотрела на меня.
У меня от жалости, аж слезы на глаза навернулись. Я на мгновение отвернулась от нее, чтобы взять себя в руки. Потом подошла и крепко ее обняла за плечи.
– Мария Афанасьевна, я обещаю вам, что приложу все силы, чтобы найти эти серьги. Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Обычные формальные фразы не могли передать всех моих чувств. Но, я просто не знала, как еще могу утешить старую женщину.
Подождав, пока она допьет чай, я предложила пойти к ней домой и еще раз поискать как следует.
Вскоре, мы сидели в теплой уютной комнате, где тикали старые ходики и потрескивали поленья, подброшенные в печь на рдеющие угли. Мария Афанасьевна юркнула в спальню и вышла оттуда, неся в руках резной деревянный ларчик.
– Ты ж помнишь, я при тебе их сюда прошлый раз положила. А теперь, глянь, нету их здесь.
И бабулька вытряхнула содержание шкатулки на стол. Серебряное обручальное колечко выкатилось оттуда и звеня упало на пол. Я наклонилась, подняла его и положила на стол. Мария Афанасьевна, приложив ладошку ко рту, извечном жесте всех русских женщин.
– Это мое обручальное. Как мужа схоронила, так и сняла. Почто оно мне сейчас. Да и пальцы уже распухли, не налезает. – Стала она мне показывать свои сухонькие ручки с артритными косточками на пальцах. – А это от Алешеньки, сыночка, с армии письмо. – Она бережно взяла в руки затертый от частых соприкосновений с руками, конверт. – Последнее … – Почти шепотом произнесла она.
Там лежало еще пара крестильных оловянных крестиков на простых шнурках, прядка светлых детских волос, перемотанных шелковой красной ниточкой. Она брала каждую вещь, смотрела на нее, а потом, осторожно клала обратно. В каждом жесте – часть прожитой жизни. Потом она как-то встрепенулась и заговорила обычным голосом.
– Сама видишь, где тут затеряться то серьгам. Более и нету ничего. – Вздохнула тяжело она. Села на лавку, и начала складывать свои драгоценности обратно в шкатулку.
Я задумчиво смотрела на нее, потом решилась задать вопрос.
– Мария Афанасьевна, а вы никому про серьги не рассказывали случайно?
Она вскинула удивленно бровь.
– Что ж ты, думаешь я уж из последнего ума выжила? Ты же мне наказывала, да я и сама понятие имею. Народ то он … слаб на всякие цацки. Вон, из-за Игнатовского золота сколько народу то пострадало.
Она закончила складывать все в шкатулку, сложила руки на коленях и задумалась. Потом подняла на меня глаза.
– А знаешь, я когда Алешино то письмо сидела читала, ко мне Степанида заходила. Ей маслобойку надо было. Так я когда маслобойку то ей эту принесла она около шкатулки сидела лиса лисой. А, потом эдак, невзначай вроде и спрашивает. Все, мол, богатства свои пересматриваешь. Я помню тогда даже осерчала на нее. Какие такие богатства, спрашиваю. А она, маслобойку-то ту хвать, и в двери. Но я тогда в шкатулку-то письмо обратно положила. А серьги на месте были. Не брала она их. Может, конечно, нос то свой любопытный запихала, пока я в сени за маслобойкой ходила. Но, чтобы чужое взять … За ней сроду такого не водилось.
Я про себя только вздохнула тяжело. Нос запихала, да кому рассказала. Все понятно. А вслух только спросила.
– А где эта Степанида-то живет?
Мария Афанасьевна с испугом на меня посмотрела.
– Неужто, думаешь она? Да, нет! Серьги-то на месте были, я ж помню!
Я постаралась донести до старушки свою мысль.
– Взять то она не взяла, но, скорее всего видела. И, уж, наверняка, кому-то могла рассказать. А тот еще кому-то. Сами знаете, как слухи по деревне быстро расползаются. – Потом внимательно посмотрела на бабульку, которая, все еще смотрела на меня с испугом. – Знаете что, Мария Афанасьевна, я думаю, надо в милицию. Они должны разобраться. Я с Пиреевым поговорю. Он мужик толковый, шуму поднимать не будет. А так оно надежней будет.
Старушка только головой закивала, соглашаясь с моими доводами. А потом выдала неожиданно:
– Олюшка, может Паше все рассказать? Он мужик толковый, может чем поможет? – И глянула на меня с хитрецой.
При имени Павла я смутилась, и постаралась отвернуться, чтобы, это самое смущение скрыть. Ох, уж, эти бабушки! Хлебом не корми, дай только чью-нибудь жизнь устроить. Я только головой покачала. Мария Афанасьевна опять испуганно на меня глянула, и просяще протянула:
– Паша – он мужик верный. Может чего умного подскажет?
Смирившись, я кивнула головой.
– Хорошо, Мария Афанасьевна. Я заеду, поговорю с ним.
Облегчение настолько явно читалось на ее лице, что я, не удержавшись, рассмеялась. Но тут я подумала о другом. И стала рассуждать вслух.
– Ладно. Степанида нос свой засунула, серьги увидела и кому-то рассказала. Вопрос другой. Как этот кто-то смог в дом попасть и сережки те взять так, что вы и не заметили?
Бабулька опять покаянно опустила голову.
– Так это и не трудно, вовсе. Я корову доить ухожу, так дом то и не запираю. От кого запираться? Да, и брать у меня нечего … – Тут она вспомнила о цене в три деревни пропавших сережек, язык прикусила, и загрустила. – В общем, кругом я одна виноватая. А тебе хлопоты.
Я опять кинулась ее утешать. При этом, не забывая себе напоминать, что именно меня черт сподобил найти эти треклятые бриллианты. Вот, оно всегда так. Хочется, как лучше, а получается … В общем, черте чего получается!
Глава 3
Павла я застала, как обычно в его мастерской. Спрыгнув с лошади, я осторожно открыла дверь и вошла в кузницу. Павел стоял у наковальни и чего-то там колдовал над расплавленным куском железа. Я невольно залюбовалась им. Он сейчас неуловимо напоминал мне Сварога, Бога-Кузнеца наших предков. В каждом его движении виделась мощь и грация одновременно.
Он обернулся на меня. Лицо его осветила улыбка. Так улыбаться мог только ребенок. Чисто, открыто и, в тоже время, мудро. Павел кивнул мне на лавку, стоявшую в углу рядом с небольшим деревянным столом, на котором стоял простой чайник, несколько чашек и мисочка с какими-то печенюшками. Как и большинство мужчин, Павел обожал сладкое. Он говорил, что, когда он ест сладости, у него образы рождаются в голове легче. На что я со смехом отвечала, что так он просто оправдывается. А, на самом деле, он просто сладкоежка.
– Присядь, я сейчас закончу. – Проговорил он, и опять занялся металлом, рдеющем на наковальне.
Я опустилась на скамью и продолжала наблюдать за ним, ловя себя на мысли, что он мне стал очень дорог за последние несколько месяцев.
Вскоре он закончил свои манипуляции и опустил железо в холодную воду. Оно протестующе зашипело, заплевалось, возмущенное таким обращением. Через мгновение, Павел достал щипцами и показал, что у него получилось. Это был диковинный цветок с извивающимся стеблем. Тихим голосом, как будто, оправдываясь, он проговорил.
– Вот, калитку хворобинскому батюшке для церкви обещал. Надо доделать.
Потом, опустил клещи на специальный столик, вытер руки о холщовый фартук и подошел ко мне. Я встала, с улыбкой наблюдая за его легкой, слегка танцующей походкой, так не вязавшейся с его мощной фигурой. Огромные руки сгребли меня в охапку так, что все косточки затрещали. Он поднял меня в воздух и закружился вместе со мной по кузнице. Потом, осторожно опустил на пол, слегка отстранился и посмотрел на меня. И я растворилась в этой лазурной синеве его глаз, окутанная такой любовью и теплом, что на моих глазах выступили слезы, а сердце сладко защемило.
– Я скучал. – Едва слышно произнес он.
– Я тоже … – Прошептала в ответ я.
Он слегка нахмурился.
– Тогда, я не пойму. Почему мы должны таится? Мы что, у кого-то что-то украли? Выходи за меня замуж. – Вдруг внезапно выдал он.
Увидев мой растерянный взгляд, стал быстро говорить.
– Я знаю, предложение девушке так не принято делать. Это должно быть как-то более торжественно. С цветами, кольцами, шампанским и все такое прочее. – Я слегка поморщилась от его слов. И он, боясь, что я его перебью, торопясь высказать свою мысль, продолжил. – Ты же знаешь, как я тебя люблю. Я, конечно, мужлан, медведь, я простой кузнец, и такой девушке, как ты, возможно, не пара … Но …
Я приложила ладонь к его губам.
– Остановись. Не то, наговоришь сейчас таких глупостей …Все, что ты сказал сейчас – такая чушь, что я даже отвечать не буду. – Я быстро поправилась, видя, как его глаза начинают менять выражение. – Я имею ввиду, про шампанское и медведя. Ты же знаешь, для меня вся эта мишура давно не имеет никакого значения. – Я заговорила медленнее. – Знаешь, поживши с Айрой и Матильдой на своей заимке, я научилась распознавать главное. Саму суть жизни. Отделять всю эту пену, от основного. Именно это главное и привлекает меня в тебе. Я тоже тебя люблю. Не могу сказать, что мне это было легко распознать, а еще труднее произнести сейчас. Но, так есть. А «таимся» мы с тобой, только по одной причине. Егорка. Я не знаю, как он среагирует. У твоего сына очень чуткая душа. И, мне не хотелось бы ее травмировать.
Павел вдруг рассмеялся, запрокинув голову. Я, слегка нахмурилась, на него глядя. Интересно, что такого смешного я сейчас сказала? Он, закончив веселиться, опять сгреб меня в охапку.
– Ты знаешь, что мне Егорка сказал вчера вечером? А, нельзя ли тетю Олю уговорить, чтобы она пожила с нами.
Я захлопала на него глазами. А он опять рассмеялся. Потом немного отстранился от меня, заглянул мне в глаза, и, уже серьезным голосом, произнес:
– Мы с Егоркой ждем от тебя ответа.
Я все еще продолжала растерянно хлопать глазами, не в силах произнести ни одного слова. Потом, медленно опустилась на скамью, схватила чайник, налила в кружку и залпом выпила теплую воду. Потом подняла глаза на Павла и, заикаясь, проговорила:
– Ну, если так … Тогда … – Собрав все свое мужество в кулак, одним махом выпалила. – Тогда, я согласна! – И аж зажмурилась, как будто, нырнула в ледяную прорубь. Дыханье перехватило, а на глазах опять выступили слезы.
Сердце колотилось так, будто сию же минуту выскочит из груди. Я боялась поднять взгляд на Павла. Меня, тут же, опять сгребли в охапку, и теперь уже долго не отпускали.
Мне очень не хотелось покидать этого уютного объятия. Но, я вдруг, внезапно вспомнила, зачем я вообще сюда приехала. Слегка отстранившись, я заговорила совсем другим голосом.
– Паш, я должна тебе кое-что рассказать. Прости, что нарушаю такой момент. Но, у нас еще впереди будет много времени, чтобы поговорить о нас. А это дело совсем не терпит отлагательств.
Он посмотрел на меня лучистым взглядом.
– Я готов слушать обо всех делах, что ты захочешь мне рассказать. – Голос был серьезным.
И, я в который раз, порадовалась тому, что в моей жизни появился человек, которому я смогу доверять отныне все свои секреты и проблемы. И, который, не будет их ни высмеивать, ни игнорировать.
Он быстро схватил чайник и поставил его на край горна, в котором рдели угли. Потом, сел со мной рядом, взял за руку.
– Ну, я готов слушать.
И я ему поведала обо всем. О сережках Аграфены с пугающим названием «Слезы Ангела», о том, как я смогла выйти из подземелья благодаря призраку, и, конечно, о том, что эти серьги пропали из дома Марии Афанасьевны, и чего мы с бабулькой опасаемся больше всего. О своем решении рассказать об этой пропаже (конечно, не вдаваясь в подробности о призраке) следователю Пирееву.
Павел слушал молча, слегка хмурясь. Я с волнением наблюдала за ним. Что он скажет? После окончания моего короткого повествования, он помолчал еще несколько минут, обдумывая все услышанное. Запустив пятерню в свою бороду, он начал ее слегка подергивать. Верный признак того, что он пытается найти верное решение. Я уже знала эту его привычку. Он говорил, что ему так легче думается. Наконец, он вздохнул, приобнял меня за плечи, и, не торопясь проговорил:
– Я очень рад, что ты мне все рассказала. Да-а-а … Ситуация не простая. Боюсь, ты права, и без милиции мы не разберемся. – Я, как то, на автомате отметила это его «мы». И сердце опять радостно запело. Меж тем, Павел продолжал. – Конечно, попытаться можем. Но, боюсь, как бы дров не наломать. Тот, кто серьги украл, очень хорошо понимал их стоимость. И шутить он не будет. – И, потом, совсем другим деловым тоном. – Если хочешь, поедем завтра с утра вместе в район. – Предвидя мои возражения, быстро проговорил. – Я только тебя отвезу. Ты на своем «Урале» в ледышку превратишься, пока до района доберешься. А на Матильде пол дня потратишь на дорогу. Я просто тебя в машине подожду. Так сказать, тылы буду прикрывать. – И он улыбнулся мне так, что все возражения, готовые было сорваться с языка, куда-то испарились.
Я с готовностью кивнула, и попробовала пошутить.
– Конечно, с надежными тылами мне будет намного спокойнее.
Но, я чувствовала, что Павел хочет мне сказать что-то еще. Я внимательно посмотрела на него.
– Паша, что? Я же вижу, тебя что-то еще тревожит.
Он на мгновение опустил глаза. Потом, собравшись с духом, заговорил.
– У меня тоже есть одна … – Он попробовал подобрать слово. – Одна тайна. И, я хочу, чтобы ты все знала обо мне. Я никому об этом не говорил. Но, сейчас, я думаю … Нет, я уверен, что ты должна знать все про меня.
Я замерла испуганно на лавке, не отрывая от него взгляда. И в этот момент, двери растворились, и в морозных клубах пара появился Егор. Сразу с порога он начал:
– Бать, у нас теть Оля? Матильда бродит одна во дворе, не привязанная. – Потом увидел меня, сидящую в углу, и разулыбался. – Здрасти, теть Оль. А чего Матильда не привязана?
Невозможно было не ответить на его открытую мальчишескую чистую улыбку. Я заулыбалась в ответ.
– Я ее редко привязываю. Она – дама самостоятельная. Захочет уйти – никакие привязи не удержат.
Я встала с лавки, посмотрела на Павла.
– Ну, что? До завтрашнего утра?
Павел кивнул.
– Я знаю, ты встаешь еще до рассвета, так что, я пораньше приеду.
Егорка крутил головой от меня к отцу и обратно.
– А, что завтра утром …? – Любопытство уже сияло ярким огнем в его глазах.
Мы с Павлом усмехнулись.
– Я обещал завтра утром отвезти тетю Олю в район. У нее там дела. А мне надо в тамошнюю кузнецу, насчет железа поговорить. – Ответил весьма расплывчато, на мой взгляд, Павел.
Егорка принял позу страдальца на церковной паперти и тоненьким голосочком запел:
– Бать, бать, возьмите меня с собой, а? Я буду сидеть тихо, как мышка. Ну, возьмите, а, теть Оль?
Я рассмеялась.
– Ну, разве можно отказать такому послушному мальчику?
В глазах «послушного мальчика» запрыгали чертенята, и он обратил умоляющий взгляд на отца. Павел, нарочито, нахмурил брови, и строго спросил:
– А, как же, школа? Уроки?
Но, Егорку его строгий взгляд не обманул. И он солидно ответил:
– Бать, ну ты же знаешь, у нас же ка-ни-ку-лы. – По слогам произнес он, и лихо мне улыбнулся.