Жить не обязательно

Знак информационной продукции 12+

© Эйснер В. И., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

От автора

Дорогой читатель!

Из опыта встреч с людьми в разных городах и странах, я сделал грустный вывод: большинство людей не только никогда не бывало на Севере (чем их нельзя попрекнуть), но и ничего про Север не знают, а школьные сведения быльём поросли.

А ведь только в России великая северная степь – тундра – раскинулась от Норвегии до Аляски и живёт там два миллиона человек!

Когда кто-нибудь сообщает: «Я работал на Севере», то сразу замечаешь и реакцию слушателей. А-а-а! Это далеко и холодно, но там длинные рубли!

О том, что не все хорошо зарабатывают, а многие живут на грани голодной смерти, о том, что в Сибири и Казахстане холоднее, чем в европейской тундре России, о том, что есть за Полярным кругом огромное незамерзающее море, большинство не ведают ни сном ни духом.

 
Но кто там был, согласится: Север – сказочная страна.
На Севере солнце на юге восходит и на юге заходит.
На Севере не ходят на лыжах, а снег пилят пилой.
На Севере и щепка дорога: в тундре нет дров.
 

Но зачем все бегут на Север?

Гуси, утки, кулички и чайки, лебеди, орлы и совы – все летят на Север.

Олени, волки, лемминги, песцы – все бегут на Север.

Люди, однажды побывав, тоже спешат на Север.

Почему?

Может, виной тому необычная природа, работающая враздрай с предыдущим жизненным опытом человека, природа, на которую никогда не перестаёшь удивляться?

Может, это тяжкие будни? Работа, от которой жилы рвутся и без которой уже не мыслишь себя?

Может, это тишина? Великая, всеобъемлющая, изначальная, в подкорке отозвалась, в кровь вернулась, где и возникла ещё до деревень и городов?

Может, это живительная сила северной воды?

Может, это повышенная напряжённость магнитного поля, которым пронизана всякая живая плоть? Не она ли причина ностальгии по Северу? Этой непонятной, манящей колдовской, тоски по другому миру, по идеалу, по чистоте, по правде, по раю?

Надеюсь, читатель сможет сам ответить на этот вопрос.

Жить не обязательно

Navigare necesse est, vivere non est necesse^[1].

Пролог

Если лететь быстрым соколом вниз по Енисею на север до устья его и дальше всё на север, на север, до острова Диксон, и ещё на север вдоль берега Карского моря, то на семьдесят пятой параллели откроется взору группа необитаемых островов.

Здесь, в тысяче километров к северу от Полярного круга, недавно бушевала буря с дождём и мокрым снегом. Вдоль западных берегов этих клочков суши образовались барьеры из выброшенных волнами льдин, брёвен, брусьев, досок, бочек, бересты, бутылок и тряпок: всего что плавало и было подхвачено буйной стихией.

На одном из островов горит костёр. Напротив костра на дне моря лежит рыбацкая лодка. У костра сидит босой мужчина лет тридцати и жуёт утиную печень. Время от времени он греет над пламенем обломок доски и становится на него, согревая ступни.

Жеванину он сплёвывает в мешочек, сделанный из снятой чулком утиной шкурки.

Слева от него лежит наспех сделанный арбалет, справа – грубо вырезанное деревянное блюдо, в котором ещё три печени: одна утиная и две от больших хищных чаек-бургомистров.

Шкурки морских птиц – суть не пропускающие влагу мешочки из пуха и перьев. Их них можно пошить носки. Но сначала шкурки надо выделать.

Кашица из печени под действием ферментов слюны начинает бродить. Тогда следует намазать ею мездру и оставить в тёплом месте до почти полного высыхания, а потом размять. Такой способ хорош, когда никакой кислоты нет под руками.

Закончив жвачное дело, кораблекрушенец натягивает шкурки на дощечки, намазывает мездру бурой нажёванной кашицей и ставит болванки сушиться недалеко от костра.

Время от времени подходит разминать и вытягивать кожу. Главное – не давать ей пересушиться, а то потрескается, начнёт рваться и вся работа насмарку.

1. Кораблекрушение

В середине июня черно-оранжевый силуэт ледокола взломал горизонт. Там стало дымиться море и прошли караваны, а здесь, между островами архипелага, всё ещё стоял лёд.

Сашка стал опасаться, что в этом году припай, береговой лёд, вообще не тронется, такое бывает, и он не сможет отремонтировать и подготовить к сезону раскиданные по островам ловушки на песца.

Наконец в конце июля прошли дожди и выдались тёплые дни, а в начале августа хиус, резкий северо-восточный ветер, оторвал припай^[2].

Над архипелагом засияло солнце.

Гарт столкнул на воду старенькую деревянную лодку, уложил в неё рюкзак с запасом еды на три дня и запустил мотор.

Собаки своей не дозвался. Таймыр ещё щенком обжёгся о выхлопную трубу стационарного мотора и с тех пор невзлюбил лодку. Стоило начать сборы на выезд, как он заползал в самый дальний угол или вообще убегал в тундру – ищи-свищи.

Вот пишут в книгах: «буря налетела внезапно». Так не бывает. Резкая перемена погоды даёт знать о себе резкой чертой на горизонте.

Гарт увидел эту тёмную полосу, когда до самого южного острова на его рыболовно-охотничьем участке оставалось километра два.

«Успею!»

Но вдруг качнулись берега, море прогнуло спину, и пошла длинная, пологая зыбь – первый привет от шторма.

Ещё две волны прокатились под лодкой, белый барашек с гребня догнал судёнышко, и мотор замолк: вода залила магнето. Рыбак пересел на вёсла, – до берега рукой подать. Следующий вал выбил весло из уключины, и лодка встала боком к волне. Вскочив на ноги, парень стал грести оставшимся веслом то с правого, то с левого борта, изо всех сил стараясь держать судно поперёк волны, но уже попал в прибой, и лодка, полная воды, стала погружаться.

Едва успел снять карабин и вновь закинуть его за спину дулом вниз, торчащий над плечом ствол мешает грести, как вал ледяной воды накрыл с головой.

На берег выполз без карабина, без шапки, без сапог.

Выплюнул песок.

Вытряхнул воду из ушей.

Вонзил в густой воздух кулак.

Будем жить!

Направо, как зубы дракона, торчали камни из песка. Раз за разом накрывал их прибой. И налево камни. И там с грохотом разбивалась волна. Лишь посредине песчаная дорожка, по которой и выбрался на берег.

«Та-а-к… С чем мы остались?»

Ощупал, охлопал, огладил себя.

Нож на поясе и патрон в кармане.

Ладно.

Раздеться.

Отжать одежду.

Натянуть сырое и бегать.

Так бегать, как никогда не бегал.

Так тело разогреть, чтоб одежда высохла.

На мху за линией прибоя нашлось несколько крепко скрученных волнами рулончиков бересты. Это драгоценность. Внутри они сухие и, разлохмаченные ножом, легко загораются.

Ветер гнал и гнал льдины на берег. Волны громоздили их одна на другую и дробили о скалы. От тяжких ударов прибоя стоял низкий гул, и земля ощутимо дрожала под ногами.

Если не удастся развести костёр…

Собирая дрова на берегу, заметил вдруг рядом с собой нарядного «шведского соловья», так иногда называют певчую птичку варакушку.

Гарт вытаскивал из плавника или подбирал на песке обломки палок и досок. Следуя за ним, быстрый и вёрткий птах внимательно осматривал щели в досках, отставшую от брёвен кору или отпечаток палки на песке.

Пока рыбак набирал охапку дров, он набирал полный клюв насекомых и личинок. Добыл здоровенного червяка, которого немедленно куда-то унес, а вскоре вернулся с помощницей: невзрачная серенькая супруга его с такой же ловкостью шмыгала в куче плавника, как и он сам. Наверное, где-то рядом было гнездо с птенцами.

Сашка согнул из палки небольшой «индейский лук», тетиву для которого сделал из отрезанной от брючного ремня полоски кожи. Вбил в песок рядом с большим валуном обломок палки, отступив на шаг – ещё один. Повесил на эти колья мокрую куртку, как защиту от ветра, прижал коленом обломок сосновой доски и наметил в ней концом ножа ямку у самого края.

Вращая тетивой берёзовую палочку в ямке, вскоре добыл чёрный тлеющий порошок.

На этот порошок положил трут: тонкие, как папиросная бумага, колечки верхнего слоя берёзовой коры. Вытащил зубами пулю из патрона, насыпал немножко пороха на трут и вскоре раздул огонь.

Ветер сильно дул в уши, заткнул их мохом.

2. У костра

Пошёл зарядами мокрый снег. То густо – руки не видать, то перестанет совсем. Махом по щиколотку намело.

«Господи! Подожди с непогодой. Пусть угли нажгутся!»

Костёр крушенец шатром выстроил, многослойно круглыми палками обложил, как старые охотники научили. Сквозь щели ветер огонь раздувает, ближние слои горят, дальние сушатся, угли внутри собираются.

Из трёх длинных толстых жердей связал берестой треногу, выставил её над костром и обложил с трёх сторон досками и палками, а щели заткнул мохом и грязью, так что над костром получилось подобие шатра или чума, который и стал принимать на себя хлёсткие струи дождя и заряды мокрого снега.

С подветренной стороны этого «футляра» Сашка оставил дверь, где, сидя на корточках, и обогревался, когда становилось невмоготу.

Вместе с дровами стал подбирать и пластиковые бутылки, и фляжки от пива, лосьонов и шампуней, куски пенопласта, непонятного назначения баночки-коробочки и пустые разноцветные зажигалки.

Всё, что может гореть, накидал в старый рассохшийся бочонок и принёс к шатру. И ещё нашёл две стеклянные бутылки, обрывок верёвки и небольшую пластиковую канистру.

С канистры срезал верх и боковую сторону. Получилось некое подобие шлема. Надел его на голову, натянул капюшон и мысленно сказал спасибо человеку, бросившему или уронившему этот сосуд за борт.

И тотчас увидел себя со стороны: на голове канистра, из ушей мох торчит, из штанин вода течёт.

Пугало-пугалом, но не до смеху. Озноб, как в лихорадке. Ветер последнее тепло с тела срывает.

В прошлом году на реке погиб рыбак. Такой же бешеный ветер с мокрым снегом выбросил его лодочку на песчаный островок в двух километрах от посёлка. Ни деревца, ни кустика. Нашли его через три дня под лодкой, где он пытался спрятаться от непогоды…

На берегу прибой накидал барьер из мелкобитого льда, в котором тут и там высились оплывшие скалы паковых льдин. Об эту бело-синюю стену разбивались волны, над ней метались чайки и свистел ветер.

Было что-то грозное, жуткое, неистовое в бесконечных атаках моря на берег.

Вот, разбитый в клочья, вдребезги, в пыль, растекается исполинский вал по камням и льдинам. И, кажется, никогда уже не поднимется, смирится, успокоится, стихнет, но проходит минута-другая, он возрождается вновь, и вновь обрушивается на берега, и вновь отброшенный начнёт сначала.

И вдруг Сашка явственно услышал голос: «Видишь чёрную лепёшку среди льдин?»

Парень всмотрелся:

«Неужели бензобак?»

Так и есть! Его сорвала со штуцера волна. Но как он оказался по эту сторону ледяной стены? Как его не прихлопнуло льдиной, не разбило о камень?

Сгибаясь под ударами ветра, Гарт подошёл ближе и увидел чудо: просвет в ледяном заборе. Всего-то метра два шириной была эта калитка. Но именно сюда протолкнула остроносая льдина бензобак и зелёную пластиковую бутылку, в которой Сашка возил солярку для разжигания костра.

Бачок был полупустой, часть бензина съел мотор, часть вытекла, но литровая бутылка с соляркой обрадовала руку тяжестью: пробка на ней держалась крепко.

Должно же когда-то и повезти человеку!

Костёр всё же угасал, несмотря на все ухищрения. По краю он парил, а посредине из последних сил рубили дым чуть живые красные сабельки.

Лить в огонь бензин из канистры нельзя: канистра взорвётся в руках, потому что в ёмкости над бензином скапливается взрывоопасная смесь бензина и воздуха.

Сашка стал обливать бензином дровеняки и бросать их в костёр. Но без толку: бензин мигом обгорает, а палка мокрая была, мокрая осталась.

Тогда он стал бензин в ёмкости пластиковые наливать и в середину костра их палкой проталкивать. И сразу похвалил себя за верный ход: бензин не вспыхивает, а вместе с пластмассой горит, как напалм.

Так парень проплясал двое суток. Не просушился, конечно, но к полусырому своему состоянию притерпелся. Ноги сначала стали красными, а потом посинели. Согревал он их так: подержит обломок доски над костром, а потом на него становится.

В обломке бруса Гарт вырезал углубление размером с кулак, раз за разом наполнял его водой из базальтовых ямок на берегу и подсовывал ближе к углям костра. Эту горячую, солоноватую воду он пил и прогнал озноб из тела.

На берегу заметил песца в чёрно-бурой летней шубе, который что-то подбирал на песке и с жадностью разгрызал, «не отходя от кассы». Несколько крупных чаек-бургомистров носились над краем моря, выхватывая из кипящей пены оглушённых прибоем рыбок.

Тогда и человек стал искать еду и нашёл несколько выброшенных прибоем рыбок-бычков, а на изнанке перевёрнутой льдины вмёрзшую в лёд ленту морской капусты.

Одного бычка распластал ножом на кусочки и съел вместе с обрывком этой водоросли, но минут через десять его вырвало, и голод только усилился.

3. Спать!

Но вот появились разрывы в облаках, а ветер стал порывистым. Это значит, непогода скоро уляжется.

Избавился от надоевшей канистры на голове и просушил одежду. Какое это наслаждение – надеть всё сухое и тёплое и глотнуть горячей воды!

Теперь спать! Спать, спать!

Но негде голову преклонить. Единственное сухое и тёплое место – кострище.

Раскидал полусгоревший остов «чума» и разгрёб угли.

На пышущий жаром чёрный овал на песке уложил две доски, от которых сразу пар повалил, и пошёл устраивать костёр-нодью^[3].

И вдруг с удивлением обнаружил, что хромает.

На правой ступне под большим пальцем был большой, сочащийся кровью порез, а вот когда и где поранился, вспомнить не мог.

Ранку присыпал пеплом, уселся на теплые доски, накинул на ноги пуловер и заснул, едва коснувшись спиной постели.

Но тут же и проснулся: нагревшиеся доски нестерпимо жгли тело. Однако пропитанный усталостью мозг требовал одного: спать! Сашка приподнимался, крутился с боку на бок, вновь и вновь впадая в сонное беспамятство, но неизменно просыпался от жары.

Наконец, не в силах больше терпеть этой пытки, он вскочил на ноги.

За двое суток вечная мерзлота под костром глубоко оттаяла, большой объём песка не только просох, но и накалился и отдавал жар.

Чтобы кострище остыло, – просто подождать.

Но какой там ждать! Спа-а-ть!.. С криком откинул доски в сторону и заснул возле кострища на четвереньках, плечом в камень.

Спа-а-ть…

Очнувшись от боли в локтях и коленях, поднялся. На море всё ещё гуляли белые барашки, но гул прибоя превратился в мерный рокот, а ветер стал мягким и тёплым. Полоса синего неба появилась на западе.

Радость какая!

Синее небо – это циклон выдохся и стихает. Если бы жёлтое – циклон повернул на север и скоро ударит в спину. А ещё двое суток… об этом и думать не хотелось.

Гарт растёр колени и локти, уложил доски на место, опять закутал ноги и заснул как умер.

4. День третий

Проснулся от пронзительной боли в правой ступне: будто шило всадили!

– Ты чего! – заорал в полусне и, как пружиной подкинутый, сел на постели.

Никого рядом не было. Только крупная чайка-бургомистр нехотя отлетела и растворилась в тумане. Подогнул ногу и стал рассматривать порез под большим пальцем ноги. Ранка опять кровоточила.

Пуловер, которым Гарт укрыл ноги, лежал, отброшенный в сторону, вот чайка и клюнула, где кровь. Бургомистры, самые большие чайки, – разбойники и «санитары» тундры. На птичьих базарах воруют яйца у маленьких чаек-моёвок, кайр и чистиков. Выведутся птенцы – и птенца украдут, разорвут на части, чтобы своих накормить, леммингов, куличков, утят и гусят ловят, ослабевшего от голода песца насмерть забьют, остатки медвежьей трапезы подчистят, падаль подберут.

Чайка-бургомистр приняла Гарта за мертвеца. И это было неприятно, как насмешка сильного над слабым.

Вокруг стоял густой туман, как и должно быть после зюйд-веста.

Нодья, верная работница, дымилась. Сашка заковылял к костру, и тут оказалось, что всё тело его разбито, как будто по нему катком проехали, но сильней всего болела голова. За ухом вспухла большая, горячая шишка. Очевидно, приклад карабина напоследок приложился.

Вспомнилось, как ударила в грудь и с такой силой завернула назад откатная волна, что он чуть «мостик» не сделал, аж в спине хрустнуло. Вот тут, наверное, и упустил винтовку. Значит, искать у самого берега.

«Найдёшь, как же! – услышал вдруг внутренний голос. – Там сейчас льда навалило, карабин в грязь вдавило…»

Без оружия в тундре всяко-разно маячит голодовка, об этом даже думать не хотелось.

Подновил костёр-нодью и выпил из обгоревшего своего деревянного сосуда горячей воды.

И сразу голод напал, такой голод – неопалёного старика съел бы!

И очень стало ему себя, дурака такого, жалко.

И стыдно было, что упустил карабин. Оружие бросил.

И совесть мучила, что Таймыра оставил.

И кашель, мушки в глазах.

Но будем жить!

Выпил ещё воды и ещё два костра разложил. Окружил себя огнём и дымом. Юго-западный ветер имеет привычку возрождаться на севере. А сиверко нагоняет большие паковые льдины и обломки айсбергов. На них бесплатно катаются те, которые в любой мороз босиком ходят.

Ранку Сашка вновь засыпал пеплом, отрезал полоску от низа рубашки, замотал ногу и вырезал себе сандалии из дощечек. Отрезал рукава от куртки, завязал их спереди – получились носки. Расплёл найденную ранее верёвочку на шнурки и укрепил сандалии на ногах шнурками.

Ещё бы чего на зуб положить!

Привязал нож к двухметровой палке и пошёл вдоль берега своё новое хозяйство осматривать.

Примерно в трёхстах метрах от костров бежал ручеёк. Он вздулся и бурлил как настоящая река, даже пена к берегам пристала. В устье ручейка был водоворот, там кружились, плавали, ныряли и гонялись друг за дружкой маленькие уточки-морянки, легкомысленные и жирные создания с большой вкусной печенью. Охотник подошёл к уткам шагов на десять, но они не улетели, лишь отплыли подальше.

При воспоминании о жареной утиной печенке у парня слюнки потекли и голова закружилась. Круто развернулся и пошёл вдоль пляжа искать крепкую палку. Лук и стрелы – что же раньше-то не сообразил?

Как смастерить лук и стрелы он знал с детства.

Вскоре большой лук и три стрелы из длинных палочек были готовы.

Но тут же убедился, что стрелять из такого лука можно, а попасть нельзя. И стрелы неровные, и навыка нет.

Голод, как зверь, терзал внутренности.

И тогда Гарт в отчаянии закричал в небеса:

– Боже, где ты есть? Помоги! Научи, где найти еду, не дай ослабеть телом!

5. Бочка

В тундре, среди зелёного и красного мха, то и дело попадались толстенькие белые запятые. Это ягель, олений мох. Его можно есть, если выварить с добавкой золы, а так он горький, утверждали бывалые зимовщики.

«Ничего, стерплю», – решил Сашка, сорвал несколько барашков ягеля и стал жевать.

И выплюнул. Горечь нестерпимая. Как же его олени едят? И не вываришь – кастрюлька на дне моря.

Надо сделать кастрюлю, плохо без посуды.

И тут, как по заказу, попалась на глаза бочка. Она была закидана сверху всяким мелким древесным мусором, лишь торцевая часть чуть отсвечивала красным.

Очистил от мусора, покачал – плещется. Неужели солярка? Камнем отбил-открутил пробку на днище и наклонил бочку. Грязная вода. Но не обиделся на Нептуна: слишком много удачи сразу – тоже нехорошо.

А бочка не просто удача – это счастье. Вырубить днище и сделать себе из этого куска жести кастрюлю, а в бочке можно от дождя прятаться!

Гарт откатил своё «счастье» к биваку и пошёл железяки искать из каких можно бы зубило сделать.

И так воодушевился, что и кашлять стал меньше и головная боль поутихла.

Теперь он искал не дрова, а железо, и нашёл много. Почти в каждой старой дровеняке торчал гвоздь, а то и несколько.

На длинной песчаной косе лежал почти целый переходной мостик из полубруса, скреплённый стальным тросом и скобами. Неподалёку – кусок щитовой стены здания с дверным проёмом без двери, с кусками штукатурки на стенах, батареей отопления и электропроводкой. Очевидно, следы наводнения.

А неподалёку от мостика лежала лодка.

Лодка-лодочка из тонких бамбуковых палок.

Лохмотья плотной обшивки остались на бортах.

Сбил с этой игрушки глину и осмотрел. Киль её из толстого, красиво загнутого, тёмного дерева смотрелся сказочной завитушкой. Несколько рёбер было расщеплено, очевидно, уже здесь льдины приложились, но сам факт того, что бамбуковая лодочка из Мексики или Карибских островов достигла Карского моря, заставил проникнуться уважением к «печке Арктики», Гольфстриму.

Лодка была длиной в четыре шага. Отволок её «домой» и уложил у костра. Решил: лодочку переверну, щели мохом заткну – вот тебе и крыша готовая!

Из одного треснувшего бруса ему удалось извлечь толстый железный болт. Пользуясь этим шкворнем как рычагом, он выдернул из мостика три скобы. Подобрав на песке длинный кусок толстого манильского каната, смотал его в бухту и отнёс повыше, за линию прибоя.

Скобы были острыми. Гарт сунул одну сгибом в огонь, а потом «расплескал» камнем на камне. Получилась острая Г-образная железка, которой и откромсал всё днище бочки.

И сразу заскучал. Жесть была толстой. Миллиметра полтора-два.

Не имея специального инструмента, из такой пластины ни кастрюли, ни ведёрка не сделаешь. Да и о работе жестянщика Сашка имел лишь теоретическое представление. Никогда не видел, как делают даже самую простую вещь – печурку для балка.

Работу всё же довёл до конца. На камне загнул заусенцы на крышке и бочке и затупил их куском базальта, чтобы случайно не пораниться, а бочку очистил песком от ржавчины изнутри и вымыл её в морской воде.

И всё это время скрипел зубами от боли в желудке – хоть криком кричи.