© Рина Эйртон, 2024
ISBN 978-5-0064-9243-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Эта история возникла ещё в далёком 2019 году, и с тех пор претерпела множество изменений. Я хочу выразить благодарность своей любящей семье, милому мужу и лучшей подруге, которая оказала неизмеримое влияние на формирование характера Фирмино.
История Фирмино рассказывает не о разрухе, заражённых и бандитах, а о тревоге и страхе. Об одиночестве. И, в первую очередь, о надежде. Поэтому желаю моему дорогому читателю никогда не терять эту самую надежду.
А для тех, кто не привык читать в тишине, оставлю плейлист (Алекс наверняка бы одобрил).
Плейлист
– MGMT – Little Dark Age;
– Сплин – Тревога;
– Molchat Doma – Sudno;
– Palaye Royale – Tonight Is The Night I Die;
– Måneskin – CORALINE;
– Tom Odell – Another Love;
– Kaleo – Way Down We Go;
– Palaye Royale – Lonely;
– Дурной Вкус – Пластинки;
– Беспокойник – Без конкретики;
– Matthew Mayfield – Quiet Lies;
– Mr.Kitty – After Dark;
– Электрофорез – Зло;
– Seafret – Monsters;
– Nothing But Thieves – I Was Just a Kid;
– Nirvana – Something In The Way.
Запись первая. Незнакомец
Я собираю слова по обрывкам мыслей и чувств, сидя в холодном подвале. Передать происходящее, не исказив предложения мимолётными эмоциями, так же трудно, как начать говорить спустя год молчания. Я знаю, что «сегодня» – это та самая точка, преодолев которую я не смогу вернуться. У меня нет доказательств, я просто уверен в этом.
Но следует начать с самого начала.
В первую половину дня не происходило ничего, что я мог бы отметить как «из ряда вон выходящее». Утро было очень похоже на все те, что ему предшествовали. В пустой железной кружке, что стояла на старом комоде, отражались первые лучи солнца, падая на пожелтевшие от времени, почти отклеившиеся от холодных стен обои, и превращаясь в назойливые солнечные отблески, которые раньше называли «зайчиками». Они мешали продлить сон хотя бы на пару минут.
Я никогда не любил утро. Я не хотел покидать свой идеальный придуманный мир, где сценарий писался моими чернилами. Выдуманный голос собеседника, прикосновения на коже, улыбка, застывшая на чужих устах. Хотелось увидеть это в реальности, а не тешить себя выдумкой, содрогаясь от мысли, что такого с тобой никогда не случится.
– Довольно ныть, – сказал я лишь для того, чтобы заполнить давящую тишину дома. – Ты должен быть сильным.
Биться головой об стенку, без сомнений, занятие увлекательное, но выжить мало помогает. Освальд всегда твердил мне: «Если хочешь жить, то не смей отчаиваться». И я старался сохранять надежду, пытался не впадать в отчаяние, заставлял себя видеть в плохих вещах только хорошее. Даже когда у меня это не получалось. Всегда.
Я встал с жёсткого матраса, размял руку, которую успел отлежать за время сна, и направился в ванную. Решил, что вода стоит слишком давно – вынул тряпку из слива, наблюдая за грязной водой, медленно утекающей из раковины. В потрескавшемся зеркале подметил синяки под глазами, которые делали мой помятый вид ещё хуже. Но если не быть строгим, то выглядел я неплохо.
Свободного времени хватало и для расчёсывания спутавшихся волос, и для бритья бороды. Я бы мог наплевать на все эти процедуры, ведь от них не было толка, но мне хотелось хотя бы внешне быть похожим на человека. Порой охватывал страх, когда из зеркала на меня смотрел озлобленный незнакомый мужик. А ведь в те прекрасные времена, о которых, увы, я мог прочесть лишь в книгах, люди при виде меня сказали бы «юноша». Да, фактически я и был юношей. Я не знал своего возраста, но точно ощущал, что недавно мне исполнилось двадцать.
Вдоволь поразмыслив о своём внешнем виде, я спустился на первый этаж и вышел на задний двор, зябко кутаясь в бесформенную рабочую куртку. Весь двор был завален листвой.
«Ещё одно дело на вечер», – подумал я, позволяя прохладному воздуху спереть дыхание.
Судя по цвету листвы и внешнему виду деревьев, наступила поздняя осень. Ноябрь. По вечерам часто шли проливные дожди, а по утрам стоял густой туман. До зимы остались считаные дни, и это меня совсем не радовало. Не знаю, казалось ли мне, но в последние годы зимы стали холоднее. Пережидать их – настоящая пытка. Я часто просыпался из-за мелкой дрожи, охватывающей всё тело в те редкие ночи, когда мне вообще удавалось уснуть. Поэтому в этом году я постарался заготовить как можно больше дров и проследить за их хранением, чтобы они (в отличие от прошлого года) остались сухими. Отдельной морокой стал домашний скот.
В первые дни моего одиночества я и представить не мог, что буду заботиться о хозяйстве похлеще миссис Бейтс и старика Рэймонда. Но одиночество многое меняет. Наверное, поэтому я, утомлённый разговорами с домашними курами и самим собой (наискучнейший собеседник), начал писать дневник. Начал писать с мыслью, что однажды смогу прочесть его вслух моему драгоценному другу, наставнику или даже любимому человеку.
Да, я мечтал снова услышать человеческий голос в стенах дома. Рассказывать о своей жизни в Италии, обсуждать сюжеты прочитанных тысячу раз книг и просто молчать, зная, что в любой момент ты сможешь разорвать эту тишину. Не чувствовать себя брошенным и не бояться сойти с ума от одиночества. Но время шло, а люди в моём маленьком, оторванном от мира городке, так и не появлялись.
До сегодняшнего дня. Но не буду забегать наперёд.
После того как я набрал и продезинфицировал воду из колодца, в мою голову пришла навязчивая мысль. Я решил перенести ежедневный обход города, который совершал ровно в полдень, на более поздний час.
Обычно таких вольностей я не допускал и действовал строго в соответствии с расписанием, но сегодня меня одолела простая как дважды два человеческая лень. Мне не хотелось выбираться далеко от дома. Поэтому утро я посвятил неспешному завтраку и ленивым заботам, вроде гигиены, кормёжки животных, проверки ловушек по периметру дома и чистки отопительного котла от сажи.
По окончании дел я с удивлением обнаружил, что пропустил время обеда, поэтому решил совместить приём пищи с любимым видом досуга – чтением. Освальд всегда ругался из-за этой дурной привычки, но сейчас отчитывать меня было некому. Тем более простоявший в подвале бульон имел ужасный привкус (возможно, дело в овощах), и доесть его было намного проще под любимый роман.
Так и растянулся этот день, наполненный повседневными хлопотами и отдыхом. Уже вечером, заметив, что небо затягивает чёрное облако, я вспомнил об обходе города. Следовало поспешить, пока не пошёл дождь или не проснулись заражённые.
Ночью и в плохую погоду на улице становилось небезопасно. В это время я старался не подходить к заколоченным окнам, не оставлять свечи зажжёнными и не шуметь. Если соблюдать эти простые правила, то можно легко пережить ночь.
Лет семь назад меня пугала темнота. Я забивался в угол собственной комнаты и боялся даже открыть глаза. Мне казалось, что чудовища, которых все называют заражёнными, живут в неосвещённом углу комнаты, где-то под сырым потолком. Я верил в это так сильно, слепо и по-детски наивно, что даже слова взрослых не могли переубедить. Со временем страх хоть и не до конца, но всё же оставил меня.
Вот только тогда меня могли защитить. А сейчас это делать некому. Кроме меня самого и Ремингтона, конечно же. Странное дело, но, несмотря на то, что я с самого детства считал себя пацифистом до мозга костей, с оружием я не расставался даже дома. Особым другом для меня стал дробовик, пусть использовал я его нечасто из-за создаваемого шума (глушитель не мог сделать это оружие достаточно тихим). Но я всё равно по-особенному трепетно относился к дробовику по одной простой причине: его мне подарил Освальд. Вряд ли я смогу выразить словами, насколько дорог был для меня этот человек, но я постараюсь. Правда, в другой раз, чтобы не сбиться с мысли.
Итак, в районе пяти часов вечера я вышел на улицу, с рюкзаком и Ремингтоном за спиной. Лицо моё было скрыто тканевой маской, а голова – капюшоном куртки. Спустившись по ступенькам крыльца, я ещё раз взглянул на небо. С запада двигалась низкая чёрная туча, съедая на своём пути последние пушистые облака и блёкло-голубое небо. Вместе с тучей шла и свежесть, какая наступает только после продолжительного ливня. На секунду мне захотелось плюнуть на график и вернуться к недочитанной книге и мягкому креслу, но сделать это я себе не позволил. Покачал головой: нужно поддерживать внутреннюю дисциплину. И без того стал апатичен ко многим важным вещам.
Поправив рюкзак, я подошёл к забору, на ощупь нашёл калитку, спрятанную под густой лозой, и мягко нажал на ручку. Калитка бесшумно открылась. Петли старенькой дверцы были ещё одной моей бесконечной заботой, ведь шум – самый главный враг. Кажется, это третье правило никем не записанных законов, что я знал как молитву. Опуская засов, я прислушался. Заражённые вряд ли станут пользоваться дверью, но бояться стоит не только мёртвых. Иногда встреча с живыми хуже. Гораздо хуже. Именно поэтому я и проводил ежедневные вылазки в город. Предупреждён – значит вооружён. А безоружным я предпочитал не оставаться.
Путь мой можно условно разделить на три точки: дом – центральная площадь – смотровая башня. Забравшись на последнюю, я мог просмотреть весь город с высоты птичьего полёта, что давало мне неплохое преимущество над всеми теми, кто оставался внизу. По времени такой путь занимал около полутора часов. Сегодня, даже вопреки проверенному на протяжении многих лет графику, я не хотел мокнуть под дождём или подвергать себя опасности встречи с заражёнными, и потому выбросил из маршрута центральную площадь, направляясь сразу к смотровой башне.
Я шёл знакомыми пустынными улицами. Шорох листвы под своими же ботинками заставлял поёжиться, лишний раз обернуться назад, а желание прийти домой поскорее – ускорять шаг. Но если не брать в расчёт моё хмурое настроение, ничего вокруг не предвещало беды. Это были всё те же мёртвые покосившиеся дома (отпечаток прошлого), которые на моей памяти были такими с самого начала. По той простой причине, что приехал я в Виллсáйл – пригород шумного Лейтхи́лла – уже после тех событий. Да, я помнил свой дом, помнил школу, помнил родной город прежним, ещё не заброшенным. Но Виллсáйл, который стал для меня вторым (хотя правильнее было сказать третьим) домом, я не представлял иначе.
Но попытался представить, опуская взгляд на разбитый асфальт, покрытый мхом, слоем грязи, осколками стекла, и посеревшими листьями. Среди всего этого мусора я заметил единственный кленовый листок, ещё не утративший ярко-оранжевый окрас. Такие листки дети использовали для создания… Как же он назывался? Ах, точно, гербарий! Я поднял листок, крепко сжимая его между пальцев, и поднёс к солнечному свету, прищуривая один глаз. Вроде дети их высушивали между страницами книг, а потом клеили в тетради. Занимательное занятие.
Именно в этот момент, когда я был занят размышлениями, не создать ли мне собственный гербарий в следующем году, раздался выстрел. Звук этот стал настоящим шоком для меня (заражённые оружием уж точно не пользуются).
Я инстинктивно пригнулся, взял в руки дробовик и на всякий случай снял его с предохранителя. Осталось понять, откуда стреляли. Взгляд мой упал на одноэтажное здание, служившее когда-то второсортной забегаловкой. Словно в подтверждение моей догадки прозвучал второй выстрел. Значит, кто-то устроил перестрелку внутри здания. Но кто? Был ли он один или их там целая группа? Случайные путники или вооружённые до зубов бандиты?
На корточках прокравшись к одному из окон, я прижался к стене и заглянул в щель между досками, которыми было заколочено окно. К моему удивлению, зал был пуст. Возможно, стрелявший заметил меня и спрятался за барной стойкой в ожидании, что я зайду внутрь. Но этот вариант показался мне маловероятным: вряд ли стрелявший мог увидеть человека на улице с такого расстояния. Оглядев периметр, я также отбросил вероятность встретить кого-то снаружи и получить пулю в спину: следы на земле ясно говорили о двух, от силы трёх людях. И все они были внутри.
Пришлось рискнуть. Я пробрался к открытой двери, что само по себе говорило о наличии незваных гостей в моём городе, и, не сомневаясь ни секунды, шагнул в зал. Ладонь левой руки лежала на прохладном стволе дробовика, а указательный палец правой – на спусковом крючке. Шаг, второй, третий. Под ногами зашуршали бумажные упаковки для обедов навынос. На четвёртый шаг хрустнуло стекло разбитой бутылки. Я затаил дыхание, обводя зал взглядом. Никого.
– Дерь… Плохо, – прошипел я, подавляя порыв ругнуться.
Тут из помещения, вероятно, служившего подсобкой, раздался неясный шорох.
– Так вот ты где…
Я постарался подобраться к двери подсобки как можно тише. Внутри и вправду кто-то сидел. Понять это можно было по сдавленному шёпоту, будто молитве или тихому ругательству. Я собрался с духом, крепко вцепился в ружьё и толкнул дверь ногой, надеясь одержать верх благодаря эффекту неожиданности.
– Шевельнёшься – убью, – громко и чётко произнёс я, наставляя дуло дробовика на незнакомца. Оружия в его руках не было, что уже сильно облегчало мне задачу. Лица же я не мог увидеть из-за кромешной темноты в подсобке. – А теперь руки вверх, живо. Попробуй только выкинуть что-нибудь. У меня хорошая реакция.
Незнакомец пристально смотрел на меня.
– Ты глухой? Выходи на свет. Меня лучше не злить.
Он молча указал в угол комнаты. Я не решился отвести взгляд от незнакомца, но краем глаза заметил нечто похожее на человека. На тело.
– Выходи, – повторил я. – Считаю до трёх.
Молчание.
– Один. Два.
– Не надо. Пощадите.
– Тогда делай, что я тебе говорю.
Парень медленно поднялся, держа руки так, чтобы я видел их.
– Я ребёнок, – сказал он. – И я безоружен.
По росту незнакомец и вправду походил на ребёнка.
– Не ври. Я слышал выстрелы.
– Это он, – мальчик снова указал в угол комнаты. – Его укусили и он… покончил с этим.
Голос мальчика дрогнул, и мне даже стало его жаль. Но лишь на пару секунд.
– А тебя?
– Нет… нет, я чист. Можете проверить.
– Вас было двое?
– Да.
– Где припасы?
– Здесь. В рюкзаке, – он кивнул на лежащий рядом с ним рюкзак. – Но это всё, что у меня есть. Не отбирайте последнее.
– Посмотрим.
Я отступил, давая мальчику выйти. Он долго колебался, но всё же решил выбраться на свет. Первое, что мне бросилось в глаза – это его блондинистые волосы и запачканная кровью коричневая замшевая жилетка. Одет он был в эту самую жилетку, зелёную клетчатую рубашку и грязные джинсы с кучей заплаток. На ногах красовалась разная обувь (видимо, из-за неё я и ошибся в следах): на левой ноге это была кроссовка, замотанная изолентой, а на правой – сапог.
– Пощадите. Мне нет даже четырнадцати, – с дрожью в голосе произнёс мальчик.
– И что? Возраст не мешает тебе оказаться чокнутым убийцей. Так что не рыпайся.
Я сделал шаг навстречу, всё ещё держа его под прицелом. На первый взгляд следов укусов и вправду не было. Но обольщаться насчёт этого мальчика не стоило. Я вывернул его карманы, заставил расстегнуть жилетку и, в конце концов, нашёл охотничий кинжал.
– А говорил, что безоружен…
– Что такое нож против дробовика?
Здесь я был вынужден согласиться. Спрятав кинжал за пояс, я вернулся в подсобку. Он не соврал: тело мужчины, который, вероятно, проделал путь до Виллсайла вместе с мальчишкой, было покрыто следами укусов. Хоть меня и смутил тот факт, что я отчётливо слышал несколько выстрелов, заострять на этом внимание я не стал. К горлу подкатил ком лишь при одном виде этой мерзкой картины.
Я забрал рюкзаки и сумку из подсобки и вернулся к мальчику, которого всё это время не упускал из вида. Рюкзак, принадлежавший ему, я узнал сразу: вряд ли взрослый мужчина стал бы украшать свои вещи многочисленными значками и нашивками. Расстегнув молнию, я принялся одной рукой доставать из него вещи, в надежде найти хоть что-нибудь полезное. Мальчик, который до этого момента не подавал голоса, резко встрепенулся и воскликнул:
– Это мои вещи!
– Умолкни.
Он смотрел на меня испуганным взглядом. Мне казалось, будто он вот-вот заплачет.
– Не надо… я Вас умоляю. Уберите оружие. Разве жалкие остатки стоят того, чтобы перегрызать друг другу глотки?
– Я сам буду решать.
Мальчик тяжело дышал. В какой-то момент он схватился за грудь и захрипел, будто не смог сделать вдох. Согнувшись, он начал задыхаться.
– По… моги…
Я опустил дробовик, и в этот момент он сделал торопливый шаг в мою сторону и замахнулся рукой, чтобы выхватить оружие, но был остановлен предупредительным выстрелом в стену. Никто не смел отнимать у меня Ремингтон.
– Не подходи, – прокричал я.
Мальчик поднял руки, сдаваясь.
– Простите… я обманул. Больше так не буду. Я просто хотел забрать свои вещи. Это всё, что у меня осталось от родителей. От отца.
– Отца?
Он кивнул в сторону мёртвого тела. Мне стало не по себе. Освальд учил меня дорожить каждой мелочью, найденной среди мусора, но… ведь эти вещи принадлежали мальчишке, стоящему сейчас прямо передо мной.
Я кинул в него рюкзак, так и не успев увидеть всё содержимое. В конце концов, не похоже, чтобы там было что-то полезное. А отбирать последнее я не собирался. Не хотел становиться чудовищем в его глазах.
Мальчик тут же схватил свой драгоценный рюкзак, жадно прижимая к себе.
– Кто ты такой? Откуда шёл?
Он опустил взгляд, будто раздумывая. Эта тишина… Она меня съедала изнутри. На улице начинало смеркаться, и медленное наступление темноты ещё больше давило мне на нервы. Видимо, мальчик заметил перемену на моём лице.
– Не знаю…
– Не знаешь, откуда пришёл?
– Не знаю, что делать дальше. Это всё произошло из-за меня.
– Откуда ты пришёл? – повторил я строго.
– Я не хочу умирать, – сказал мальчик, смотря на меня уставшим взглядом. – Не знаю, верите ли Вы во всевышние силы, но я в них не верю. Не верю, что чудо способно меня спасти. А сам себя я не смогу защитить. Никто больше не сможет.
Я покачал головой. Стоило убираться отсюда, пока окончательно не стемнело, но заставить себя уйти не получалось. Мальчик всхлипнул и продолжил:
– Будь у меня шанс, я бы вернулся в самое начало. Я бы всё исправил. Не стал причиной смерти дорогих мне людей. Но… я всё равно хочу жить. Скажите, почему я этого не заслужил? Потому что я маленький и меня легко обидеть? Потому что в этом мире право на жизнь имеют только сильные люди?
Что ж, похоже, он добился того, что хотел. В душе моей не осталось ничего, кроме пустоты. Все воспоминания, сожаления и переживания, которые я прятал в себе многие годы, вновь вырвались наружу, отравляя сознание. И плевать стало на осторожность, что я так старательно соблюдал каждый день.
– Каждый из нас этого хотел. И что с того? – стараясь сохранить внешнее равнодушие, спросил я.
– Прошу.
– Нет.
– Пожалуйста… дайте ночлег. Всего на одну ночь. Прошу…
Как же я ненавидел принимать важные решения, от которых зависели жизни людей. Но, кроме меня, принимать их было некому.
– Я не могу.
– Почему?
Потому что не доверял ему. Но и оставить этого мальчишку с большими грустными глазами было выше моих сил.
– Слушай, я не стану тащить тебя домой.
– Не надо домой. Вы же наверняка знаете безопасные места в городе, где я мог бы переночевать. Вам же ничего не стоит!
И вправду, чего мне это стоит? Спокойствия? Порядка? Жизни?
– Пожалуйста… Мне страшно.
Как бы на моём месте поступил Освальд? Он бы придумал верный выход. Он всегда это делал.
Ах, Освальд, правильно ли я поступаю? Иду на глупую провокацию, доверяя смазливому детскому личику. Поддаюсь своему слепому желанию забыть об одиночестве, рискуя при этом последним, что у меня осталось. Моим домом.
– Ладно… ладно. Я знаю одно место.
Его лицо в этот момент выражало одновременно всё и ничего. Да что там лицо: он был весь соткан из странного, непонятного мне чувства. Его действия, эмоции, слова… Может, я просто отвык от людей, но выкинуть своё предубеждение никак не получалось.
Он чужак. Чужак, который после всех своих слёзных речей просто кивнул и принялся собирать рюкзак, запихивая выкинутые мной вещи обратно.
Хотелось бы узнать, что творилось в его голове. Но вместо пустых рассуждений я потянулся к спортивной сумке и рюкзаку – вещам, вероятно, принадлежавшим отцу мальчишки. Сумки были довольно увесистыми.
– В чёрной сумке есть автомат. Но на него нет патронов, – предупредил мальчик, смотря на меня. – Можешь оставить себе в качестве платы. Ты же не против, если я перейду на «ты»?
Что ж, оружие лишним не бывает. Накинув рюкзак и сумку на плечо, я обернулся к своему новому спутнику.
– Я отведу тебя в подвал бывшего музея, через две улицы отсюда. Там есть где расположиться на ночь.
– Ладно.
– Но… это только на одну ночь.
– Я знаю. Мне нет смысла здесь задерживаться.
– Куда вы держали путь?
Мальчик прошёл мимо меня, направляясь к выходу. Мне показалось, что он не услышал вопрос, и я уже собирался повторить, как вдруг мальчишка остановился, взглядом задерживаясь на двери подсобного помещения.
– В Лейтхилл. Большой город за мостом. Так нам говорили.
– Отсюда до моста часа два, не меньше.
– Значит, завтра успею до обеда.
Я не стал возражать, говорить, что идти в Лейтхилл опасно. Он должен был сам знать о том, что в больших городах невозможно свободно передвигаться без транспорта и оружия. Идти туда – самоубийство.
До музея мы шли молча. Я не мог найти темы для разговора, а мальчик, похоже, просто не хотел говорить. Он выглядел подавленно. Смотрел только себе под ноги и изредка кидал на меня косые взгляды. Когда мы дошли до одноэтажного здания, стены которого были покрыты почти полностью отслоившейся краской, он остановился, оглядываясь.
– Слышал?
Я прислушался. Где-то вдалеке раздался протяжный мучительный вой.
– Они просыпаются, – подтвердил я свои мысли.
– После сна следует подкрепиться. Не знаю, как ты, а я не хочу становиться чьим-то завтраком.
Мальчик показательно обошёл меня, открыл железную дверь и скрылся внутри. Вот же… Он явно был не из робкого десятка.
– Помоги мне, – донёсся его голосок из главного зала, стоило мне закрыть железную дверь.
Блондин уже стоял у антикварного письменного стола, уперев руки в столешницу.
– В этом нет необходимости…
– Что плохого в том, чтобы лишний раз убедиться в своей безопасности?
Я покачал головой. Пришлось помочь ему дотянуть стол (очень тяжёлый стол) до двери, забаррикадировав тем самым единственный вход. Говорить, что скрежетом дубовых ножек о пол мы могли привлечь к себе внимание, я не стал. Я вообще не знал, как правильно разговаривать с этим… новым знакомым. Поэтому без лишних слов открыл дверь, ведущую в подвал, и позволил ему спуститься по бетонным ступеням.
Мальчик бегло огляделся, пытаясь разобрать хоть какие-то очертания в кромешной темноте. Пока он на ощупь двигался по комнате, шкрябая ногами по холодному кафелю, я зажёг несколько свечей и поставил их на усыпанный трещинами стеклянный стол. Пламя свечей освещало пыльную тахту, стоявшую рядом со столом, несколько сломанных стульев и мерзко пахнущую ветошь, валяющуюся по всей комнате и в особенности у тахты.
Мальчик заморгал, привыкая к свету, и настороженно подошёл к тахте. Краем глаза он наблюдал за мной, что не укрылось, конечно же, от моего взгляда. Чтобы позволить ему немного расслабиться, мне пришлось опуститься на один из стульев и кивнуть, показывая, что он может сесть. Я постарался сделать это как можно дружелюбнее. Только сейчас я в полной мере осознал, что спустя томительный год одиночества мне повстречался настоящий живой человек. Эта мысль будоражила, хоть я всё ещё не доверял мальчишке.
– Часто ты тут бываешь?
– Нет, это просто запасное убежище. На чёрный день.
– Оно видно. Так… как тебя зовут? – спросил он, садясь на тахту и подгибая под себя ногу.
– Тебе это необязательно знать.
– Но…
– Нет.
– Ты хорошо вписываешься в сегодняшний день. Такой же хмурый и…
Он задумчиво хмыкнул и махнул рукой, не придумав продолжения.
Напряжение… Я уже забыл, что это значит. Тягучее чувство, давящее на тебя. Я не понимал, как избавиться от этого, поэтому предпочёл просто промолчать.
Мальчик уже не выглядел настороженным. Он поставил рюкзак рядом с собой, стянул с себя обувь и жилетку. Заметив, что я пристально слежу за каждым его движением, с его губ сорвалось что-то напоминающее задумчивое «хм».
– В чём дело? – с любопытством поинтересовался он.
– Ни в чём.
– Ты так сильно не доверяешь мне?
– У меня нет причин доверять тебе. Завтра тебя уже здесь не будет.
В глубине души я хотел, чтобы мальчик остался в городе. Пусть на расстоянии от меня, но остался. Впрочем, любопытство и первичная эйфория от встречи не пересилили во мне подозрительность, что не раз спасала мою жизнь.
– Звучит как угроза. Так… вас там много? Ну, в городе, я имею в виду.
– Зачем ты раздеваешься? Холодно будет, – я предпочёл проигнорировать вопрос. Врать у меня получалось ужасно.
– Так будет проще расслабиться. Я уже целую вечность нормально не отдыхал, – он расстегнул рубашку, оставаясь в одной майке. – А чтобы холодно не было… Здесь есть это.
Мальчик потянулся к тряпкам на полу. Мне стало неприятно от одной мысли, что он собирается заворачиваться в это грязное тряпьё, непонятно кем ношенное и непонятно для каких целей использовавшееся. Но моего нового знакомого несильно смущал запах или цвет тряпок.
Странно, неужели ему не холодно? Даже в куртке мне было зябко находиться в подвале, а он так спокойно сидит и не ёжится.
– Ты не представляешь, как сильно у меня болят ноги. Всё время в дороге без права передохнуть. Да, это очень сложно. В последнее время мне пришлось настрадаться.
Не похоже, чтобы мальчишка ждал от меня какого-то ответа. Он всё говорил и говорил своим тихим, но довольно грубым для подростка голосом, заставляя меня сосредоточиться. Я не запомнил всего сказанного, хоть слушал очень внимательно и даже в какой-то мере жадно. Каждое слово из чужих уст было для меня откровением.
– Так непривычно, – закончил он свой длинный монолог, когда я окончательно перестал понимать смысл его речи. – Может, мне стоит называть тебя Шоном?
Я сбросил оцепенение и с непониманием взглянул на него.
– Ну… имени ты своего не называешь, так что я могу называть тебя как угодно. И ты очень кудрявый. Как барашек из мультика.
– Во-первых, мои волосы – это не твоё дело. А во-вторых, при чём здесь Шон?
– Мультфильм такой был. Ладно, проехали. Я просто хотел разрядить обстановку.
– Не знаю таких мультиков.
– Ну и зря.
Он замолчал и поднёс левую руку к лицу, видимо, чтобы протереть глаза. Тут я и заметил бинты на предплечье. Меня это не на шутку встревожило, особенно если учесть судьбу так называемого отца мальчишки. Я рефлекторно потянулся к дробовику.
– Что это?
– М? – он напрягся, заметив мою реакцию, но вида не подал. – Эй, расслабься. Это ожог.
– Что-то мне подсказывает, что ты врёшь.
– Не вру.
– Если ты укушен, то я пристрелю тебя быстрее, чем ты успеешь пикнуть.
Мальчик состроил обиженную гримасу и принялся развязывать бинты. С каждым туром его лицо становилось всё напряжённее, а я только крепче перехватывал дробовик. Наконец, пожелтевшая марля упала на тахту, обнажая сморщенную и отчего-то тёмную, почти чёрную кожу. Такое случалось на месте укуса, но следов зубов не было. Я специально подошёл поближе, чтобы убедиться в этом. Только шрам от ожога.
– У тебя вены на этой руке чёрные, как у заражённого. Как это?
– Ожогу лет пять. По-твоему, я бы смог прожить столько времени, будучи укушенным?
– Не смог бы.
– Тогда вопрос закрыт?
– Да. Извини.
Он мучительно вздохнул, подавляя дрожь. Закрыл глаза и прикрыл предплечье ладонью.
– Просто… больно вспоминать. Такое бывает.
– Поэтому бинтуешь?
– Да.
Мальчик спрятал бинты в карман джинсов и посмотрел на меня.
– Я немного посплю, если ты не возражаешь.
– Спи.
Я не собирался ложиться. Нашёл себе занятие в составлении незаурядного текста, достав карандаш и блокнот. Спать рядом с незнакомым человеком – это самая большая глупость, которую возможно было допустить в моём положении. Но мальчишка, видимо, считал иначе. Оно и ясно: он выглядел уставшим. Лёг головой на подлокотник, накрылся тряпкой, будто одеялом, и закрыл глаза, нахмурив свои тонкие тёмные брови. В свете свечи его черты лица казались ещё мягче и плавней, даже чуть заметные следы грязи и крови не портили это.
Он выглядел совсем как ребёнок.