Глава 1
Двое в тумане
Двое шли не оборачиваясь.
Двое наблюдали за ними, притаившись в кустах. Кусты были ненастоящие – из густого игольчатого тумана. Те, которые за ними скрывались, казались, напротив, самыми что ни на есть материальными: плотными и живыми.
А те, которые шли, они, они были какие? Из кустов этого не разглядеть, далеко…
Один из сидящих в кустах – младший – нетерпеливо посмотрел на часы. Часы справа показывали ровно два, часы слева – пятнадцать минут одиннадцатого.
Время и пространство тянулись очень медленно.
Идущие двигались еще медленнее.
Идущие разговаривали. Значит, они тоже были живые? А туман, туман настоящий или нет? Да и туман ли это? Если туман, почему в нем видна какая-то структура, какой-то каркас, что ли…
Ничего не понятно…
– Послушай, какого лешего ты носишь это дурацкое пончо с капюшоном?
Человек, которому был задан этот вопрос, – если только это был человек, конечно! – неопределенно пожал плечами, однако ответил:
– Что на меня нацепили, в том и хожу.
В его голосе не было ни раздражения, ни усталости, ничего. Неопределенный какой-то был голос, без эмоций. Мужской или женский? А может, детский?
– Не, мужской! Пусть будет мужской! – прошептал внук, ныряя поглубже в кусты.
– О’кей, мужской так мужской, – согласился дед.
Незнакомец в пончо – скорее всего, это все-таки был человек – пошел быстрее, и толстячок, задавший вопрос о его наряде, вынужден был засеменить, чтобы успеть попасть след в след, поскольку дорога за решительно топающим вперед незнакомцем как-то внезапно исчезала, растворяясь в пространстве, точнее, в полном отсутствии пространства. Отстать означало раствориться.
– Эй, дед, не слишком страшно?
– Да ладно, в самый раз.
– Ну хорошо.
Было совершенно неясно, куда эти двое идут и зачем. Первый – который в пончо – внезапно остановился. Но не обернулся.
– А чего ты никогда не поворачиваешься? – подозрительно спросил второй.
– Ну у меня это… лица у меня пока нету вот почему! – признался первый.
– Ни фига себе!
– Не ругайся.
– Я не ругаюсь, «фига» – это у них там такое дерево.
– У кого «у них»?
– Ну, у всех, кто не мы, у всех, кто не тут.
– А-а-а…
Человек в пончо – если это был человек – добавил к своему «А-а-а» еще какую-то фразу, но притаившиеся в кустах дед и внук ее не расслышали. Хотя вроде бы громко было произнесено.
– А может, он не по-нашему сказал! – предположил внук.
– Наверное, – немедленно согласился дед. – Мне кажется, это был язык инфилоперов…
– Ух ты! Давай запишем на диктофон!
Но записать не удалось. Во-первых, идущие в тумане больше не проронили ни звука, только толстяк разок шумно вздохнул – запыхался. Во-вторых, они отошли довольно далеко от кустов более плотного тумана, в которых внук мог записать их разговор, воспользовавшись «браслеткой» на левом запястье. И наконец, в-третьих, внука и деда отвлек звонок.
От звонка туман мгновенно растаял, уступив место большому экрану телефона, на котором возникла хлопающая нарощенными ресницами девица:
– Добрый день! Я – корреспондент журнала «Фэн-фан», мы с вами договаривались о небольшом интервью.
– Да-да, помню. Здравствуйте.
– Сейчас вам удобно говорить?
Деду было удобно. Внук вздохнул, укутался в теплый невесомый халат с набивным рисунком в виде волосатых игольчатых кустиков и ушел в другую комнату.
– Мне бы хотелось начать вот с какого вопроса… Ой! – Тут девица запнулась и принялась рыться в блокнотике. – Забыла с какого…
Пока она рылась и смущалась, дед подошел к письменному столу, плеснул в чашку кофе из стоящего тут же кофейника, ткнул в одну из двух кнопок на ручке чашки, сделал глоток…
Тем временем в исчезнувшем тумане толстячок продолжал семенить за стремящимся вперед, в никуда, человеком – если это был человек – в цветастом пончо. В конце концов толстяк не выдержал и взмолился:
– Эй, Мебби! Стой!
– Что такое, Клейн?
– Все. Стоп. Делаем привал. Я больше не могу!
Тот, которого назвали Мебби, остановился. И даже обернулся, откинув капюшон. Синие глаза, темные волосы ежиком, длинный, но не слишком, нос, тонкая верхняя губа, помясистее нижняя. Коричнево-сероватая родинка под левым глазом ближе к виску. Лицо вполне себе человеческое, мужское, не слишком молодое, но и не старое. Симпатичное. Загорелое.
– Ты же говорил, что у тебя нет лица! – удивился тот, которого Мебби назвал Клейном.
– Ну дык это для них нет. Которые в кустах прятались.
– Придурки!
– Почему придурки? Вполне средних способностей субъекты. Правда, старший абсолютно уверен в том, что это он нас придумал…
– Я и говорю – придурок! – Клейн совсем запыхался и теперь отдыхал в позе спортсмена-бегуна, добравшегося до финиша: согнувшись и упершись ладонями в колени.
Мебби неодобрительно покачал головой, глядя на своего спутника. То ли ему не нравилось слово «придурки», то ли плохая физическая форма попутчика. Он скинул с себя пончо, бросил его на воздух. Пончо неожиданно зависло в полуметре от земли, выгнулось, превратившись в подобие кресла.
– Садись, отдыхай, что ли. Будем считать, что мы пришли.
– Упс!!!
– Что – «упс»? Тебе не нравится это место? Оно ничем не хуже любого другого. Можно начать и тут. Я шел потому, что, когда движешься, легче думать.
– Да нет, я не про это – «упс». Я про другое… – И толстяк виновато, но выразительно скользнул глазами по голове Мебби и вниз, к ногам.
С головой у Мебби все было в полном порядке. С шеей тоже. Ноги, обутые в бежевые кожаные ботинки, выглядели также вполне нормально, если не считать оборванного шнурка, из-за которого зашнуровать правый башмак аккуратно не удалось: верхние дырочки остались пустыми. Словом, голова и ноги не могли вызвать никакого удивления ни у Клейна, ни у любого стороннего наблюдателя. Тело тоже не могло вызвать никакого удивления – удивление вызывало полное его отсутствие. Впрочем, теперь было ясно, что Мебби не человек. Во всяком случае, не вполне.
Проследив за взглядом своего спутника, Мебби равнодушно вздохнул:
– А, вот ты о чем.
– Ага.
– Так путешествовать удобнее.
– А-а-а…
Мебби усмехнулся, прищелкнул пальцами. Пальцы у него были, так же как кисти рук и манжеты, в тон воротничку, которым оканчивалась шея. В щелчке, да и в самом облике Мебби, в выражении его лица, даже в сероватой родинке под глазом, чувствовалась сила, много мягкой силы. Очень много силы. Безумное количество силы.
Клейн непроизвольно зажмурился, ожидая, что сейчас что-то произойдет: засветится, появится, исчезнет или ка-а-ак взорвется… В страхе он даже схватился руками за пончо, временно выполняющее функции кресла. Однако ничего не случилось. Клейн осторожно открыл один глаз, потом второй, потом третий… Ничего. Все тот же беловатый туман вокруг, та же пустота, в которой несколько театрально движутся голова, ботинки, руки.
– Ну что, отдохнул? Начнем?
– Слушай, а как ты так это, а? А я так смогу? А если…
– Ты и сейчас так можешь, – не дослушав, ответил Мебби. – Ноль проблем.
– Но я не могу!
– Ты можешь.
– Точно?
– Точно. Мы с тобой одно существо, забыл?
– Ах да.
– Склеротик!
– Кто, я?
– Нет, я! Мы же с тобой одно существо все-таки.
Клейн не мог этого понять. Это не укладывалось в голове, никак, ну никак.
– Мы с тобой одно существо, – терпеливо повторил Мебби. – Мы – инфилоперы.
– Мутангелы? – уточнил Клейн.
– Какая у тебя путаница в башке!
– И у тебя тоже, если я – это ты. Или ты – я.
– Фух! Фух! Выдыхаем. Я спокоен, я абсолютно спокоен… Раз, два, три… десять… Да не ты – я, не я – ты! Нету здесь никаких «я», никаких «ты»! – Мебби едва сдерживался. – Мы одно существо! Что тут непонятного? Од-но су-щест-во по имени Мебби Клейн! Дошло?
Клейн поджал губы, не ответил.
– Мы вместе – Мебби Клейн, разрази тебя молния!
Клейн встал, неосознанно, щелчком пальцев, свернул кресло-пончо в рулончик, покрутил затекшей шеей. Потом заметил:
– Учти, если меня, Клейна, разразит молния, тебе, Мебби, тоже каюк.
– Да щаззз. Тебе каюк, а я останусь.
– Но… но ты уже не будешь инфилопером. – В голосе Клейна не было особой уверенности.
– Пф. Еще как буду.
– А мутангелом?
– Мутангелом тем более.
– А Мебби Клейном?
Мебби на мгновение задумался. Потом ответил что-то на языке инфилоперов. Потом они начали делать то, ради чего пришли в это странное место, которое, строго говоря, не являлось местом в нашем, привычном, понимании этого слова.
Со стороны действия Мебби Клейна (особенно Мебби!) могли бы показаться волшебными, но никакой магии во всем происходящем не было. Магии вообще в природе не существует, она и не нужна. Потому что мир устроен намного круче и нереальнее, чем мы можем себе представить. Мир так обалденно устроен, что…
Глава 2
Немутант Клюшкин
Немутант Дюшка Клюшкин учился в седьмом «Г» классе обыкновенной земной общеобразовательной школы. У него было две руки, две ноги, идеальный энергетический обмен и средние-пресредние математические способности. На обмен Дюшка внимания не обращал, а из-за всего остального переживал ужасно. Эх, если бы у него вдруг выросла еще одна нога! Или рука. Или хотя бы перепонки, что ли, между пальцами нарисовались… Каждый вечер, тайком от предков, семиклассник Клюшкин мазал себе нос зубной пастой с кальцием, надеясь, что в один прекрасный день из его веснушчатого курносого недоразумения вылупится красивый твердый клюв. Но этот прекрасный день почему-то всё никак не наступал, и клюв не рос. То есть, вообще говоря, клюв рос. Только рос он на лице не у Дюшки, а у Варьки Ворониной, Дюшкиной одноклассницы. «Ну зачем ей такой роскошный клюв? – с тоской думал Клюшкин, глядя на Воронину. – И так первая красавица в классе».
Бедный Дюшка старался есть только трансгенную пищу, сидеть как можно ближе к экрану, носить исключительно синтетику и почаще возиться с вредными ядохимикатами. (Ядохимикаты он украдкой таскал у своей бабушки, которая пользовалась ими в качестве косметики.)
– Самое радикальное средство для достижения мутации – просочиться в ядерный биореактор, – посоветовал однажды Дюшке его одноклассник Веня Бесов, или попросту Бес. Друзья сидели в Венькиной комнате и маялись бездельем.
– Как это – «просочиться»?
– А вот так… – Бес воровато оглянулся по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, юркнул прямо сквозь стенку.
Клюшкин обалдел. А пока он медленно приходил в себя, Бес невозмутимо вернулся в комнату тем же способом и, потупив глаза, присел на краешек табурета.
– Что ж ты раньше не говорил, что такое умеешь? Пятый год дружим, а ты…
– Мама запретила. Категорически.
– Ты бы хоть разик показал. Она бы не узнала.
– Узнала бы. Ты что, забыл? У меня мутер – сенс.
Да, действительно. Мама Вениамина Бесова была экстрасенсом с самого рождения. Она умела читать чужие мысли, причем иногда задолго до того, как эти мысли появлялись.
– Подумаешь! – сказал Дюшка. – Мама – экстрасенс. Ерундиссимо с плюсом! А зато… зато… зато мой папа пальцами дырки сверлить может, вот! В стенках. Один раз он на спор бронежилет просверлил.
Бес промолчал. За все свое долгое странное дошкольное детство он не смог проковырять пальцем ни одной дырки – ни в песке, ни в железе. Его пальцы входили в любую твердую поверхность, как в воду, не оставляя никаких следов. Скрывать это обстоятельство всю жизнь было для него настоящей пыткой, и он на самом деле никак не мог понять, почему его лучший друг, настоящий немутант, единственный, самый последний живой немутант в мире и просто отличный парень Дюшка Клюшкин так упорно мечтает стать таким же, как все, уродом.
Вообще, хоть Дюшка и был самым обыкновенным человеком, с ним постоянно происходили мелкие, но необычные истории. Необычные с точки зрения всех остальных жителей планеты, мутантов. Даже родные Дюшку не понимали, даже мама, даже папа, даже бабушка…
Бабушка Дюшки Клюшкина была та еще старушенция! Днем она обычно росла на грядке, а по вечерам любила ходить в гости, бодро цокая по асфальту приросшими к ступням корешками. В гостях бабушка пила чай и очень переживала по поводу того, что дискотеки теперь не в моде. Дюшка просто обожал свою бабушку, хоть и таскал иногда ядохимикаты из ее косметички. «Я же не просто, я – для дела», – успокаивал он сам себя, выдавливая из очередного пузырька порцию фенольного шампуня или лосьона на основе серной кислоты. Бабушку Дюшки звали просто Вероникой, потому что она очень не любила, когда ее называли по имени-отчеству.
Однажды вечером, когда Дюшка Клюшкин был еще маленький, баба Ника решила не ходить в гости. Вместо этого она подозвала к себе Дюшку и сказала:
– Внучек, сегодня я хочу рассказать тебе о том, как наши предки встречали Новый год. Слушай и ничему не удивляйся.
Дюшка очень любил встречать Новый год. Особенно ему нравились нарядные елочки. Елочки входили в дом целой гурьбой, водили хороводы и светились в темноте от радиоактивности. Жаль только, что Клюшкин, в отличие от многих остальных, этого свечения никогда не замечал, – ведь он не был мутантом и мог видеть только в обычном спектре. Дюшкины сестренки Марта и Апреля дарили елочкам подарки и сладости, ползали по потолку от счастья и, так же как и Дюшка, даже не представляли, что когда-то давно все могло быть совсем иначе.
– Во-первых, раньше елочки не могли передвигаться, – начала бабушка.
Дюшка кивнул. Про то, что растения раньше не двигались, он уже много раз слышал. Поверить в это было трудно. Как-то раз Дюшка попробовал не двигаться, и его терпения хватило от силы на полчаса. Бедные елочки!
– Во-вторых, на Новый год в каждой семье наряжали всего только одну елочку. Ее срубали под самый корешок, заносили в дом…
– Как это – «срубали»? – Дюшку аж передернуло от негодования.
– Срубали, внучек, – вздохнула бабушка. – Я даже песенку помню: «Срубили нашу елочку под самый корешок…»
– Вот гады, – твердо сказал Дюшка, дослушав песенку. – Хоть и немутанты, а сволочи. Разве они не знали, что елочке может быть больно?
– Но елочке не было больно! – возразила бабушка. – Вот мне же не будет больно, если мне что-нибудь отрубить!
– Ты – другое дело, – возразил Дюшка. – Ты – мутант. У тебя болевые рецепторы давно атрофировались. Вот тебе и не будет. А елочке…
Дюшка представил себе мучения бедной елочки и заплакал. Бабушка растерялась. Ей было жаль внука, искренне жаль. Ах, если бы он тоже был мутантом и не знал, что такое боль! Но Дюшка не был мутантом. Он был человеком. Он был последним человеком на Земле, который в состоянии плакать из-за срубленной сто лет назад маленькой елочки. Это было ужасно.
Хотя, если честно, все было совсем не так ужасно. Во-первых, ко всему можно привыкнуть, особенно в детстве. Во-вторых, история с елочкой ведь произошла давно, года четыре назад. А то и все пять, если верить бабушке. А то и все шесть, если верить самому Дюшке. Хотя тут Дюшке верить нельзя: близняшки тогда уже родились, а им еще нет шести…
Сейчас Андрею Клюшкину и в голову бы не пришло переживать из-за каких-то елочек. В настоящее время он был готов переживать разве что из-за себя, любимого. Ну, или, или… или еще из-за Вари, вот.
У Вари Ворониной давно уже намечались проблемы по оперативному хрюканью. Всем известно, что в седьмом классе оперативное хрюканье – второй предмет по значимости после математики. Хрюкала Воронина громко, внятно и удивительно мелодично. Но недостаточно оперативно. Родители даже наняли ей репетитора на осенние каникулы, но все было без толку. От переживаний у Вари пропал аппетит, перестал расти клюв, а глаза постоянно оставались на мокром месте. Обычно они оказывались в ванной, а Варя так и ходила по дому без глаз, как пришибленная.
Но в школе она исправно брала себя в руки и не разбрасывала части тела где попало.
Дюшке Клюшкину нравилась Варя. Впрочем, она почти всем нравилась. Только он никак не мог придумать, как с ней подружиться. И вот удобный случай представился. Дело в том, что по хрюканью Дюшка по праву считался гордостью школы. Ему даже к урокам готовиться не надо было – он и так мог прохрюкать всю программу до последнего класса, ни разу не запнувшись. Мелодичности и красоты в клюшкинском хрюканье не было, но в школе оценивались только точность и скорость. Конечно, самому Дюшке вряд ли хватило бы мужества подойти к Варе и предложить помощь, но после очередной проверочной учительница устало сказала:
– Воронина! Мне крайне неприятно об этом говорить, но твоя работа ниже всякой критики. Ты же умная девочка, в чем дело? В конце концов, если не можешь разобраться в материале сама, пусть тебе друзья помогут. Вот хоть Клюшкин, например… Клюшкин, ты ведь не против помочь своей однокласснице? Прямо сегодня и начинайте.
И учительница перешла к обсуждению новой темы. Ни одного «хрю» из ее объяснения красный как рак Дюшка не слышал.
По дороге домой Варя расплакалась.
– Ничего у тебя не получится! – размазывая сопли по клюву, пыталась втолковать она Дюшке. – Со мной уже кто только ни занимался! Если бы ты только знал, как я стараюсь! А-а-а!
И правый Варин глаз предательски вывалился в ближайшую лужу. Дюшка бросился его ловить, но Варя уже и сама присела на корточки. В луже их руки встретились.
– Ты такая красивая, – прошептал Дюшка. – Самая лучшая девчонка во всем мире. Давай дружить.
– Давай, – кивнула Варя, и ее обалденные, ниже пояса, локоны коснулись пылающей Дюшкиной щеки.
– Давай всю жизнь дружить! – предложил Дюшка. – Будем ходить друг к другу в гости, и я научу тебя хрюкать лучше всех в классе, и на выпускной через пять лет пойдем вместе, и пусть все думают, что мы – жених и невеста, подумаешь!
Варя растерянно посмотрела на Дюшку. Ей вдруг показалось… Ничего подобного ей никогда в жизни не казалось! Это было как наваждение. Как будто…
– Не пойдем мы на бал, – покачала головой Варя. – Тебя через год или два все равно на опыты заберут. Может быть, нам даже виртуально общаться не разрешат…
Дюшка растерялся:
– На какие еще опыты?
Варя молчала.
– На какие опыты? – настойчиво переспросил Клюшкин.
Варя виновато смотрела на него, не убирая своей руки из Дюшкиной.
– Я думала, ты знаешь. Это секрет, но я точно думала, что ты знаешь.
– Ничего я не знаю.
– Ты же последний немутант, Клюшкин! Последняя надежда человечества. Тебя, наверное, клонировать будут. Или еще что-нибудь наподобие того. Просто раньше четырнадцати лет детей у родителей забирать права не имеют. А дальше – как понадобится… Неужели ты ничего не знал, Клюшкин?
У Дюшки все поплыло перед глазами. Он разом вспомнил все странные, полные прохладной мутантской грусти взгляды мамы на него, на Дюшку, и то, как ему, здоровому и сильному, а не младшим сестренкам подкладывала бабушка самые лакомые кусочки дорогущих натуральных продуктов, и многое, многое другое. Они все знали!
– Когда у тебя день рождения? – спросила Варя.
– В апреле, – со вздохом ответил Клюшкин, возвращаясь к действительности. Так плохо ему еще никогда в жизни не было. – Мне исполнится четырнадцать в апреле.
– Так мы с тобой еще почти полгода можем спокойно дружить, Клюшкин! Можем ходить друг к другу в гости, и ты научишь меня хрюкать лучше всех в классе, а на твой день рождения я прохрюкаю тебе свою собственную песенку, знаешь про что?
– Про что?
Они наконец встали. Варя смотрела ему прямо в глаза своим ослепительно-синим левым глазом (правый все еще был в кулаке у Дюшки) и ничего не отвечала. Вдруг она стремительно наклонилась, неловко, как-то по-детски, скользнула клювом вдоль Дюшкиной шеи и на одно мгновение прижалась к нему, окатив волной непонятного, совершенно нового для них обоих упоительного ощущения. А в следующее мгновение Вари уже нигде не было.
В маленьком симпатичном городке (всего-навсего километров триста от столицы) стояла спокойная поздняя осень. Идеально убранные улицы с пружинящими, обогреваемыми тротуарами, излучали уют и тишину. Внешний вид домов был безупречен, их внутренний дизайн – еще безупречнее. Развлекательные центры, спортивные сооружения, комфортабельные маркеты, продуманные до мелочей муто-клубы, школы, салоны, офисы, зоны отдыха… В Дюшкином городе было абсолютно все, что может понадобиться человеку для счастья.
Клюшкин бережно держал на ладони Варин глаз и думал о том, как вернет его завтра, перед уроками. Или, нет, лучше сегодня. Прямо сейчас. Он пойдет к ней домой, вот только сначала переоденется. Может, купить Варе шоколадку? Он не знал, как лучше поступить в данной ситуации. А еще Дюшка не знал, что он, может быть, больше никогда, никогда-никогда в своей жизни не увидит эту необыкновенную Варю Воронину.
Мутанты не умеют любить. А если, несмотря ни на что, им удается влюбиться, они попросту исчезают.
Полностью.
Насовсем.
Как Варя.
