Береговое братство

Gustave Aimard. «Le Forestier», 1869

Печатается по изданию: Густав Эмар. «Лесник», издание Е.Н. Ахматовой, СПб., 1874.

© ООО «Издательский дом «Вече», 2014

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2014

Сайт издательства www.veche.ru

Часть первая. Лесник

Глава I. Читатель немного знакомится с Сантьяго Лопесом и его семейством

Толедо, древняя столица сперва готских, а после распада Кордовского халифата – мавританских королей, некогда заключал в себе до двухсот тысяч жителей, теперь же там насчитывается едва двадцать пять тысяч. Так быстро уменьшается народонаселение в несчастной Испании. Милях^[1] в пяти или шести от этого знаменитого города, среди гор, в глубине зеленой и почти неизвестной долины, находился в эпоху, к которой относится начало этого рассказа, то есть в 1628 году, скромный домик, построенный из кругляшей, крытый соломой и прислоненный к громадной скале, которая защищала его от северного ветра, тогда как с остальных трех сторон его окружал сад, хорошо ухоженный и обнесенный живой изгородью из колючего кустарника.

Долина, где стоял домик, была невелика; в окружности она едва имела милю и разделялась на две почти равные части речкой, которая уступами падала с вершины горы, но достигнув подножия, лениво текла, осененная шпажником, с тем едва слышным журчанием воды по камушкам, которое так прельщает мечтателей.

Нельзя представить себе ничего более поэтичного, мирного и спокойного, чем вид этого затерявшегося в горах уголка земли, где замирали все отголоски света, этой очаровательной Фиваиды^[2], где текла жизнь тихая и мирная, вдали от городских забот и мелочной вражды завистников.

Немногим ранее полудня восемнадцатого мая 1628 года молодой еще человек, высокий, стройный, с лицом кротким, но в то же время решительным, в одежде деревенского жителя окрестностей Толедо, с ружьем под мышкой и косулей на плечах, спускался почти бегом с крутого склона горы по настоящей козьей тропинке; он направился прямо к хижине в сопровождении или, вернее, предшествуемый двумя славными собаками с удлиненной мордой, висячими ушами и огненными подпалинами на коричневой шерсти. Завидев хижину, они помчались во все лопатки, мгновенно перемахнули через изгородь, так как калитка была затворена, и кинулись внутрь домика, где скрылись с радостным лаем, на который ответила густым басом громадная дворняга.

Мгновенно, точно лай был для них сигналом, из дома навстречу к охотнику поспешно вышли три женщины.

Из этих трех женщин первая была лет тридцати с небольшим. В чертах ее лица сохранялись следы красоты, которая лет за десять, вероятно, была замечательна; ее прямой и гибкий стан был наделен той томной грацией, которая отличает андалусиек и женщин Новой Кастилии.

За ней шли две молодые девушки, одна лет пятнадцати, другая – едва достигнув четырнадцати; белокурые волосы обеих имели тот пепельный оттенок, который свойствен потомкам готов, а глаза и брови были черные, что придавало странный характер их веселым и выразительным лицам. Черты их лиц, разве только очень уж правильные, были редкой красоты; ослепительная и гордая красота эта носила отпечаток надменной дикости, которая встречается только в глубоком уединении, увлекает и очаровывает в одно и то же время и для страсти имеет обаяние неодолимое.

Женщину звали Марией Долорес, девушек – Христианой и Лусией.

Христиана была старшая.

Человек, навстречу которому шли три женщины, называл себя Сантьяго Лопесом; он был мужем Марии Долорес и отцом двух белокурых ангелов, бросившихся ему в объятия, как только они подбежали к нему.

Охотника мигом избавили от ружья и охотничей добычи, после чего все четверо вошли в хижину и сели к столу, на котором был приготовлен сытный завтрак. Отец прочел вслух короткую молитву, и все усердно принялись за еду.

Мы воспользуемся временем, пока это патриархальное семейство мирно сидит за трапезой, чтобы в нескольких словах поведать его историю или по крайней мере о том, что известно было из его истории, – в сущности, однако, очень немного.

Однажды, лет шестнадцать или семнадцать назад, человек лет тридцати пришел со стороны Толедо в долину, тогда совершенно пустынную.

Незнакомец привел с собой двадцать рабочих и несколько мулов, навьюченных съестными припасами, разнообразными инструментами и материалами; одежда погонщиков мулов была не кастильская, а скорее напоминала одеяние жителей баскских провинций.

Осмотрев долину и изучив ее со всех сторон, незнакомец остановил свой выбор на самом дальнем конце ее, сделал знак работникам, и те с помощью погонщиков, развьючив мулов, немедленно со всем рвением принялись за работу.

Одни строили дом или, вернее, хижину, другие вспахивали значительное пространство земли сперва для сада, а там и для полей, довольно обширных.

Земля никому не принадлежала; можно было брать сколько угодно.

Никогда еще в долине не царило подобного оживления: с грохотом валили деревья, распиливали их на отдельные части и обтесывали; кузнецы ковали на переносных или устроенных на скорую руку наковальнях; никто не оставался без дела.

Новый пришелец наблюдал за работами, объяснял свой план строительства и давал наставления.

Словом, была развернута такая кипучая деятельность, что менее чем через месяц деревянный домик в два этажа, прекрасно отстроенный внутри, стоял уже совсем законченный, как и большой сарай, конюшня на три лошади, хлев для скота и амбар для склада запасов.

Сад был обнесен живой изгородью, засажен фруктовыми деревьями, привезенными из Толедо в несколько приемов, и украшен прекрасными цветами. Вспаханные поля засеяли; две коровы и коза очутились в хлеве, две лошади на конюшне и несколько охотничьих и сторожевых собак на цепи в конурах неподалеку от птичьего двора, полного уток и кур.

Недоставало только мебели, но и ту, как только дом был достроен, немедленно доставили сюда вместе с бельем и посудой.

Мебель была простая, но прочная и могла служить долго.

Когда все работы были закончены, незнакомец, которого звали ньо^[3] Сантьяго Лопесом, собрал работников, поздравил их с успешным завершением дела, поблагодарил и отпустил с щедрым вознаграждением. Люди ушли, осыпая его благословениями, так они остались довольны.

После этого ньо Сантьяго обратился к старшему погонщику мулов с несколькими словами на языке, которого никто не понял, – позднее выяснилось, что это баскское наречие, – погонщики мулов ушли, в свою очередь, и незнакомец остался один.

Он принялся за осмотр своих владений и ежедневно отправлялся в долгие путешествия далеко по окрестностям; за две недели он узнал соседние горы на десять миль вокруг, как будто прожил тут целый век.

По прошествии этих двух недель ньо Сантьяго однажды утром, вместо того чтобы отправиться на обычную нескончаемую прогулку, взял ружье, свистнул собак и скорым шагом направился ко входу в долину.

Едва он успел поравняться с ущельем, выходившим на узкую тропинку, которая вела к равнине, извиваясь у подножия горы, как услыхал напев баскской песни, которую распевали во все горло, между тем как серебристый звон бубенчиков будто в такт вторил пению.

Вскоре погонщик, которого он отослал две недели назад, вероятно, возложив на него важное поручение, показался на повороте тропинки.

Он гнал четырех навьюченных мулов. За ними, не торопясь шли четверо путников.

Впереди была молодая женщина лет девятнадцати, не более, красоты замечательной, но бледная, слабая и с выражением лица грустным и болезненным.

Из трех остальных двое были рослые и дюжие мужчины, еще молодые, а третья – женщина лет двадцати трех, довольно хорошенькая и чрезвычайно свежая. Трое последних были слуги: один из двух мужчин, по имени Педро, – муж молодой женщины; другой же, Хуанито, – брат Педро и, следовательно, деверь служанки Пакиты.

Завидев этих людей, ньо Сантьяго бросился к ним навстречу.

Путники остановились с почтительным и радостным поклоном слуг, выросших в доме и сильно преданных своим господам.

Сантьяго ответил, улыбаясь, на их поклон и обнял молодую женщину.

– Наконец-то ты тут, Долорес! – воскликнул он. – О! Как я счастлив, что мы опять вместе; время так медленно тянулось вдали от тебя!

– И для меня также, мой дорогой Луис! – ответила она, с нежностью отвечая на его ласки.

– Тс-с! Не называй меня этим именем, радость моя! – вскричал он, закрывая ей рот поцелуем. – Ты ведь помнишь о нашем уговоре.

– Извини меня, друг мой, – сказала молодая женщина с улыбкой, озарившей ее прекрасное и кроткое лицо, словно солнечный луч, который мелькнул среди туч. – От счастья, что вижу тебя, я забыла обо всем на свете.

– Оставим это, моя крошка, но дай мне пожурить тебя.

– Меня, мой возлюбленный господин и повелитель? За что же?

– За то, что при твоей слабости ты идешь пешком, когда могла бы спокойно сидеть на муле.

– Я уже говорил графине, – пробормотал погонщик, – но она меня не слушала.

– Да что же это, Ареги! – с живостью вскричал ньо Сантьяго. – Что это вы говорите?

– Ба! – не смущаясь заявил тот. – Мы здесь в семье, и никакой опасности не подвергаемся. Дайте мне говорить по-своему, ваше сиятельство; не бойтесь измены с моей стороны, я сохраню вашу тайну.

Граф ли был незнакомец или нет, но он протянул погонщику руку.

– Знаю, – сказал он ему.

Подойдя к хижине, донья Долорес улыбнулась.

– О, как счастливы мы будем здесь! – радостно вскричала она.

– Если только наши гонители не отыщут нас и тут, – грустно возразил муж.

– Как же это возможно? Разве ты не умер для всех, без сомнения умер? И я разве не бежала во Францию и не постриглась там в монастыре в отдаленной провинции?

– Правда, – согласился он, – теперь, когда мы навек отторгнуты от общества, будем жить друг для друга и все счастье искать в нашей любви.

– Этого достаточно, чтобы жизнь показалась нам раем, мой возлюбленный.

На другой день ньо Сантьяго уехал в Толедо с погонщиком мулов.

Там они расстались, чтобы, быть может, никогда больше не видеться. Ареги возвращался в Бискайю.

Со слезами на глазах пожали они друг другу руки в последний раз.

Хотя долина, где поселился ньо Сантьяго, никому по настоящему не принадлежала, он решился, во избежание всяких придирок и притеснений со стороны местных властей соседнего города, отнять у них возможность тревожить его в уединении.

Он обратился к толедскому нотариусу и поручил ему начать переговоры с городским советом относительно покупки долины.

Члены совета сначала не уразумели ни слова из всего дела; они понятия не имели о существовании этой долины, однако деньги получать всегда кстати, откуда бы они ни приходили, поэтому городской совет после долгих прений и переговоров согласился за две тысячи пиастров наличными уступить некоему ньо Сантьяго Лопесу, землепашцу и леснику, означенную долину в вечное и потомственное владение, с правом передачи без всякого предварительного разрешения.

К этой купчей по настоятельному требованию лесника была сделана приписка, в силу которой ему предоставлялось на вековечные времена право охоты в горах круглый год на пятнадцать миль в окружности, и это за дополнительную сумму в тысячу пиастров, внесенную единовременно.

Только в пользу его величества короля испанского выговорено было право охотиться в горах, если во время своего пребывания в Толедо, куда он приезжал довольно часто, ему угодно было бы заняться охотой.

Итак, сумма купли достигла трех тысяч пиастров, которые надлежало немедленно внести в городской совет нотариусу, служившему ходатаем в торге.

Это и было им исполнено, не покидая заседания. Ему вручили купчую крепость в законной форме, и сановники благородного города Толедо радостно потирали себе руки, устроив такое выгодное дело.

В ту эпоху, как и ныне, горы в окрестностях Толедо имели весьма дурную славу: в них укрывались бандиты со всей провинции; они убивали и грабили путешественников, не опасаясь ни алькальдов^[4], ни альгвазилов^[5], которые не смели им противиться. Поэтому, вполне естественно, никто не изъявлял желания владеть долиной, где ньо Сантьяго вздумал поселиться.

Как бы то ни было, он щедро вознаградил нотариуса, тщательно спрятал акт и весело вернулся в горы, куда прибыл за два часа до заката солнца, спеша увидеть жену, с которой расстался на рассвете.

Наши отшельники зажили чисто патриархальной жизнью.

Пакита была молочная сестра доньи Марии Долорес, Педро и Хуанито – молочные братья ньо Сантьяго; эти пять лиц, в сущности, составляли одно семейство, так они любили друг друга.

Однако, несмотря на просьбы и даже приказания ньо Сантьяго, никогда трое слуг не соглашались садиться за один стол со своими господами.

Не видя возможности убедить их, тот наконец предоставил им свободу поступать по-своему, чем несказанно обрадовал этих честных и скромных людей.

Ньо Сантьяго охотился, Мария Долорес вела домашнее хозяйство, Пакита исполняла тяжелые работы и ходила за птицами и скотом, мужчины возделывали поля и сад.

Каждое воскресенье маленькая колония ходила к обедне в маленькую церковь в бедной деревеньке на склоне горы, обращенном к Толедо.

Они были счастливы.

По прошествии нескольких месяцев обе женщины разрешились от бремени одна вскоре после другой.

Пакита первая произвела на свет крепкого мальчугана.

Через две недели Мария Долорес сделалась матерью прелестной девочки.

Пакита пожелала кормить обоих детей; она не сумела бы сказать, какого из малюток любила больше – своего собственного или ребенка госпожи.

На следующий год картина повторилась в точности. Опять Пакита родила первая и так же была кормилицей обоих детей.

Жена ньо Сантьяго, так как под этим именем ему – по важным, надо полагать, причинам – заблагорассудилось скрываться, донья Мария Долорес, оттого ли, что чистый и свежий воздух гор пошел ей на пользу, или тихое счастье, которое она вкушала, притупило в ней тайное горе, мало-помалу окрепла, расцвела здоровьем и никогда не чувствовала себя бодрее.

Теперь же она имела приятнейшее развлечение, очаровательное для матери занятие – заботу о детях.

Девочки были прездоровые; с утра до ночи раздавался в саду, словно пение птиц, их звонкий и серебристый смех. Девочки и мальчики играли под бдительным надзором матерей, которые глядели на них с улыбкой.

Отец Санчес, бедный священник деревенской церкви, о которой упомянуто выше, молодой человек, полный веры, ума и доброты, взялся быть наставником детей и три раза в неделю приходил давать им уроки.

Это были веселые дни для маленькой колонии. Иногда достойный пастырь даже оставался на ночь.

На другое утро все провожали его до ущелья, которым кончалась долина, и глядели ему вслед, пока он не скроется из виду в извилинах горной тропы.

«Дворяне Толедских гор», как пышно величали себя обитавшие в горах разбойники, были люди, по своей природе не слишком обремененные совестью. Не питая никаких предубеждений, они абсолютно не уважали жизни ближнего. Сперва они с неудовольствием глядели на водворение чужого человека по соседству с их недоступными убежищами. Первая мысль, которая пришла им в голову, как вполне логичная с точки зрения их личного интереса была та, что они имеют дело со шпионом.

Вследствие такого предположения они решились неустанно наблюдать за ним и безжалостно убить при первом же подозрительном действии с его стороны.

Наблюдение длилось целый год.

Достойные «горные дворяне», которые с утра до ночи не теряли лесника из виду, пришли по истечении этого долгого срока к такому заключению, что чужеземец нисколько о них не думает; они решили, что он нравственно больной, мизантроп, который удалился от подобных себе, словно от чумы, бежав в глубину лесов, чтобы жить вдали от людей, вероятно, ему ненавистных.

Тогда всякое наблюдение прекратилось.

Бандиты не только перестали наблюдать за ним, но и сочли долгом чести не стеснять такого мирного и безвредного соседа; они расступились направо и налево на несколько миль, предоставив ему полное владение его пустынной обителью.

Лесник прекрасно видел проделки своих соседей, «горных дворян», но из опасения напугать их прикидывался будто ничего не замечает.

Позднее редкие, но абсолютно без всякой натяжки отношения понемногу завязались между двумя договаривающимися сторонами, по мере того как этого требовали необходимость или случай.

Например, не раз доводилось бандиту, которого преследовали, искать убежища в горном домике, и никогда он не встречал отказа. Однажды раненый разбойник получил приют, был перевязан и вылечен в семействе лесника, который, со своей стороны, однако, никогда не имел надобности прибегать за чем бы то ни было к своим соседям.

Из всего этого выходило, что настоящим королем Толедских гор оказался лесник и что невидимое, но бдительное и преданное покровительство постоянно охраняло его самого и его семейство.

Горе тому, кто в недобрый час поддался бы искушению и осмелился нанести малейший вред леснику или его близким! Он не замедлил бы поплатиться жизнью за такой проступок.

Когда дочери ньо Сантьяго подросли настолько, что могли сопровождать отца и даже часто по прихоти, точно дикие лани, одни бегали по горам со своими молочными братьями одних с ними лет, это невидимое покровительство усилило свою бдительность, и никогда молодым девушкам не приходилось раскаиваться в своей смелости.

Когда в воскресенье маленькая колония долины отправлялась к обедне в деревушку на склоне горы, домик с отворенными окнами и отпертыми дверями стерегли одни собаки, и защищался он своей слабостью гораздо вернее, чем сильным гарнизоном.

Если случайно мимо проходил бандит, голодный или испытывающий жажду, он входил, чтобы перекусить и выпить рюмку вина, после чего продолжал путь, поставив все на место и приласкав собак, которые провожали его, виляя хвостами, до садовой калитки.

Вот каков был или по крайней мере каким казался человек, которого читатель теперь знает как владельца деревянного домика и что про него говорили.

К тому дню, когда начинается наш правдивый рассказ, прошло шестнадцать тихих и безмятежных лет.

Кончив завтрак, ньо Сантьяго скрутил сигаретку, но вместо того чтобы пойти наверх в свою комнату для полуденного отдыха, как делал обыкновенно, он снова надел снятые сапоги, вскинул ружье на плечо и свистнул собак.

– Ты уходишь, Луис? – спросила его жена.

Она никак не могла привыкнуть называть его другим именем.

– Да, – ответил он, – я видел следы кабана; мне хотелось попробовать отыскать то место, где он залег. Это старый кабан, которого, вероятно, спугнули наши горные соседи. Он, должно быть, укрылся где-то здесь.

– Лучше бы тебе остаться, Луис, – посмотри, небо заволакивает тучами, верно, собирается гроза; ты знаешь, как она страшна в горах.

– О! Раньше вечера она не разразится, а я вернусь часа через два, самое позднее – через три.

– Говорил ли вам, папа, отец Санчес, – сказала Христиана, – что король уже несколько дней как прибыл в Толедо?

– Говорил, крошка, да нам-то какое дело?

– Правда, но Хуанито уверял, будто слышал сегодня утром звук охотничьего рога в горах.

– Он не ошибся, крошка; я тоже слышал его.

– Ах! – вскричала донья Долорес. – Уже не двор ли выехал на охоту? Упаси нас Господи, чтобы сюда случайно не заехал сбившийся с пути охотник!

– Да нам-то что до этого, моя возлюбленная? Разве мы здесь не дома?

– Разумеется, но…

– Отбрось эти опасения, жена, мы здесь в большей безопасности, чем в севильском Алькасаре^[6], к тому же я не думаю, чтобы двор охотился сегодня, мы, вероятно, слышали звуки рога наших соседей, они смелые охотники, как тебе известно; нет дичи, на которую они бы не пошли, – заключил он, смеясь. – Ну, до свидания!

– Не запаздывай, Луис, умоляю тебя! Сама не знаю, отчего мне сегодня так тяжело расстаться с тобой. Все время, пока ты не вернешься, я буду в смертельной тоске.

– Обещаю тебе, если не встретится чего-нибудь совершенно непредвиденного, вернуться до захода солнца; и тем вернее я буду дома, что в воздухе действительно пахнет грозой.

Он обнял жену и детей, свистнул собак, вышел из дома и быстрым шагом направился в сторону гор.

Охотники, однако, самые забывчивые люди на свете; стоит им напасть на след дичи, и они уже ни о чем больше не вспоминают.

Часы проходили; разыскивая следы зверя в чаще леса, лесник ни разу не подумал о возвращении домой.

Он неоднократно слышал, как трубил охотничий рог, но не обращал на это внимания. Он думал только о кабане и чувствовал сильную досаду, что никак не может увидеть его.

Давно уже зашло солнце, стало смеркаться, и с приближением ночи над горами нависла гроза.

Уже несколько раз беловатая молния пробегала по небу, глухо рокотал гром, и вдруг пошел дождь, мелкий, частый и необычайно сильный. Совсем стемнело.

Тут лесник вспомнил, что обещал жене вернуться до захода солнца; хотя и с опозданием, он, однако, поспешил исполнить данное слово.

Несмотря на мрак, он так хорошо знал местность, что не боялся сбиться с пути.

Итак, он шел со всей быстротой, какую допускала горная тропинка, когда сопровождавшие его собаки вдруг громко залаяли и невдалеке ему послышался звон оружия.

Не долго думая, он пустил собак по следу и бегом кинулся за ними.

Вскоре он вышел на узкую прогалину, среди которой спешившийся всадник, прикрываясь убитой лошадью, отчаянно оборонялся против шести разбойников, которые все разом нападали на него.

Насколько мог судить лесник при свете молнии, всадник, весь в черном бархате, был благородного вида, бледный и худощавый, молодой человек, на наружности которого, правда, немного бесцветной, лежал отпечаток невыразимого изящества и величия.

– Эй вы, молодцы! – крикнул лесник, обнажив свой охотничий нож и одним прыжком став по правую сторону всадника. – В какую же мы тут играем игру?

– Ньо Сантьяго! – вскричали нападающие, узнав его голос.

Они отступили на шаг.

Всадник воспользовался минутой отдыха, чтобы перевести дух.

– Однако, приятель, – смеясь воскликнул один из разбойников, – хороший охотник не кидается на помощь зверю, когда тот загнан и осталось только положить его на месте. Дайте нам кончить свое дело; мы вмиг управимся.

– Клянусь Богом, я не допущу этого! – смело вскричал лесник. – Или вы положите на месте и меня вместе с ним!

– Полноте, ньо Сантьяго, не вмешивайтесь не в свое дело, что вам до этого человека, которого вы совсем не знаете?

– Он мне ближний, и жизнь его в опасности; этого для меня достаточно, я хочу спасти его.

– Берегитесь, ньо Сантьяго, у нас в горах есть страшная поговорка: пощадить чужестранца – значит, нажить неумолимого врага.

– Будет то, что угодно Богу, – великодушно ответил лесник, хотя сердце его непроизвольно сжалось от ужаса. – Я стану грудью за этого человека, пусть даже с риском для собственной жизни.

Воцарилось продолжительное молчание.

– Если вы непременно требуете этого, ньо Сантьяго, – ответил наконец один из разбойников, – мы уйдем, так как не хотим отказать вам в первой вашей просьбе; но, повторяю, берегитесь этого человека. Прощайте, ньо Сантьяго, мы остаемся друзьями. Ну, отправляйтесь скорее! – крикнул он своим товарищам.