Бабочка

Глава 1. Домик у моря

Вирна Мэйс

Есть социопаты, есть социофобы, а есть я. Ни к первым, ни ко вторым я себя не отношу, но кое-что общее у нас определенно есть: мы в равной степени некомфортно чувствуем себя в обществе. Возможно, именно поэтому я была искренне счастлива, когда сидевшие по обе стороны от меня пассажирки сошли с платформы, и я осталась одна.

Подкладка под тканью давно истрепалась, и металлическая сидушка холодила пятую точку, но после смены в кафе, где я подрабатывала официанткой, ноги просто отказывались меня держать. Заведение, которое держит нистр Доггинс, относится к тому самому уровню забегаловок, где можно прилично перекусить по адекватной цене и назавтра не свалиться с пищевым отравлением. Именно поэтому очередь в него выстраивается со всего района, а мы с девчонками сбиваем ноги, чтобы обслужить все столы. Посетители долго не задерживаются, политика у Доггинса такая: пожрал – выметайся. Именно поэтому остановиться и передохнуть времени нет, ведь в Ландорхорне содержание собственной кухни обходится дороже средней ежемесячной зарплаты. С любой плитой, какую ни возьми, затраты на коммуналку такие, что проще питаться в элитном ресторане.

«Конечная», – высветилось на табло, и я, плотнее запахнув куртку, спрыгнула с платформы. Она ненадолго зависла над улицей, а после с тихим жужжанием поплыла обратно. Платформы – транспорт для низших слоев населения, или попросту говоря для тех, кому нечем платить за проезд. Это реально платформа, плавающая над улицами на аэроподушке, по центру несколько рядов скамеек, по бокам торчат поручни, за которые люди держатся в час пик. Есть еще крытые платформы, с бортиками, но за проезд в них нужно платить, а я совершенно точно знаю, куда мне деть заработанные в закусочной Доггинса деньги.

– Эге-е-ей, красотка! – донесся сбоку нетрезвый голос. – Развлечемся?

Я вытащила из сумки шокер и выразительно показала надвигающемуся типу. К счастью, тот все сразу понял, а я ускорила шаг. В приморском районе улицы нашпигованы, как линии в тетрадке в клеточку. Должно быть, если на него смотреть со стороны, он эту самую тетрадь в клеточку и напоминает, но я никогда не смотрела на свой район сверху. Над городом летают только «стрекозы», и такой транспорт мне совершенно точно не по карману.

Идти было минут пятнадцать, и я на всякий случай не стала прятать шокер в сумку. Купить его пришлось, когда я разбила предыдущий, потому что возвращаться в такое время по этим улицам небезопасно. Это в центре, где жизнь пульсирует огнем и неоном, где деньги текут рекой и каждый новый день начинается со встречи рассвета на балконах и панорам в элитных пентхаусах, можно бродить хоть всю ночь напролет: никто тебя не тронет. Никто, кроме политари, разумеется – если у тебя в документах не стоит отметка о проживании в двух ближайших кругах, арестуют, и вкатят такой штраф, что мало не покажется.

Моя жизнь проходила на Пятнадцатом круге, поэтому и делать в центре мне было нечего. Ну, или почти нечего: у меня стоял дневной допуск на обучение во втором.

Чем дальше я уходила от станции платформы, тем сильнее шумело море. Когда-то (если верить учебникам по истории) дома у моря считались престижными, а такие районы, в каком я живу, были оккупированы богатыми людьми. Очень богатыми людьми и въерхами, в те времена между нами еще не было разницы. Но потом случилась задница, то бишь материки стали опускаться в воду, и магия въерхов стала единственным, что удерживает нас на поверхности. Поэтому теперь они правят миром, люди не у дел, а жилье у моря считается потенциально опасной зоной и живут здесь исключительно те, кому больше негде.

Наш дом и вовсе стоял на первой линии, ближе только широкая насыпь и заградительные понтоны, на которых установлены предупреждающие таблички: приближаться к воде нельзя. Не знаю, кто в нашем мире в здравом уме захочет приближаться к воде – за любую попытку туда войти налагается арест на имущество, за плавание и ныряние – смертная казнь. Все потому, что защита въерхов построена на силовых линиях, удерживающих материк, и любое вмешательство со стороны может нарушить баланс и привести к катастрофе.

Несмотря на это, море всегда манило меня, словно магнитом. Я могла часами стоять у насыпи, глядя на пенящиеся волны. Не я одна, Лэйси, Тайра и Митри тоже. В те годы, когда мы еще держались вместе, а наши родители еще были живы. В те годы, когда мы были не просто сестрами, а по-настоящему близкими людьми.

Оставив за спиной последний переулок, я вышла к морю. Миновав заброшенные складские помещения, под гудящий шум, сквозь густую, разрываемую светом единственного парящего над самой короткой улицей «жука», направилась к стоявшему в отдалении дому. Не сбавляя шага, на ходу нащупала ключи, выдернула их из-под скомканной рабочей формы (которую до завтра еще надо было постирать и отгладить) и тапета, который благодаря поиску сети успел благополучно разрядиться, взлетела на крыльцо. Приложила блокатор к замку, который подмигнул пропускным сигналом.

Распахнула дверь и чуть не влетела в Лэйси.

Мою старшую сестру.

Сколько я себя помню, Лэйси всегда была старшей. Еще когда я училась ходить, она таскала меня за руку и поднимала с разбитых коленок. То же самое было с Митри, и с Тайрой. Ей пришлось рано повзрослеть, когда не стало родителей, она бросила школу и устроилась на работу. На работу же она сейчас и собиралась, судя по тому, что уже была полностью одета. В отличие от меня, ее смена начиналась ровно в полночь, и заведение, где она работала официанткой, «Бабочка», было элитным клубом для времяпровождения тех, кто мог себе позволить элитный клуб.

– Пришла, – вместо приветствия бросила старшая сестра. – Вовремя.

– Уже уходишь?

– А у меня есть выбор?

Присмотревшись, я заметила, что Лэйси выглядит неважно: на бледных щеках горели два красных пятна, глаза тоже блестели. Я потянулась, чтобы пощупать ее лоб, но сестра отбросила мою руку.

– Кончай изображать сестру милосердия, Вир. Там гора посуды, займись лучше ей, я сегодня не успела.

– Ты простыла, – сбросив сумку на пол и стащив потрепанные кроссовки, сказала я.

– Да ты что?! – сестра издевательски усмехнулась.

– Ты могла бы не огрызаться в порядке исключения?

– В порядке исключения не могла бы, – снова огрызнулась она. – Тем более что твое замечание несет в себе очень ценную информацию, учитывая то, что я прекрасно знаю, что простыла.

– Я всего лишь хотела сказать, что тебе лучше сегодня не выходить на работу.

– Да ну? И кто тогда нас будет кормить? Ты?! – не дожидаясь ответа, сестра подхватила сумку и, оттолкнув меня, шагнула к двери.

Я едва успела перехватить ее за локоть.

– Ты прекрасно знаешь, почему я пошла в Академию.

– Да! – Лэйси отняла руку. – Потому что тебе повезло. Потому что ты выиграла в «Калейдоскоп». Потому что у тебя в голове несбыточные мечты!

Она невольно повысила голос, я же прилагала все усилия, чтобы не подхватить ее тон.

– Что плохого в том, чтобы вырваться отсюда?! – я обвела взглядом холл, который даже холлом назвать нельзя.

Стены слегка накренились, их удерживала только какая-то магия, которую мне понять было не дано. Временами, когда завывал ветер, мне казалось, что наш дом сложится, как пластиковый стаканчик под ударом кулака.

– Ничего, – язвительно фыркнула сестра. – Кроме того, что живем мы сейчас, а не через семь лет, когда ты закончишь свою Академию. И жрать нам тоже нужно сейчас, так что займись посудой и отвали!

Дверь хлопнула так, что у меня зазвенело в ушах. Сбросив куртку на старючую вешалку, крючки которой уже слегка проржавели, бросила в зеркало быстрый взгляд. Несмотря на то, что волосы я всегда носила стянутыми в пучок, ветер все равно умудрялся вытащить из копны непокорную прядь и свежим шрамом швырнуть на лицо. Шрамом – потому что именно так на бледной коже смотрелся цвет коры красного дерева. Таким цветом, что удивительно, природа отметила нас всех, четверых сестер. Но если у Лэйси и Тайры волосы были въющиеся тугими кольцами, как у мамы, нам с Митри достались прямые, как у отца.

Черты лица я тоже унаследовала его, чуть более резкие, чем мне хотелось бы, только линия губ была мамина. Возможно, именно поэтому в моей внешности всегда возникал какой-то диссонанс. Хотя скорее всего, этот диссонанс сидел глубоко во мне, отчасти потому, что Лэйси была права: я действительно хотела продолжить обучение. Несмотря на то, что правильнее было бы работать на двух работах, как это делала она, я выбрала забегаловку вистра Доггинса и дневное обучение.

Дневное обучение, которое позволит мне со временем занять более высокую должность, чем официантка, поломойка или разносчица пиццы. Люди в нашем мире ценились исключительно как обслуживающий персонал там, где не справлялся искусственный интеллект. До определенного времени высшее образование было нам недоступно, но потом случились Раверхарнские волнения, когда десять лет назад по всей стране миллионы людей вышли требовать достойного к себе отношения. Города были оцеплены политари и войсками въерхов, это могло бы перерасти в революцию, если бы въерхи не придумали «Калейдоскоп». Лотерею, отбирающую из учеников и учениц с хорошей успеваемостью тех, кто получит право учиться дальше, наравне с ними.

Я оказалась одной из них.

И видит море, я не собиралась от этого отказываться. Хотя бы потому, что именно полученная мной специальность – лиабиолог¹, позволит нам всем выбраться из той задницы, куда жизнь затрамбовала нас по праву рождения. Лиабиологи были теми, кого подпускали к морю достаточно близко, чтобы его изучать.

Подхватив оставленную сестрой масляную лампу, щелкнула фитилем, увеличивая пламя, и прошла на кухню. На столе обнаружились остатки хлеба, в холодильнике – кусок сыра и немного масла. На скорую руку соорудив тощий бутерброд (надо было оставить сестрам на завтрак), я обернулась и чуть не подпрыгнула: за спиной, прижимая к груди драное лоскутное покрывало, стояла Тайра, наша самая младшая.

– Пить хочу, – сказала сестренка.

– Сейчас.

Глянула на шкалу очистки воды: фильтр уже почти приказал долго жить, скоро надо будет ставить новый. А это опять деньги и опять ругань с Лэйс. Завтра попрошу у Доггинса дополнительные смены на выходные, и плевать мне на то, что она думает. Я сумею и работать, и учиться.

Подставила стакан под кран, позволяя тощей струйке наполнить его до краев, после чего протянула Тайре. Она выпила ровно половину, после чего развернулась и ушла в коридор, не сказав больше ни слова. Даже не попросила проводить: я слышала, как шаркает старая подошва по затертым полам, потом негромко стукнула дверь.

Я проглотила бутерброд, почти не почувствовав вкуса, после чего направилась в ванную. Надо было набрать воды для стирки: закончу с формой – и сяду за уроки. Часа три у меня на них есть, если успею и уложусь в отведенное время, потом будет еще часа три на поспать.

Глава 2. Когда-то мы были семьей

Вирна Мэйс

– Ты меня достала! – выхватив из рук Тайры кружку с обжигающим травяным глайсом, Митри едва не расплескала его на себя и выругалась так, что завяла бы даже стоявшая в черепичном горшке арнатуция. Если бы не завяла раньше: сейчас вместо нее из горшка торчал сухой стебель, грозивший вот-вот сломаться пополам.

– Она ругается! – тут же ткнула в сестру пальцем младшая.

– Нечего ее дергать, – философски отозвалась я.

Ругательство – меньшее, что можно огрести за ее выходки. Выходки, которые Лэйс не только поддерживала, но и одобряла, несмотря на то, что временами они переходили все допустимые границы. Сейчас, например, Тайра вымачивала обрывки оберточной бумаги для завтрака, точнее, то, что оторвалось криво, в залитой горячей ржавой водой миске с остатками быстрой каши и швырялась ими в сестру. Один из них угодил прямо ей в сумку, после чего Митри и психанула.

– Лэйс говорит, что вы злые! – вскочила из-за стола младшенькая, ее непослушные волосы топорщились в разные стороны спиральками. – Вы и есть злые, злые, злые, злые!

С этими словами она вылетела из-за стола и убежала в спальню, Митри, едва взглянув на меня, буркнула:

– Спасибо, – и тут же уткнулась в тапет.

Снова выругалась и изо всех сил стукнула кулаком в дисплей.

– Осторожней, – заметила я, сгребая со стола грязную посуду. – Расколошматишь – не сможешь заниматься.

– Ужас какой, – огрызнулась сестра, – буду драить полы у какого-нибудь въерха без двух последних классов!

Не дожидаясь ответа, она подхватила со стола тапет, с пола сумку и вылетела с кухни. Вообще мне здорово повезло, что Тай в прошлом году пошла в школу, потому что когда ее приходилось водить в садик, я вставала еще раньше и все равно регулярно опаздывала на занятия, что, разумеется, совершенно не радовало учителей. Они предрекали мне кошмарное будущее и заваленный ЕВТдЛ (выпускной тест для людей), но назло им всем я набрала высшее количество баллов. Получила возможность принять участие в «Калейдоскопе» и стать лиабиологом. А вот в Академии, где я сейчас учусь, за любой пропуск могло здорово влететь.

В коридоре что-то громыхнуло, раздался возмущенный возглас Митри и следом визг Тай.

– Не поубивайте друг друга по дороге, – рявкнула я, обернувшись.

– Боишься, что кремировать не на что будет?! – Митри.

– И как ты догадалась?

Сказать, что наша семья всегда была такой… нет, не всегда. Когда-то мы были самой обычной семьей с достатком ниже среднего. Родители работали в промышленной зоне: после того, как отец получил серьезную травму позвоночника (медицинской страховки едва хватило, чтобы покрыть расходы), его уволили с работы метрдотеля в одном из крупнейших ресторанов. Мама, которая там же мыла посуду, тоже ушла, чтобы быть поближе к нему. После переподготовки они устроились на автоматизированное производство, где отцу надо было следить за работой техники и в случае неполадок срочно бить тревогу, мама же убиралась в офисных помещениях.

Мы их видели редко, но даже в те редкие часы, когда собирались за столом, они объединяли нас. Улыбками, смехом, объятиями, которые не стеснялись нам дарить, но в день, когда их не стало, все рухнуло. Мы начали ссориться. Мы обвиняли друг друга в том, что отпустили их в тот вечер, хотя ураган был сильнейший, а волны с рычанием бились о барьер силового заграждения. Мы просто перестали быть семьей, хотя формально все еще собирались под одной крышей в память о них.

Видимо, только это нас и держало.

Глянув на старенькие наручные часы (мамины), я нацарапала на клочке бумаги: «Утренняя посуда – твоя», – после чего отправилась к себе в комнату, собираться. За окнами еще было темно, в такое время года светает уже значительно позже, лезвия колючего дождя полосовали стекла. В одном из таких стекол отразилась моя невыспавшаяся физиономия: с домашним заданием не получилось разобраться так быстро, как я планировала.

Форма из «Горячей пышки» Доггинса еще не высохла, но я надеялась, что в личном шкафчике дело пойдет быстрее. В Академии хотя бы топят, и есть все шансы, что до вечера этот шедевр дизайнерского искусства (голубое платьице, белый фартучек с огромной улыбающейся пышкой справа, и полосатые бело-голубые чулки) отвисятся и просохнут к тому времени, когда мне придется это надеть. Благо хоть ткань была немнущаяся, илиэстрен, изобретение конца прошлого века. Синтетическая настолько, насколько можно себе представить, по виду как нечто легкое и воздушное, по ощущениям как наждачное полотно. Зато ее можно было сырым комком запихнуть в сумку и не бояться, что она помнется.

На выходе из дома еще раз глянула на часы (за сборы неумолимым временем было съедено еще два деления), быстро захлопнула дверь, накинула капюшон, и ежась под порывами ветра, почти бегом бросилась к станции платформы: Академия, где я учусь, располагается на втором круге, платформы катаются до шестого. То есть если я опоздаю на транспорт, идущий в студгородок, мне придется пешком топать через четыре огромных района.

Топать не пришлось. Гусеница (угораздило же кого-то назвать скоростной поезд именно так за длину и перемычки между вагонами, а еще за усы, которыми он цеплялся на протянутые над городом провода) захлопнула двери в тот момент, когда я влетела в последний вагон, набитый битком. Народу было столько, что дверью меня размазало по широкоплечему парню, но тот даже не обернулся: видимо, привык. Собственно, мы все привыкли.

Выпустив из-под «усов» сноп искр, гусеница сорвалась с места и заскользила в сторону следующей станции на высоте четырех валлов. Один валл – это один человеческий рост (средний, как у меня). Позади осталась аэроплатформа и небольшие стандартные двенадцатиэтажки, из которых здесь состоял почти весь район. Отдельных домов здесь было не найти, равно как и бизнес-центров, разве что мелкие фирмы, занимавшие преимущественно выкупленные первые этажи. Насколько я знала, на весь шестой круг было всего два торговых центра и несколько небольших гостиниц, на все население района рабочих мест не хватало.

Мимо проплыла школа, и я невольно всмотрелась в светящиеся окна: у Митри и Тай наверняка уже идут занятия. Разумеется, они учились в другой, та располагалась на восьмом, и я закончила ту же. Можно было выбрать школу на двенадцатом (на более дальних кругах школы не строили по технике безопасности на случай быстрой эвакуации), но родители, едва взглянув на то, что творится в ближайшей, остановились на этой. Мы с Лэйс не стали ничего менять, и пусть эта была дополнительная статья расходов, школа на восьмом была действительно лучшим решением.

«Пятый круг. Кольцевая», – сообщило табло, и его подхватил механический женский голос, высокий, мелодичный, но до отвращения безэмоциональный. Чтобы меня не снесло потоком выходящих, ухватилась за поручни, и когда толпа хлынула на станцию, развернулась лицом к стеклянным дверям. Обманчиво-хрупким: вынести укрепленную защитой дверь гусеницы не способен даже врезавшийся в нее эйрлат.

Вагон затопило новым потоком, но я не особо расстроилась, за полтора месяца обучения уже успела изучить этот путь от и до. Пятый круг: дома становятся ниже, квартиры больше, улицы шире. В магазинах расцветают краски, цены ползут наверх, витрины переливаются манящими огнями. Четвертый круг – главная прогулочная зона Ландорхорна, здесь многоуровневые парки соседствуют с дорогими отелями, ресторанами и элитными клубами, высотки тянутся к небу, здесь куча торговых центров и где-то здесь работает Лэйс. Собственно, это все, что я знаю про «Бабочку»: как сестра туда устроилась, одному морю известно.

– Выходишь? – мрачно поинтересовался татуированный мужик с черным тоннелем в ухе.

Мотнула головой, и вовремя увернулась, пока меня не вдавило прямо в горизонтальный поручень.

Третий круг – деловой центр, куда стекается элита нашего города, в основном, въерхи. Разумеется, и людям здесь тоже находится место: обслуживающий персонал нужен везде.

Второй круг занимают школы для въерхов, они растекаются по дуге, отделенные друг от друга только прилегающими к ним основательными территориями, и, собственно, Академия Кэйпдор. Половина второго круга, или южная дуга – это Академия Кэйпдор: учебные корпуса, общежития для иногородних, парки, клубы и прочее. Это почти город в городе, и неудивительно, Академия у нас одна. Собственно, больше и не надо – она охватывает все сферы высшего образования, востребованного в нашем мире, и по праву считается лучшей в Раверхарне. Возможно, именно поэтому сюда приезжают поступать и учиться со всей страны, а такого конкурса, как у нас, нет даже в главной Академии в столице.

– Второй круг. Академия Кэйпдор.

Прокладывать себе пусть на свободу не пришлось: у гусениц конечная здесь, дальше ей идти нет смысла. Первый круг – это элитный район, там живут исключительно те, у кого на каждого члена семьи есть личный эйрлат с личным водителем. Хорошо, если не сразу два.

Выскочив на станции, я поднесла к турникету документы:

– Вирна Мэйс, – отозвался механический голос. – Льготный проезд. Проходите.

Толкнув металлическую тяжесть, я сорвалась на бег по идущему вниз эскалатору. Собственно, стоило спуститься, как передо мной на противоположной стороне широченной улицы раскинуло крылья главное здание Академии. Поправив тянущуюся к земле под тяжестью мокрой формы сумку, я устремилась к нему.

Глава 3. Академия Кэйпдор

Вирна Мэйс

Главный корпус Академии, где я учусь, в высоту протянулся на шестнадцать этажей. Он полностью стеклянный, но это видимость: по сути, Академия Кэйпдор – самое защищенное место в городе. Она устоит при землетрясении в двадцать баллов (по шкале из двадцати), в случае затопления вокруг него будет растянут силовой щит, не позволяющий повредить ни само здание, ни размыть почву. Если смотреть на главное здание сверху, можно увидеть молнию. Как-то так повелось, что для въерхов символ могущества именно молния, само слово «Кэйпдор» в переводе с древнеранханского означает «Властвующий».

Огромная стеклянная стела (что характерно, тоже в виде молнии), подписана девизом: Estors. Virhaain. Keaaiphain. Все в том же переводе это означает – «Ум. Знание. Сила». Словом, если кто-то сомневался, что въерхи помешаны на собственной силе, одного взгляда на эту громадину должно хватить, чтобы все сомнения разом отпали. Если кого-то они время от времени посещали, то такие вот монументы разом сглаживали это досадное недоразумение.

Народ стекался в корпус по центральной аллее, и я невольно ускорила шаг. Ветер усилился, дождь грозил перейти в ливень, а отражающееся в темном стекле небо тянулось к земле всей своей тяжестью. Двери автоматически распахнулись передо мной, пропуская в холл главного корпуса, где я приложила пропуск к панели и прошла через сканирующий турникет, являющий собой стеклянную капсулу.

В «Кэйпдор» не получится пронести оружие, взрывчатку или что-либо еще, способное навредить въерхам. Да, большая часть обучающихся здесь – именно въерхи, жалкие крохи «калейдоскопников», как нас называют, составляют всего пять процентов студентов Академии. Со временем процент, разумеется, должен стать выше, настанут дни, когда люди будут учиться наравне со въерхами. Об этом вещают со всех экранов и все СМИ, крикливые заголовки «Дорогу талантам» заполонили сеть и мозги тех, кто до сих пор верит в эту чушь. Лично я верю только в то, что мне здорово повезло, а вся эта хрень с «пятьдесят на пятьдесят» призвана для того, чтобы сдержать волнения.

Так что да, мне действительно здорово повезло.

В отличие от большинства студентов мой путь лежит в раздевалку. На территории Академии допускается находиться не в форме только в холле или в прилегающих к зоне для переодевания коридорах. Многие, чтобы не заморачиваться, переодеваются дома, но есть исключения. Например, те, кому плевать на форму или те, кто не может ее себе позволить. Таким, как мы, форму выдает государство, она чипирована и выносить ее за пределы Академии запрещено. Исключительно потому, что мы живем в неблагополучных районах, и можем просто-напросто не вернуться или передумать обучаться.

Тогда государство обеднеет на целую одну-две-три формы, ага.

Женская и мужская раздевалки разделены холлом и представляют собой два просторных зала, в которых спокойно можно проводить банкеты и презентации федерального значения. Если бы не бесконечные ряды шкафчиков, где хранятся вещи (а в моем случае и форма), уверена, здесь можно было бы вообще устроить поле для игры в виккл, а при желании еще возвести трибуны.

Раздевалка гудит голосами, мимо меня проходит стайка девушек-третьекурсниц (судя по нашивкам на рукавах), они даже не смотрят в мою сторону. Только одна из них что-то насмешливо произносит, но мне, по большому счету, плевать. Добираюсь до своего шкафчика, с наслаждением стягиваю куртку, сбрасываю внутрь сумку.

– Вирна! Привет! – быстрые шаги и голос раздаются одновременно. Запыхавшись, ко мне подбегает Алетта: мы учимся вместе. Она тоже человек, живет на Пятнадцатом, только в промышленном районе. Если там открыть окно на пятнадцать минут, из глаз начинают течь слезы, а спустя пятнадцать лет проживания в этом месте вам здорово повезло, если вы не стали хроническим аллергиком.

– Фух! Еле успела! – она сбрасывает сумку прямо на пол, ладонями приглаживает растрепавшиеся темные кольца волос, пружинками торчащие в разные стороны. – Платформа поломалась прямо на нашей конечной, представляешь?! Пришлось ждать следующую!

Чиркнув пропуском по панели, Алетта рывком распахивает дверцу и пялится на себя в зеркало.

– Ну и рожа!

– Все с твоей рожей нормально, – фыркаю я.

– Ну да, конечно, – она недовольно кривится, достает из сумочки тушь и начинает красить и без того длинные загнутые ресницы. Глаза у нее темные, но в них крохотные золотые крапинки, такие же крапинки у нее вокруг носа (реакция смуглой кожи на солнце). Пока Летта красится, я переодеваюсь: темно-синяя юбка чуть не достает до колен, светлая блузка, такой же синий жакет. Отличительный знак факультета лиабиологии – крылья над волной, на ярко-желтом фоне и такая же нашивка на рукаве, в которой расположена одна пара крыльев: знак того, что я первокурсница.

Летта переодевается быстро, из-за чего край воротничка у нее загибается под жакет, и я его поправляю.

– Спасибо, – бормочет она. – Тебе не кажется, что я правый глаз криво накрасила?

– Не кажется.

Она выдыхает, и я добавляю:

– Ты его криво накрасила.

Летта бьет меня по руке и смеется.

– Ладно, все равно времени нет переделывать.

Времени и правда нет, первая пара у нас в другом корпусе, и чтобы в него попасть, надо спуститься под землю и быстро идти по переходу. В другой день можно было бы пройтись по дорожкам, но не сегодня. Под таким дождем в два счета промокнешь до нитки.

– Слушай, ты методичку по лабораторной просмотрела? – спрашивает она, когда мы выходим из раздевалки. – У меня тапет заглючил и не пускал ни в какую.

Все обучающие материалы в начале учебного года загружаются в наши тапеты. Получить к нему доступ не может никто другой, переносить и копировать их запрещено под угрозой отчисления, а передача информации посторонним в устном или письменном виде вообще предусматривает уголовную ответственность.

Иными словами, ничто нами получаемое от въерхов, за эти стены не выйдет.

– Ага.

– Расскажешь, пока дойдем?

– Не вопрос.

– Уйди с дороги, калейдоскопница, – резкий удар в плечо отбрасывает Алетту в сторону, и мимо нас проходит группа второкурсниц. Судя по одежде: золото нашивок и карающая длань закона, распростертая над планетой – с факультета юриспруденции.

Разумеется, все въерхи, и среди них выделяется одна, с волосами, сияющими золотом, как нашивка на ее рукаве. Ее юбка на ладонь короче положенного, а стройные ноги подчеркивают гетры. Разумеется, она даже не смотрит в нашу сторону, слышен стук каблуков, длинные до пояса волосы переливаются волнами при каждом шаге. Одна из ее свиты оглядывается на нас и презрительно фыркает, но тут же ускоряет шаг, чтобы не отстать от остальных.

– Ромина Д’ерри, – чуть ли ни с ненавистью шепчет Алетта.

Мне это имя мало о чем говорит, поэтому просто вопросительно приподнимаю бровь:

– Ты что, из моря вылезла? Ромина Д’ерри, дочь главного судьи.

Теперь, кажется, припоминаю. Имя судьи Д’ерри не сходит с первых полос газет, он один из сильнейших въерхов города.

– А еще она встречается с Лайтнером К’ярдом.

Это имя тоже знают все, Диггхард К’ярд – правитель Ландорхорна, единоличная власть. Он тот, кому подчиняются все в нашем городе, и, возможно, не только в нашем.

– Остается только радоваться, что эта стерва не учится с нами на одном факультете, – бормочет Алетта. – Говорят, на своем они всех держат за глотку.

С такой родней за спиной – неудивительно. Я предпочитаю не озвучивать свои мысли, поэтому только скептически фыркаю. Алетта косится на меня:

– Ты чего?

– Задумалась про некоторые непризнанные авторитеты.

– Попробуй тут не признай. Такие как они раскатают ровным слоем по полу в сортире и не заметят, – впрочем, она тут же забывает о «таких». – Так что там было в методичке?

Мы петляем по переходам, Алетта внимательно слушает, потоки студентов текут в обе стороны, но холод подземных стен все равно продирает до костей. Поэтому я облегчением вздыхаю, когда мы оказываемся в корпусе и поднимаемся на кафедру подводных существ, где у нас состоится первая лекция в этом семестре. Огромная современная аудитория уже заполнена студентами, возвышающиеся концентрическими кольцами ряды окружают кафедру-сферу, на которой со всех сторон будут транслироваться материалы. Засмотревшись на нее, я чуть сбавляю шаг, поэтому Алетта успевает проскочить, а я шагаю в арку двери в ту же минуту, что и взявшийся невесть откуда парень.

Меня ударяет сначала сильным плечом, потом – ароматом туалетной воды, резким и холодным, как морские глубины. Мы поворачиваемся одновременно, и я вижу широкие плечи и край резкого подбородка. Поднимаю голову: у стоящего напротив небрежно зачесанные назад иссиня-черные волосы. Радужка цвета пламени и ромбовидный зрачок – отличительная черта въерхов.

Ноздри парня шевельнулись, а потом он шагнул вперед, отталкивая меня в сторону. Больно ударившись локтем о дверь, я уронила сумку, и ее содержимое рассыпалось по полу. Перо тапета хрустнула под чьей-то ногой раньше, чем я успела его поднять.

Перо! Перо, чтоб его! Оно стоит недельной зарплаты у Доггинса.

– Засранец.

Мой голос прозвучал неожиданно громко, а после в аудитории воцарилась тишина. Такая тишина, в которой даже мое собственное дыхание показалось громким.

– Прости, – въерх развернулся ко мне, сунув руки в карманы. – Ты что-то сказала?

Он смотрел на меня сверху вниз, что было не сложно, учитывая, что я сижу на корточках. За его спиной нарисовались еще несколько, кажется, один из этих парней раздавил мое перо. Я успела увидеть, как у Алетты округлились глаза, что касается остальных, они просто замерли. В тишине у кого-то что-то свалилось со стола, но больше не донеслось ни звука.

– Я сказала, – сгребла в сумку все, что из нее выпало и поднялась. – Что ты засранец. Прощаю.

Его глаза вспыхнули рубиновым огнем, но разгореться ему не позволил звонок: в аудиторию вбежал преподаватель. Я обошла создавшего толпу въерха и направилась к свободному столу, пожираемая взглядами всех, кто собрался в аудитории. Алетта, плюхнувшись рядом, ткнула меня в бок. Глаза ее по-прежнему были круглыми, как жетоны для разового проезда на гусенице.

– Вирна! – выдохнула она едва различимым шепотом. – Ты рехнулась?

– По поводу?

Вместо ответа Алетта едва заметно кивнула на парня. Под пристальным царапающим взглядом въерха стало не по себе, особенно когда я увидела перстень на его пальце. На печатке была выбита двойная молния, рассекающая треугольник основ.