Союз, заключенный в Аду

Пролог

Аврора

4 года назад

20:47 – время моей смерти.

В четырнадцать лет я не планировала знакомиться со своим женихом и всей его семьей, я мечтала, что меня не коснется участь моих подруг, но увы, мне тоже не повезло.

Оглядываю свою комнату, многочисленные книги по мировой истории, истории Чикаго и греческой мифологии. Я нередко засиживаюсь ночами за чтением, все равно гулять мне не позволено, а в гости к подругам могу ходить лишь днем. Из-за этого книги стали моими друзьями. Последний прочитанный мною миф был про Медузу Горгону – смертоносное чудовище, превращающее в камень одним взглядом. Но несчастная девушка была невиновна. В фильмах ее показывают злой и жестокой, восхваляют Персея за ее убийство, но разве она виновата, что мужчина взял ее силой? Виновата, что женщина, которая должна была защитить ее, разозлилась на Медузу за «осквернение» ее храма? Виновата, что ее сломили и превратили в монстра?

Опускаю взгляд на свое золотистое платье. Оно было таким красивым утром, я была в нем такой красивой, когда мама завивала мне локоны и красила щеки румянами… Теперь подол дырявый, один рукав содран, а на ткани появился «узор», которого раньше не было. Красный плохо сочетается с золотистым. С трудом поднимаюсь на ноги и оглядываю постель. Чертов узор украшает и простынь. Стягиваю с себя платье и срываю постельное белье. Дверь в мою спальню неожиданно распахивается, и внутрь заходит Надя. Мое тело буквально столбенеет, ожидая, что сейчас вся правда будет раскрыта. Надин взгляд медленно скользит по беспорядку на постели и по моему внешнему виду, и глаза гувернантки расширяются. Прежде, чем она успеет, что-то сказать, тараторю:

– Никому ни слова!

Надя часто моргает, явно находясь в ступоре. Мне не нужно, чтобы она рассказала родителям о случившемся, иначе день рождения закончится объявлением войны.

– Надя! – мой всхлип больше похож на карканье чайки. – Помоги или убирайся прочь.

Надя встряхивает головой, нервно проводит руками по платью и тяжело вздыхает. Подойдя ко мне, женщина забирает из моих рук постельное белье и платье и говорит:

– Я разберусь с этим, а ты вымойся и переоденься.

Кивнув ей, ковыляю в ванную. Все тело болит, живот скручивается от рвотных позывов. Снимаю то, что осталось от моего нижнего белья и выкидываю в мусорное ведро. Глаза натыкаются на отражение в зеркале, и я истерически усмехаюсь. Лицо и шея в полном порядке, а ребра и предплечья покрыты сине-фиолетовыми отпечатками пальцев. На запястьях синяки похожи на браслеты. Или наручники. Мне приходится голой зайти в комнату, чтобы взять чистое белье. Надя, оттирая пятно с матраса, кидает на меня печальный взгляд. Я благодарна ей за молчание. Взяв белье и чистое платье с длинными рукавами, на шатающихся ногах возвращаюсь в ванную, и меня выворачивает. Весь ужин, над которым трудилась вся команда поваров, оказывается в унитазе. Внизу до сих пор играет музыка, и никто кроме Нади не услышит, как мне плохо. Я бы предпочла, чтобы и она ничего не видела.

Как бы то ни было, это мой шанс все скрыть, спрятать весь ужас, произошедший на мое четырнадцатилетие.

Очищаю рот, до крови стирая десна зубной щеткой, закалываю волосы и встаю под горячие струи воды в душе, смывая липкость с бедер. Мне кажется, что я грязная, даже когда кожа скрипит под мочалкой. Вылезаю из душа, аккуратно вытираю воспаленную кожу между ног, надеваю другой наряд и поправляю прическу. Позже мне или Наде придется зашить платье или придумать разумную историю о том, что с ним случилось. Я не могу лечь спать, пока внизу сидят гости, и гувернантка никак не отпросит меня с моего собственного праздника. Это высшая степень неуважения к родителям и гостям. Отец будет недоволен, а мама заподозрит неладное. Наша семья не вынесет правды, это только моя проблема.

Обуваюсь, оставляю Надю в своей спальне заканчивать уборку и с натянутой улыбкой возвращаюсь на свой праздник. Сегодня же счастливый день, правда? Все-таки девочки любят дни рождения и подарки, обернутые розовой лентой. Особенно такие избалованные принцессы, как я.

Глава 1

Аврора

История архитектуры США не столь богата, если сравнивать ее с европейской. Предки современных американцев, решившие уплыть в Новый свет, не строили деревянные дома или храмы в стиле барокко. В Штатах не найти древние руины или развалины, за которыми кроется история, но это не значит, что Маркус Монтгомери, лицо современной архитектуры, пустое место. Если прошлого нет, то можно строить будущее, как делали это первые градостроители США.

Дэниел Хадсон Бернем – американский архитектор. Он был директором работ по созданию Всемирной выставки 1893 года в Чикаго. Бернем был первопроходцем, многие считают его создателем небоскребов вместе со своим практикующим партнером Джоном Веллборном Рутом.

Людвиг Мис ван дер Роэ – немецкий архитектор-модернист, ведущий представитель архитектурного модернизма и «интернационального стиля». Один из художников, определивших облик архитектуры XX века. В 1911—1912 годах он руководил строительством здания немецкого посольства на Исаакиевской площади в Санкт-Петербурге. С 1912 по 1930 год Мис работал как независимый архитектор в Европе, а после приехал в США.

Раньше этих людей объединяло общее дело, теперь же общее место упокоения на кладбище Грейсленд в Аптауне, Чикаго. Оно чрезмерно помпезное, надгробия больше похожи на произведения искусства. Возможно, переселенцы хотели сохранить частичку своей прошлой родины, ее богатую историю, от которой они отказались ради будущего на другом конце света. Если верить книгам по истории Чикаго, то некоторые люди завещали хоронить себя в бетонных, армированных сталью саркофагах, чтобы их могилы не осквернили. Возможно, раньше такое было уместно, хотя даже тогда поэты критиковали большие траты на содержание Грейсленда. Но когда ты видишь, что на надгробие добавляют семейный герб, окаймленный позолотой, ты понимаешь, о чем говорил Карл Сэндберг.

Какими бы роскошными ни были кладбища, я ненавижу их. Во всех книгах по архитектуре я пролистывала самые романтичные главы с готическими склепами и мраморными надгробиями.

Когда мне было десять, умерла моя любимая тетя. Она долго боролась с раком, но болезнь победила. В моем мире люди редко умирают по «естественным» причинам, поэтому ее уход казался неправильным. Через два года мы похоронили дядю и моего старшего брата. Их убили возле нашего дома, набив их тела свинцом. У них не было шансов. В те страшные дни кладбище заливал дождь, небо плакало над нашей потерей, но сегодня над Чикаго светило солнце, а погода для середины апреля слишком теплая. Сама природа радовалась смерти Орана.

Моего мужа.

Позолота на его семейном гербе отсвечивает под лучами солнца. Гроб из красного дерева с черной лентой подвозят к могиле. Если бы не десятки глаз, наблюдающих за мной, я бы рассмеялась. Покойся с миром, ублюдок. Как бы мне хотелось произнести эти слова вслух! Есть столько мыслей, которые мне хочется озвучить, чтобы меня услышал каждый, кто горюет по Орану. Но я вынуждена молчать. Я постоянно должна молчать, держать лицо, быть спокойной, как чертов мраморный ангел, восседающий возле могилы очередного солдата семьи Доэрти. Я выполняю роли, для которых была рождена. «Будь хорошей дочерью, верным членом Братвы, преданной женой. Твои мысли никого не интересуют,» – учила меня мама. Она говорила так не со зла. Мама лишь объясняла, как могут выжить женщина в рядах мафии. Какими бы королева нас не показывали в книгах и фильмах, на деле мы были трофеями и инкубаторами. Изредка, как в случае с моими родителями, мужья хотя бы уважали своих жен.О любви нам запрещено мечтать.

Думаю, в какой-то момент я смирилась с таким положением и отлично выполняла свой долг. Даже после смерти Орана. Я надеялась, что его семья с уважением отнесется ко мне и спокойно отпустит, но вместо этого они возненавидели меня, обвинив во всех грехах. В ту ночь, когда я нашла тело мужа, его мать забежала в наш дом с криками. Она влепила мне пощечину при прислуге, что равнялось к публичному позору. Я спокойно держала лицо, пока она вымещала на мне свою ненависть. Ее выплески и рядом не стояли с тем, что делал ее сын, когда мы оставались наедине. Она вырастила монстра и должна была быть готова к тому, что и кончит он соответственно.

Аккуратно, едва заметно, поворачиваю голову в сторону и вижу мать Орана, которая всю церемонию испепеляет меня взглядом. Даже на похоронах сына она выбрала не горевать, а ненавидеть. Брат Орана, Конал, стоящий рядом с ней, пытается не улыбаться слишком сильно, дабы не привлечь на себя лишнее внимание. Думаю, он рад не меньше меня смерти моего мужа. В конце концов, теперь он – наследник. Пусть не радуется раньше времени, принцы в наше время умирают, как скот на бойне.

Конал замечает мой взгляд и ухмыляется. Шепнув что-то матери, он подходит ко мне. Незнающий человек мог бы сказать, что Конал и Оран – близнецы. Они были истинными ирландцами. Рыжие вьющиеся волосы, веснушки и зеленые глаза. Оба долговязые, худые, но тем не менее очень сильные. Их удары в рукопашных боях сбивали с ног самых крепких мужчин.

Одернув себя, поворачиваюсь лицом к могиле Орана, надвигаю темные очки на глаза и наблюдаю за тем, как его гроб укладывают в глубокую яму. Надеюсь, он уже горит в Аду в самом огромном котле. Ненавидеть Орана давно стало привычкой, даже его смерть не избавила меня от нее.

Конал неожиданно вырастает возле меня и подходит чересчур близко, я автоматически превращаюсь в статую и крепче запахиваю полы тренча. Еще одна привычка. Брат Орана ухмыляется мне, протягивает руку и убирает мои волосы с плеча. От него пахнет сыростью и пылью в точности, как в подвалах, где он проводит слишком много времени, пытая людей. У многих людей есть хобби. Например, вязание, спорт, коллекционирование фигурок. У братьев Доэрти любимым занятием были пытки, истязания и убийства. Они знали сотни способов, как причинить людям максимальную боль. Если бы не их высокий статус в иерархии ирландском синдикате, то они бы были отличными наемниками и головорезами. Наклонившись к моему уху, Конал шепчет:

– Могла бы пустить хоть одну слезу по погибшему мужу. Все русские женщины такие холодные, или ты из особого рода ледяных сучек?

Гроб опускают в могилу. Родственники и друзья Орана по одному подходят ближе и кидают по горсти земли в яму. Мы с Коналом поступаем так же. Когда рабочие начинают закапывать могилу, мы отступаем назад.

– Ты тоже не выглядишь особо опечаленным, – констатирую я, оглядываясь по сторонам в поисках родителей.

Мой отец – казначей «Братвы», он один из приближенных к нашему пахану Владимиру. Папа не был рад, когда ее четырнадцатилетнюю дочь решили выдать замуж за одного из заклятых врагов. Браки по договору – привычное дело в синдикатах. Родственные связи – гарантия мира, пусть и хрупкая, как была у нас с Ораном. У самого Владимира дочери были уже выданы замуж за нужных людей по такому же принципу, и папе пришлось одобрить мой брак. Я видела, как он не хотел отдавать единственного живого ребенка своему врагу, и была благодарна ему. Пыталась не подводить его четыре с половиной года до самой смерти Орана. Когда я уйду с кладбища, не знаю, продлится ли мир хотя бы сутки. Боюсь, улицы Чикаго вновь будут залиты кровью наших солдат.

– Я погоревал, а потом вспомнил, что мне достанутся все побрякушки Орана, ты в том числе. Нам же так нравится играть, – Конал грубо проводит пальцами по моей щеке, и я не могу удержаться от порыва отпрянуть. – Правда придется немного подождать. Все сошли с ума от горя и действительно верят, что ты причастна к смерти брата.

Конал заливается смехом, но ни один человек не смотрит осуждающе на него. Он мужчина у власти, и никто не имеет права его упрекнуть. К сожалению, Конал не врет. Он вполне может запросить меня себе, раз я не родила ребенка от Орана. Я могу стать чертовым пунктом в наследстве своего мужа.

– Аврора! – неожиданно до меня доносится голос матери, как обычно спокойный и мягкий.

Мама, словно величественный лебедь, проплывает по тропинкам кладбища. Она чудесно выглядит в черном строгом платье, пальто и туфлях на гигантской шпильке. Ее золотистые волосы, завитые в упругие локоны, подпрыгивают, бедра плавно покачиваются. Мама, родив двоих детей, в свои сорок пять выглядит невероятно. Ее появление – еще один лучик света на похоронах.

Мама подходит ко мне и коротко кивает Коналу в качестве приветствия. Она не решается пожать ему руку, как делают на похоронах родственники. Мама может хорошо притворяться, но во всех ирландцах она видит лишь убийц сына и родного брата.

– Здравствуй, Конал, – говорит она. – Прими мои соболезнования. Нам будет не хватать Орана.

Ее слова звучат убедительно, и я не могу представить, сколько понадобится мне лет, чтобы я могла так же убедительно играть.

– Я заберу Аврору к нам, – объявляет мама. – Мой муж неважно себя чувствует, ему будет приятно, если Аврора навестит его.

Мои глаза удивленно расширяются. Я видела папу вчера, и он был в полном порядке.

– Разумеется, Ирина, – насмехается Конал. – Семья превыше всего.

Прежде, чем уйти, он вновь прикасается к моим волосам. Мама дожидается, пока Конал отдаляется от нас на достаточное расстояние, и утаскивает меня в сторону выхода с кладбища. Ее хватка на моем плече чересчур сильная, и я напрягаюсь.

– Мама, что с папой? – спрашиваю я, стараясь держать голос ровным.

Мама не ругает меня за эмоции, но все же советует всегда держать их под контролем.

– Не сейчас, Аврора, – отрезает мама, продолжая подталкивать меня вперед.

На парковке нас ждет конвой наших солдат и мой старый телохранитель. Кирилл после моего замужество вынужден был передать свои обязанности ирландцу, который обращался со мной так, словно я была не более, чем мешком с дерьмом. Увидев меня, мой старый друг на секунду улыбается, а затем, вернув лицу серьезность, кивает и открывает нам с мамой пассажирскую дверь автомобиля. Оказавшись среди своих, я наконец-то выдыхаю.

***

До своего замужества никогда не замечала, как вкусно пахнет наш особняк в Линкольн-парке. Корицей и яблоками. Аромат такой же теплый, как интерьер дома. Стены большинства комнат покрашены в песочные оттенки, мебель, выбранная мамой, плюшевая и мягкая, на кухне много уютных деревянных деталей. Я уже не говорю про задний дворик с бассейном и патио с камином. Если бы к нам приходили гости, они вряд ли бы поверили, что здесь живут мафиози. Конечно, если спуститься в подвал, то можно ощутить кровь, смерть и ужас, но в отличие от нашего дома, у Орана так пахло везде. Стены были пропитаны тем же гнусным ароматом, что и душа его владельца.

По пути домой мама не произнесла ни слова, и я не стала ее тревожить. Она спасла меня, забрав с кладбища, и я достаточно благодарна и сообразительна, чтобы помалкивать. Когда мы ехали, я думала, что дома будет тихо, возможно, зайдет семейный врач, чтобы навестить отца, но уже у ворот стало понятно, что что-то не так. Когда личная охрана Владимира встретила нас у порога, я подумала, что приговор мне вынесут не ирландцы, а мои собственные «братья» и «сестры».

Дюжина солдат без лишних слов провожает нас с мамой на второй этаж в библиотеку, нередко служившую переговорной комнатой. Именно здесь был заключен договор о нашем с Ораном браке, когда мне было тринадцать лет. Сотни фолиантов скрывают тайники с оружием, деньгами и компроматом. Ежедневно комната проверяется на жучки, чтобы федералы или кто-то из наших врагов не подслушали то, чего им знать не положено. На мое удивление мы находим отца, вполне здорового, разговаривающего с Владимиром. Как только мы с мамой заходим, вся охрана покидает библиотеку, и мы остаемся вчетвером.

Отец за последние полгода заметно постарел. Не знаю, было ли дело в моем замужестве или в чем-то другом. Папа в пятьдесят лет сохраняет хорошую физическую форму, но у глаз и на лбу появились глубокие полосы морщин, а когда-то темные волосы окончательно стали серебристыми. Он и Владимир одеты в черные костюмы-тройки с черными рубашками и галстуками. Они встают, приветствуя нас. Владимир стал совсем худым, щеки глубоко впали, а тело похоже на скелет. Со временем он стал оправдывать свое прозвище – Кощей. Пахан первым подходит ко мне и трижды целует меня в щеки.

– Здравствуй, дитя, – здоровается он на русском языке. Дома иностранные языки под запретом, считается, что мы должны помнить, откуда пришли.

Владимира окружает аура власти, и я смиренно опускаю взгляд. На самом деле, он мой крестный отец, но не могу сказать, что я не боюсь его. Как минимум, это было бы глупо. Страх – то, на чем держится власть. Но Владимир не безрассудно жесток, он разумен и справедлив настолько, насколько возможно.

Мама присаживается рядом с отцом, а я занимаю место напротив. Это не семейное собрание. Мне кажется, что сейчас меня поведут на плаху. Лица всех троих напряжены, и я чувствую, как по спине стекает струйка пота. Сжав ладони в кулаки, жду, кто объявит приговор.

– Аврора, – начинает отец, – мы связались с нашим человеком из ирландцев, и…

Его голос надламывается, а мама вдруг всхлипывает. Их проявление чувств при нашем пахане застает меня врасплох, от удивления мои глаза расширяются. В глазах мамы скапливаются слезы, но она быстро их смахивает. Владимир по-дружески сжимает плечи моих родителей и подается вперед.

– Дорогая, боюсь, новости неутешительны, – медленно, давая мне время на осознание, произносит он. – Мать Орана убедила всех, что ты причастна к убийству мужа. Мы знаем, что это не так, но защитить тебя от их ярости не в наших силах. Если она наступят, то начнется война. Мы не можем просто забрать тебя, как бы мне ни было противно это признавать.

Комок желчи подкатывает к горлу. Этого я и боялась. Меня продали годы назад, и вернуться я не смогу. Хочу кричать, молить Владимира, который говорил, что любит меня как родную дочь, чтобы он пощадил меня и позволил остаться, но я продолжаю молчать. Крик ничего мне не даст, только ухудшит мое положение. Они вышвырнут меня на улицу или просто отдадут Коналу.

– Но твоя мать кое-что придумала, и мы уже обо всем договорились, – вдруг встревает отец. В его глазах читается надежда, и я ухватываюсь за нее. – Этот договор спасет тебя, Аврора.

Сглотнув ком, вставший поперек горла, тихо спрашиваю:

– Что мне придется сделать?

Все трое переглядываются, и Владимир решает озвучить решение, которое, по их мнению, спасет меня:

– Ты выйдешь замуж еще раз.

О Боже мой, только не Конал, прошу… Бог, если ты меня слышишь, пощади, не отдавай меня ему!

– Несколько лет назад мы помогли одному нашему союзнику спасти его невесту и разобраться с организацией, которая терроризировала его семью многие годы, – неожиданно подает голос мама. Никогда не слышала, чтобы она так уверенно говорила при Владимире. – Я вспомнила об этом и обратилась к его брату. Он согласился помочь.

– И это…? – неуверенно уточняю я.

Родители тяжело вздыхают и отводят взгляды. Неужели есть кто-то хуже, чем ирландцы? Итальянцы? Кто-то из наемников? Из Триады?

– Ты выйдешь замуж за Гидеона Кинга, – заканчивает Владимир.

Глава 2

Гидеон

Семья и бизнес – синонимы в моей жизни. После смерти матери отец ожесточился и выковал из нас с братьями не только акул бизнеса, но и настоящих бойцов. Он говорил, что мы работаем для семьи, мстим за семью и живем ради семьи. Мне было десять, когда он умер, но по сей день я следую его наставлению. Под семьей раньше я воспринимал исключительно братьев, сейчас нас больше, но мое мнение о том, что брак – это формальность, сделка, на которую я никогда не собирался идти, хотя и не отрицал его эффективность в особых случаях. Раньше люди женились для потомства и повышению социального статуса. Если честно, мало, что изменилось с тех пор. Мне не нужно потомство, все-таки у меня есть три брата, и мою часть бизнеса унаследует кто-то из племянников или племянниц. Я всегда знал, что кто-то из парней женится, однако я не рассчитывал, что это будет брак по любви, как у Селены и Росса. Мой брат по уши влюблен в свою жену, но я не он.

Мне было бы опасно даже помышлять о шансе познать любовь, если бы я ее желал. Мне комфортно в своем упорядоченном темном мирке, в который иногда заглядывает лучик солнца с именем Марселла. Не все люди способны на любовь к человеку, не связанному с ним кровным родством, кого-то она сводит с ума. Единственное, что держит мой разум в сохранности, – контроль. Если я потеряю его, то любой человек, который окажется рядом, пострадает. Я оградил себя от мира, от семьи, стараясь компенсировать свою отстраненность верной службой братьям.

Но неделю назад, когда Ирина Волкова заявилась в мой избирательный штаб, я согласился помочь ей. Главной причиной был долг, о котором она не преминула напомнить. Мне стоило переговорить с Россом перед тем, как соглашаться, все же он – глава компании и семьи. Но кто-то должен был заплатить, и пусть лучше это буду я. Клятвы должны быть исполнены, обещания – сдержаны. Именно так говорил отец. К тому же, сейчас, когда я решил баллотироваться в мэры, мне не помешает жена из такой влиятельной семьи, как Волковы.

Три дня назад я сообщил семье о своем решении, и с тех пор Росс и Николас не переставали обрывать мой телефон, а Селена вывалила на меня около полутысячи сообщений с угрозами. Моя невестка оказалась упрямее всех и додумалась отправлять мне послания через факс. Отмалчиваться я больше не мог, поэтому когда Росс в очередной раз позвонил, я взял трубку. Разговор за час не сдвигается с мертвой точки, и я устало потираю виски. Я не привык перечить брату, а такое долгое общение вызывает у меня неприятную тревожность.

– Мы должны Братве, ты знаешь сам, – говорю Россу, сурово глядящему на меня с монитора ноутбука. – Брак продлится недолго, да и к тому же это личная просьба Игоря Волкова, а ты знаешь, как сильно он может быть благодарен.

Росс до сих пор не одобряет мой брак с Авророй Волковой. Не знаю, чего он так взъелся. Мой старший брат всегда мыслил трезво и расчетливо, но с появлением Селены в нашей жизни все изменилось. Трон королевы больше не пустовал. Я люблю ее, как свою сестру, ради нее я умру, но это не значит, что я вдруг поверил в счастливый финал для себя и перестал быть преданным нашему делу.

– Если ты это сделаешь, Селена изрешетит мои яйца, – морщится Росс, приводя свой последний аргумент. – Или будет играть с ними в пин-понг, а я все еще хочу второго ребенка.

Марселле – моей дорогой племяннице – скоро будет пять, и я знаю, что Росс с Селеной хотят еще детей. Моя невестка экстерном закончила колледж и работает в кризисном центре для женщин и детей. Она ведет административную работу и преподает детям школьную программу. Я все еще не понимаю, как такая самоотверженная женщина могла полюбить Росса, да и всю нашу ущербную семью.

В подтверждение словам Росса слышу, как дверь его кабинета распахивается, а его лицо озаряется улыбкой. Он выглядит глуповато, но я счастлив за него. Селена, не церемонясь, заходит в кадр и дает мужу подзатыльник. Думаю, мне тоже достанется за проигнорированные сообщения.

– Если ты разрешишь брату жениться на какой-то мафиозной девке, которую он не любит, я придушу тебя подушкой ночью, а детям скажу, что у тебя случился сердечный приступ, – рычит Сел и бьет Росса в плечо.

С нашей последней встречи она стала выглядеть еще лучше, и я не мог этому не радоваться. Селена была тощей и измотанной, даже на их свадьбе она была слишком худой, а сейчас она олицетворение жизни.

Росс поднимает руки, сдаваясь. Селена свирепо смотрит на мужа, и я боюсь, как бы я сейчас не стал свидетелем убийства собственного брата. В любом случае, я не стану давать показания против Сел.

– Эй, у него уже яички опустились, он взрослый мальчик, Ангел, – ворчит Росс. – И предложение действительно заманчивое, но решать не мне, а Гиду.

Селена вновь ударяет Росса, а затем поворачивается в мою сторону. Весь ее гнев теперь направлен на меня, но это не злость, а беспокойство. Не думал, что кто-то будет так искренне волноваться за меня. Росс переводит глаза на меня, периодически поглядывая на жену и опасаясь попасть под горячую руку.

– Гидеон, на кой черт тебе жениться на какой-то русской девчонке? В нашей семье и так денег столько, что наши прапраправнуки смогут ни дня не работать, – пытаясь успокоиться, спрашивает Селена. – Зачем ты подставляешь себя?

Не думая, коротко отвечаю:

– Мы должны Братве, Сел.

Мне не хочется вспоминать, за что именно мы им должны. Но по взглядам брата и сестры понимаю, что мы все думаем о той страшной ночи. Крик Селены нам с Россом не стереть из памяти никогда, а ей не стереть шрамы, оставшиеся на сердце. Сел поджимает губы, в ее глазах вспыхивает ужас от воспоминаний, но следом ее лицо теплеет и она говорит:

– Обещай, что не позволишь навредить себе, разведешься при первой возможности и больше не будешь лезть во всякое дерьмо. Иначе я надеру зад тебе, а ей вырву все волосы и исцарапаю лицо.

Усмехнувшись, провожу рукой по волосам, встряхивая их, и киваю. Селена выжидающе смотрит на меня, сощурившись. Ей не хватает моего кивка, поэтому произношу вслух:

– Обещаю, сестренка.

Ее глаза увлажняются, и она качает головой, пытаясь скрыть свои эмоции. Росс недовольно смотрит на меня. Ему не нравится, когда его жена плачет, пусть даже от счастья. Росс кладет руку на ее спину и кидает на меня красноречивый взгляд.

– Я пойду, – откашлявшись, собираюсь отключить звонок.

Но Селена останавливает меня.

– Ты должен пообещать мне еще кое-что, – заявляет она, смахнув слезинки. Без раздумий киваю. Кто я такой, чтобы спорить с нашей королевой? – Будь наконец-то счастливым, Гидеон. Мы пережили все не просто так. Нам был дан шанс, воспользуйся им, не будь дураком.

Ничего не ответив, отключаю звонок. Мне бы пришлось объяснять, что это невозможно. Я прекрасно знаю, что все в семье считают меня психом, и они правы. Полка в ванной обычно заполнена жаропонижающими и обезболивающими, а не антидепрессантами, анксиолитиками и антипсихотическими препаратами. Чокнутый брат Кинг, отморозок. Наверное, из-за такой репутации Ирина Волкова пришла ко мне, а не к Николасу или Доминику. Хотя Дом и не вернулся в компанию окончательно, он активно участвует в нашем бизнесе, но он бы не согласился на брак. Что касается Николаса… для поддержания убедительности союза нельзя, чтобы фотографии твоих любовных похождений каждую неделю выкладывали TMZ, а Ник не может держать свой член в штанах. Никто из нас не возражает, что в тридцать четыре года он трахается, как кролик. Нет наркотиков, нет алкоголя – это для семьи Кинг самое главное.

Я могу потерпеть принцессу мафии год или два, нам просто нужны рамки и правила, которые она должна принять. Выбора у нее в любом случае не будет.