Русалии

Пролог

Светлая ночь сырым туманом клубилась по перелеску. Надрывался соловей. Черника оделась в росу, как в бриллианты. На большом сосновом пне, прижавшись, друг к другу спинами, сидели два подростка. Мальчики пытались курить – давились, кашляли и утирали слёзы.

– Павлик… Ну, как?

– Ужасная дрянь! Давай не будем, Владик, а? Меня тошнит…

– Да я из-за этих сигарет жизнью рисковал! Отец мне голову оторвёт, если заметит, что я их стащил!

– Владик, я не могу…

Владик тяжело вздохнул, махнул рукой:

– Ладно. Мне тоже не понравилось. Как это взрослые курят и им нравится?!

– Я думал об этом. У них, наверное, с возрастом грубеет всё внутри, становится как из ботиночной кожи, и они курят, пьют водку и горький кофе…

– Окрошку едят.

– Окрошку я люблю.

– А омлет?

– Терпеть не могу.

– Я тоже.

– И девочки…

– Что – девочки?

– Ты сам знаешь, Владик. Посмотри на пляже на девчонок и их матерей! Ни за что я не поверю, что все эти мамаши были когда-то такими, как их дочери! Мне иногда кажется, что девочки, когда вырастают, уезжают в какую-то другую страну, и вместо них сюда привозят толстых тёток!

– У твоей матери хорошая фигура.

– Это правда. Но она всё равно ведь старая.

– А сколько ей, Паша?

– Тридцать три.

– Да. Старая.

Они посидели, молча, потом Влад тихо заговорил:

– Я вот всё думаю… Как бы сделать так, чтоб не стареть?

– Не получится.

– Попробовать-то можно! Говорят, есть такие колдуны и ведуньи, которые знают, как остановить время.

– Сам подумай, Владик, если б кто-то такое умел, то ведь догадались бы об этом люди, видели бы, что человек не старится!

Влад вздохнул:

– Ты прав. Но с другой стороны… Если ты владеешь колдовством, то можешь сделать так, чтоб никто и не удивлялся, что ты всегда молодой.

– Это сказки, Владик.

– Дед Серёжа, у которого корова, говорит, что люди утратили древнее знание. И если они вернутся к своим корням, то им откроется истина. Он ищет цветок папоротника.

Павлик передвинулся по шляпке пня, сел с другом плечо в плечо, заглянул в глаза:

– Правда?

Влад кивнул:

– Да. Недаром в селе шепчутся, что ему давно сто лет стукнуло, а он и не думает помирать! В прошлом году я встретил его в лесу на Ивана Купалу. Он мне тогда сказал, что если найти и сорвать цветок папоротника, то перед тобой откроются все двери, ты откопаешь клады и будешь понимать язык зверей. Он хочет говорить со своей коровой.

– О чём можно говорить с коровой?

– Я не знаю. Но он хочет.

Павлик оторвал длинную зелёную травину, росшую из пня, сунул в рот:

– Мне мама рассказывала, что главный цветок в Иванов день – это Иван-да-Марья.

– Который жёлтый с синим?

– Да. Он волшебный. Брат с сестрой полюбили друг друга, но любовь была запретной, и они превратились в цветок.

– Они что, переспали?

– Мать не сказала. Думаю, что да.

– Фу… – Влад передёрнулся, – Гадость, какая! Ты бы мог?

– Нет.

– А с двоюродной?

– Не знаю. У меня нет сестёр.

– У меня тоже… Кто это там ходит?

– Где?

Влад вытянул руку:

– Там… В ельнике…

– Я никого не вижу.

– Женщина в белом платье…

– Наверное, какая-нибудь дачница, ищет папоротник, – усмехнулся Павлик, – Ведь завтра Иванов день. Ты что такой бледный стал, Владька?!

Влад вытер рукавом рубашки испарину со лба:

– Сам не пойму… Вдруг, так страшно стало! Не знаю почему, но я подумал, что это наша с тобой судьба там прошла…

Павлик усмехнулся, обнял своего товарища:

– Выдумки всё это, Владик! Нет никакой судьбы.

Часть 1. Зелёные святки

Глава 1

Макс зевнул, сладко потянулся. Полежал, любуясь на то, как на деревянном потолке просыпается малиновая заря. Выбрался из постели, подошёл к окну. Вдалеке, по дороге быстро шла женщина в длинном светлом платье. Она обернулась раз, другой, посмотрела по сторонам, прибавила шагу и исчезла в утренней весенней дымке. Макс пожал плечами.

Выйдя из спальни, он прошёл по неширокому коридору, осторожно открыл угловую дверь, заглянул в комнату. Новорожденный солнечный лучик падал на узкую кровать, освещая стриженый затылок, нежные мальчишеские лопатки и выглядывающий из-под подушки острый локоть…

Макс улыбнулся, дверь прикрыл. Возле левого уха загудело. «Шмель? – изумился Макс, – Жаркое же будет лето!»

В кухне он сварил себе кофе, зачерпнул ладонью из мисочки на столе ржаных сухарей, захрустел. Он пил кофе и опять смотрел в окно. Что-то сегодня в мире было не так – и утро, и воздух, и этот светящийся туман… Мимо проехала маленькая красная машинка. Потом молнией скользнул мужской силуэт, весь в чёрном. Несколько минут спустя, неторопливо переваливаясь по колдобинам весенней сельской дороги, проплыла Скорая…

Макс залпом допил свой кофе, выгреб из миски остатки сухарей и пошёл из дома.

Свернув на соседнюю улицу, он увидел вдалеке карету Скорой и направился туда. У последнего участка, упирающегося в тёмный еловый лес, стояла машина с красным крестом, ворота и калитка были настежь открыты, и во всех окнах большого двухэтажного коттеджа, горел яркий верхний свет. На скамейке возле калитки развалился пожилой мужчина в голубой полосатой пижаме.

Макс подошёл:

– Игорь Иванович, что у вас случилось?

Полосатый вздохнул:

– Вова умер.

– Что?! – ахнул Макс, – Но когда?

– Ночью. Сердце. Он тебе, кстати, ничего не говорил вчера?

– О чём?

– О том, что нездоров. Как он тебе показался?

Макс сел рядом на скамейку, задумался, медленно произнёс:

– Он выглядел и вёл себя, как обычно.

– И вы с ним вчера не ссорились?

Макс усмехнулся:

– Мы встречались с ним только для того, чтоб поссориться. Вчерашний вечер не исключение.

На широкую террасу из дома вышла полная дама, в переднике поверх яркого домашнего платья, тяжело плюхнулась в плетёное кресло, заплакала.

– Маринка! – с довольной улыбкой сказал Игорь Иванович, – Поплачь, поплачь! Придётся тебе теперь другого дурака искать. Не минуты я тебя тут не продержу. Вон из дома!

Она громко высморкалась в свой передник, потом выпрямилась, поднялась, выкатила вперёд монументальную грудь, зло прикрикнула:

– Чему радуешься? Ты здесь ещё не хозяин! Завещания дождись!

Игорь Иванович весело рассмеялся, Макс поднялся:

– Пойду я…

– Ты разве не хочешь узнать, что врачи скажут?

– У меня собаки не кормленные.

– Ну, что ж… – равнодушно сказал Игорь Иванович уже в спину уходящему Максу.

Макс быстро шагал к своему дому, но, не дойдя нескольких шагов, остановился – возле его ворот стояла та самая красная машинка, которую он видел раньше утром. Внутри сидела молодая женщина.

Макс подошёл, стукнул костяшками пальцев по стеклу. Женщина улыбнулась ему, открыла дверцу, выбралась из своей игрушечной машины.

– Вы что-то ищете?

– Я заблудилась в ваших лабиринтах, – чуть хрипловатым, но очень приятным голосом заговорила она, продолжая улыбаться, – Я ищу дом Владимира Бонье. Вы знаете такого?

– Бонье?… – вежливая улыбка сползла с лица Макса.

– Да, Владимира Сергеевича Бонье.

– А… Э… – замычал Макс, – Мм… Вы не хотите зайти ко мне в дом и выпить кофе?

Она тоже перестала улыбаться, нахмурилась:

– Нет, не хочу. Если знаете, где его дом – скажите. Если нет – хорошего дня, – она взялась за дверцу.

Макс потёр себе переносицу, потом посмотрел на неё:

– Постойте. Вы меня неправильно поняли. К нему сейчас нельзя, у них несчастье…

– Несчастье?… А! Я встретила здесь Скорую! Кто-то заболел?

– Не заболел… – Макс откашлялся, – Владимир Сергеевич умер.

Она замотала головой:

– Этого не может быть! Мы с ним говорили только вчера вечером!

– Я тоже говорил с ним вчера вечером. Давайте, всё-таки зайдём в дом…

В кухне Макс сварил им кофе, разлил по чашкам, поставил на стол, рядом встали сахарница, сливки и печенье. Женщина, глядя в свою чашечку, молча, пила чёрный несладкий кофе, потом подняла на Макса глаза:

– От чего он умер?

Макс пожал плечами:

– Я не знаю. Когда я пришёл, врач был всё ещё там, у него в спальне… Я говорил с его братом. Подозревают остановку сердца, – Макс посмотрел на неё, – А он Вам – кто?

– Наниматель.

– Наниматель?

– Да. Он заказал мне картину, но хотел, чтоб я писала её у него в доме. Это было так кстати…

– Вы художник?

– Да. Не очень удачливый… Я закончила Академию на набережной, пыталась выставляться, но без особого успеха, – она усмехнулась, – Владимиру Сергеевичу рассказал обо мне кто-то из наших с ним общих знакомых, Бонье ведь известный искусствовед, вращается в артистических кругах. Вращался… И, он был таким милым! Сказал, что всю жизнь искал своего стихийного художника, и что, когда я закончу нужную ему картину, он закажет мне ещё одну. Вулкан. Я так радовалась, думала – наконец-то повезло…

Макс потёр небритый подбородок:

– Мм… «стихийный художник»? А что это такое, если не секрет?

Она улыбнулась:

– Не секрет. Я рисую природные явления, но не рассветы и закаты, а что-то, где есть драма. Как объяснить… – она прищёлкнула пальцами.

– Торнадо?

– О, да! Смерчи – это моё любимое. Но у меня есть и лесные пожары, и снежные лавины…

– Звучит очень страшно, – рассмеялся Макс.

– Страшно, но и грандиозно!

– Вы хотите сказать, что видели всё это своими глазами?

– Конечно! Я весь Техас проехала вдоль и поперёк с охотниками за Торнадо! В Италии видела и извержение вулкана, и страшный шторм! А вот в Индонезии, к слову, случай был…

…Она рассказывала о бурях и наводнениях, о ежедневных грозах Явы, Макс внимательно слушал, и, заодно, разглядывал свою визитёршу. Чёрные шёлковые волосы ниже лопаток, роскошные брови вразлёт, глаза смотрят тёмным янтарём. Умытое лицо, простая одежда, но этой южной красе в бледных северных широтах никакие приукрасы и не требовались. Она поднялась, чтоб сполоснуть свою чашку, Макс окинул взглядом её фигуру, которая в современные стандарты красоты вписывалась не до конца: персидская наложница, героиня итальянского неореализма – крутые бедра, полные плечи, гибкая талия, высокая крепкая грудь. Брюлловская виноградница.

… – Интересно! Очень интересно Вы рассказываете!

– Спасибо, – она мягко улыбалась, – Как Вас зовут?

– Макс.

– Я Алекс. Откуда такой гомон?

Макс хлопнул себя ладонью по лбу:

– Мои собаки! И Бомка до сих пор взаперти сидит… – он покачал головой, быстро вышел из кухни, но через минуту вернулся, держа за ошейник приземистого круглоголового питбуля.

– Это – «Бомка»? – она удивлённо смотрела на пса, Макс кивнул, – Я думала, что Вы котёнка принесёте…

Макс усмехнулся:

– Он безвреднее котёнка. Кот тоже есть, но Вик выйдет только когда сам решит.

– Вик?

– Викинг.

– Ясно. Кот – Викинг, а вот этот телёночек – Бомка.

– Они питомцы моего сына, и он сам давал им имена. Котёнок самый обыкновенный был, деревенский. Его поранила лиса – их тут много, он потерял глаз, прибился к нашему двору, но быстро поправился и Лёня… Лёня – это мой сын, сказал, что он настоящий викинг. Мальчик тогда был увлечён кельтами, тевтонцами, скандинавским эпосом. Старшая Эдда, Младшая Эдда… А Бомка – он страшный увалень, маленьким был, вообще, точь-в-точь мягкая игрушка, даже пахло от него почему-то, как в детском магазине… Он в жизни мухи не обидел, не бойтесь его.

– Я не боюсь… почти.

Она шагнула, осторожно погладила пса по серой голове, тот заулыбался, громко забил хвостом по деревянному полу, Алекс засмеялась:

– Хороший… Но, судя по этому лаю, у Вас ещё собаки есть? Вы заводчик?

– Да. Хотите посмотреть?

– Хочу! – с готовностью отозвалась она, – Мне торопиться некуда. Как и возвращаться…

Макс взглянул на неё, но расспрашивать не стал.

Они вышли из дома через заднюю дверь, прошли по мощёной дорожке до высокой деревянной загородки, Макс открыл калитку во второй двор, пропустил Алекс вперёд. Она остановилась, огляделась:

– Как у Вас много земли!

– Это от деда. Он родился в этой деревне, тогда она считалась глухой провинцией – 40 километров от Ленинграда! Это сейчас город уже почти вплотную подступил… И земля здесь раньше копейки стоила, дед в своё время, по случаю, прикупил большой соседний участок и получился вот такой внушительный надел…

– А за забором что? Пустырь?

Макс нахмурился:

– Та земля принадлежит Бонье. Я много лет уговаривал его продать мне этот пустырь или сдать в аренду, тогда я смог бы готовить больше лабрадоров, но он – ни в какую!

– Почему?

Макс пожал плечами:

– Владимир Сергеевич своеобразный человек. Был.

Она коротко вздохнула и снова принялась разглядывать двор:

– В этих домиках живут собаки?

– Да. Там, слева – бигли.

– Вы разводите разные породы?

Макс улыбнулся:

– Бигли – это коммерция, хотя я и люблю их всех.

– А лабрадоры?

– Лабрадоры… – начал было рассказывать Макс, но услышал позади шум, осёкся, обернулся.

В калитку ввалился кряжистый рыжий парень в джинсах и расстёгнутой вязаной кофте на голое тело. К нему подскочил радостный Бомка, завертелся, принялся бодать его в колени круглой головой. Рыжий желтозубо улыбнулся, погладил собаку, перевел взгляд на Макса, икнул:

– Пабло! Что это у тебя, ворота нараспашку, дом открыт, заходи – кто хочешь…

– Ты что, дурак, пьяный что ли? Ведь ещё утро!

Рыжий приложил руки к груди:

– Зачем обижаешь? Нужно было Иваныча уважить…

– Ты с Игорем пил?

– Да. Боносье откинулся, слыхал?

В этот момент из-за спины Макса выглянула Алекс, Рыжий заметил её, сумел сфокусировать взгляд, обалдело поднял брови, сложил рот в круглую баранку, забормотал: «М-мадам»… и направился к ней. Она отступила на шаг, Макс быстро встал между нею и Рыжим:

– Куда прёшь?

– Пабло… Я только познакомиться… Так сказать, представиться даме…

Макс взял его за локоть:

– Катись отсюда! Иди домой и спать ложись. Вечером чтоб, как стёклышко был. Я не шучу, Илья. Ещё раз это повторится, и можешь искать себе другое место.

Рыжий выгнул губы обиженным коромыслом:

– Ты неприятный тип. Ещё и перед девушкой меня позоришь! – он повернулся к Алекс, – Мадам! Мне жаль, что наша встреча состоялась при столь печальных обстоятельствах! Этот недалёкий человек даже не удосужился представить нас друг другу!

– Какой человек?! – грозно переспросил Макс, Алекс прыснула. Рыжий, как ни в чём не бывало, продолжал, сально глядя на Алекс.

– Я – Илья Ильич Покровский. Я не какой-нибудь пьянчужка, как меня тут пытаются выставить. Пью только по особым случаям. Да. И я холост.

– Ты что плетёшь? А Таня? А дети?

Рыжий хотел гордо откинуть голову, но потерял равновесие и ухватился за рукав Макса, Макс отбросил его руку.

– Сегодня утром я ушёл от жены. Да. Финита ля комедия. Я снова холост и уже влюблён.

Алекс со смехом отвернулась, Макс тем временем тащил Покровского к калитке, тот упирался, оборачивался на Алекс. Наконец, Максу удалось вывести его в первый двор:

– Илья, ты меня слышал? Пьяный больше не приходи – прогоню.

– Максик, не сердись! Я только пару рюмочек и выпил у Иваныча. У него там гулянка – выноси святых!

– Гулянка?…

Рыжий усмехнулся:

– Считай, полжизни этого часа Иваныч ждал. Теперь все денежки Боносье ему достанутся!

– Откуда ты знаешь? Ведь у Бонье во Франции есть дочь.

– Он тридцать с лишним лет с ней не видался. Может, её и в живых-то уже нет. К нему другие «дочки» захаживали, сам знаешь какие. И вчера я с ним бабу видел.

– Где?

– Я вечером вышел подышать, дошёл до его дома, смотрю – на крыльце Бонье и женщина. Женщина спиной стояла, но видно, что молодая. Бонье курил, потом они пошли в дом, и он её, знаешь, так нежно за плечики обнял…

– «Подышать», говоришь? Ты, выходит, со вчерашнего пьёшь?

Рыжий замахал руками, Макс вздохнул:

– Мне-то хоть не ври… Игорь Иванович сказал тебе, от чего умер Бонье?

– Сердечный приступ. Предварительно. Слушай, Пабло… – Рыжий придвинулся вплотную к Максу, обдало водкой и чесноком, Макс поморщился, – Что это за фея там у тебя?

– Не твоё собачье дело.

Покровский вздохнул, вытер рукавом влажные губы:

– Дааа… Шикарная девка! Переспать бы с такой, а там можно и в гроб!

Макс посмотрел на него в упор, спокойно произнёс:

– Илья, или ты сейчас уйдёшь отсюда или я тебе все рёбра пересчитаю.

Он развернулся и пошёл в сторону псарни. Рыжий постоял, качаясь, снова икнул и вышел за ворота.

Глава 2

Макс заваривал чай, Алекс готовила им бутерброды, ловко, тонко нарезая холодное мясо длинным острым ножом.

Они сели к столу, Алекс положила кусок мяса на ломоть чёрного хлеба, жадно впилась в него мелкими ровными зубами. На подоконнике сидел одноглазый серый кот, толстый и сердитый, и внимательно смотрел на Алекс. Ещё не закончив жевать, она заговорила:

– Очень вкусно. Спасибо.

– Это Вам спасибо! Вы мне так помогли с собаками! Этот балбес Илья проспится только к вечеру, а без помощника трудно…

– Он работает у Вас?

Макс махнул рукой:

– Одно название.

– Зачем же вы его держите?

– Сам не знаю. Привычка. И жалость тоже. Если прогоню, то он совсем пропадёт – никто в округе не возьмёт его на работу, – он вздохнул, – Мы выросли вместе. Я каждое лето проводил здесь, а он местный, младший брат моего друга. Моего бывшего друга.

Она вопросительно посмотрела на него, Макс улыбнулся:

– Это старая история… Илья с малых лет оболтусом рос, сразу видно было, что из него ничего путного не выйдет, но если знаешь человека с детства, то и потом видишь время от времени в нём его детское лицо, и жалеешь, прощаешь ему же во вред…

– Он так высокопарно говорит.

Макс рассмеялся, закивал:

– Притом, что не прочёл ни единой книги. Даже в школе. Мать у них была образованная, культурная женщина, переводчица, и старший брат Ильи пошёл в неё, а у Рыжего великолепная память, он просто запоминал все эти обороты речи и вставлял в разговор. Скольких нанимателей он этим обманул! Правда, с любой работы вылетал уже через месяц – на одной цветистой речи далеко ведь не уедешь. У меня вот задержался…

– Как же Вы справляетесь с таким хозяйством и почти без помощи?

– Трудно. И ясно, что нужно найти человека понадёжней, чем Илья. Сейчас дела идут неплохо, и я могу себе это позволить.

Она внимательно на него посмотрела, покусала свой указательный палец, отпила чая.

– А работа с проживанием?

Макс растерялся.

– Я… я не думал об этом, рассчитывал нанять кого-то из местных…

В эту минуту из коридора донёсся негромкий монотонный скрип, шуршание, затем в кухню, в инвалидном кресле, въехал мальчик лет тринадцати, худой и нескладный, с тёмными вьющимися волосами и очень симпатичным, хоть и обкиданным прыщами, лицом. Он остановил своё кресло посреди кухни и удивлённо уставился на Алекс. Потом перевёл взгляд на Макса.

– Пап, это кто?

Макс охнул:

– Сынок, разве так можно!..

– Я Александра, – мягко, с улыбкой, заговорила Алекс, – И я ищу работу.

– У нас в доме? – мальчик нахмурился.

– Я узнала, что твой папа подыскивает себе помощника в питомник, а мне очень нужна работа на лето.

– Пап, а дядя Илья разве не справляется?

Макс только вздохнул, мальчик снова смотрел на Алекс:

– А почему работа только на лето?

– Мне негде жить, – просто ответила Алекс, – Это временные трудности, к осени всё, так или иначе, решится…

Лёня разглядывал её с нескрываемым любопытством:

– Вы с нами будете жить?

Алекс улыбалась:

– Дружок, я и не думала вмешиваться в вашу с папой жизнь. Мне всего лишь нужна временная работа. В конце участка у вас хорошая сторожка, с печкой, и баня рядом, мне отлично подойдёт.

– А сами Вы откуда? – допытывался Лёня.

– Из Петербурга.

– А с собаками раньше работали?

– Лёня, уймись! – Макс построжел.

– Всё в порядке, – проворковала Алекс Максу, повернулась к мальчику, – Нет. Но я их не боюсь, люблю, и я легко учусь. Надеюсь, что твой папа даст мне шанс.

– Возможно, – серьёзно сказал Лёня, Макс видел, что Алекс едва сдерживает смех.

С подоконника, неожиданно легко и грациозно, спрыгнул упитанный кот, потянулся, не торопясь, вперевалочку, подошёл к коляске, так же легко взлетел к мальчику на колени, свернулся, зажмурился, заурчал на всю кухню. Лёня принялся гладить кота и приговаривать:

– Викинг хороший… хороший…

Алекс с Максом переглянулись.

– Будешь чай, сынок?

– Буду.

После чая Макс вывез сына во двор, довёз до беседки, на руках перенёс на широкую скамью. Лёня сказал «Спасибо» и уткнулся в книгу.

Всё то время, что Макс возился с сыном, Алекс была во дворе. Она по-домашнему устроилась в гамаке, свесив ногу и прикрыв локтем глаза. Макс, проходя мимо, каждый раз бросал на неё взгляд. Усадив мальчика в беседке, он пошёл к гамаку – его гостья безмятежно спала. Макс покачал головой – это было очень трогательно и очень по-детски! Только маленький ребёнок может так доверчиво уснуть в незнакомом доме, у чужих людей. Да и то не всякий…

Макс внимательно разглядывал её. Рассыпавшиеся по сетке гамака волосы, полоска голого живота, выглядывающая из-под задравшегося свитера, крепкое, сбитое тело, тонкая щиколотка… Белая шея, мерно колышущаяся грудь… Макс сглотнул.

Она вдруг отняла руку от глаз, посмотрела на Макса, села, но из-за резкого движения не удержалась и стала падать в гамаке назад. Макс подскочил, схватил её за руки, дёрнул на себя. Она весело рассмеялась. Макс, тоже со смехом, виновато развёл руками:

– Простите. Я лишь хотел понять – спите Вы или нет.

Лёня, услышав смех, оторвался от своей книги. Он сидел вполоборота и не сводил с них глаз.

– Он Вас ревнует, – тихо сказала Алекс.

– Нет. Просто присматривается к Вам. Он был немного резким сегодня в доме, но это от неожиданности, у нас бывают только знакомые. На самом деле, он очень добрый и чуткий парень.

– А… – она помялась, – Это кресло… Он поправится?

Макс пожал плечами.

– Это болезнь или травма?

– Автомобильная авария. Его мать погибла на месте, она была за рулём, а он с тех пор не ходит, – Макс откашлялся, – Он не парализован, чувствительность есть, и упражнения он послушно выполняет, но… не ходит.

– Бедный мальчик…

У неё потемнели глаза, Макс смотрел в них и под весенним ярким солнцем они казались почти чёрными. «Ведьмин глаз… Чепуха какая!»

Они помолчали.

– Давно Вы разводите собак?

– Порядком. Это была идея моей жены, сперва, скорее забава, а потом это стало делом моей жизни.

– А чем Вы занимались до этого? – спросила Алекс и смутилась, – Я задаю много вопросов, но если я буду тут жить и работать, то нам, наверное, нужно немного узнать друг о друге…

Макс улыбнулся:

– Всё хорошо, Вы совершенно правы. Но у меня ничем не примечательная, скучная биография. Я родился в Ленинграде…

…Макс родился в Ленинграде, в самом сердце города – свернёшь с Исаакиевской, пройдёшь несколько шагов по узкой набережной, потом в переулок и вот он, их дом, а в нём огромная академическая квартира его деда.

Отца своего Макс в глаза не видел, тот сбежал от жены через несколько месяцев после свадьбы, бросив девятнадцатилетнюю девчонку на сносях. Но мужчина – старший, мудрый, большой и сильный в жизни Макса всё-таки был. Дед. Максим Максимов, академик АН СССР, известный и в городе и в стране человек, вхожий в кабинеты и дома высшего чиновничества, занимался воспитанием внука обстоятельно, с чувством, довоенной строгостью и огромной, как океан, любовью. Дед и уроки у Макса проверял, и о школьной жизни расспрашивал, брал с собой на работу и в командировки в Москву, Новосибирск и Свердловск, а когда пал железный занавес, то и за границу. Женщины к воспитанию ребёнка допущены не были. Ни мать Макса, ни бабка, не проработали в жизни ни одного дня и, вспоминая детство, Макс неизменно видел перед собой одни и те же картинки: мама с бабушкой рассматривают яркие глянцевые журналы, привезённые дедом из-за границы, что-то записывают, зарисовывают; готовят странные смеси ядовитого цвета и мажут себе на лица; в четыре руки стряпают сложные блюда на ужин; втайне от деда суют Максу конфеты и карманные деньги и просят посидеть тихонько в уголке и не мешать.

Учился Макс в языковой школе, учился хорошо, к пятнадцати годам свободно говорил на французском и английском, занимался спортом – лёгкой атлетикой, борьбой и немного баскетболом, и на родительских собраниях с первого до последнего класса всегда в первую очередь хвалили его, Павла Максимова.

Это дед настоял на том, чтоб внук был записан на его фамилию, хоть родители Макса на момент его рождения и состояли в законном браке, и у матери была фамилия её непутёвого мужа. Дед решительно взялся за дело, подключил свои связи, съездил с каким-то партийным бонзой на рыбалку в Карелию, и Макс, вместо положенного Шумова, превратился в Максимова. Макс был совсем не против. Против он был своего имени. Мать, страдая по сбежавшему мужу, в надежде на его возвращение, назвала малыша в честь его отца, Павликом. Так и стал Макс Пал Палычем, но имя своё с раннего детства не любил и немудрено – сверстники Пашей его звали крайне редко, а всё больше Паштетом да Павлином. А после того как Вероника, его первая любовь и первый же постельный опыт, рассказала ему, что «paulus» по латыни значит «маленький», тогда как «maximus» большой и величайший, он и вовсе стал вспоминать, как его зовут лишь заполняя официальные бумаги, представлялся же всегда коротко – Макс.

Жизнь изменилась, когда Максу исполнилось семнадцать. Умерла бабушка. Стройная, ухоженная пятидесятидевятилетняя женщина, расчёсывала перед зеркалом волосы и упала замертво. Аневризма, о которой никто не подозревал. Дед, при жизни бабки перекидывавшийся с ней парой фраз за целый день, после её смерти стал тосковать, хиреть, брюзгнуть и прикладываться к бутылке, и оказалось, что силу и смысл его жизни давала вовсе не работа и даже не внук, а эта красивая, двадцатью годами младше, лёгкая, весёлая и недалёкая женщина. Дед плавал, плавал в своём горе, но выплыть так и не сумел. Умер.

Макс, к тому времени поступивший без всякой протекции в Политех, после похорон деда институт бросил, сказал матери, что время учиться ещё не пришло, и ушёл в армию. Мать вздохнула, пожала плечами:

– Решай сам сынок, как тебе лучше. Деньги есть у нас, папа обо всём позаботился, царствие небесное… – она трижды истово перекрестилась и вернулась к изучению новой семишаговой диеты, на которой, по слухам, отсидел уже весь столичный бомонд.

Макс, рослый и сильный, с ранних лет занимавшийся спортом, попал в ВДВ, где оттрубил от приказа до приказа два года. Вернулся; отдохнул несколько месяцев; как это положено, обзвонил всех симпатичных и не очень подружек; выпил по чарке со всеми друзьями и приятелями; в августе впервые искупался в фонтане и решил, что пора и честь знать. Учиться Макс больше не собирался и стал искать работу. Его лучший друг, Влад Покровский, посоветовал ему попытать счастья в МЧС.

– Ты же десантник, Пашка, там тебя с руками и ногами оторвут.

Так и вышло. Всё было хорошо, но тут, совершенно неожиданно, вмешалась мать.

– Сыночек, ты взрослый, умный мальчик, уверенна, что ты всё обдумал, и это благородная профессия, но… Мне очень страшно!

– Ничего со мной не случится, мама!

– Я не за тебя боюсь, – брякнула мать, смутилась, опустила глаза, – То есть, за тебя я, конечно, боюсь, ещё как, но твой дедушка…

– Что – дедушка?

– Он ведь смотрит на нас с неба! Он так хотел, чтоб ты окончил институт, получил диплом! Он этого не одобрит, Паша.

– Мама, я хочу работать.

– Мой хороший, ведь всегда можно найти компромисс! Давай так – подыщи что-нибудь необременительное, да и поступи на заочный. Ты так хорошо учился, тебе это будет не трудно, и деда уважим.

Макс нехотя кивнул:

– Ладно, я подумаю…

Мать просияла:

– Вот и славно! Тебе нигде не попадалась моя маленькая бархатная сумочка? Нет? Куда я могла её засунуть, ума не приложу! А она мне необходима для терракотового плаща, другое ничего не подойдёт!

Мать в те дни собиралась замуж. За итальянца. Роберто, сорокапятилетний серьёзный мужчина, полжизни отработавший в Интерполе, основательный, солидный и обеспеченный человек, влюбился в мать Макса, как мальчишка, и после стремительного романа сделал предложение. Мать вся светилась от счастья, Макс никогда её такой не видел. Подруги запугивали мать, говорили, что вот так, как в сказке, в жизни не бывает, что обязательно будет какой-то подвох и скороспелый жених непременно окажется либо извращенцем, либо многожёнцем, но теперь, по прошествии шестнадцати лет, было ясно, что мечта сбылась – супруги жили душа в душу, в прекрасном доме под Сузой, и воспитывали свою обожаемую принцессу Анну, дочку, которую мать Макса родила в сорок четыре года.

Перед свадьбой мать пришла к Максу в комнату, села на краешек кровати, поправила ему одеяло. Макс опешил от такой непривычной ласки:

– Мам, ты чего?

– Сыночек, я хотела с тобой поговорить, и, надеюсь, ты меня правильно поймёшь…

– Да?

– Всё, что у нас есть, что осталось от моих родителей – твоё. Я ведь сама знаю, что я никчёмная, ни копейки за всю жизнь не заработала! И мне мама однажды сказала, что твой дедушка взял её замуж с… ээ… мм… с голой жопой – это её слова, не мои, и она всю жизнь зависела от него. Мне бы так хотелось, чтоб у меня было хоть какое-то приданое для Робби, и я подумала, что могу у тебя попросить небольшую часть…

Макс сел в постели, непонимающе посмотрел на мать:

– Какую часть? Забирай хоть всё, я не пропаду.

Мать испуганно подняла руки:

– Что ты, что ты! Папа никогда мне этого не простит! Он нам с мамой каждый день говорил, что ты его наследник! Вот послушай, что я придумала…

Они продали свою квартиру в центре Петербурга по баснословной цене – Максу раньше и в голову не приходило, что она стоит подобных денег! Мать взяла себе половину и ни копейки больше, оставив Максу все ценные вещи, библиотеку своего отца и дом с участком в деревне Березень, в получасе езды от города…

… – Я вырос в Питере. Обычная семья. Окончил школу, отслужил в армии, поступил в институт при МЧС, работал и учился.

– Кем работали? – спросила Алекс.

– Спасателем.

– О… – протянула она, – Это романтично!

– Романтично это выглядит только в кино. Работа трудная, себе не принадлежишь, и это выматывает. Но, так или иначе, я отдал этому почти десять лет жизни.

– Сколько Вам сейчас?

– Тридцать восемь. А Вам?

– Двадцать восемь.

– Вы молоды.

– Вы тоже не старик.

Они улыбнулись друг другу.

– Вот, – продолжил Макс, – В двадцать три я женился, в двадцать пять родился сын. Я построил этот дом на месте старого, перевёз сюда семью. Всё как у всех, ничего выдающегося. Вот только жена погибла… Семь лет назад.

– Не говорите об этом, если тяжело…

– Да нет, – Макс пожал плечами, – Теперь уже всё прошло, утихло…

…Прошло-то всё гораздо раньше. Жену Макс обожал, боготворил, влюбился с первого взгляда, встретив её на вечеринке, куда его позвал за компанию Влад Покровский. Тоненькая синеглазая брюнетка, серьёзная, строгая, недоступная. Так же как и Макс работает и учится, мечтает разводить собак, много читает, разбирается в классической музыке, в живописи. Макс осаждал эту крепость несколько мучительных месяцев, прежде чем крепость пала. Счастлив он был неимоверно и в первое же их утро сделал Юле предложение. Она нахмурилась: