Часть I
Почин
Полдень. Самое пекло. Оставляя за собой облако пыли, к реке подошла на рысях сотня всадников. Все в полном боевом облачении, оружные. Не иначе, стереглись нежданного наскока ворога. Хотя, откуда здесь кому взяться? Укрыться-то негде. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась ровная как стол, иссушенная зноем степь. По всему окоёму никого-ничего. Лишь круто спускающиеся к воде берега покрывала сочная трава да кой-где кустарник, но там для засады место не больно-то подходящее.
Коль судить по обличью, – кольчужным рубахам, шеломам и особливо по червлёным круглым щитам, перекинутым для удобства за спины, – конные были русами. Поперёд остальных, указуя дорогу, поспешал на неказистой низкорослой лошадёнке печенег или торк, по виду не разберёшь, а всё ж, малахай на голове и чешуйчатый доспех из сшитых внахлёст пластин задубелой воловьей кожи, выдавали в нём исконного сына степей.
Проводник вывел отряд прямиком к броду. По всему видать, они проделали долгий путь: и люди, и животные были изрядно утомлены, а помимо того, измучены жарой. Спустившись к реке и едва зайдя в неё по колено, лошади остановились и начали жадно пить. Наездники от них не отставали – спешившись, с не меньшим рвением стали утолять жажду, черпая воду кто шеломом, а кто и просто горстями. Напившись вволю, многие принялись со смехом обливать друг друга. Разрезвились, ну, чисто дети! Впрочем, они и впрямь были очень юны – старше двадцати никого, почитай, и не было.
Один из молодцев выбрался на противоположный берег. Глядя на него, кто таков, гадай – не угадаешь. По виду, обычный гридь, ни доспехом, ни оружьем от прочих неотличимый, разве что чуть годами поболе. А меж тем, то был сам Великий князь Киевский Святослав Игоревич. Скинув шелом и отерев мокрое лицо, он снисходительно взирал на происходящее в реке. При всё том, бдительности не терял: нет-нет да и обшаривал цепким взглядом всё окрест, благо видать далеко. Мало ли что…
В скорости к нему присоединился седоусый воевода Свенельд. Этот любому молодцу из дружины в отцы годился, а потому на забавы молодёжи внимания вовсе не обращал. Вместо того занялся делами обыденными: оправил у своего каурого оголовье, подтянул подпругу, осмотрел и ощупал бабки на задних ногах, после чего обратился к Святославу:
– Роздых бы коням дать, княже. Эвон сколь с утра отмахами.
То, что бывалый воин проявил заботу о лошадях, даже не помянув о людях, было в порядке вещей. Во всяком случае, князя это обстоятельство нимало не подивило. Оно и верно: человек, случись что, пусть сам о себе печалуется, а о тварях бессловесных порадеть надобно перво-наперво. Святослав, однако, с ответом не спешил. Поначалу сощурившись посмотрел на небо, потом перевёл взгляд на проводника, который тоже уж переправился на эту сторону и расположился чуть поодаль. Присев, как принято у кочевников, на корточки подле копыт лошади, он с отрешённым видом терпеливо ждал, когда будет велено вновь тронуться в путь.
– Покличь-ка вожатого! – приказал князь воеводе.
– Эй, бедженек! – громко окликнул проводника Свенельд.
Вожатый – теперь уж понятно, что был он всё ж из печенегов, – встрепенулся, и после того как воевода призывно махнул рукой, весьма резво вскочил на ноги и со всей возможной почтительность приблизился к князю.
– Спроси, сколь осталось пути до Атиля? – велел князь Свенельду, который знал по-печенежски.
Свенельд перевёл вопрос. Проводник, не задумываясь, ответил:
– Ики таш.
Воевода ненадолго задумался, пересчитывая в уме, чтоб князю толково разобъяснить.
– По-нашему поприщ* с десяток, – подытожил он.
Святослав кивнул.
– Авось, выдюжат лошади и без роздыха, – ответствовал он, наконец, на предложение воеводы и зычным голосом, чтоб все, кто ни есть услыхали, протяжно крикнул: – На-а ко-онь!
Приказ был выполнен беспрекословно и споро. Муть в реке не успела осесть, как отряд уж тронулся с места. Двигались прежним порядком: впереди вожатый-печенег, за ним князь с воеводой, следом остальные. Спору нет, сопровождавший дружину степняк места здешние знал отменно. Вёл без задержек, ловко огибая встречные старицы и пересекая вброд ерики, покуда вдалеке на небольшом всхолмлении не показалось вытянутое вдоль горизонта изжелта-бурое пятно, хорошо заметное на фоне синего неба.
Печенег, а за ним и вся сотня, остановились.
– Атиль! – обернувшись, сообщил князю проводник, тыча пальцем вперёд.
В потоке поднимавшегося от земли горячего воздуха, очертания стен
*Поприще – в данном случае старорусская путевая мера для измерения больших расстояний, ранний аналог версты.
словно бы дрожали, а сам град, казалось, парил над степным простором. С минуту люди молча созерцали эту необычную картину. Зрелище заворожило всех, но только не князя.
– Айда! – призывно выкрикнул Святослав, не желая попусту мешкать, и бросил коня с места в галоп. После вчерашнего разгрома козарской рати, учинённого им вкупе с примкнувшими к походу печенегами и торками, князь ни об чём ином, кроме как о захвате вожделенного Атиля, первейшего из градов Козарии, и не помышлял. Оттого-то и сорвался ныне с места ни свет ни заря с малым числом гридей, опередив основное войско. Знать, тешил себя надеждой на невиданно богатую добычу.
Слово князя – закон, и дружина, ничтоже сумняшеся, последовала за ним. По мере приближения опоясывающая град стена становилась словно бы всё выше и как бы сама уже стремительно надвигалась на конников. Несмотря на младость, все воины в отряде были опытные, не единожды в сече побывавшие и ко всему привычные. Они на скаку перекинули щиты на левое плечо и уставили копья, изготовившись к бою. Кто ведает, что через краткий миг станется? Гадать недосуг, а жди всякого, и будь, что будет. Однако Атиль встретил незваных гостей настежь распахнутыми вратами. Никто и не думал заступать пришельцам дорогу. Сразу за воротами раскинулся майдан. В иное время там толпился бы народ, но нынче торжища и в помине не было. Ни единого человека. Лишь кой-где мусор да лошадиный помёт.
Не задерживаясь на пустом майдане, отряд углубился в город, который словно бы вымер. Путь пролегал по узкой – двум телеги едва разъехаться – немощёной улице. По обеим сторонам её сплошной стеной тянулись убогие глинобитные домишки. И снова не случилось ни одного встречного: ни мужчины, ни женщины, ни ребёнка. Выскочив из рукотворной теснины, всадники очутились на берегу широкой протоки, через которую пролегал наплавной мост, ведущий к острову. На острове высилось массивное угловатое знание с плоской крышей. По краю оной выстроились в ряд непривычного вида ступенчатые зубцы.
Если городская стена и прочие постройки в граде были из самана, так здесь строитель не поскупился на заморскую плинфу. Помнится, княгиня Ольга, сетовала, дескать, плинфа та недешева. А уж она-то, матушка, доподлинно ведала, что по чём, потому как, принявши крещение, выписывала из Царьграда мастеров на возведение храма аккурат из той самой плинфы, вспомнилось Святославу. Само собой, ничем иным, окромя дворца хазарского владыки, это просто быть не могло.
Конские копыта гулко прогрохотали по доскам моста. Перед дворцом всадники соскочили на землю, сбатовали лошадей, и с полсотни гридей, привычно рассыпались вкруг дворца дозором. Десятка два, отставив копья и обнаживши мечи, взбежали по ступеням, ведущим ко входу, и зашли внутрь, глянуть что да как. Поди знай, что удумали козары – от них завсегда только каверзы и жди! Князь, воевода и те, кои при лошадях, остались ждать. Дозорные вскоре вернулись ни с чем. Из тех же, что юркнули во дворец, один появился в дверях и крикнул:
– Живых никаво, княже!
– Стал быть, не за ради красного словца бают… – с сомнением покачав головой и будто бы ведя разговор с самим собой, пробормотал Свенельд.
– Об чём ты? – Вопрошающе воззрился на него Святослав.
– А пошли! Сам узришь! – предложил Свенельд, не вдаваясь в объяснения.
Князю, привыкшему изъясняться напрямик, без вычур и недоговорок, затейливость в речах претила, однако, он лишь ожёг воеводу строгим взглядом и стал подниматься по лестнице. Свенельд неотступно следовал за ним. Под сводами дворца было прохладно – толстые стены надёжно защищали он зноя. Оттого-то верно и не спешили выбираться под палящее солнце гриди, посланные сведать, нет ли западни. Оно что ж, нашёл им оправдание князь, проходя мимо бесцельно слоняющихся по обезлюдевшим комнатам воев, малость охолонуться в жарынь не грех.
Вокруг царил полумрак. Часть факелов, закреплённых на стенах, уже потухла, часть ещё чадила, помаргивая огнём из последних сил. Света же, попадавшего через узкие окна, больше похожие на бойницы, хватало не вполне. Впрочем, его было довольно, чтоб уразуметь: поживиться здесь нечем – всё мало-мальски ценное было вынесено подчистую. На каждом шагу встречались следы поспешного бегства: раскрытые пустые лари и оброненные впопыхах вещи. Чем дальше продвигались вглубь здания Святослав и сопровождавший его воевода, тем угрюмее становился князь. Всё отчётливее проступало на лице его разочарование. Немудрено. Коли дворец пуст, так вернее верного, что и казна козарская ускользнула. Да как ускользнула?! Только-только – и часу не прошло. Пламенники вон ещё догореть не успели. Ищи-свищи её теперича – не докличешься! Разве что, ковры да подушки и остались, а с них прибыток невелик…
Миновав несколько таких же порожних помещений, князь с воеводой ступили в просторный зал. Тут было много светлее: и окон поболе, да ещё и откуда-то сверху свет падал в самую середину, где на устланном хорасанскими коврами возвышении стоял трон с высокой резной спинкой, а рядом кулём валялся какой-то грузный человек, облачённый в дорогой шитый золотом парчовый халат.
Приблизившись, князь присмотрелся к распростёртому на полу телу. Человек был мёртв. Не старый ещё. Неимоверно толстый. Лицо одутловатое, безусое, безбородое. В страшно выпученных остекленевших глазах застыл ужас. Горло покойника было туго перетянуто кожаным ремнём.
– Удавленник, – изрёк князь и спросил, обращаясь к Свенельду: – Как мыслишь, кто таков?
– А тута и мыслить неча! Хакан ето ихнай! – уверенно ответствовал воевода.
– Как так? – Усомнился князь. – Вечор, как сеча зачалась, ты мне на иного указывал.
– Так двое их хаканов-то! – спокойно пояснил воевода и указал на усопшего. – Сей – набольший. День-деньской сидит на седалище, – для убедительности Свенельд положил руку на спинку трона, – быдто, бог какой. И сам отсель никуда не выходит, и к нему не подступиться. Имени ево никто не знает. Хакан и хакан! А тот, што на рать выходил, навроде как, меньшой… Хакан-беком зовётся.
По всему видать, услышанное Святослава озадачило.
– Всё одно, я в толк не возьму, – признался он и, кивнув на мертвеца, спросил: – Нешто можно вот так-то? Какой-никакой владыка.
– Мудрено, – согласился с ним Свенельд. – Враз и не разобраться… Тут вишь как: набольший хакан, он для виду токма! Живёт не тужит. Ни в чём нужды не ведает. От всякого почёт ему. А случись, скажем, недород, аль иная какая напасть, задушить его должно, штоб, значит, лихо отвесть! Я, было, и сам не верил, да вишь оно как…
Только тут Святослав смекнул, что значило «не для красного словца бают…», обронённое недавно Свенельдом, после того, как гридь с порога крикнул, что живых никого нет. Выходит, воевода так и полагал, что хакана застанем удавленным.
– А далее-то как без набольшего? – Силился князь проникнуть в замыслы козаров, измысливших столь чудные порядки в своей державе.
– Так, невеликая потеря! Наново кого ни то замест прежнего посадят! – с нескрываемым пренебрежением, будто речь шла о чём-то, вовсе не стоящем внимания, изрёк воевода. – Аки быка для приношения, токмо и держат. Истинно-то правит хакан-бек. Иосиф по имени. Жидовин.
– Жидовин? – недоверчиво переспросил Святослав. – С чего? Козаре ж – кочевой люд, а те спокон веку Небу молятся.
– То когда было! – Отмахнулся воевода. – А ныне у их так заведено: хошь,
как допрежь, в Тенгри веруй, а хошь избери любого бога по сердцу. Теперя и жидовинов средь козар хватает. А сколь исмаильтян! Матушки твоей, княгини Ольги, единоверцев тож в достатке. И сказывают, для кажного в Атиле молельный дом поставлен… Одно слово, путано у них тут! – заключил Свенельд и вернулся к тому с чего начал. – Войско, прибыток и береженье казны – всё хакан-бека забота. Иосиф накануне на рати был. Опосля сюда подался. А ныне, вишь, и сам утёк, и казну, должно, умыкнул аль загодя схоронил где.
Похоже, последние слова задели Святослава за живое, напомнив, что козарские сокровища, слухами о коих свет полнился, сделались для него недоступны. Он вдруг стремглав сорвал с пояса боевой топор и в бешенстве обрушил несколько мощных ударов на спинку ни в чём неповинного трона, круша затейливую резьбу, которой та была украшена. Воевода спокойно взирал на буйство, учинённое князем, нимало тому не препятствуя ни словом, ни движением.
– Град спалить! Чтоб место впусте лежало на веки вечные! – в запале прорычал князь, когда вволю намахался топором и остановился, дабы перевесть дыхание.
Воевода не перечил.
– Твоя воля.
– Да отряди людей, Иосифа-аспида словить! – гневно сверкнув очами, повелел Святослав. – Покуда не далече убёг.
На что Свенельд твёрдо возразил:
– Никак не можно, княже. Сколь при нём присных, кто ведает, а у меня всяк гридь на счету. Да и как ево сыскать? Степь кругом на все стороны. Опять жа, рекой до моря близёхонько, а там плыви куда душе угодно… – обтекаемо намекнул Свенельд на безнадёжность подобной затеи.
– Каво ни то взять да огнём жечь. Язык и развяжется. Вызнаем куда сбёг. – Святослав упрямо не желал смириться с досадной незадачей, постигшей его – ведь, желанная добыча была почти в руках, ан нет…
– Каво брать-та? Град пуст стоит. Народишко со скарбом своим поразбежался да в плавнях схоронился – поди сыщи… Опять жа, абы кто не гож – знающий нужон. А где такого изыскать? – резонно заметил воевода, не преминув напомнить: – Я ить тя упреждал, што зряшный гон выйдет.
То было чистой правдой. Свенельд и впрямь сколь мог пытался отговорить князя от спешного выступления на Атиль с единой молодшей дружиной. Втолковывал, что, дескать, неча попусту землю копытить, всё одно припозднимся. Да куда там! Святославу, ведь, коль что втемяшится в голову, слова поперёк не скажи. Так оно и вышло, не послушал князь, сделал по-своему…
– И отколь тока ты завсегда наперёд всё ведаешь? – отдышавшись, пробормотал князь, как бы признавая давешнюю правоту воеводы.
– А подсылы да соглядатаи на што? – Ухмыльнулся Свенельд. – Чать, звонкой монете всяк рад. Кинь кличь, да за куну сребра от охотников послужить отбою не будет… Намедни донесли мне, што допрежь рати уж хакан-бек о казне порадел. Вестимо, коль про ево сказывали: хитер аки старый лис – случись што, ужом вывернется, а таки выскользнет.
– То-то, што не пардус! – презрительно процедил сквозь зубы князь, вспомнив, как накануне повёл себя хакан-бек в битве: едва Святослав стал одолевать, бежал с ратного поля. И с высокомерной усмешкой прибавил: – Лукавством да извёртом на рати не выстоять! Супротив силы сила ж потребна! По мне так, меч – всему голова!
– То-то и видать, младешенек ты ещё, княже… – промолвил воевода, по-отечески снисходительно покачав головой.
Святослав и в правду был молод, едва двадцати трёх годов от роду, однако не терпел, ежели кто дерзостно напоминал ему о его летах. Воеводе же подобное прощалось, ибо в словах старого воина, пестовавшего княжича с младых ногтей, никоего урона княжьей чести не было, да и быть не могло. В них была лишь наука. Свенельд, никто другой, сделал его великим воином, в том сомнения никакого: порукой многие славные победы. Всем хорош князь Киевский: смел, силён, в битве удачлив… Но при том, прост и бесхитростен, аки отрок. Об том и сокрушался сейчас воевода, в который раз пытаясь пробудить в князе помимо бесстрашного воина, ещё и мудрого державного властителя.
– Не мечом единым пределы княжества ширятся. Взять, к примеру, хоть бы матушку твою, княгиню Ольгу. – В голосе старого воина слышалось неподдельное уважение. – Покуда ты по малолетству к правлению не способен был, она мало што древлян пригнула да новогородцам и плесковичам урок назначила, а и с кочевым людом завсегда находила нужное слово. Князей-то разных в степи, што в бору шишек, и кажный зарился на земли киевские. Степняки те, навроде как, все под козарами, а всё одно всяк норовит, штоб быть сам по себе. Так она, княгиня, кого припугнёт, кому што ни то посулит, а иному и сребра отвесит. Глядишь, присмирели, больше промеж себя грызутся, а на Руси-то покойно… Вона тока о прошлый год печенеги стояли под Киевом, а ныне с нами замирились да вместях с твоей дружиной на козар пошли. И торки тож пошли. А буртасы? Нешто и впрямь мыслишь, они от хакана отложились, што он де с ними на больно ласков был? Всё от того, што посланцы матушки твоей, княгини, загодя кого улестили, кого одарили. Стал быть, не мечом единым дела делаютца! – вновь повторил он прежде сказанное. – Где-то, мож, токмо силой и надобно ломить, а где и хитровством да подкупом. Теперь, как ты, княже, в силу вошёл, сию науку и тебе перенимать надобно, уж не погнушайся.
– Успеется. А ныне меч правит! – сказал, как отрезал, князь, по всему видать, притомившись от умных речей воеводы.
Не впрок ему сия наука, ох не впрок, с сожалением вздохнул Свенельд, в который раз осознавши всю тщетность своих потуг. Как прежде все попытки приохотить молодого князя к делам державным кончались ничем, сколь княгиня Ольга не старалась, так и теперь у Свенельда в который уж раз не вышло.
– Неча словесами плескать из пустого да в порожнее. – Вмешался голос Святослава в невесёлые думы воеводы. – Об деле давай! Наши пешцы, должно, к ночи будут. Степняки со своими кибитками тож… – Князь ухмыльнулся. – Чудной народ! Жён да чад неотлучно за собой таскают. Ну да то – их докука… Что дале?
– Я так мыслю, наперво надобно воям передых дать, – изложил свои мысли на сей счёт воевода. – Двух дён довольно будет. Пока стоим, я слух пущу, мол нам тут быть не след, мол, на Русь спехом ворочаемся. А сами на Самандар двинем. Путь не близкий. Вожатого я загодя приискал. Навряд нас там ждут. Расплохом возьмём. Ежели Иосиф с казной туда подался, а боле ему деться-то и некуда… Сам суди, Саркел – наш, Атиль – наш, един Самандар у козар из градов и остался. Глядишь, и злато-серебро ево нашим станет.
– То дело! – одобрил план Святослав, воспламеняясь вновь утраченной, было, надеждой заполучить хаканову казну.
Часть II
Вечер воспоминаний
Уже смеркалось, когда тишину погружённой в полумрак квартиры нарушила мелодичная телефонная трель. Академик Нарымов снял трубку.
– Слушаю вас.
– Добрый вечер, Виктор Валерьевич! – негромко произнёс женский голос.
– Здравствуйте, Лена!
На несколько томительных секунд воцарилось молчание. Видимо, женщина никак не ожидала, что будет столь скоро и безошибочно опознана.
– Не думала, что вы меня вот так сразу узнаете, – чуть сконфуженно призналась она после паузы: – Всё-таки с последней нашей встречи немало воды утекло.
– Немало, – согласился с ней Нарымов. – Но неужели вы полагаете, что я способен позабыть голос своей любимой ученицы?
Назвав звонившую любимой ученицей, он ни на йоту не погрешил против истины. Причём ключевым в данном словосочетании являлось именно «ученица», ибо их отношения никогда не были окрашены в романтические тона. Тем не менее разрыв этих отношений стал для Виктора Валерьевича весьма болезненным…
Приснопамятное знакомство состоялось в сентябре две тысячи пятого года. Вняв настойчивым просьбам руководства МГУ, Нарымов, который тогда ещё не был академиком, но уже заслуженно считался одним из мэтров отечественной археологии, выкроил время, чтобы прочесть третьекурсниками исторического факультета лекцию о методах датирования в археологии. Вещая с кафедры о таких, в общем-то, скучных вещах, как радиоуглеродный анализ, палинология, карпология, металлография или термолюминесцентный анализ керамики, ждать от аудитории аплодисментов не приходится – не заснут, уже хорошо. Однако, будучи полевиком с солидным стажем, Нарымов весьма к месту сдабривал сухие выжимки из научных статей яркими примерами из собственной богатой практики. В итоге он сумел-таки пробудить у слушателей интерес даже к столь мало увлекательной теме, и будущие историки выслушали его с должным вниманием, что само по себе уже можно было счесть успехом.
Закончив лекцию, Виктор Валерьевич с чувством выполненного долга покинул лекционный зал и двинулся было по коридору в сторону выхода, когда сзади послышалось:
– Постойте!
Он остановился и, обернувшись, упёрся взглядом в девушку, которая спешила к нему. Вероятно, одна из тех, кто присутствовал на лекции, предположил Нарымов.
– Вы ко мне обращаетесь? – уточнил он во избежание недоразумения.
– Да, – подтвердила та и безапелляционно заявила: – Нам необходимо поговорить.
Прозвучало это так, словно Нарымов был ей чем-то обязан. Подобная бесцеремонность археолога слегка покоробила.
– Нам? – язвительно спросил он и сам же ответил: – Вам – может быть.
Насчёт себя, не уверен.
Надо полагать, в голове у девушки что-то щёлкнуло. Сообразив, что повела себя излишне напористо, что перед ней заслуженный учёный, который к тому же более чем вдвое старше её, она потупилась и промямлила:
– Извините.
– Уже лучше. – Одобрительно кивнул Нарымов, предложив: – Не мешало бы вам, юная леди, для начала представиться.
– Иволгина Лена. Истфак. Третий курс, – почти по-военному отчеканила девушка.
– На всякий случай напомню, меня зовут Виктор Валерьевич, – в свою очередь отрекомендовался он, резонно предположив, что адресованное заезжему лектору обезличенное «постойте» скорее всего связано с элементарным незнанием его имени и отчества.
Конечно, с трудом верилось, что студентов заблаговременно не предупредили, что, дескать, с лекцией такой-то выступит тот-то. Но, видимо, по какой-то причине в памяти девушки данная информация не задержалось. А следовало бы, рассудил Нарымов. Чай, не каждый день к вам наведываются главные научные сотрудники Института археологии! Впрочем, вспомнив себя, – ведь когда-то, хоть уже и довольно давно, он тоже был студентом, – вынужденно признал, что в её годы и сам не стал бы забивать голову подобной ерундой. Это позже, повзрослев и посерьёзнев, он стал занудой-аккуратистом, а когда был двадцатилетним шалопаем, мысли вертелись вокруг совсем иных вещей: дискотеки, девчонки… Виктора Валерьевича накрыла тёплая ностальгическая волна. Эх, молодость, молодость!
– Так о чём вы хотели со мной поговорить, Иволгина Лена? – не без лёгкой иронии, но заметно смягчившись, спросил он.
Получив добро, девушка оживилась.
– Вы, ведь, из Института археологии, – начала она с констатации очевидного. – Мне нужен допуск в ваш архив, а как его получить, не знаю.
– Да проще простого. – Пожал плечами Виктор Валерьевич, которому озвученная проблема показалось не стоящей выеденного яйца. – Приносите письмо за подписью ректора или проректора с обоснованием необходимости работы с архивным материалом и получаете пропуск.
– Наше руководство такие письма оформляет только для дипломников с обязательным указанием темы дипломной работы, – возразила на это Лена, добавив: – В ректорате меня отфутболили.
Нарымов смущённо поскрёб затылок – в подобные нюансы он никогда не вникал. Впрочем, определённая логика в позиции вузовского начальства усматривалась. Всему своё время. Третьекурснице до диплома ещё далеко. Да и что ей могло, понадобилось в архиве ИА? А действительно, что? – задался вопросом уже сам Нарымов.
– Позвольте полюбопытствовать, с какой целью вы так жаждете попасть в наш архив? – спросил он.
– Хочу взглянуть на отчёт о результатах раскопок Верхнеджулатского городища, – обыденно сообщила девушка.
Такой ответ Виктора Валерьевича, выражаясь языком горячих эстонских парней, немножко очень удивил. Специфические, однако, у барышни запросы! Верхний Джулат не Помпеи – в Список всемирного наследия ЮНЕСКО не входит. Объект, прямо сказать, мало чем примечательный. Когда монголы пришли на Кавказ, они построили на месте древнего аланского поселения город с единственной целью: обеспечить безопасное прохождение караванов по неспокойным горным дорогам. Пока Золотая Орда была в силе, Верхний Джулат процветал. Распалась Орда – обезлюдел, пришёл в запустение и к семнадцатому веку превратился в руины. Сегодня о том, что когда-то существовал на территории нынешней Северной Осетии этот золотоордынский город, за пределами республики уже мало кто помнит. Археологические работы там действительно велись, но было это аж в конце пятидесятых-начале шестидесятых годов прошлого века. Результаты четырёхлетних исследований оказались более чем скромными, и представляли интерес разве что для узкого круга исследователей истории народов Северного Кавказа.
В считанные секунды, прокрутив всё это в голове, заинтригованный Нарымов вознамерился было выяснить, с чего у студентки вообще возник интерес к прямо сказать второразрядному археологическому объекту регионального значения, но ему даже не пришлось мучить девушку вопросами – та сама поспешила объяснить, откуда ноги растут. Друзья, помешанные на водном туризме, предложили ей этим летом поучаствовать в сплаве на байдарках по Тереку от Владикавказа до Моздока. Она согласилась. Возле села Эльхотово одна из лодок серьёзно пострадала, напоровшись на остатки старой мостовой сваи. Пришлось причалить к берегу. Разбили лагерь. Весь следующий день парни занимались приведение байдарки в порядок. Лену, как единственную в группе представительницу слабого пола, от ремонтных работ освободили. Предоставленная самой себе, она от нечего делать обследовала окрестности и набрела на развалины…
С начальным посылом всё ясно, решил Виктор Валерьевич. Банальное стечение обстоятельств. Занесло девчонку за компанию чёрт-те куда. Бурный Терек. Сплав. Приключение с байдаркой. И тут, до кучи, совершенно случайно на глаза ей попадается древнее городище, вернее то немногое, что от него осталось. Вот и взыграло любопытство. Опять же, принадлежность к истфаку обязывает… Словом, блажь! Правда, не очень понятно, что её там могло впечатлить?
Заподозрить, будто девушка элементарно повелась на живописную картинку, было затруднительно. Сам-то он, хоть никогда и не видел воочию Верхнего Джулата, совершенно точно знал, в каком состоянии находится, точнее, находилось городище сорок лет назад, потому что в своё время досконально изучил отчёт, на который так стремилась взглянуть его новая знакомая. Интерес Нарымова объяснялся просто: Алания некогда входила в состав Хазарского каганата, а всё что имело отношение хазарской тематике Виктора Валерьевича крайне занимало. Правда ничего полезного или нового для себя он в отчёте не нашёл, но не суть. Официально заявленной целью экспедиции было обследование руин трёх христианских церквей, двух мечетей и единственного сохранившего строения – минарета четырнадцатого века. К отчёту прилагалось множество фотографий, дающих исчерпывающее представление о внешнем виде городища. Уже тогда любоваться там было нечем, а теперь и подавно, потому как в 1981-м году не стало минарета – он был разрушен, причём не без помощи местных горе-реставраторов.
– Странное такое ощущение. Вроде и ничего особенного там нет, а мурашки по спине побежали, – в унисон его мыслям призналась девушка и, не зная, как подоходчивее описать то возникшее смутное ощущение, подытожила: – В общем, зацепило.
Повеяло чем-то до боли знакомым. Когда-то, взобравшись на стену Псковского кремля, он испытал нечто подобное, и после того «зацепа» в нём проснулся будущий учёный. Кстати, я тогда тоже был на третьем курсе, напомнил себе Нарымов. Чем чёрт не шутит, может, и у девочки это не блажь вовсе, а нечто посерьёзнее, усомнился бывалый археолог в справедливости своей первоначальной оценки внезапно возникшего у студентки интереса к
малоизвестным руинам.
– И что? – спросил Виктор Валерьевич, как бы подталкивая её к продолжению рассказа.
– Сходила в село,
– пояснила Лена. – Расспросила местных. Оказалось, кроме того, что на этом месте был когда-то город Верхний Джулат, никто ничего толком не знает. Когда в Москву вернулась, неделю из университетской читалки не вылезала, всё пыталась выяснить, что представлял из себя этот Верхний Джулат. Но информации оказалось до обидного мало… Почти ничего, – добавила она, не преминув, впрочем, этим почти ничем поделиться.
Помянула Пушкина, который по пути в Эрзурум нарочно сделал остановку у минарета, «стройно возвышавшегося между грудами камней», и даже взобрался на самую верхотуру башни. Ссылка на величайшего из русских лириков ничего кроме лёгкой усмешки у Виктора Валерьевича не вызвала. Однако, когда в ход пошли имена средневековых путешественников Шильтберга и Челеби, задолго до Пушкина посещавших Верхний Джулат и оставивших заметки о своих впечатлениях, скепсиса у Нарымова заметно поубавилось. Вникать в содержание «Райзенбуха» или «Сейяхатнаме» – труд каторжный. Неудобоваримые тексты семисот- и трёхсотлетней давности – это вам не беллетристика. Просто прочесть – уже подвиг. Чего-чего, а такого добра Нарымов на своём веку переварил немало. Стало быть, девица не только любознательна, но и по-хорошему въедлива и упорна. Тут попахивает исследовательским зудом.
– Судя по всему, вы неплохо потрудились, – признал он. – Шутка ли, такой объём информации перелопатили! А вот, насчёт, экспедиции… Дело-то давнее. Сорок с лишним лет прошло. Из какого, извините, источника вам вообще стало о ней известно?
– Источник: газета «Социалистическая Осетия», – ответила Лена. – Заметка в номере от 25 мая 1959 года. В ней сказано, что по инициативе Института Археологии Академии наук СССР начались археологические работы на территории Верхнеджулатского городища.
Из периферийной газетёнки? – удивился поначалу Виктор Валерьевич, однако по здравом размышлении признал, что всё логично. «Правда» или «Известия» на такие мелочи размениваться не стали бы. О стройках века, великих трудовых свершениях советского народа – это сколько угодно. Когда же дело касалось чего-то менее значительного, подключалась печатные органы рангом пониже: дескать, и у нас жизнь ключом бьёт. Для маленькой северокавказской республики интерес, проявленный к её прошлому, не мог не стать значимым событием, вот и напечатали.
– Где вы её ухитрились раздобыть? – полюбопытствовал Нарымов, памятуя, что такого рода печатная продукция весьма недолговечна. В советские времена газеты подолгу не хранили: либо в огонь отправляли, либо сплавляли в макулатуру, а ещё была фишка – ими стены оклеивали, прежде чем обои прилепить.