Глава 1. Схватка
У меня в ушах так колотила кровь от пережитых перегрузок, что мне несколько секунд после серии орбитальных маневров пришлось приходить в себя. Я был уверен, что бой закончился нашей победой – мы с Дораном и Гносом на трех скоростных истребителях “D-6” отсекли правое крыло боевого охранения вражеских крейсеров и подставили их под огонь нашего эсминца “Слава Республики”. Бортовая плазменная артиллерия разделалась с тяжелыми бронированными штурмовиками Бессмертных в считаные минуты, избавив нас от сложного и опасного орбитального боя. После этого Доран ввязался в стычку с остатками левого крыла, Гное получил повреждение двигателя и отправился на базу академии, а я принял приказ перейти в распоряжение передовой группы, купирующей прорыв Бессмертных в четвертом приграничном секторе. Крикнув Дорану по связи, что отхожу, я утормозил машину, сменил орбиту и начал разгон с экономией топлива, используя дармовую гравитацию звезды.
Я уже был готов снова врубить маршевые дюзы и выйти на разомкнутую параболу, когда меня атаковали сразу четыре вражеских истребителя. Причем момент они выбрали до предела неудачный для меня – для данной расстановки сил я занимал далеко не лучшую орбиту, проходящую через восьмидесятый сектор по астроцентрическим координатам. Вывернуться из опасной и неожиданной ситуации я мог как на разгоне, так и на торможении – надо было срочно выбрать, что именно делать. В первом случае четверка нападающих останется ближе к звезде, а во втором, наоборот, я уйду на более низкую орбиту, оставив противника на внешних относительно себя секторах.
Оба маневра имели почти равные преимущества. Если противник окажется ближе к светилу, то у меня повысится свобода орбитального маневра вплоть до ухода в межзвездное пространство, но тогда на фоне звезды мне куда труднее будет брать Бессмертных в прицел, даже в радарный, поскольку этот чертов термоядерный шар мощно излучал во всех спектрах – от корпускулярного до рентгеновского. Если же на внешней орбите окажется противник, то я хоть и смогу в какой-то мере затеряться среди излучений, но зато возможность маневра снизится многократно.
Самое обидное заключалось в том, что на принятие столь сложного решения ситуация отпускала мне не более пяти секунд. В такой ситуации крайне тяжело удержаться от паники – рассудок впадает в ступор, а принимать решения, как я всегда считал, надо именно рассудком. Но теперь все вышло иначе – я попросту инстинктивно рванул рукоять тяги маршевых двигателей на себя, выводя свой “D-6” на более высокую орбиталь. И лишь когда моя машина перенеслась на внешнюю относительно противника орбиту, я понял, что совершил ошибку, оставив четыре вражеских истребителя на фоне звезды. И один-то в потоке излучения поди возьми на прицел, а тут полная четверка! Им же меня выцелить – делать нечего, тем более в четыре спаренных скорострельных плазменных пушки. Выходило, что я сам себя поставил в крайне невыгодное положение, в котором на моей стороне остается только возросшая степень орбитальных маневров.
Однако, что показалось мне очень забавным, на уровне чувств, а не разума я ощутил себя легко и свободно, а от паники не осталось и следа. Передо мной словно весь космос открылся, во всех своих четырех измерениях.
Тут-то до меня и дошло, что на самом деле любая тактика огневого контакта была бы для меня проигрышной, выступи я с открытым забралом. Ну невозможно выдержать напор четырех истребителей, если сражаться с ними лоб в лоб, да еще в одиночку. Поэтому не было ни малейшей разницы, легко мне было бы целиться в противника или сложно, поскольку у моей бортовой артиллерии попросту не хватило бы огня для поражения стольких целей в весьма ограниченный промежуток времени. Зато возросшая возможность маневра давала мне как минимум два спасительных варианта.
Во-первых, я мог попросту выйти из боя, сбежать, если выражаться проще. За это меня, ясное дело, предадут трибуналу, отправят на каторгу года на три и уж точно выгонят из академии, но зато имелась возможность спасти свою шкуру. Во-вторых, можно было из боя не выходить, сохранить лицо, свободу и честь истребителя, да и шкуру сохранить тоже, правда, с куда меньшей, чем в первом варианте, долей вероятности. Мне пришло в голову, что если не использовать всю мощь маршевых двигателей, если сделать вид, что пытаюсь выйти из боя, а на самом деле не усердствовать в этом, то четверо вражеских пилотов не смогут устоять перед искушением попытаться меня догнать. Дальше все будет зависеть от моих навыков, от уровня подготовки, а главное – от моей решимости выиграть схватку.
Решимость имела особое значение потому, что разрулить ситуацию оптимальным для себя образом я мог только в том случае, если противник, увлекшись погоней, сломает строй. А по доброй воле никто этого делать не будет, мне придется вынудить их, навязать такой темп смены орбит, при котором возникающие перегрузки окажутся на пределе человеческих возможностей. А поскольку разные люди переносят перегрузки по-разному, стройный клин противника неизбежно растянется, давая мне шанс вступать в схватку с каждым по очереди, а не биться со всеми одновременно. Мало того, если перегрузки окажутся достаточно жесткими, кое-кто из преследователей может и вовсе сойти с дистанции, поскольку догонять и спасаться – очень разные вещи. Азарт погони, конечно, тоже толкает на риск и дополнительные усилия, но инстинкт самосохранения оказывается сильнее. Так что в этом плане у меня было даже некоторое преимущество.
На самом деле драться мне не хотелось. Я очень устал в предыдущем бою. Устал от перегрузок, от необходимости повышенного внимания, да и просто шесть часов безвылазно за штурвалом – то еще удовольствие. Тем более за штурвалом истребителя в реальном, а не учебном бою. К тому же мой летный опыт оставлял желать лучшего – курсанту последнего курса Летно-Боевой академии очень трудно сражаться с матерыми асами гвардейской истребительно-штурмовой эскадрильи Лже-Бастинов. Но на то и придумана присяга вместе с ответственностью за ее нарушение, чтобы в таких ситуациях инстинкт самосохранения толкал в бой, а не в сторону. Хотя бы потому, что мгновенно распылиться на атомы от прямого попадания плазмы кажется куда менее страшным, чем перенести два-три года каторги. В общем, именно в данном случае решение приняли за меня, чему я был искренне рад. Мне пришлось драться, а не драпать, а раз так, то следовало делать это с наибольшей эффективностью и с наименьшим риском для жизни.
Бросив взгляд на радарные метки, мерцавшие в искрах радиационных помех, я прикинул, по какой траектории мне лучше разгоняться, чтобы максимально эффективно растянуть строй противника. На начальном этапе маневра невозможно было определить это со сколь-нибудь значительной точностью, тем более с моим весьма скромным боевым опытом. Но и ошибиться было нельзя. Так что мой выбор направления разгона был во многом хрестоматийным – я рванул в сторону противника, огибая его по широкой орбитальной параболе. Такой маневр неизбежно вынудит Бессмертных на разворот, а это, даже при высокой слаженности действий, непросто выполнить строем, к тому же с учетом орбитальных законов движения.
Промчавшись почти сквозь боевые порядки врага и увернувшись от трех лобовых плазменных залпов, я действительно сломал строй Бессмертных, а заодно прилично от них оторвался. Тут-то и началось самое сложное. Зная, что меня ждет, я понизил температуру в кабине, поскольку из-под защитной лицевой маски у меня уже потекли струйки пота. Заодно пришлось больше насытить дыхательную смесь кислородом – хоть и не полезно для легких, зато повышает реакцию и добавляет выносливости. Разогнавшись и вырубив маршевые движки, я отпустил машину в инерционный полет и активизировал все вооружение бортовой батареи, чтобы при случае одним нажатием гашетки обрушить на противника всю огневую мощь. Плюс к тому у меня еще оставались три малокалиберные термоядерные мины, но их применять надо с умом, чтобы хоть кто-то нарвался хотя бы на одну. Если же выбросить их раньше срока, любой истребитель расстреляет их с дальней дистанции.
Снова глянув на радар, я поразился, насколько эффективно мне удалось сломать строй противника – истребители Бессмертных перекрыли друг друга, из-за чего стрелять могли только два передних. Самое время сбросить первую мину! Причем у меня не было ни малейших иллюзий по поводу того, что на нее кто-то нарвется, смысл сброса был совершенно в другом. Дело в том, что мощность термоядерного фугаса, пусть и малого калибра, настолько высока, что даже в вакууме, где исключены ударные волны, близкий взрыв мог нанести истребителю повреждения, несовместимые с продолжением боя. Поэтому расстреливать мины следует с приличных дистанций, а попасть в столь малогабаритную цель не просто. Так что моей задачей было не столько поразить взрывом один из вражеских истребителей, сколько отвести от себя огневую мощь их бортовых батарей. И воспользоваться этим, естественно. Поэтому прежде, чем сбросить фугас, я подготовился к довольно сложному маневру, который пару раз неплохо у меня получался в учебных боях.
Подправив вектор тяги маневровых дюз, я коротко ударил в пространство маршевыми, чтобы стабилизировать полет, затем снова пустил машину по свободной орбитальной траектории и взялся за рукоять сброса. Коротким движением я сбросил мину и тут же рванул топливо в правой маневровой дюзе, разворачивая свой истребитель на сто восемьдесят градусов. В космосе нет большой разницы – лететь носом по ходу движения или кормой, а вот плазменные орудия на “D-6” ориентированы строго вперед, так что каждый раз, если хочешь отстреливаться от нападающих, приходится разворачиваться к ним лицом. Причем это не так просто, как кажется, поскольку надо не только развернуть машину, но и очень точно остановить разворот в определенный момент, коротко ударив противоположным маневровым двигателем.
Однако, несмотря на пережитую нервотрепку, я справился с задачей успешно, в результате чего клин Бессмертных влип в сетку моих прицелов. И тут же вражеские истребители расчертили тьму вакуума белыми трассами плазменных залпов, но мне на маневры ухода не надо было тратить время и силы, потому что целили они не в меня. Для них в пространстве болтался более достойный предмет приложения огневой мощи – сброшенная мною мина. А чтобы поразить ее, нужна определенная сноровка. И не поразить нельзя, а то так шарахнет по боевым порядкам, что можно будет по всем орбиталям собирать оплавленные броневые щиты. Так что секунд на двадцать, а то и на сорок про меня пилоты забудут, в этом не было ни малейших сомнений. Я же в течение этого времени мог выцеливать и поражать Бессмертных беспрепятственно.
Не тратя драгоценного времени даром, я нажал на гашетку, отправляя в пространство по прицельному вектору такую порцию плазмы, что, попади она даже в ад, чертям все равно стало бы жарко. Что уж говорить об истребителе, пусть и защищенном магнитной броней? На атомы его, конечно, не распылило, но от прямого попадания он раскалился добела, а через миг рвануло топливо в баках, расшвыряв во все стороны стремительные, на глазах остывающие осколки корпуса.
Я толкнул ногой педаль управления маневровой дюзой, чуть переводя прицел в сторону, на другого противника, но тот, получив сигнал от прицельного сканера, завертелся в маневре ухода и вывалился из моей сетки орудийного наведения. Понятное дело, что этим он ослабил общую огневую мощь группы, а Бессмертным и так приходилось туго, поскольку расстояние до мины стремительно сокращалось и она все еще не была поражена. Так что я представляю, в каких выражениях увернувшийся от меня истребитель получил от своего командира крыла приказ вернуться в строй. Но было поздно – на такой скорости, которую я задал для орбитального боя, восстановить развалившийся клин было уже невозможно.
Упустив одну цель, я тут же поймал в сетку наведения следующую и выжал гашетку раньше, чем вражеский ас врубил тормозные дюзы. Часть моего залпа он сбил встречными факелами активного торможения, но я не отпускал гашетку, подрабатывая маневровыми дюзами и не выпуская его из прицела. Парню пришлось не сладко – он не мог вырубить дюзы, защищаясь огнем от плазмы, поэтому испытывал тяжелейшие перегрузки. При этом он стремительно терял скорость, а следовательно, начинал все сильнее терять астроцентрическую высоту, выходя из боя на более близкие к звезде сектора. Он испугался, я понял это через пару секунд. Да и легко ли не испугаться, когда в тебя лупят из всех стволов, а единственный щит, спасающий тебя от неминуемой смерти, – твои работающие на износ тормозные дюзы?
У меня мелькнула мысль его пожалеть, оставить в покое, пусть уходит из боя, но в приступе азарта и бешенства рука помимо моей воли сжимала гашетку. Честно говоря, я так увлекся удержанием вражеской машины в прицеле, что совершенно выпал из ритма схватки. Тут-то мне и прилетело. Командир вражеского крыла набрал скорость, оставил за кормой мину и влупил мне по касательной в борт добрую порцию плазмы. Причем он был настоящий мастер, бил по вектору, без прицела, чтобы не спугнуть меня писком противоорудийного сканера. Это снизило точность и результат попадания, но мне оказалось достаточно и этого. Кормовая часть моего истребителя раскалилась, угрожая взрывом запасов топлива, так что мне пришлось со всем возможным проворством бросать орудийную гашетку и хвататься за рычаг катапульты под креслом. Сработало – страшный пинок в зад вышвырнул меня из кабины вместе с креслом. Но тут же взорвались контейнеры с топливом, не только придав мне дополнительное ускорение, но и обдав левую половину тела чудовищным, нестерпимым жаром. Через немыслимо краткую долю секунды я ощутил укол инъектора, вогнавшего мне в бедро дозу анабиозной сыворотки, а еще через миг меня замотало в кокон противовакуумной защиты. Дышать внутри было нечем, поэтому легкие обожгло дыханием смерти, а тело свело отчаянной болью ожога, но уже через пару десятков секунд я почувствовал, как проваливаюсь в черную, похожую на смерть пропасть анабиоза.