000
ОтложитьЧитал
Голос Серебряной Луны
Кий стремительно шёл к реке, прижимая к груди маленький свёрток. Мире приходилось бежать, чтобы не отстать от него.
– Ты что это удумал, окаянный! – её дыхание прерывалось, поэтому каждое слово давалось с трудом.
Тьма уже поглотила соседние холмы. Казалось, даже звуки исчезают в наступающей ночи. Лишь река под обрывом, на краю которого остановился мужчина, встревоженно шумела бурунами.
Осталось только протянуть руки, и дитя, менее часа назад убившее свою мать, станет добычей быстрого течения и холодных камней.
– Не смей! – Мира наконец нагнала Кия, но споткнулась и упала на колени, вцепившись в подол его рубахи. Он попытался стряхнуть её руку. Младенец проснулся, зашевелился и открыл глаза. Синий взгляд доверчиво уставился на мужчину, и тому почудилось, что это Зоряна смотрит на него, обволакивая теплом и любовью. Кий опустился рядом с испуганной Мирой, по щекам его текли слёзы. И вдруг облака, затянувшие небосклон, разошлись. Полная луна, царицей взглянув на землю, облачилась в серебряные одежды, и тонкий серебряный луч протянулся вниз и коснулся лба крошечной девочки, а потом растаял, словно ничего и не было. Луна побледнела и спряталась за вновь набежавшими облаками. Только личико ребёнка ещё несколько мгновений продолжало светиться, но вскоре и это свечение рассеялось.
Кий и Мира замерли, не в силах вымолвить ни слова. Общая тайна незримо связала их судьбы.
Сияна весело напевала, накрывая на стол. Её щёки порозовели, светлые волосы были причудливо переплетены разноцветными лентами, подаренными вчера соседкой Мирой, хлопотавшей рядом.
– Десять лет! Ты уже совсем взрослая, Сияна! Как же быстро летит время! – румяный пирог показался из печи.
Отец уехал на ярмарку три дня назад и должен был сегодня возвратится.
– Он всегда уезжает куда-нибудь к моему дню рождения и возвращается только на следующий день после него, – грустно подумала девочка, вспоминая рассказы о своей матери. – Он до сих пор оплакивает её и скучает по ней. И я скучаю по ней, хотя совсем не знаю её. Тятя говорит, я, как две капли воды, похожа на неё: такая же синеокая и светловолосая, весёлая и трудолюбивая, даже говорю и двигаюсь, как она. Иногда мне кажется, что, глядя на меня, он видит её. Как бы я хотела тоже её увидеть!
– Что-то ты совсем скисла, Сияна! А ну-ка, пошевеливайся! Скоро отец и гости заявятся!
Утром следующего дня Кий долго и внимательно смотрел на Сияну, так что ей стало не по себе, а потом усадил её на лавку и начал говорить. Сначала речь его была сумбурной, он постоянно запинался и останавливался. Но постепенно голос твердел, и смысл сказанного достиг сознания девочки. Узнала она о том полном боли и отчаяния дне, когда появилась на свет, как её отец, Кий, ослеплённый горем, обвинил её, невинного младенца, в гибели своей любимой жены Зоряны, как приговорил её к смерти и как не посмел исполнить свой приговор.
– Мира упала, а ты посмотрела на меня, посмотрела так… Я не мог, – его беспомощный взгляд, оторвавшись от досок на полу, обратился к лицу Сияны. – Прости, – прошептал еле слышно.
Сердце девочки сжалось. Она опустилась на колени перед ним и обняла его. Помолчали. Потом отец продолжил:
– Тебе, конечно, известно предание о Голосе Серебряной Луны: примерно раз в сто лет на небе появляется Серебряная Луна и одаривает новорождённого младенца, обязательно девочку, своим благословением (или проклятием – не знаю уж, что тут вернее). В тот день, когда девочка становится девушкой, на её уста накладывается печать молчания. Нет, говорить она может, но делать ей этого нельзя, иначе она не только не обретёт чудесный Голос, но умрёт в течение года, и смерть её будет долгой и мучительной. Молчать эта избранная должна до тех пор, пока однажды, в страшную минуту, Голос не вырвется сам. Тогда он спасёт многих, очень многих. После этого его обладательница сможет говорить и не только: впредь её голос будет наделён невероятной исцеляющей силой, хотя эта сила уже не сравнится с той, которая проявится в первый раз.
– Да, я слышала истории о Голосе Серебряной Луны, но зачем сейчас ты рассказываешь мне об этом? – спросила Сияна, сердцем уже зная ответ на свой вопрос.
– В ту ночь, доченька, когда твой обезумевший от горя отец опустился рядом с дрожащей Мирой, Серебряная Луна вдруг показалась из-за облаков и коснулась своим лучом твоего лба. Ты избранная, бедная моя девочка. Мы с Мирой много лет хранили эту тайну, и теперь эта ноша ложится и на твои плечи. Скоро ты станешь девушкой, и я долго, а возможно, никогда больше не услышу твой ласковый голос, твои весёлые песенки.
– Тятя…
Они обнялись и, погрузившись в свои мысли, долго сидели, тесно прижавшись друг к другу.
Настал день, и уста Сияны словно онемели. А жизнь пошла своим чередом, и вскоре все соседи и знакомые так привыкли к молчанию девушки, словно она никогда и не разговаривала.
Прошло несколько лет. Был конец лета. Дыхание осени уже проникало в селения и окружавшие их леса и болота. В зелени дальних холмов сияли на солнце жёлтые и красные брызги. Всё чаще утренние туманы наполняли лощины. По ночам доносился заунывный волчий вой. Цепочки лисьих следов подбирались к плетням и заборам.
Уже неделя, как Кий уехал на ярмарку, чтобы продать скобяные изделия, мастерски изготовленные им в кузнице, а также мёд со своей пасеки и закупить всё необходимое для их небольшого хозяйства. Сияна со дня на день ждала его возвращения, пытаясь угадать, какой подарок привезёт ей отец на этот раз. Пропалывая сорняки и кормя кур, она радостно представляла себе то цветастую шаль с длинной бахромой, то новую мягкую обувку, то сарафан с диковинной вышивкой. Но больше всего ей хотелось получить маленькое серебряное колечко. Девушка не знала, понял ли отец, о чём грезилось ей, когда она пыталась знаками ответить на его вопрос о желанном подарке. Но думала, что всё же понял. Он умел хорошо понимать её и без слов.
Сияна обернулась на шум возле ворот и увидела чужую телегу, которой правил незнакомец. Вокруг телеги шли соседи, среди которых были Мира и её муж Зык. В телеге кто-то лежал, на рубахе расползлись кровавые пятна.
– Тятя! – хотелось закричать ей. – Тятя! – билось в её горле.
Девушка бросилась к телеге.
– Волки, – качнул головой возница. – Вероятно, у телеги сломалось колесо, и Кий застрял в лесу на ночь. Я нашёл его на рассвете, на трупе лошади живого места не осталось.
Истерзанное тело отца истекало кровью, глаза заволокло туманом. Но всё-таки он узнал свою дочь и протянул к ней руку. Пальцы разжались, и на ладони блеснуло маленькое серебряное колечко.
– Голос, где же Голос? – эта мысль на похоронах и в последующие дни болью отзывалась в сердце Сияны, слёзы то и дело катились из её глаз, но крики и жалобы оставались запечатанными в её груди. – Почему я не спасла тятю? Не могла? Со мной что-то не так? Разве может быть хуже?
А через неделю явился Зык, не первый год уже скупавший за бесценок соседние ослабевшие по той или иной причине хозяйства и давно зарившийся на хутор Кия.
– Убирайся, теперь это моя земля и мой дом! – бросил не слишком обременённый монетами кошель к ногам Сияны.
– Что же ты делаешь, проклятый?! – встала между мужем и сиротой Мира.
– Не вмешивайся, бестолковая баба! – Зык наотмашь ударил женщину, и она отлетела в сторону. – А ты бери, что дают, и уходи. А то и того не дам. Завтра на рассвете чтобы тебя здесь не было, – развернулся и зашагал прочь.
Город встретил Сияну шумом и толкотнёй. Она сразу направилась к княжескому терему. Сердобольная кухарка пожалела немую горемыку и взяла посудомойкой. Работать приходилось с утра до ночи, казалось, грязной посуде не будет конца. Но, по крайней мере, была крыша над головой, а на столе полная миска похлёбки или каши, а иногда и чего-нибудь повкуснее.
Дни, серые и однообразные, растянулись унылой вереницей. Но однажды во дворе кухни девушка столкнулась с молодым дружинником, и каким-то теплом повеяло на неё. Взгляды встретились, а сердце радостно затрепетало в груди.
– Что-то Колояр зачастил к нам во двор? – покосилась кухарка на Сияну.
Щёки юной посудомойки зарделись.
– Я о нём слышала только хорошее. Славный воин и добрый человек. И ты славная девушка. Но знает ли он, что ты немая?
Сияна еле заметно кивнула, покраснев ещё больше.
А через пару месяцев Колояр испросил у князя разрешение жениться, и влюблённые сыграли скромную свадьбу. В городе им дали в пользование маленький глинобитный домик с небольшим двориком, окружённым деревянной оградой. И вскоре дом наполнился теплом и уютом, двор зазеленел огородом, а вдоль дорожки, ведущей от калитки, распустились цветы.
Минуло три с небольшим года. Колояр со своим отрядом часто отлучался на границу княжества, где постоянно происходили стычки с кочевниками. Не счесть было мелких ран и царапин, которые получал он. Постепенно Сияна свыклась с чувством тревоги за мужа, тем не менее каждый раз ощущая не только радость, но и невероятное облегчение, когда любимый возвращался домой. Но однажды ранней весной, когда снег посерел, а в проталинах показалась земля, Колояр появился на пороге с перевязанным обрубком вместо правой руки. Рану прижгли, но бинты вновь и вновь пропитывались гноем. Вскоре храбрый дружинник слёг и уже не поднялся. Крик наполнил всё тело Сияны, но уста остались сомкнутыми. Несчастная уже забыла, как это – разговаривать, кричать, петь. Ей не хотелось жить. Посреди горницы повесила она петлю, и лишь вошедшие в это время сотоварищи Колояра успели вытащить отчаявшуюся молодую женщину. Последовавшая лихорадка, во время которой Сияна то и дело впадала в беспамятство, не позволила ей присутствовать на похоронах. А когда юная вдова, к удивлению окружающих, всё же пришла в себя, лето уже стояло на пороге, благоухание цветов доносилось через открытое окно, а Мира ставила на стол исходящий паром котелок, в котором всё ещё что-то аппетитно булькало.
– Очнулась, – ахнула добрая женщина и залилась слезами.
Как оказалось, когда Мира узнала о горе, подкосившем Сияну, она оставила мужа и всё это время ухаживала за ней.
– К Зыку я больше не вернусь. Детей у нас нет, а ты всегда была мне как дочь. Я хочу остаться с тобой, если ты не против.
Девушка радостно обняла Миру. А вскоре поняла, что Колояр не совсем покинул её: в ней осталась и росла его частица, их сын или дочь.
– Сын, – почему-то была уверена она. И так и случилось. В середине осени на свет появился мальчик, удивительно похожий на своего отца, но с синими, как у матери, глазами. Назвали его Велизар.
– Велизар, помоги матери сложить пряжу в корзины, – Мира развернула непоседливого ребёнка от горячей печи и слегка подтолкнула к Сияне. Та благодарно посмотрела на неё. В который уже раз она подумала, что не знает, как справлялась бы без этой женщины. Особенно как, вечно молчащая, смогла бы научить говорить своего маленького сына. Да, он понимал её и без слов. Взгляда и жеста было достаточно. Но говорить он начал лишь благодаря Мире, которая постоянно ему пела, рассказывала сказки, сыпала потешками и прибаутками. И мальчик рос смышлёным, общительным и весёлым. Меньше, чем через месяц, ему исполнится четыре, и он уже помогал ей продавать на рынке пряжу, которую та пряла целыми днями. Его бойкий голос зазывал покупателей и по кивку матери озвучивал цену, которая то и дело менялась во время торговли.
На улицах города, как всегда, было не протолкнуться. Но дружинники попадались намного реже обычного. С месяц назад князь почти со всем своим войском отправился защищать восточные границы, где скопилось великое множество кочевников, объединившихся в этот раз под единым предводительством. Неожиданно началась какая-то суета, паника зависла над домами и мостовыми, люди закричали, побежали, захлопали двери и ставни. Чтобы их не затоптали, Сияна с сыном вжались в углубление в стене. Колокол оповести о приближении к городу вражеских полчищ.
Воинство соседнего королевства, большого и сильного, в котором узнали, что столица княжества осталась почти без защиты, пересекло западные рубежи и подошло с осадными орудиями к её стенам. Храбро сражались дружинники, но вскоре лазутчики, несколькими днями ранее пробравшиеся в город, распахнули ворота, и лавина иноземных захватчиков заполнила площади и улицы. Не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. Мольбы и вопли эхом отражались от стен домов и поднимались к равнодушным небесам. Кровь растекалась по мостовым и впитывалась в землю. Полыхнул огонь сначала в одном месте, потом в другом, и вскоре пожар охватил всё вокруг.
Язык пламени лизнул соломенную крышу дома Сияны, где она вместе с Мирой и сыном спряталась, закрыв на засовы ставни и двери. Пришлось выбежать во двор. Крики и плач детей оглушили их. Велизар испуганно прижался к матери, его щёки блестели от слёз. В калитку ворвались несколько воинов. Мира встала, загородив собой молодую женщину с ребёнком. Удар мечом рассёк ей живот, и она упала. Под ней тут же образовалась лужа крови. И в этот момент Сияна заглянула в синие глаза своего сына и увидела ужас, наполнивший их. Но не только ужас Велизара смотрел на неё из его глаз. Ужас других детей, женщин и мужчин, их боль и отчаяние были в этом взгляде, их крики и стоны заполнили всё её тело. А ещё свет любимых серых глаз разглядела она в мерцающей синеве, и свет этот пронзил её сердце. Она услышала звонкий Голос, вырвавшийся из её груди, вибрирующий, заливающий всё вокруг, поднимающийся всё выше и выше. Захватчики выронили мечи, схватились за головы и кинулись вон из города. А Голос звенел и звенел, и гнал их до самой западной границы. Достиг он и восточных рубежей, и кочевники тоже побросали оружие и бежали, чтобы многие годы даже не сметь подумать о нападении на чужую землю. Пожары в городе мгновенного потухли, а раненые, даже смертельно, исцелились. Исцелилась и Мира, поднялась и удивлённо смотрела, как Голос вместе с серебряным сиянием исходил из открытого рта избранницы, пока та, в изнеможении, не потеряла сознание.
Говорят, с тех пор мир надолго воцарился в княжестве, и оно расцвело торговлей и ремёслами. Известие о великой исцеляющей силе Сияны быстро распространилось далеко за его пределами, отовсюду потянулись к ней страждущие. И она делала всё, что было в её силах.
Чудовище
Преславу на днях исполнилось тринадцать, он чувствовал себя совсем взрослым, и у него не было желания возиться с младшим братом, любимчиком родителей. А потому он очень обрадовался, когда удалось отделаться от него. Парнишка перемахнул через плетень и, насвистывая, направился к быстрой речке Чернушке, в затоне которой намеревался поплавать в этот жаркий летний день. Но радужным настроение было недолго, словно червь точила мысль о Богдане, которого и отец, и мать ставили выше его. Всё лучшее – Богдану: и сладости, и самое спелое и сочное яблоко, и внимание, и забота.
– Помоги Богдану, побудь с Богданом, не кричи на Богдана, отдай Богдану… Богдан, Богдан, Богдан…
От досады на глазах Преслава выступили слёзы, а кулаки сжались.
Долгое плавание в прохладной воде успокоило. Когда вылез из реки и оделся, заметил приближающегося брата и спрятался в зарослях кустарника. Сильно хромающий мальчик подошёл к затону, остановился и стал озираться, по-видимому, в поисках Преслава. Потом разделся и осторожно вошёл в воду. Щупленькое болезненное тело жалко бледнело на тёмном фоне.
Преслав не понял, как так получилось, но неожиданно Богдана вынесло из затона в реку, и бурное течение закружило и понесло мальчика. До паренька донеслись крики брата, но злорадная мысль: «Наконец-то!», – приковала его к месту. Когда всё стихло, он, как ни в чём не бывало, вернулся домой.
Вскоре односельчане принесли Богдана к ним на двор. Мальчик был без сознания, с синими губами, весь в кровоподтёках и царапинах, но живой. Мать, охая и причитая, кинулась к нему. Отец благодарил соседей, руки его дрожали, а лоб прорезала глубокая морщина. Преслав злился и досадовал: «Ну, почему, почему он не утонул!»
– Преслав, принеси… – мать обернулась к старшему сыну и так и замерла с открытым ртом. Вместо него рядом с ней стояло чудовище. Страшное лицо вселяло неописуемый ужас. Женщина истошно закричала. Мужчины обернулись и тоже закричали. Они схватили то, что попалось под руки, и стали кидать в оторопевшего паренька. Камень попал в нос, пошла кровь. Это вывело Преслава из оцепенения, он закрыл голову руками и ринулся в лес.
Несколько дней бродил в лесу, а если кого-то встречал на тропинке, то каждый раз слышал испуганные вопли и убегал, подгоняемый летящими вслед палками и шишками. Наконец парень наткнулся на избушку ведуньи. Вошёл и свалился, грязный, оборванный и обессилевший.
– Ну, и страшён же ты! – говорила старуха, отпаивая его пахучим отваром. – Напаскудил, чай, а потом сам себя ненароком и проклял.
Преслав встал, подошёл к бочке с водой и взглянул на своё отражение. Ничего не изменилось, на него смотрело привычное остроносое лицо. Ведунья усмехнулась:
– Только ты сейчас видишь своё лицо таким, какое оно на самом деле. А другие люди вместо него видят твои чёрные мысли. Они толком и описать-то не смогут, что именно. Ужас – вот и всё, что скажут.
– Но что же мне теперь делать? – жалобно протянул Преслав.
– Тебе нужно искупить свою вину: спасти кого-нибудь. Но сделать это надобно не ради себя, а ради того, кого спасаешь.
На рассвете парнишка простился с ведуньей и отправился искать, кого бы спасти. Перед уходом старуха протянула ему льняную маску с прорезями для глаз и рта:
– Надень, так люди будут видеть маску, а не ужас. Ты будешь казаться странным, а не чудовищем.
Несколько дней спустя Преслав попал в небольшое селение и сразу понял, что что-то случилось. Топот ног и возбуждённые голоса привели его к колодцу. Оказалось, верёвка порвалась, и трёхлетний сынишка старосты свалился туда вместе с ведром, за которое теперь и цеплялся из последних силёнок.
– Вот он, случай! – обрадовался паренёк, скинул обувку и начал спускаться вниз по верёвке, которую удерживали дюжие мужики. Он вытащил мальчика, привязав его к своей спине. Счастливые родители наперебой благодарили его, но, когда Преслав снял маску, благодарности превратились в проклятия, радостные возгласы сменились криками ужаса, а в спасителя полетели камни и палки. Убежав и спрятавшись в лесу, он опустился под деревом и горько заплакал. А утром снова надел маску и отправился в путь.
Уже два месяца скитался Преслав, уже три раза спасал он чьи-нибудь жизни, но люди по-прежнему видели в нём лишь чудовище.
– Обманула старая карга, не иначе, – решил парень и отправился к ведунье. Та встретила его, не испугавшись ни лица, ни гнева, выслушала, накормила, выпарила в баньке, намазала ссадины целебными снадобьями и сказала:
– А всё потому, что спасаешь ты лишь для себя самого. Мысли твои как были нечистыми, так и остались.
Ещё с год бродил Преслав по дорогам и селениям, пока не прибился к цирковой труппе. Чистил лошадей и клетки с животными, кашеварил – тем и кормился. Уже не искал он подвигов, не надеялся снять проклятие. Но однажды на постое что-то взбесило гнедую кобылу, сорвалась она с привязи и помчалась, не разбирая дороги, взбрыкивая задними ногами. Маленькая дочка акробатов играла на лугу среди ромашек. Ещё минута, и лошадь растопчет её. Не помня себя, Преслав вскочил, бросился перед кобылой и выхватил девочку из-под копыт. Бок лошади задел его, парень отлетел в сторону и упал на спину. Малышка оказалась на нём. Теряя сознание, он вдруг понял, что маска отлетела в сторону, но ни девочка, ни подбежавшие люди не боятся его и не кричат от ужаса.
– Преслав, куда же ты пропал?! Мы искали тебя, всем селом искали, лес прочесали вдоль и поперёк, – рубаха на груди промокла от слёз матери. На шум вышли из дома отец и Богдан. Лица обоих засветились от радости, глаза влажно заблестели.
– Прости, – тихо прошептал Преслав, обнимая младшего брата.
Озл и Бродо
Как-то ранней весной в деревню Звонкие Ручьи в один и тот же день и час с противоположных её сторон пришли да так в ней и остались два статных молодца. Светловолосый, ясноглазый да весёлый Озл появился со стороны дороги, ведущей в город, а темноволосый нелюдимый Бродо – со стороны леса. Озл тотчас полюбился сельчанам. Душа нараспашку, улыбчивый, казалось, он был везде и сразу. Ни одно застолье не обходилось без него. Никто не мог его переплясать, а уж песен, шуток да прибауток парень знал великое множество. Про Бродо же говорили, что к нему и на козе на подъедешь. Деревенским казался он странным да угрюмым, а потому они его сторонились.
Озл по гостям ходит, девки на него заглядываются, ребятишки за ним по пятам бегают, подражать во всём пытаются. А Бродо никто не замечает, да и как заметить, целыми днями на мельнице пропадает. И вот что удивительно, плетни да заборы во всех дворах выправились, крыши течь перестали, щели в домах да сараях паклей заделаны, сорняки в огородах словно сами себе расти не дают.
– Ох, каков молодец наш Озл! Золотые руки! Где ни пройдёт, всё хорошеет!
А Озл улыбается, ни «да», ни «нет» не говорит, но и не отказывается. А то вдруг вроде как и кивнёт слегка.
Всё бы ладно, но одновременно с этим дети да телята чаще болеть стали, посевы то на одном поле погибнут, то на другом. Где-то потом снова поднимутся, а где-то урожая уже не дождаться.
– Не иначе, бирюк Бродо виноват, – как-то обронил в шутку Озл.
А тут ещё засуха началась. Кто-то из мужиков увидел, как Бродо стоял посреди поля, руки раскинул, взгляд куда-то устремлён. Колдует, как есть, колдует злыдень. Правда, после этого дождь пошёл. Но в головах крепко засело: бирюк Бродо виноват, колдует злыдень. А Озл мотает головой, мол, не может быть. Да только взгляд и шутки-намёки об обратном говорят. Ко всему прочему на одном из подворий кормилица-корова околела, а на другом на кур да гусей словно мор какой напал. Но как-то никто будто и не приметил, что вторая корова, от которой раньше молока почти не видели, стала давать его как две ведёрницы, да и не молоко, а сплошь сливки. Нет, не остановить уже шепотки да пересуды: порчу напускает, колдует злыдень.
Собрались деревенские на площади, Бродо на суд вызвали да к изгнанию его и приговорили. От изумления он и слова толком не мог вымолвить, изо рта только звуки нечленораздельные доносились. Наконец вздохнул глубоко и произнёс:
– Люди добрые, нет на мне вины никакой. Не насылал я засуху и мор.
Но не слушали его собравшиеся, кричали все разом, пальцами в молодца тыкали, кулаками размахивали. А потом полетели в него камни.
Вот так и получилось, что прогнали сельчане Добро, а Зло продолжают встречать в своих домах с хлебом и солью. И всё недоумевают, почему разруха и запустение, словно тля, пожирают деревню.