Ромейская история

* * *

© Яковлев О.И., 2023

© ООО «Издательство „Вече“», 2023

Вступление

Одиннадцатый век. Долгие войны и хрупкие миры, дворцовые перевороты и народные восстания, ратное удальство и жаркий шепоток заговорщиков, пламенные слова любви и чёрный туман злобы – всё это вобрало в себя столетие, когда, как колоссы на глиняных ногах, рушились эфемерные державы раннего Средневековья.

Сотрясали усобицы Германскую империю; полыхали бунты в лесах Мазовии; в Испании шла жестокая многолетняя война христиан с маврами; в степях Причерноморья отчаянно рубились на саблях печенеги и торки. А в это время на Руси князь Ярослав возводил храмы, строил города, приглашал из Византии зодчих, иконописцев, богословов.

Русь и Византия, Ромея, Восточно-Римская империя. Уйма книг написана о взаимоотношениях этих двух держав, десятки разных истолкований тех или иных событий можно встретить в литературе.

Были миры, были кровопролитные рати, были долгие переговоры; торговые суда обеих стран неустанно бороздили просторы Чёрного моря, пробирались через ревущие стремнины Днепра, бросали якоря в бухте Константинополя и на киевских вымолах^[1] у Почайны.

Князю Ярославу, несмотря на свой миролюбивый нрав, время от времени приходилось-таки браться за оружие. Несколько лет кряду воевал он со своим братом Мстиславом, князем тмутараканским, а позднее – черниговским. Наконец, в 1026 году братья заключили между собой союз и с той поры жили друг с другом в добром согласии, поделив Русскую землю по Днепру на две части.

Князь Мстислав не был, вероятно, так прозорлив и дипломатичен, как Ярослав. Удачливый воин, герой песен и сказаний, богатырь, осиливший в поединке касожского силача Редедю, – таким предстаёт перед нами Мстислав на страницах русских летописей. И в то время как брат его устремлял взор на Запад, выдавая дочерей замуж за европейских монархов, владетель Чернигова больше смотрел на юго-восток, туда, где за океаном полынных степей синеют отроги Кавказских гор.

В 30-е годы XI века русские отряды воевали в Ширване^[2] и Арране^[3] на стороне правителей Дербента и горцев-аланов^[4]. Сначала русам сопутствовала удача, но позже из-за предательства сына правителя Аррана Фадлы Мусы они потерпели ряд поражений и ушли в ромейские пределы.

С этого и начнём мы свой рассказ.

1

Круты и изрезаны скалистые берега омытой жарким солнцем Пропонтиды^[5]. Ласково блестит внизу, под каменной грядой, зеленовато-прозрачная водная гладь; солнце разбрызгивает, расплёскивает золотистые копья-лучи; скользят по воде, подёрнутой лёгкой рябью, отражения скал, размываются, теряют свои очертания, исчезают, появляются вновь.

Окоём пестрит крохотными тёмными точками – это разбросаны по морю мелкие островки. Уже и не помнит никто, почему назвали эти острова Принцевыми. Может, потому, что порой томились здесь, на безлюдных скалах, знатные пленники.

Иногда пробежит по морю под косым ромейским парусом торговая кумвария^[6], огласят берег крики капитана и свистки надсмотрщиков, вспенят изумрудную воду вёсла бронзоволицых невольников-гребцов, чайки закружат над водой, взовьются ввысь с криками, а затем снова всё стихнет, погрузится в тишину, лишь с тихим журчанием будут биться волны о прибрежный камень.

На высокой скале малоазийского берега видны опоясанные каменными стенами строения монастыря. В серый гранит одеты круглые башни с зубчатыми коронами, из-за стен выглядывают облитые свинцом купола церквей с золочёными, сверкающими на солнце православными крестами. Самое место здесь для молитв, уединения, размышлений. И не верится, что совсем невдалеке отсюда, всего на расстоянии каких-нибудь 600–700 стадий^[7], – бухта Золотой Рог и кишащий людьми, наполненный суетой и гамом Константинополь – Новый Рим, переменчивый и великий, ужасный и исполненный невиданных чудес и красоты, огромный, подобный гигантскому муравейнику город.

…Дробный стук копыт нарушил незыблемую, казавшуюся вечной тишину берега. По узкой тропе, торопя резвого гнедого скакуна, проскакал всадник в белом льняном скранике^[8], отделанном по вороту, подолу и рукавам шёлковыми алыми полосами. Под скраником поблескивала чешуйчатая бронь, голову всадника покрывала войлочная, отороченная мехом круглая шапка, на зелёных сафьяновых сапогах сверкали железные бодни^[9].

Конь взмыл на крутую вершину, стрелой пролетел мимо башни монастыря и по извилистой тропе начал спускаться в глубокую лощину, на дне которой струилась серебристая змейка реки.

Резко удержав коня за поводья, верховой беспокойно прислушался, осмотрелся и удовлетворённо усмехнулся.

Острый глаз его заприметил у подножия горы, на речном берегу несколько воинских палаток-вежей. Спешившись, он повёл коня в поводу и стал неторопливо пробираться вниз по каменистому склону.

…Возле вежи пылал разожжённый костёр. В чёрном от копоти котле булькало ароматно пахнущее варево. Рослый светловолосый молодой воин в посконной долгой рубахе деревянной ложкой пробовал его на вкус.

– Вборзе^[10] ль готова ушица будет? – нетерпеливо спросил вышедший из вежи кряжистый широкоплечий средних лет человек с тёмной окладистой бородой.

– Вборзе, воевода Иванко, – воин у костра улыбнулся. Из-под короткой верхней губы блеснули крупные белые зубы.

Воевода Иванко молча кивнул, подставив бронзовое от загара, перерезанное несколькими глубокими шрамами лицо с орлиным носом и тонкими губами под широкой щёткой густых усов закатным солнечным лучам.

Запыхавшись от быстрого бега, к нему подлетел высокий тонкостанный юноша в кольчуге, с копьём в деснице.

– Воевода, тамо… Посланник ромейский. Баит, с Царьграда. По-нашему лопочет!

– Наконец-то. Кличь его сюда, Любар, – воевода заметно оживился.

Хмуря чело, он круто повернулся и, тяжело ступая, пошёл обратно в вежу.

…В веже было темно, сыро, неуютно. Иванко присел на кошмы, но тотчас же передумал и, махнув рукой, с усталым раздражением откинул войлочную занавесь.

На пороге остановился уже знакомый нам путник в дорогом скранике. На смуглом лице его играла ласковая улыбка. Приложив руку к сердцу, он сладким, елейным голосом заговорил:

– Светлый друнгарий^[11] Иван! Великий город святого Константина, Новый Рим, средоточие мира, готов распахнуть тебе объятия. Будь нашим гостем. Базилевс Михаил наслышан о твоих воинских подвигах, о том, как ты громил нечестивых агарян^[12] на полях Аррана и Ширвана, на Гирканском море^[13] и в долинах Аракса. Скажу сразу: тебя ждёт приём во дворце. Автократор^[14] пожалует тебя беседой. Давно такого славного воина не видела столица империи.

Посланник старался не замечать убогой и грубой обстановки воеводской вежи. А может, и сам привык к подобному.

На вид гонец был очень молод – года двадцать три – двадцать пять. Иванко и удивился, и опечалился, мысленно отмечая это.

«Ну и ромеи. Мальчишек в гонцы наряжают!» – подумал он с едва скрываемым недовольством.

Он жестом пригласил гостя сесть на постеленную у костра конскую попону и, когда тот с благодарностью принял предложение, коротко приказал воину, колдующему над варевом:

– Порей! Ушицу подай вестнику.

– Ты добирался до нас один? – приподняв лохматые брови, спросил воевода гонца.

– Один, светлый друнгарий. Я хорошо знаю этот путь. Он относительно безопасен днём. Раньше, во время войн с сарацинами, – да, в здешних водах часто разбойничали пиратские кубары^[15], но сейчас вокруг тишина и покой.

– Кто ты? Как твоё имя?

– Меня зовут Кевкамен Катаклон.

– Ты грек?

– Мой отец – армянин, а мать – из болгарского рода Николицы.

– Из ранних ты. – Воевода и остальные воины, рассевшиеся вокруг костра, пристально рассматривали молодого посланника.

Слегка припухлые уста под ленточкой коротких, напомаженных на кончиках усов придавали смуглому лицу Катаклона некоторую мягкость, тогда как горбатый тонкий нос и густые брови делали его суровым и порой надменным. Волосы на голове у юноши вились плавной волной. Вообще, он был хорош собой и утончён в манерах, этот Кевкамен, сын армянина и болгарки.

Порей с улыбкой подал доброму вестнику глиняную миску с дымящейся ухой. Кевкамен рассыпался в благодарностях и осторожно, боясь обжечь губы, приступил к трапезе.

– В удобной бухте, укрытой от борейских^[16] ветров, ждёт вас императорский дромон^[17]. На нём вы поплывёте в нашу столицу, – говорил он, уважительно поглядывая на суровое лицо воеводы. – Я провожу вас в эту бухту. Базилевс распорядился выдавать вам жалованье – слебное^[18].

– Слебное? Вот как? – Иванко удивлённо вскинул голову. – Но мы ведь не на службе у его. И не посольство правим. Просим токмо, пропустил бы чрез свои земли. Почитай, пять лет на чужбине провели.

– О том разговор после будет, – досадливо обронил Катаклон.

Наверное, он сказал сейчас лишнее. Чёрт, что ли, дёргал за язык! Зачем было начинать толковню о жалованье – вот прибудут русы в Константинополь, тогда всё и узнают.

Трапеза продолжалась в напряжённом молчании. Воины, было оживившиеся, насторожённо, исподлобья бросали взгляды на немного растерянного Катаклона. Даже улыбчивый Порей и живчик Любар примолкли.

– Любар! – нарушил тишину воевода. – Сопроводи гостя в вежу. Отдохни, вестник. Да, отмолви: в каком ты придворном звании?

– Спафарокандидат^[19].

Иванко кивнул.

Юный Любар проводил Кевкамена в высокий шатёр. Хмурился молодой рус, нечто скользкое, отталкивающее читал он в чёрных глазах сладкоречивого ромея. Вот вроде и доброе известие тот принёс, а нет в душе ни капли радости. И словесами напыщенными набит этот хитрец, как горохом.

«Ромеи льстивы и коварны, – вспомнил Любар слова, некогда сказанные воеводой. – Не верь их лукавым речам».

Может, и этот таит за ласковой улыбкой полные ковы и ненависти замыслы?

Тряхнув русой головой, постарался отогнать добрый молодец тревожные думы.

Пусть, в конце концов, валяется ромей на кошмах в шатре. Если задумает лихое, найдётся и для его головы острый меч.

Любар воротился к костру. Воины разошлись по вежам, только воевода по-прежнему сидел у огня, в задумчивости вороша тонким прутком гаснущие угольки.

– Не верю я сему Кевка… Как его тамо? – сплюнул Любар. – Ну и имя. Лягушачье какое-то.

Воевода усмехнулся в усы:

– Кевкамен Катаклон. Постарайся запомнить.

– А ты, воевода, веришь его словам льстивым?

– Да как те сказать? Садись-ка поближе, друже Любар, потолкуем.

Иванко потеребил перстами окладистую, тщательно расчёсанную и приглаженную бороду.

– Ромею сему я не верую… До конца. Но не думаю, что створят нам в Царьграде лихо. Иное тут. Верно, в службу свою зазывать почнут. Вот и льстят пото^[20].

– А на что мы им? Али своих ратников нету? – удивлённо пожал плечами Любар.

– На своих, видать, полагаться не приходится. Раньше, в старые времена, набирали императоры на службу ополченцев-крестьян, стратиотами их кличут. Но войско такое ненадёжно, не един раз бунты случались, встани^[21]. Вот и порешили топерь держать рать наёмную – варяги служат, нурманы, да и наших славян хватает. Ныне времена для империи наступили тяжкие – смуты повсюду идут, которы^[22], мятежи. Пото и надобны ромеям смыслёные в ратном деле люди.

– Верно, так. Вот слушаю тя, а мысли-то совсем об ином. Как тамо ноне у нас, на Руси? – вздохнул Любар. – Верно, сенокос идёт. Хоть бы единым глазком глянуть.

Подняв васильковые глаза, он печально воззрился на темнеющее южное небо. Солнце садилось за горной цепью, потухало, слабые косые лучи падали на листья благоухающего лавра и магнолий, первая звезда желтоватой, едва заметной точкой заблестела посреди сапфировой небесной глади. В траве застрекотали светлячки, жужжали цикады, вдали слышался мерный рокот прибоя.

Тревожно было на душе у Любара. Поднявшись и взяв в десницу копьё, спустился он к ручью и стал, чутко прислушиваясь ко всякому звуку, обходить окрестности лагеря.

2

Из палаты Большого императорского дворца открывался вид на море. На воде лениво покачивались огромные дромоны с орлами и драконами на разноцветных парусах.

Спафарокандидат Кевкамен Катаклон, робея, застыл перед сидящим в резном кресле с золочёными подлокотниками всесильным евнухом – проэдром^[23] Иоанном, дядей базилевса Михаила.

Белая шёлковая хламида облегала необъятное, оплывшее жиром тело скопца, на ногах его сверкали украшенные лалами и жемчугом чёрные сандалии. Пот градом катился по его лицу, влажной рукой Иоанн сжимал платок с благовониями и обмахивался им, как опахалом.

– Русы в городе Константина, достопочтимый, – раболепно упав на колени и земно кланяясь, промолвил Кевкамен.

– Это хорошо, патриций, – пискляво провизжал евнух.

Катаклон вздрогнул. Неужели он ослышался? Патриций – высокое придворное звание, а он пока всего лишь жалкий спафарокандидат.

– Да, да, ты будешь патрицием, Катаклон, если уговоришь русов остаться у нас. Ничего не скрывай от них. Скажешь так: «Архонт^[24] Мстислав, владетель городов Чернигова и Таматархи^[25], посылавший вас воевать в Закавказье против правителя Ширвана, умер, не оставив потомства. Его земли прибрал к себе Ярослав, его брат и старинный недруг. Нечего делать вам на Руси. Другая власть, другие люди». Да, да, Катаклон. Задача твоя нелегка, но выполнима. Если всё сделаешь как надо, будешь носить дорогой скарамангий^[26], блистать в аксамите^[27] на приёмах у базилевса. Базилевс щедро одаривает верных подданных и не забывает благодарить достойных. Да, да.

Снова кланялся Кевкамен евнуху до земли, снова робость овладевала им, а каждое казавшееся неловким движение вызывало предательский холодный пот. Змейка страха бежала по его спине. Впервые очутился молодой чиновник с глазу на глаз с таким высокопоставленным лицом. Ведь Иоанн, по сути, управлял ромейской державой за своего племянника Михаила, баловня слепой судьбы, так вознёсшегося благодаря любви стареющей императрицы Зои.

– При случае ты должен свести русского воеводу с куропалатом^[28] Гаральдом Гардрадом. Этот норманн раньше служил в Киеве, у князя Ярослава. И он хорошо знает друнгария Ивана. Пусть он расскажет русам о благодатной службе в этерии^[29], о своих воинских подвигах и о щедрости базилевса. Да, да. Учти, спафарокандидат Кевкамен Катаклон, нам очень сильно нужна воинская сила этих варваров. Пообещай им сто литр^[30] золота в год.

– Сто литр?! – вырвалось у изумлённого молодого человека.

– Да, сто литр! – недовольно повысив голос, повторил Иоанн. – Нам надо суметь надёжно защититься от мятежей непокорных динатов^[31] и от разбушевавшейся черни. Теперь расскажи мне, что ты узнал о походах русов в Ширван.

– Их послал архонт Мстислав, – начал, краснея от волнения и запинаясь, Кевкамен.

– Это мне известно. Дальше! – резко перебил его Иоанн и махнул своей неприятной влажной рукой.

– Они вышли из Дербента на кораблях, разбили войско ширваншаха, заняли Шемаху, потом ушли на Аракс, в область Арран. Взяли штурмом Байлакан.

– Это город у слияния Аракса и Куры?

– Да, достопочтимый проэдр. Каменная крепость.

– Что было потом?

– Потом они ушли в наши армянские владения, в Васпуракан^[32].

Иоанн вскинул круглую тяжёлую голову.

– Не снюхались ли они с нашими врагами, с еретиками-тондракитами?^[33] Надо прощупать это, узнать обо всём обстоятельно. Где были, с кем встречались, о чём говорили. Не допусти господь, станут плодить в столице тондракийскую ересь. Но продолжай.

– Позже русы возвратились в Ширван. Их предал прежний союзник, Фадла Муса, сын эмира Аррана. Он сговорился с ширванским шахом и напал на лагерь русов.

– Да, да, я слышал об этом. Русы смелы, но наивны как дети. Верят клятвам, данным на обнажённом мече! – Евнух презрительно ухмыльнулся и захихикал.

– Это так, сиятельный проэдр. – Катаклон через силу любезно улыбнулся и продолжил свой рассказ: – С большим трудом русы отбились от сабель неверных. В конце концов друнгарий Иван добрался до берега Пропонтиды.

– Ты способный дипломат, Кевкамен, – кивая, остановил речь спафарокандидата проэдр. – Да, да. Поговорим о другом – о причинах появления русских дружин на равнинах Ширвана. Хочу услышать твоё мнение об этом.

– Архонт Мстислав имел тайные договоры с аланами и правителями Дербента. Они помогли ему в войне с братом Ярославом, а после принимали участие в походах в Крым и на Волынь.

– То есть храбрый удалой архонт таким образом отблагодарил Дербент и диких горцев-аланов за прежнюю помощь?

– Да, достопочтимый.

– Но храбрость и удальство, к счастью, не являются эликсиром жизни, – евнух снова залился скрипучим тонким смехом. – Умер Мстислав, не будет и походов русов. По крайней мере, без нашего участия и одобрения они нежелательны. Но архонт Мстислав был прост, тогда как нынешний владетель Киева, хоть нам пока и союзник, человек скользкий и хитрый. Да, да, Катаклон. Но действуй. Убеди русов остаться в Константинополе.

Иоанн милостиво позволил коленопреклонённому Кевкамену поцеловать край своей долгой хламиды.

3

Над монастырём Святого Маммы синело безоблачное небо. В бухте у причалов качались многочисленные торговые суда, гружённые воском и мёдом, рыбой и драгоценными мехами, шёлком и зерном. Русские купцы держали в городе лавки, вели широкую торговлю и обмен товарами. Бдительные легатории^[34] со тщанием следили за куплей-продажей, проверяя, чтобы всякий торг протекал согласно изложенным в «Книге эпарха» строгим правилам. В этой книге конкретно и чётко расписано, где, чем и в каком количестве разрешается торговать в столице.

Так, золотых дел мастера продают свои изделия на улице Меса, лавки арабских и персидских купцов восточными товарами находятся в Эмволах; торговцы благовониями располагают свои ряды между Милием и Халкой, чтобы благоухание амбры могло долететь до дворцовых портиков. Амбра и мирра поступают в Константинополь из Аравии, перец – из Индии, нард – из Лаодикии^[35], корица – с далёкого острова Цейлон.

На рынках столицы строжайше запрещено продавать халдейские снадобья – цикуту и мандрагору.

На форуме Стратигия торгуют баранами, на форуме Тавра от Пасхи и до Троицы продают молодых ягнят, на крытом навозом Амастрианском форуме – лошадей самых разнообразных пород и мастей. Но не случайно называют Амастрианский форум Долиной Слёз – наряду с конским торжищем размещается здесь самый большой в мире невольничий рынок. На Амастриде всегда можно купить молодого мускулистого раба или красавицу-рабыню.

Правила «Книги эпарха» хорошо знает любой купец, свой или приезжий. За несоблюдение их недолго и лишиться товара, и ещё, чего доброго, оказаться в тюрьме.

– Что, не шибко развернёшься в Царьграде? – вопрошал воевода Иванко собирающихся на торжище купцов-соотечественников.

– На хлеб хватит, – сухо отвечали купцы, недоверчиво рассматривая голубую шёлковую рубаху и узкие, заправленные в высокие сапоги тувии^[36] воеводы.

Им неизвестно, что Иванко за человек. Может, он подосланный коварными ромеями соглядатай. Вот так влезет в душу, вызнает, выспросит обо всём, а потом донесёт эпарху-градоначальнику – такой-де Братило или Ждан поносит ромейские порядки, говорит: мал прибыток у него, ругает законы империи, о самом базилевсе отзывается недостаточно почтительно – тогда успевай только уносить ноги из города.

В предместье многие сторонились Иванки и его людей, непонятно было, откуда вдруг взялись эти бронзоволицые воины в покорёженных кольчугах и шеломах, измотанные долгими путями и походами. Зато затаив дыхание слушали в портовой таверне питухи рассказы улыбчивого Любара о Хвалисском море, о долинах Аракса, об осаде Байлакана и предательстве сына правителя Аррана коварного Фадлы Мусы.

Иванко строго предупредил Любара – слишком уж он болтлив, не Русь тут, надо б попридержать язык за зубами.

При мысли о Любаре воевода улыбнулся. Словно сын ему этот отчаянно храбрый юноша. Когда-то, по молодости, и сам Иванко был таким же: не ведая страха, врывался он во вражий стан, взбирался на заборолы крепостных стен, насмерть рубился на саблях с косматыми печенегами и кровожадными хазарами.

Одно огорчало воеводу – холоден был Любар к женской красе, даже податливыми красавицами-полонянками пренебрегал. Но, даст Бог, сыщет ещё себе ладу – дело молодое!

Иванке и его воинам отвели в предместье двухъярусный каменный дом, украшенный меандром^[37], с высоким мраморным портиком в виде открытой галереи с колоннами. Что ни день, являлся к нему Кевкамен Катаклон. Ласковая добрая улыбка неизменно играла на устах сладкоречивого молодого чиновника, подобно мёду лились его слова в уши русов, но не очень-то доверял Иванко этому хитрецу. Чувствовал он: не зря отирается в предместье Святого Маммы пронырливый спафарокандидат, всё обо всём и обо всех знающий.

Вот и сегодня: едва воротился хмурый воевода с пристани, как Катаклон заглянул к нему в покои. Широкие рукава его хламиды перехватывали поручи, на поясе сияла золотистая бляшка, ногти на руках были со тщанием накрашены. От ромея исходил терпкий аромат аравитских благовоний.

«Стойно баба!» – со скрытым отвращением подумал воевода.

А Кевкамен говорил, как обычно, вкрадчиво, елейным голосом:

– Спешу сообщить тебе радостное известие, доблестный друнгарий. Ровно через неделю, в восьмой день септемврия, сам базилевс во дворце Магнавры удостоит тебя беседой. Это великая честь, дарованная немногим избранным.

Иванко грустно усмехнулся.

– Да уж, воистину, честь великая, – с издёвкой в голосе пробормотал он.

– Не кощунствуй, друнгарий. Многие люди целую жизнь ждут и молят о такой милости.

– Как у вас, ромеев, всё сложно! Церемонии, строгие законы, порядки. Вы не верите клятвам, измышляете лукавства, опасаетесь, тайком ненавидите друг дружку! Вы не верите в дружбу, вы завистливы, вам не хватает света, теплоты! Ваши души темны. Кевкамен, разумеешь, о чём толкую?

Лицо молодого чиновника внезапно посуровело, слащавая улыбка покинула его уста, он задумчиво нахмурил высокий лоб. Глубокая печаль скользила в чёрных, подёрнувшихся туманом глазах.

– Да, ты во многом прав, друнгарий Иван, – тихо ответил Кевкамен, чуть заметно кивнув. – Но не будем о несовершенствах нашей жизни. Имею новости из Русской земли. Пока ты воевал в Арране, в Чернигове умер архонт Мстислав.

Потрясённый воевода вскочил с обитого синим бархатом широкого конника^[38].

– Что молвишь?! Как?! Князь Мстислав?! – У него перехватило дыхание.

Катаклон с удивлением заметил на глазах воеводы слёзы.

– О Господи! – Иванко с горестным стоном тяжело рухнул обратно на скамью и в отчаянии закрыл ладонью лицо. – Эх, княже, княже! Экие замыслы у тя были! Что ж ты, княже! Не сдюжил, не возмог!

– Судьба, воевода. А может, Господь покарал архонта Мстислава за его гордыню. Сидел в Таматархе, захотел большего, силой отобрал у брата половину его земель.

– Замолчи, Катаклон! – вскричал воевода. – Не до твово высокоумья! Князь Мстислав мне яко отец, яко брат старшой был! Кабы не он, сгинул бы я у печенегов в полоне, невольником жалким! Христом Богом молю: уйди покуда. После свидимся.

Катаклон с беспокойством взглянул на полное скорби суровое лицо Иванки и, вздохнув, неслышно выскользнул из покоя. А воевода, оставшись один, бессильно уронил голову на руки и расплакался, как ребёнок.

Вспомнились ему юные годы, проведённые в солнечной Тмутаракани. Отец Иванки, Творимир, был знатным купцом, имел лавки в Киеве и в Переяславле. Путь отца оборвала на Дону, возле Саркела, печенежья калёная стрела. Тогда и его, Иванку, уклюнула в грудь лихая пришелица, угодил он, тяжко израненный, в полон и там бы, наверное, и закончил свои дни. Спасли Иванку ворвавшиеся во вражий стан молодые воины в сияющих остроконечных шеломах. Степные разбойники были иссечены мечами, их кибитки и обозы захвачены, а юного паробка взял к себе в дружину князь Мстислав – удалой лихой рубака.

Сколько лет прошли они, князь и будущий воевода, плечом к плечу?! И на хазар ходили, и на касогов, и на тех же печенегов. Не раз Иванко прикрывал раненого князя от вражьих копий, порой в свою очередь и Мстислав спасал своего верного дружинника от кривых сабель, с хищным проблеском готовых опуститься на его голову.

И вот теперь князя Мстислава – друга и ратного товарища – нет в живых! Это казалось Иванке немыслимым, непостижимым, он тряс седеющей головой и не мог поверить!

В дверь покоя протиснулся Любар. При виде опечаленного воеводы мгновенно исчезла с его лица весёлая добродушная улыбка.

– Что стряслось? – спросил он, насупившись.

– А то, друже, что ворочаться нам с тобой топерича вроде как и некуда, – тяжело выдохнул воевода. – Князь Мстислав в Чернигове помер.

Любар застыл на пороге с полураскрытым от изумления ртом.