Песни. Стихотворения

© Высоцкий В.С., наследники, 2021

© Новиков В.И., предисловие, 2021

© Раевская М.А., составление, комментарии, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Песни

Сорок девять дней

 
Суров же ты, климат охотский, —
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых – Федотов Иван.
 
 
Стихия реветь продолжала —
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.
 
 
Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги, —
И принято было решенье —
И начали есть сапоги.
 
 
Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза…
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.
 
 
Доедена банка консервов,
И суп из картошки одной, —
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.
 
 
Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук.
Спокойный, но слабый Федотов
Глодал предпоследний каблук.
 
 
Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг.
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.
 
 
На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский —
Под палубой песни поют.
 
 
Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.
 
 
«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
«Ребята! – еще через час. —
Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!
 
 
Забудем про пищу – чего там! —
А вспомним про наш взвод солдат…»
«Узнать бы, – стал бредить Федотов, —
А что у нас в части едят?»
 
 
И вдруг: не мираж ли, не миф ли —
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летел вертолет.
 
 
…Окончены все переплеты —
Вновь служат, – что, взял океан?! —
Крючковский, Поплавский, Федотов,
А с ними Зиганшин Асхан!
 

1960

«Пока вы здесь в ванночке с кафелем…»

 
Пока вы здесь в ванночке с кафелем
Моетесь, нежитесь, греетесь, —
В холоде сам себе скальпелем
Он вырезает аппендикс.
 
 
Он слышит движение каждое
И видит, как прыгает сердце, —
Ой, жаль, не придется вам, граждане,
В зеркало так посмотреться!
 
 
До цели всё ближе и ближе, —
Хоть боль бы утихла для виду!..
Ой, легче отрезать по грыже
Всем, кто покорял Антарктиду!
 
 
Вы водочку здесь буздыряете
Большими-большими глотками,
А он себя шьет – понимаете? —
Большими-большими стежками.
 
 
Герой он! Теперь же смекайте-ка:
Нигде не умеют так больше, —
Чего нам Антарктика с Арктикой,
Чего нам Албания с Польшей!
 

<1961>

Татуировка

 
Не делили мы тебя и не ласкали,
А что любили – так это позади, —
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Леша выколол твой образ на груди.
 
 
И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал, —
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»
«А я – тем более!» – мне Леша отвечал.
 
 
И теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней – попробуй разбери:
У него – твой профиль выколот снаружи,
А у меня – душа исколота снутри.
 
 
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, —
Пусть слова мои тебя не оскорбят, —
Я прошу, чтоб Леша расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
 
 
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.
 
 
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя – верней, твоя – татуировка
Много лучше и красивше, чем его!
 

1961

Я был душой дурного общества

 
Я был душой дурного общества,
И я могу сказать тебе:
Мою фамилью-имя-отчество
Прекрасно знали в КГБ.
 
 
В меня влюблялася вся улица
И весь Савеловский вокзал.
Я знал, что мной интересуются,
Но все равно пренебрегал.
 
 
Свой человек я был у ско́карей,
Свой человек – у щипачей, —
И гражданин начальник Токарев
Из-за меня не спал ночей.
 
 
Ни разу в жизни я не мучился
И не скучал без крупных дел, —
Но кто-то там однажды скурвился, ссучился —
Шепнул, навел – и я сгорел.
 
 
Начальник вел себя не въедливо,
Но на допросы вызывал, —
А я всегда ему приветливо
И очень скромно отвечал:
 
 
«Не брал я на душу покойников
И не испытывал судьбу, —
И я, начальник, спал спокойненько
И весь ваш МУР видал в гробу!»
 
 
И дело не было отложено,
И огласили приговор, —
И дали всё, что мне положено,
Плюс пять мне сделал прокурор.
 
 
Мой адвокат хотел по совести
За мой такой веселый нрав, —
А прокурор просил всей строгости —
И был, по-моему, не прав.
 
 
С тех пор заглохло мое творчество,
Я стал скучающий субъект, —
Зачем мне быть душою общества,
Когда души в нем вовсе нет!
 

1961

Ленинградская блокада

 
Я вырос в ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял.
Я видел, как горят огнем Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.
 
 
Граждане смелые,
                а что ж тогда вы делали,
Когда наш город счет не вел смертям?
Ели хлеб с икоркою, —
                а я считал махоркою
Окурок с-под платформы черт-те с чем напополам.
 
 
От стужи даже птицы не летали,
И вору было нечего украсть.
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся – только б не упасть!
 
 
Было здесь до́ фига
                голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор, —
А вы в эвакуации
                читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».
 
 
Блокада затянулась, даже слишком,
Но наш народ врагов своих разбил, —
И можно жить как у Христа за пазухой, под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.
 
 
Я скажу вам ласково,
                граждане с повязками,
В душу ко мне лапою не лезь!
Про жизню вашу личную
                и непатриотичную
Знают уже органы и ВЦСПС!
 

1961

Город уши заткнул

 
Город уши заткнул и уснуть захотел,
И все граждане спрятались в норы.
А у меня в этот час еще тысячи дел, —
Задерни шторы
                        и проверь запоры!
 
 
Только зря: не спасет тебя крепкий замок,
Ты не уснешь спокойно в своем доме, —
Потому что я вышел сегодня на скок,
А Колька Дёмин —
                               на углу на стрёме.
 
 
И пускай сторожит тебя ночью лифтер
И ты свет не гасил по привычке —
Я давно уже гвоздик к замочку притер,
Попил водички
                        и забрал вещички.
 
 
Ты увидел, услышал – как листья дрожат
Твои тощие, хилые мощи, —
Дело сделал свое я – и тут же назад,
А вещи – теще
                           в Марьиной Роще.
 
 
А потом – до утра можно пить и гулять,
Чтоб звенели и пели гитары,
И спокойно уснуть, чтобы не увидать
Во сне кошмары,
                         мусоро́в и нары.
 
 
Когда город уснул, когда город затих —
Для меня лишь начало работы…
Спите, граждане, в теплых квартирках своих —
Спокойной ночи,
                         до будущей субботы!
 

1961

«Что же ты, зараза, бровь себе подбрила…»

 
Что же ты, зараза, бровь себе подбрила,
Для чего надела, падла, синий свой берет!
И куда ты, стерва, лыжи навострила —
От меня не скроешь ты в наш клуб второй билет!
 
 
Знаешь ты, что я души в тебе не чаю,
Для тебя готов я днем и ночью воровать, —
Но в последне время чтой-то замечаю,
Что ты стала мине слишком часто изменять.
 
 
Если это Колька или даже Славка —
Супротив товарищев не стану возражать,
Но если это Витька с Первой Перьяславки —
Я ж те ноги обломаю, в бога душу мать!
 
 
Рыжая шалава, от тебя не скрою:
Если ты и дальше будешь свой берет носить —
Я тебя не трону, а в душе зарою
И прикажу залить цементом, чтобы не разрыть.
 
 
А настанет лето – ты еще вернешься,
Ну а я себе такую бабу отхвачу,
Что тогда ты, стервь, от зависти загнешься,
Скажешь мне: «Прости!» – а я плевать не захочу!
 

1961

Тот, кто раньше с нею был

 
В тот вечер я не пил, не пел —
Я на нее вовсю глядел,
               Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
               Что мне не светит.
 
 
И тот, кто раньше с нею был, —
Он мне грубил, он мне грозил.
               А я все помню – я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши!»
Она сказала: «Не спеши,
               Ведь слишком рано!»
 
 
Но тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл, —
               И как-то в осень, и как-то в осень —
Иду с дружком, гляжу – стоят, —
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд —
               Их было восемь.
 
 
Со мною – нож, решил я: что ж,
Меня так просто не возьмешь, —
               Держитесь, гады! Держитесь, гады!
К чему задаром пропадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда —
               Так было надо.
 
 
Но тот, кто раньше с нею был, —
Он эту кашу заварил
               Вполне серьезно, вполне серьезно.
Мне кто-то на́ плечи повис, —
Валюха крикнул: «Берегись!»
 
 
Валюха крикнул: «Берегись!» —
               Но было поздно.
 
 
За восемь бед – один ответ.
В тюрьме есть тоже лазарет, —
               Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперек,
Он мне сказал: «Держись, браток!»
Он мне сказал: «Держись, браток!» —
               И я держался.
 
 
Разлука мигом пронеслась,
Она меня не дождалась,
               Но я прощаю, ее – прощаю.
Ее, как водится, простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
               Не извиняю.
 
 
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, —
               Я повстречаю!
 

1962

У тебя глаза – как нож

 
У тебя глаза – как нож:
Если прямо ты взглянёшь —
Я забываю, кто я есть и где мой дом;
А если косо ты взглянёшь —
Как по сердцу полоснешь
Ты холодным, острым серым тесаком.
 
 
Я здоров – к чему скрывать, —
Я пятаки могу ломать,
Я недавно головой быка убил, —
Но с тобой жизнь коротать —
Не подковы разгибать,
А прибить тебя – морально нету сил.
 
 
Вспомни, было ль хоть разок,
Чтоб я́ из дому убег, —
Ну когда же надоест тебе гулять!
С грабежу я прихожу —
Язык за спи́ну заложу
И бежу тебя по городу шукать.
 
 
Я все ноги исходил —
Велисипед себе купил,
Чтоб в страданьях облегчения была, —
Но налетел на самосвал —
К Склифосовскому попал, —
Навестить меня ты даже не пришла.
 
 
И хирург – седой старик —
Он весь обмяк и как-то сник:
Он шесть суток мою рану зашивал!
А когда кончился наркоз,
Стало больно мне до слез:
Для кого ж я своей жистью рисковал!
 
 
Ты не радуйся, змея, —
Скоро выпишут меня —
Отомщу тебе тогда без всяких схем:
Я тебе точно говорю,
Востру бритву навострю —
И обрею тебя наголо совсем!
 

1962

Весна еще в начале

 
Весна еще в начале,
Еще не загуляли,
Но уж душа рвалася из груди, —
И вдруг приходят двое
С конвоем, с конвоем:
«Оденься, – говорят, – и выходи!»
 
 
Я так тогда просил у старшины:
«Не уводите меня из Весны!»
 
 
До мая пропотели —
Всё расколоть хотели, —
Но – нате вам – темню я сорок дней.
И вдруг – как нож мне в спину —
Забрали Катерину, —
И следователь стал меня главней.
 
 
Я понял, я понял, что тону, —
Покажьте мне хоть в форточку Весну!
 
 
И вот опять – вагоны,
Перегоны, перегоны,
И стыки рельс отсчитывают путь, —
А за окном – в зеленом
Березки и клены, —
Как будто говорят: «Не позабудь!»
 
 
А с насыпи мне машут пацаны, —
Зачем меня увозят из Весны!..
 
 
Спросил я Катю взглядом:
«Уходим?» – «Не надо!»
«Нет, хватит, – без Весны я не могу!»
И мне сказала Катя:
«Что ж, хватит так хватит». —
И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу.
 
 
Как ласково нас встретила она!
Так вот, так вот какая ты, Весна!
 
 
А на вторые сутки
На след напали суки —
Как псы на след напали и нашли, —
И завязали суки
И ноги и руки —
Как падаль по грязи́ поволокли.
 
 
Я понял: мне не видеть больше сны —
Совсем меня убрали из Весны…
 

1962

Большой Каретный

Левону Кочаряну

 
Где твои семнадцать лет?
                На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
                На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
                На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
                На Большом Каретном.
 
 
Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нем.
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
                      Еще бы, ведь
 
 
Где твои семнадцать лет?
                На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
                На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
                На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
                На Большом Каретном.
 
 
Переименован он теперь,
Стало все по новой там, верь не верь.
И все же, где б ты ни был, где ты ни бредешь,
Нет-нет да по Каретному пройдешь.
                      Еще бы, ведь
 
 
Где твои семнадцать лет?
                На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
                На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
                На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
                На Большом Каретном.
 

1962

Зэка Васильев и Петров зэка

 
Сгорели мы по недоразумению —
Он за растрату сел, а я – за Ксению, —
У нас любовь была, но мы рассталися:
Она кричала и сопротивлялася.
 
 
На нас двоих нагрянула ЧК,
И вот теперь мы оба с ним зэка —
Зэка Васильев и Петров зэка.
 
 
А в лагерях – не жизнь, а темень-тьмущая:
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасное к нам отношение
И очень странные поползновения.
 
 
Ну а начальству наплевать – за что и как, —
Мы для начальства – те же самые зэка —
Зэка Васильев и Петров зэка.
 
 
И вот решили мы – бежать нам хочется,
Не то всё это очень плохо кончится:
Нас каждый день мордуют уголовники,
И главный врач зовет к себе в любовники.
 
 
И вот – в бега решили мы, ну а пока
Мы оставалися всё теми же зэка —
Зэка Васильев и Петров зэка.
 
 
Четыре года мы побег готовили —
Харчей три тонны мы наэкономили,
И нам с собою даже дал половничек
Один ужасно милый уголовничек.
 
 
И вот ушли мы с ним в руке рука, —
Рукоплескали нашей дерзости зэка —
Зэка Петрову, Васильеву зэка.
 
 
И вот – по тундре мы, как сиротиночки, —
Не по дороге всё, а по тропиночке.
Куда мы шли – в Москву или в Монголию, —
Он знать не знал, паскуда, я – тем более.
 
 
Я доказал ему, что запад – где закат,
Но было поздно: нас зацапала ЧК —
Зэка Петрова, Васильева зэка.
 
 
Потом – приказ про нашего полковника:
Что он поймал двух крупных уголовников, —
Ему за нас – и деньги, и два ордена,
А он от радости все бил по морде нас.
 
 
Нам после этого прибавили срока́,
И вот теперь мы – те же самые зэка —
Зэка Васильев и Петров зэка.
 

1962

«Эй шофер, вези – Бутырский хутор…»

 
– Эй шофер, вези – Бутырский хутор,
Где тюрьма, – да поскорее мчи!
– Ты, товарищ, опоздал,
                                    ты на два года перепутал —
Разбирают уж тюрьму на кирпичи.
 
 
– Очень жаль, а я сегодня спозаранку
По родным решил проехаться местам…
Ну да ладно, что ж, шофер,
                                    тогда вези меня в «Таганку», —
Погляжу, ведь я бывал и там.
 
 
– Разломали старую «Таганку» —
Подчистую, всю, ко всем чертям!
– Что ж, шофер, давай назад,
                                    крути-верти свою баранку, —
Так ни с чем поедем по домам.
 
 
Или нет, шофер, давай закурим,
Или лучше – выпьем поскорей!
Пьем за то, чтоб не осталось
                                    по России больше тюрем,
Чтоб не стало по России лагерей!
 

<1963>

«За меня невеста отрыдает честно…»

 
За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги.
 
 
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара – без струны.
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
 
 
Мне нельзя на волю – не имею права, —
Можно лишь – от двери до стены.
Мне нельзя налево, мне нельзя направо —
Можно только неба кусок, можно только сны.
 
 
Сны – про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут,
Кто меня там встретит, как меня обнимут
И какие песни мне споют.
 

1963

Рецидивист

 
Это был воскресный день – и я не лазил по карманам:
В воскресенье – отдыхать, – вот мой девиз.
Вдруг – свисток, меня хватают, обзывают хулиганом,
А один узнал – кричит: «Рецидивист!»
 
 
«Брось, товарищ, не ершись,
Моя фамилия – Сергеев, —
Ну а кто рецидивист —
Ведь я ж понятья не имею».
 
 
Это был воскресный день, но мусора не отдыхают:
У них тоже – план давай, хоть удавись, —
Ну а если перевыполнят, так их там награждают —
На вес золота там вор-рецидивист.
 
 
С уваженьем мне: «Садись! —
Угощают «Беломором». —
Значит, ты – рецидивист?
Распишись под протоколом!»
 
 
Это был воскресный день, светило солнце как бездельник,
И все люди – кто с друзьями, кто с семьей, —
Ну а я сидел скучал как в самый гнусный понедельник:
Мне майор попался очень деловой.
 
 
«Сколько раз судились вы?»
«Плохо я считать умею!»
«Но все же вы – рецидивист?»
«Да нет, товарищ, я – Сергеев».
 
 
Это был воскресный день – а я потел, я лез из кожи, —
Но майор был в математике горазд:
Он чегой-то там сложил, потом умножил, подытожил —
И сказал, что я судился десять раз.
 
 
Подал мне начальник лист —
Расписался как умею —
Написал: «Рецидивист
По фамилии Сергеев».
 
 
Это был воскресный день, я был усталым и побитым, —
Но одно я знаю, одному я рад:
В семилетний план поимки хулиганов и бандитов
Я ведь тоже внес свой очень скромный вклад!
 

1963

Я женщин не бил до семнадцати лет

 
Я женщин не бил до семнадцати лет —
В семнадцать ударил впервые, —
С тех пор на меня просто удержу нет:
Направо – налево
                           я им раздаю «чаевые».
 
 
Но как же случилось, что интеллигент,
Противник насилия в быте,
Так низко упал я – и в этот момент,
Ну если хотите,
                           себя осквернил мордобитьем?
 
 
А было все так: я ей не изменил
За три дня ни разу, признаться, —
Да что говорить – я духи ей купил! —
Французские, братцы,
                           за тридцать четыре семнадцать.
 
 
Но был у нее продавец из «ТЭЖЭ» —
Его звали Голубев Слава, —
Он эти духи подарил ей уже, —
Налево – направо
                           моя улыбалась шалава.
 
 
Я был молодой, и я вспыльчивый был —
Претензии выложил кратко —
Сказал ей: «Я Славку вчера удавил, —
Сегодня ж, касатка,
                           тебя удавлю для порядка!»
 
 
Я с дрожью в руках подошел к ней впритык,
Зубами стуча «Марсельезу», —
К гортани присох непослушный язык —
И справа и слева
                         я ей основательно врезал.
 
 
С тех пор все шалавы боятся меня —
И это мне больно, ей-богу!
Поэтому я – не проходит и дня —
Бью больно и долго, —
                        но всех не побьешь – их ведь много.
 

1963

«У меня было сорок фамилий…»

 
У меня было сорок фамилий,
У меня было семь паспортов,
Меня семьдесят женщин любили,
У меня было двести врагов.
                     Но я не жалею!
 
 
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился —
Все равно, чтоб подраться,
Кто-нибудь находился.
 
 
И хоть путь мой и длинен и долог,
И хоть я заслужил похвалу —
Обо мне не напишут некро́лог
На последней странице в углу.
                     Но я не жалею!
 
 
Сколько я ни стремился,
Сколько я ни старался, —
Кто-нибудь находился —
И я с ним напивался.
 
 
И хотя во все светлое верил —
Например, в наш советский народ, —
Не поставят мне памятник в сквере
Где-нибудь у Петровских ворот.
                     Но я не жалею!
 
 
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился —
Все равно я спивался,
Все равно я катился.
 
 
Сочиняю я песни о драмах
И о жизни карманных воров, —
Мое имя не встретишь в рекламах
Популярных эстрадных певцов.
                     Но я не жалею!
 
 
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился, —
Я всегда попадался —
И все время садился.
 
 
Говорят, что на место все встанет.
Бросить пить?.. Видно, мне не судьба, —
Все равно меня не отчеканят
На монетах заместо герба.
                     Но я не жалею!
 
 
Так зачем мне стараться?
Так зачем мне стремиться?
Чтоб во всем разобраться —
Нужно сильно напиться!
 

<1962 или 1963>

Про Сережку Фомина

 
Я рос как вся дворовая шпана —
Мы пили водку, пели песни ночью, —
И не любили мы Сережку Фомина
За то, что он всегда сосредоточен.
 
 
Сидим раз у Сережки Фомина —
Мы у него справляли наши встречи, —
И вот о том, что началась война,
Сказал нам Молотов в своей известной речи.
 
 
В военкомате мне сказали: «Старина,
Тебе броню дает родной завод «Компрессор»!»
Я отказался, – а Сережку Фомина
Спасал от армии отец его, профессор.
 
 
Кровь лью я за тебя, моя страна,
И все же мое сердце негодует:
Кровь лью я за Сережку Фомина —
А он сидит и в ус себе не дует!
 
 
Теперь небось он ходит по кина́м —
Там хроника про нас перед сеансом, —
Сюда б сейчас Сережку Фомина —
Чтоб побыл он на фронте на германском!
 
 
…Но наконец закончилась война —
С плеч сбросили мы словно тонны груза, —
Встречаю я Сережку Фомина —
А он Герой Советского Союза…
 

1964

Штрафные батальоны

 
Всего лишь час дают на артобстрел —
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, ну а кому – до «вышки».
 
 
За этот час не пишем ни строки —
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так – мы штрафники, —
Нам не писать: «…считайте коммунистом».
 
 
Перед атакой – водку, – вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку,
Поэтому мы не кричим «ура» —
Со смертью мы играемся в молчанку.
 
 
У штрафников один закон, один конец:
Коли, руби фашистского бродягу,
И если не поймаешь в грудь свинец —
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
 
 
Ты бей штыком, а лучше – бей рукой:
Оно надежней, да оно и тише, —
И ежели останешься живой —
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
 
 
Считает враг: морально мы слабы, —
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
 
 
Вот шесть ноль-ноль – и вот сейчас обстрел, —
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, а большинству – до «вышки»…
 

1964