В первых письмах Карамзина к Дмитриеву встречаются довольно часто стихи, так сказать, в дополнение и в подтверждение сказанному в прозе. И заметим мимоходом, по большей части белые стихи. В молодости поэты-новички обыкновенно увлекаются прелестью рифмы, этой заманчивой игрушки. Впрочем, здесь можно отыскать разъяснение и оценку стихотворческого дарования Карамзина. Он был поэт по чувству, по краскам и нередко по содержанию стихотворений своих, но не по внешней отделке. Стихотворец в нем, так сказать, не по силам поэту. Он сам как будто сознавал это различие; в одном письме к Дмитриеву говорит он: прости, мой любезный поэт и стихотворец. В друге своем, и справедливо, признавал он того и другого. Его же призвание было иное.
Пой Карамзин! И в прозе
Глас слышен соловьин, –
сказал ему Державин. У него был свой взгляд на стихи. Помню, как он однажды вошел в мою комнату и застал меня за чтением Бюргеровой баллады «Des Pfarrers Tochter» («Пасторская дочь»).
Он взял у меня книгу из рук и напал на куплет:
Er kam in Mantel und Kappe vermummt,
Er kam um die Mitternachtsstunde.
Er schlich, umgurtet mit Waffen und Wehr,