Издатель одного из Европейских журналов, или правильнее из журналов, издаваемых в Европе (потому что иная книга, не смотря на свое Европейское заглавие, настоящий выходец, или вестник Азии), извещая о появлении двух-сот пятидесяти неизвестных писем Вольтера и понятной радости Французской Минервы, при неожиданном подарке такого рода, сжал свое мнение и негодование в кратком, но выразительном вопросительном знаке, на который по настоящему отвечать нечего. И если издатель довольствовался бы сим утонченным усилием гения, то каждому просвещенному читателю пришлось бы при сем вопросительном знаке поставить от себя невольный знак удивления и закрыть книгу; но издатель разными орудиями хотел напасть на Вольтера и прибавил еще несколько замечаний, кой дополняют смысл глубокомысленного знака и вместе с ним составляют целое, совершенно в частях согласное. Например, говоря о письме, которое по словам его напечатано для пробы во Французской Минерве (как будто письма пробуют?), замечает: Фернейский мудрец балагурит по своему обычаю о терпимости. Не знаю, чему более здесь удивляться: непристойности-ли выражения, или мысли, я готов сказать, чувства! Красноречивый защитник Калласов балагурит о терцпмости! Если Вольтер в ином отношении и подлежит укоризнам, то без сомнения правила терпимости, проповеданные им словом и делом, должны перед строгим зерцалом справедливости искупить многие его заблуждения. Было время, что мы Русские хвалились терпимостию и справедливо: младшие братья Европейским народам, мы по многим отраслям гражданской образованности должны еще у них учиться; но в сем отношении смело можем сказать, что Европейские правительства должны терпимости учиться у нашего. Остроумный племянник Мецената и друга Ломоносова, в известном своем послании к Ниноне Ленкло говорит с справедливою гордостью: