Возвращение

– Я уж вырос!

– Ой, вырос!

– Мужчина!

– А мы и не заметили! Но можем указать тебе адрес…

– Какой еще адрес? – вкрадчиво спросил Юрий.

– А горничная Дуняша? С ней можешь не стесняться, – сказала Надя. – Ты разве не заметил, какая она пухленькая? Подкати-ка к ней.

Сестры снова засмеялись.

– Как же, добьешься от нее, – буркнул Юрий.

– Ага, пробовал уже! Не удалось!

Вера полушепотом, как бы выдавая страшную тайну, сказала:

– Дуняша путается с Володькой. Все его карманные деньги уплывают к ней за пазуху. Она собирает себе на приданое. А Володька даже курить перестал.

– С вами, нахалами, так и надо, – одобрила Надя Дуняшу. – Юрочка, а ты попробуй подкатить к Мари-Роз. Может, клюнет?

– Что ты болтаешь! Перестань! – одернула сестру Вера.

Но Надя не смутилась:

– Отчего ж? Француженки – опытные женщины, чему-нибудь да научат.

– Пошли лучше собирать грибы в подолы!

Девушки вновь принялись опустошать грибную поляну. Юрий дразнил их, подбрасывая поганки. Набрав полные подолы и нагрузив брата своими корзинами, все вместе пошли домой.

Потерпев фиаско с кузинами, Юрий решил прислушаться к их совету и закинуть удочку к гувернантке своей сестры. «Как же я раньше не замечал мадемуазель Мари-Роз! Между тем она мила, привлекательна, у нее тонкая талия, длинная шея и легкая походка…» – перечислял он в уме достоинства девушки. Осталось придумать, как к ней подступиться.

Он начал следить за гувернанткой и однажды заметил, что, уложив Марику, она, опасливо оглядываясь, пошла по большой аллее к старой беседке над обрывом. Юрий крался следом, прячась за кустами акаций. Было уже темно, лишь луна, точно сводня, подсвечивала тропинку, да звезды насмешливо перемигивались, словно намекали на что-то нечистое.

Мари-Роз вошла в беседку. Юрий прильнул глазом к дырке в дощатой стене, которую сам же когда-то проковырял гвоздем. Послышался мужской голос. Юрий с ужасом узнал голос дяди Поля, который говорил по-французски. Он был мужем тети Лены, третьей сестры Ольги Александровны. Дядя явно о чем-то просил, даже умолял. Вскоре послышались ахи-вздохи-поцелуи… По всему было понятно, что дядя Поль и Мари-Роз – любовники.

Юрий был потрясен и уязвлен этим, считая, что задета честь семьи. В ту же ночь он придумал план мести.

Утром он нашел француженку возле качелей. Марика с маленькой кузиной качались, а Мари-Роз на скамейке листала журнал. Хорошенько раскачав малышню, он подсел к француженке и развязно сказал:

– Мадемуазель Мари-Роз, я знаю все!

– Что же вы знаете, м'сье Юра?

– Вечером я был возле беседки, все видел, все слышал.

Француженка покраснела.

– И что теперь?

– Я не хочу вас губить. Никто не будет знать: ни мои родители, ни тетя Лена, ни дядя Поль, если вы только согласитесь…

– О, вы хотите награду за молчание? Извольте, я готова. Когда получу жалованье, сделаю вам хороший подарок. Что бы вы хотели?

– Никаких подарков от вас мне не надо.

– Что же тогда? – она улыбнулась ему вполне дружелюбно.

– Догадайтесь. Я тоже мужчина…

– Вы еще мальчик!

– Не беспокойтесь, я – мужчина.

– Это подло с вашей стороны, м'сье Юра!

– Я безумно влюблен в вас, мадемуазель Мари-Роз.

– Вы – сумасшедший!

– Да, я без ума от вас. – Он смотрел в упор.

Француженка молчала. В ней происходила внутренняя борьба. Она мечтала выгодно выйти замуж, надеялась заставить дядю Поля развестись с женой и жениться на ней, бедной гувернантке. В общем-то, ради этой цели она и приехала в Россию. И теперь все, на что было потрачено столько сил и времени, по милости наглого мальчишки могло рассыпаться.

– Мадемуазель… – торопил Юрий.

– Хорошо! – Мари-Роз выпрямила спину. – Но это будет только один раз. Я вам заплачу за мою неосторожность. Надеюсь, вы – джентльмен?

– Ночью оставьте дверь открытой! – твердо приказал он, вставая.

Когда весь дом погрузился в сон, Юрий прокрался в спальню Мари-Роз, повернул ключ в замке, бесшумно подошел к постели.

Гувернантка притворилась спящей. «Вот змея!» – подумал он и лег рядом.

Через час он уходил от нее с чувством победителя.

Но в комнате его ждал сюрприз: на кровати в ночном капоте и с убитым лицом сидела мать.

– Не ожидала от тебя, Юра…

– Мама, уверяю тебя… я гулял в саду.

– От тебя пахнет духами.

– Это из-за цветов, пахнет нашими флоксами или жасмином…

– Не смей врать! – Не поцеловав его, она вышла из комнаты.

Торжество Юрия было несколько омрачено, тем не менее победа есть победа. К досаде из-за встречи с матерью примешивалось и чувство разочарования: его не так уж потряс процесс овладения женщиной – ничего волшебного, всего-то будто расчесанный комариный укус перестал зудеть, больше разговоров.

Утром Ольга Александровна сообщила о ночном происшествии мужу. Оно его лишь рассмешило:

– Хорошо, что это произошло в нашем доме, а не в публичном. Все мужчины нашего круга проходят через объятия горничных и гувернанток.

– А если она забеременеет?

– Дать денег и рассчитать. Не женить же нашего бонвивана.

Но Ольга Александровна не могла успокоиться и решительно вошла в комнату Мари-Роз:

– Я считала вас порядочной девушкой, мадемуазель. Я верила вам! А вы так отплатили за мое отношение к вам? Соблазнить мальчика! Какая низость! Вот вам за amour и за службу в нашем доме, – она положила на стол конверт с деньгами.

– Вы оскорбляете меня, мадам! – Мари-Роз залилась слезами. – И даже не желаете выслушать…

– Да, не желаю, – уже тише сказала Ольга Александровна. – Тем не менее я подумала о вас. Я не выброшу вас на улицу, а устрою на новую работу, где вы сможете загладить свою вину. Все, что произошло сегодняшней ночью, останется между нами. Укладывайте вещи.

Ольга Александровна отвезла Мари-Роз в город к купцу Брюханову, жена которого искала гувернантку для своих дочерей.

Через несколько месяцев спокойной жизни в семье Брюхановых все неприятности были забыты. Жизнь катилась свои чередом, пока не произошло событие, коренным образом изменившее судьбу Мари-Роз.

Брюханов, страстный картежник, проиграл свою гувернантку в «железку» купцу Петушкову, владельцу кафешантана Moulin Rouge.

– Зачем тебе эта француженка, ведь у вас нет детей? – наутро, придя в себя, спросил Брюханов.

– Для дела, – подмигнул Петушков.

– Неужто для «Мулен Руж»?

– Точно! Мне нужна звезда – для нового ревю. Ваша гувернантка – самая подходящая кандидатура.

– Откуда ты знаешь?

– Женщин я вижу насквозь. Оповещу местное население, что пригласил в кафешантан известную парижскую «л'этуаль», назову ее мадемуазель… Нана или Жужу. Отличная мысль, не так ли?

– Тебе виднее, – пожал плечами Брюханов.

– Здешние певички и цыганки всем надоели. Нужно что-нибудь новое, экстравагантное. Понимаешь?

– Да шут с тобой! Но как ты это сделаешь?

– Просто. Сначала ты привезешь ее ко мне под предлогом… ну якобы мне нужны уроки французского, а там уж мое дело.

Брюханов привез Мари-Роз в кафешантан, помещавшийся в большом деревянном здании при городском парке. Над фронтоном высилась большая вывеска с изображением красной ветряной мельницы на фоне деревенского пейзажа. К мельнице были приделаны большие вращающиеся ветрила, украшенные разноцветными электрическими лампочками. За пятак в час их вращал сын дворника Петька. Свой кафешантан Петушков создал по образу парижского Moulin Rouge. Он даже перевел на французский язык свое имя и превратился в Поль де Кока. Маленький, юркий Петушков имел артистическую шевелюру, закрученные вверх тонкие рыжие усики, клетчатый костюм с неизменной бабочкой и хорошо подвешенный язык.

– Разрешите представиться, мадемуазель, – расшаркивался Петушков перед француженкой. – По-русски я Павел Иванович Петушков, а по-французски Поль де Кок.

– Очень приятно, м'сье. Во Франции был такой писатель, – Мари-Роз протянула руку, которую Петушков галантно поцеловал.

– Как же, читал. Известный классик. Ну да и шут с ним. Мадемуазель, поговорим лучше о парижском чуде.

– О каком чуде, м'сье?

– Я имею в виду Moulin Rouge!

– Кафешантан?

– Да! Я детально изучил его в свое время и по его же образцу создал здесь свой Moulin Rouge. Полезное заведение.

– Полезное? Вы считаете? – в голосе девушки прозвучало недоверие, но она тут же спохватилась, ведь возражать невежливо, и заговорила о деле: – Вы хотите совершенствоваться во французском языке, м'сье Поль? Так сказал мне м'сье Брюханов.

– Я хочу совершенствоваться во всем, мадемуазель! У меня имеется грандиозный план, для вас очень выгодный.

– Слушаю вас, м'сье.

– Прошу вас принять участие в новом ревю Folie deux nuit – «Ночные безумства».

– В качестве кого?

– Вы будете звезда – Les etoiles!

– Но я никогда не выступала на сцене, я не пою и не танцую.

– О, это очень просто, мадемуазель. Я научу вас. Надо лишь как можно выше поднимать юбки и ножки, соблазнительно улыбаться и строить глазки. У вас это получится. Я сразу угадал в вас темперамент и то, что французы называют «quelque chose du chien»^[5]. Вот смотрите.

С медвежьей грацией Петушков принялся показывать, как надо поднимать юбки и ножки. Когда он «делал глазки», нельзя было удержаться от смеха. Мари-Роз и Брюханов хохотали чуть не до слез.

– Но как быть с пением? У меня нет голоса, – сквозь смех спросила она.

– Это неважно. Парижский шансон интимен и не требует особых вокальных данных.

Петушков пропел по-французски несколько скабрезных куплетов.

– Это неприлично! – обиделась Мари-Роз.

– Мадам, вы ханжа? – Петушков изобразил смесь разочарования и изумления. – О, я уверен, когда придет успех, вы измените свое отношение к кафешантану. Вы познаете творческое вдохновение, ваша жизнь станет содержательной и яркой. Верьте мне, вы созданы не для того, чтобы утирать сопливые носы купеческим озорникам.

– Может, вы и правы, м'сье, но что скажет моя бедная мать?

– Оля-ля, мадемуазель, что за детские отговорки! Вы взрослая барышня, и вашей матушке не обязательно все знать. Думайте о себе и своем блестящем будущем: вы станете звездой нашего города, потом всей России, сам Государь будет любоваться вами, когда мы приедем в Санкт-Петербург. После этого мы покорим Париж, я сам вас туда отвезу. Ну, согласны?

– Согласна! – вырвалось у Мари-Роз, которая была как под гипнозом. – Но только ничего такого, я – строгая католичка. Наш кюре…

– Кюре не узнает, мадемуазель!

– А как же моя служба в доме м'сье Брюханова? Ведь я ангажирована…

Брюханов развел руками:

– Если такая карьера вас устраивает, мадемуазель, то мы с женой препятствовать не станем. Мы любим искусство. Ежели вы решились…

– Решилась с помощью Божией! – по-католически мелко, будто застегивала пуговки на блузке, стала креститься Мари-Роз.

Через две недели по всему городу были расклеены броские афиши, а местная газета опубликовала рекламную статью о «парижском чуде», «звезде первой величины» – мадемуазель Нана. Вскоре состоялось ее дебютное выступление в ревю Folie deux nuit.

Петушков не пожалел денег на оформление сцены и увеличил оркестр на три скрипки. Музыка была сборная: Штраус, Оффенбах, Зуппе, Легар. На заднике сцены художник изобразил панораму Парижа с Эйфелевой башней в центре. Поль де Кок выступал в роли конферансье. Изюминкой программы должна стать парижская «л'этуаль». В смело декольтированных платьях с блестками Мари-Роз пела двусмысленные песенки и лихо задирала ноги, воплощая хореографические фантазии Петушкова. Зрителей поначалу это шокировало, однако мужчины остались довольны и наградили новоявленную «звезду» горячими аплодисментами и криками «браво».

Через месяц Петушков решил пойти еще дальше: показать всему городу грудь мадемуазель Нана. Для этого ей заказали новый костюм. Когда танцовщица появилась в нем на сцене и начала выделывать сногсшибательные антраша, зал стонал. Крики и аплодисменты перекрывали оркестр. Мужчины повскакивали со своих мест, еще немного, и они бросились бы на сцену, но расторопный Петушков успел опустить занавес.

Дамы были оскорблены.

Ольга Александровна, посетившая ревю господина Петушкова вместе с мужем, была в шоке:

– Боже мой! До чего может дойти женщина в своем падении!

– Она нашла свое призвание, – усмехнулся Назаров.

На другой день после оглушительной премьеры ревю «Ночные безумства» несколько почтенных дам, считавшихся оплотом нравственности, отправились в консисторию – к епископу.

Владыка Серафим, в миру князь Путята, был красивым мужчиной лет пятидесяти с кавалергардской выправкой. Он носил курчавую, как у ассирийских царей, бороду, отлично держался в седле, любил охоту, умел обращаться с прекрасным полом и делать изящные комплименты. Все женщины в городе к нему благоволили, прозвав его «таинственным владыкой», а мужчины за глаза называли его «князь Мутята». Известно было, что архиерей «не без греха», но на это махали рукой – свят только Бог. Духовным лицом он стал по роковому стечению обстоятельств: будучи кавалергардом, в короткий срок прокутил и проиграл в карты свое состояние, без которого дальнейшая служба в гвардии была невозможна. После трудных размышлений князь пришел к выводу, что ему ничего не остается, как постричься в монахи, принять сан и попытаться сделать карьеру на церковном поприще.

– Мы пришли к вам, владыко, – начала одна из делегаток, – просить вас, как высшего духовного наставника, обличить современный Вавилон.

– Какой такой Вавилон? – удивился епископ.

– Наш город, – ответила та же дама. – Он превратился в Вавилон с тех пор, как у нас завертелась эта сатанинская мельница.

– Вы хотите сказать «Мулен Руж»? Чем же провинилась эта скоморошная мельница?

– От нее исходит ужасный соблазн…

– Для вас, мои благородные дамы?

– Для наших мужей, владыко.

– Мы вынуждены жить среди соблазнов мира сего, – пророкотал архиерей бархатным баритоном, – чтобы учиться им противостоять и совершенствоваться. Христос тоже жил среди людей, посещал пиры, сидел за одним столом с грешниками, разговаривал с блудницами, отечески наставляя их. Пусть и ваши мужья поступают так же, mes dames…

– Что и говорить, владыко, они каждую ночь беседуют в этом кафешантане с блудницами…

– Каков результат?

Дамы заговорили, перебивая друг друга.

– Известно какой – растление нравов!

– Деньги текут как вода, семейные устои рушатся.

– Мы терпели, пока француженка просто задирала свои юбчонки, но ведь этим она не ограничилась. Теперь она стала показывать…

– Что? – бровь епископа изогнулась как знак вопроса.

– Она показывает грудь в натуральном виде!

– Гм… да… – задумался архиерей, оглаживая бороду.

– Судьба наших семей, особенно мужей и сыновей, в ваших руках, владыко. Попросите губернатора от имени Церкви.

– О чем же?

– Чтобы он изгнал бесстыжую француженку из нашей губернии.

– Губернатор не сможет этого сделать, mes dames, – задумчиво произнес епископ. – Франция – наша союзница, может получиться международный конфуз. Я могу лишь просить губернатора от лица Церкви, чтобы он приказал закрыть француженке грудь. Удовлетворит вас это, mes dames?

– Что ж, хотя бы так, владыко.

– Я тотчас же поеду к его превосходительству, – пообещал епископ, прощаясь с дамами.

Через час архиерейская коляска подъезжала к губернаторскому дому.

Губернатор фон Вурменталь, как и преосвященнейший Серафим, был из кавалергардов, с таким же, как посмеивались острословы, «лошадиным образованием». За умение выкрутиться из любой ситуации его прозвали «русским Толейрантом». Следуя традициям щедринских помпадуров, Вурменталь умело управлял губернией, разделив общество на два сегмента. Один – для избранных – состоял из дворянских семей и местной бюрократии. Для них он устраивал балы и собрания, на которых произносил высокопарные речи, приводившие слушателей в восторг. «Он наш, – говорили о губернаторе помещики, – все будет по-старому, чинно и благородно». Другой сегмент объединял купечество и так называемую «передовую интеллигенцию». Перед ними произносились иные, весьма вольные, речи. «Губернатор-то либерал, – говорили левые, – не то что прежний пентюх».

Когда прибыл архиерей, барон был занят: полицмейстер Наливайко докладывал ему о последних городских происшествиях.

– Сегодня, ваше превосходительство, меня с утра осаждали бандерши с вопросами…

– Морального плана? – усмехнулся губернатор.

– Так точно, ваше превосходительство. Они спрашивали, можно ли у «девочек» с мягкой части тела смыть казенную печать? – полицмейстер хлопнул себя по заду, показывая, где именно стоят печати.

– Какую еще печать?

– Пьяные господа офицеры драгунского полка развлекались, ваше превосходительство. Представились медицинской комиссией, поставили печати на… в общем, велели не смывать до особого распоряжения.

– Безобразие! – возмутился губернатор. – Хороши господа офицеры! Сегодня же вызову командира полка, пусть найдет и строго накажет озорников. Печать со срамных мест немедленно смыть!

– Будет исполнено, ваше превосходительство!

Доложили о приезде архиерея. Губернатор велел просить.

– Ваше высокопреосвященство, благословите, – почтительно встал навстречу визитеру барон. – С чем пожаловали?

– По важному делу, ваше превосходительство, от имени Церкви.

Владыка обстоятельно изложил суть дела, не преминув рассказать о визите и просьбе знатных дам.

– Для меня это новость, – сказал губернатор. – Я видел только ножки мадемуазель Нана. Ничего другого она не показывала.

– Не на что и смотреть, ваше превосходительство, – вставил слово полицмейстер, – у наших барышень достоинства куда богаче…

– Гм… гм… – напомнил о себе архиерей.

– Владыка, в чем Церковь усматривает состав преступления?

– Как! А соблазн? А порочная жажда показывать, – да еще за деньги! – интимные места. А задирание подола блудницей в общественном месте? Не довольно ли срама?

– Тут вы правы, владыка. Полностью разделяю ваше мнение.

– Это прежде всего мнение отцов Церкви. Когда святитель Иоанн Златоуст стал Патриархом Константинопольским, то, увидев, как развращен мир, заплакал. Обличая византийскую императрицу Евдоксию за развод с мужем, он говорил: «Опять беснуется Иродиада и главу Иоанна просит!» Из Священного Писания мы знаем, что Господь неизменно наказывал людей за падение нравов. Там, где распущенность начинала зашкаливать, Бог отступал от погрязших в пороке народов, и силы зла поражали грешников.

– Приятно поговорить с образованным человеком. Жаль, ваше преосвященство, что служебная суета отнимает массу времени, не то мы бы могли чаще беседовать. Право, эти французы всегда были источником пороков.

– Не всегда, – возразил архиерей. – Франция была вполне добропорядочной страной. Вы читали роман Гюго «Отверженные»?

– Представьте, читал, – соврал губернатор.

– Помните, как влюбленный Мариус был оскорблен тем, что ветер слишком высоко приподнял подол платья его возлюбленной, обнажив ножку. Девушка была не виновата, но герой негодовал: в его глазах целомудрие было попрано.

Припертый к стенке губернатор решил не обострять отношений с Церковью. Он обратился к полицмейстеру:

– Полковник, распорядитесь, чтобы грудь танцовщицы была прикрыта!

– Перед началом ревю или после, ваше превосходительство?

– М-м… После. Я сегодня приеду и лично разберусь. Организуйте охрану.

Полицмейстер звякнул шпорами.

– Вот какими делами приходится заниматься губернатору, ваше преосвященство, – развел он руками.

– Не лучше ли вообще закрыть заведение, Карл Карлович?

– Закрыть «Мулен Руж» невозможно. По сути, этот Поль де Кок делает большое дело. Русский шантан – это же в своем роде прогресс. Довольно вывозить российский золотой рубль за границу, а оттуда импортировать табак да сифилис. Вы меня извините, ваше преосвященство, но раз уж зашла речь… В парижских шантанах все танцовщицы голые, я видел, да вы и сами знаете… И ничего ужасного в этом нет. Пусть старухи молятся и ставят свечи – это их дело. Не вводить же в городе монастырский устав. А этим вашим дамочкам, жалобщицам, ни к чему посещать подобные представления. Но меры моральной безопасности будут приняты, обещаю.

В полночь, по окончании ревю, грудь Мари-Роз была официально прикрыта. Полицмейстер составил протокол. Поль де Кок рвал и метал:

– Вы хотите меня разорить! Ревю не будет иметь успеха!

Губернатор пожалел было о своем решении, но изменить его уже не мог. Церковь протестовала, связываться – себе дороже.

Николай Николаевич долго при закрытых дверях беседовал с Князем в своем кабинете. Затем с нахмуренным лицом пошел к жене.

– Черт бы побрал этого Маркова! – выпалил он сходу. – Мне начинает надоедать эта канитель.

– Какая канитель? – встревожилась Ольга Александровна.

– Князь опять принес мне листовку, найденную на винокуренном заводе. Вот полюбуйся! – он положил перед женой смятый лист.

Она пробежала глазами текст, отпечатанный на гектографе.

– Почему Князь считает, что ее подбросил Марков? Листовки находили и в прошлые годы, когда его не было.

– Князь собрал улики. Хотел сегодня же передать их в жандармерию, но я сказал, что сам покажу листовку губернатору. Конечно, я не собираюсь ябедничать, так как не хочу, чтобы жандармы совали нос в наши дела, но согласись, дорогая, со стороны Маркова это свинство. Даже вор не ворует там, где живет, а этот пользуется всеми благами и тут же пакостит. Если бы не Юрка с его переэкзаменовкой, я бы ни минуты не потерпел этого прохвоста в своем доме.

– Не волнуйся, друг мой, – сказала Ольга Александровна, – я поговорю с Иван Егорычем. Он порядочный человек и больше нас не подведет.

– Ладно, ладно, слышал уже, – поморщился Николай Николаевич, – идейный революционер, интеллигент из народа и прочая. Передай ему, что я требую прекратить подобную деятельность в моем имении. А вот и он, – Назаров указал на фигуру за окном.

– Сейчас же поговорю с ним, – Ольга Александровна отложила вышивание и, взяв листовку, вышла из комнаты.

Обогнув цветник, она пошла по аллее навстречу учителю.

– Мне необходимо поговорить с вами, Иван Егорыч.

– К вашим услугам, Ольга Санна, – с несколько деланной вежливостью поклонился Марков.

Они сели на скамейку. Ольга Александровна замешкалась, подыскивая слова. Марков ждал с напускным спокойствием, хотя на самом деле чувствовал робость и даже растерянность. Он злился на себя за это и потому разговаривал подчеркнуто холодно, даже дерзко.

– Вам знакомо это? – она протянула ему листовку.

Он взял ее и, быстро просмотрев, вернул.

– Понятия не имею! Как она к вам попала?

– Принес управляющий, говорит, нашел на заводе. Мужу стоило большого труда уговорить его не обращаться в жандармерию. Все, ну абсолютно все уверены, что это вы подбрасываете листовки. У Князя есть какие-то улики против вас. А ведь вы и нас подставляете, Иван Егорыч.

Марков пожал плечами.

– Отчего ж вы так уверены, что это я?

– В листовке высказаны те же мысли и, главное, теми же словами, которые я слышала от вас во время наших бесед. Я, конечно, не сказала об этом мужу, иначе он бы принял меры.

Марков рассмеялся.

– У вас хорошая память, могли бы стать следователем. Что ж, сознаюсь, моя работа, – он вызывающе смотрел ей в глаза.

– Николай Николаич возмущен тем, что вы проводите антиправительственную агитацию у нас в имении, и требует, чтобы вы прекратили это.

– Сдрейфил барин. Вот пусть задумается теперь.

Ольга Александровна рассердилась:

– Как вы нехорошо ответили. За что вы так ненавидите нас? Марков опомнился.

– К вам лично у меня нет претензий, Ольга Санна. Еще раз повторяю: продавайте имение, бегите в город. Надвигается страшная гроза, попадет всем без исключения. Вам тоже несдобровать.

Она была оскорблена столь откровенными угрозами. Марков это понял, и ему стало стыдно за то, что он пугает женщину.

– Оль Санна, – сказал он как можно мягче, – я очень ценю вас, верю вам… и вообще… Вы – первая барыня, которую я уважаю. Я прочел по вашим глазам, что вы добры и справедливы, но вы – жена Николай Николаича, помещица, значит, мы стоим по разные стороны баррикад. Лично вам я желаю только добра, поэтому заклинаю: продавайте скорее свое имение! А Николай Николаичу скажите, что впредь у него не будет повода обижаться на меня.

Резко встав, он быстрыми шагами пошел вглубь сада.

На краю крутого обрыва над рекой стояла ветхая беседка – немой свидетель жизни нескольких поколений. Отсюда открывался прекрасный вид на Оку, а за рекой – широкая даль: поля, луга, синеющий на горизонте лес.

Ольга Александровна пришла сюда с книжкой, чтобы отдохнуть от гостей. Она читала последний роман модного английского писателя Уильяма Локка «Милый бродяга» и так увлеклась, что забыла обо всем на свете. Скрип шагов по тесовым мосткам вернул ее к действительности. От неожиданности она ахнула и чуть не выронила книгу. Перед ней стоял Анатолий Александрович Шумский – ее бывший жених и первая любовь.

Внешне он почти не изменился – такой же стройный, импозантный, породистый, разве что представительней стал. Как и Назаров, Шумский любил английский стиль, носил тонкие усики и эспаньолку. Теперь он известный московский адвокат, член Государственной Думы.

– Здравствуй, дорогая! – Шумский поцеловал обе протянутые к нему руки.

– Надеюсь, ты у нас погостишь? – спросила она, зардевшись.

– Всего на два дня вырвался, извини. А-а, и здесь все тот же Локк? – улыбнулся он, кивнув на книжку, но тут же забыл о ней. – Не застав никого в доме, я пошел разыскивать тебя и добрел до беседки. Что нового, Оленька?

– Ничего, – она пожала плечами. – Все то же…

– До каких пор мы будем страдать?

– Что же можно сделать?

– Стань свободной, милая!

– Слишком жестоко. Безо всякой подготовки и в особенности теперь, когда мы на грани разорения. Николай беспомощен, как ребенок, ты же знаешь. Мне кажется, что из этого тупика нет выхода.

– А вот я нашел. Для того и приехал.

– Что ты придумал?

– Вы продадите имение…

– Кто ж его купит в такое время?

– Я найду покупателя. Среди моей клиентуры попадаются разные чудаки. Потом вы переедете в Москву, купите дом. Я помогу.

– А что будет с Николаем? Ведь он умеет только играть на рояле.

– Я помогу ему стать адвокатом, он же юрист.

Ольга Александровна с некоторым удивленьем отметила, что Шумский говорит то же, что и Марков.

– Думаешь, из него может выйти адвокат?

– Не боги горшки обжигают. Я же стал.

– Ты! У тебя энергия, опыт, а Николай давно забыл все университетские науки, он привык к праздности.

– Другого выхода нет. Сама жизнь заставит его измениться. Когда мы все это уладим, твоя жизнь в доме Назарова закончится.

– Он никогда не согласится на развод. Для этого нужен серьезный повод, но как муж он безупречен.

– Я найду причину. Не бойся, твоя честь не будет задета.

– Он не отдаст мне детей, а без них я не смогу жить.

– Дети сами решат, где им лучше. Они любят тебя и, конечно, не захотят с тобой расстаться. Николай сможет видеться с ними, когда захочет. Что касается меня, то я давно люблю их.

– Спасибо, Анатоль…

– Ты жалеешь его, а меня тебе не жаль? Я жду тебя всю жизнь. Ты еще любишь меня, Ольга?

– Ты сомневаешься?

– Об одном только прошу тебя, дорогая, верь мне и делай, как я скажу.

– Обещаю слушаться во всем, – она подала ему руку. – Солнце садится, пора домой. Меня заждались к ужину.

Николай Николаевич радушно встретил старого друга, и ужин прошел весело. По случаю приезда Шумского выпили вина. Несмотря на поздний час, гость попросил сварить ему кофе.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, Николай, – сказал он.

– В таком случае прошу ко мне в кабинет. Кофе нам подадут туда.

В кабинете Шумский удобно устроился в кресле, закурил сигару.

– Николай, я знаю про твои финансовые затруднения и как друг хочу дать совет.

– Спасибо, Анатоль, ты прав, тут такое дело…

– Учет векселей?

– Как раз сроки подходят. Мне неприятно говорить об этом, но, кажется, я вконец запутался.

– Я помогу тебе. Завтра мы вместе поедем в город и все уладим.

– Ты мой единственный настоящий друг! – Николай Николаевич был растроган, а Шумский, опустив веки, поднял руки, как бы говоря: какие счеты между своими!

Шумский выполнил все, что обещал, и уехал в Москву.

Закончился летний сезон, без гостей и дачников усадьба опустела. Марков тоже отправился в Казань заканчивать курс в университете. У Юрия и Марики начался новый учебный год.

Имение находилось в пяти верстах от города, и детей возили в гимназию на лошадях, а зимой в возке, поставленном на полозья. Если было слишком холодно и слякотно, они ночевали у Надежды Андреевны Немеровской – матери Ольги Александровны. Она жила в небольшом особнячке с садом на одной из тихих улиц Нижнего Новгорода.

Переэкзаменовку Юрий с грехом пополам выдержал, но родители от него много и не требовали, они были довольны, что он перешел-таки в седьмой класс. Марика ходила в четвертый и, в отличие от брата, училась хорошо.

Юрий не стремился быть среди первых. Его вполне устраивали тройки. Вместе с тем он имел развитую память и много читал. Особенно легко давались ему языки. Но в целом учеба его не занимала.

Каждый день в гимназическом саду, на горке, дрались класс на класс. В пылу сражений бойцы щедро наделяли друг друга синяками, шишками и разбитыми носами. Но это не считалось геройством. Подлинным шиком были «выходы на пленэр». Озорники писали мелом на заборе соседней женской гимназии сомнительные стишки, а рядом рисовали соответствующие картинки. Например: «Меняю курицу и киску на фунт конфет и гимназистку»; «Софочку ругала Дама, чтоб держала спину прямо, мол, не то я накажу “мадемуазель Сижу”»; «Самым строгим классным дамам гимназистки льют касторку, чтоб спастися от догляда, от доноса и от порки». Потом из укрытия автор сотоварищи наблюдал за реакцией девчонок и классных дам. Возмущение последних было самой большой наградой «героям». В этих забавах Назарову не было равных, стишки он придумывал сходу.

Каждый год в гимназии устраивался осенний бал. К нему тщательно готовились, часами репетируя концертную программу, которой открывалось торжество. Старшеклассники задолго до праздника пребывали в приподнятом настроении и уже ни о чем другом не могли думать. Когда наступил долгожданный день, учителя и гимназисты явились в парадных отутюженных мундирах с сияющими серебряными пуговицами. Гимназистки были в форменных платьях и белых батистовых фартучках, а девичьи косы на затылке украшали белые муаровые банты.

Начала съезжаться фрачная публика. Дамы щеголяли немыслимыми туалетами, стараясь затмить друг друга. Ольга Александровна Назарова в лиловом вечернем платье и бриллиантах шла, опираясь на руку супруга, одетого в безупречный фрак и с неизменным моноклем.

Гимназисты толпились в актовом зале в ожидании высшего начальства. На хорах духовой оркестр драгунского полка настраивал трубы. Наконец прибыли барон фон Вурменталь с супругой, епископ Серафим, вице-губернатор, предводитель дворянства, полицмейстер, городской голова и прочая знать – кто с супругами, кто без оных.