Часть 1
Глава 1. Передача
– Собак! Собак по следу пустить! – услышала я за спиной, и моё сердце затрепетало от ужаса, обнаружили! И как быстро…
– Разорвать дурную стерву!
– Мне руку прокусила!
– А мне плечо!
– Псы-то в куски порвут, нам тогда што?!..
Визгливые голоса, голоса шакалов, даже не псов… Он думает они псы, нет, Сил, они и тебя так же, только дай слабину, тебе самому их беречься надо…
– В сугон!!!
Как орут! Сами разорвали бы, да не достать вам… Не достать! Уже не дамся! Боги, помогите! Не дамся, не дамся, нет!..
Я бежала со всех ног, как не бегала ещё никогда. И никогда мне не было так страшно, как сейчас. Потому что я знала, что те, кто гонится за мной, непременно меня убьют. Но хуже – вначале они дотерзают меня. И я быстрее умру от их издевательств, чем от их ножей…
Я вынесла уже столько, что больше не выдержит ни тело моё, ни душа. За время, прошедшее от вчерашнего рассвета до сегодняшнего заката, я испытала столько ужаса, унижения, столько срама и боли, что хватило бы затопить тьмой души всех людей по ту и эту сторону на Север и на полдень Великого Моря, нашего бога – Байкала.
Но самое страшное было даже не в том, что сделали со мной, с моим телом, эти мерзостные упыри, и сам их предводитель, Сил Ветровей, всё, что они творили – ничто по сравнению с тем, что он сказал мне перед тем и одними лишь словами своими дотла выжег мне сердце и душу, остальное стало лишь орудием пыток, а не самой пыткой.
– Что глядишь, Аяя, изумлённо? – начал он с усмешкой, от которой у меня мороз побежал по коже. Его жуткие огромные очи, как лёд среди зимы над бездной нашего Великого Байкала и такие же пугающие, пронзили, и будто проникли в моё сердце, вымораживая всю меня изнутри.
Он всё время так смотрел на меня. Все эти годы, я старалась не попадать ему на глаза, потому что мне казалось, что это не взгляд, а пики, которыми он пытается пронзить меня, проколоть, проникнуть и убить. И вот он поймал меня и нанизал на них теперь:
– Марей подарил тебя мне, – сказал Сил и это уж не просто пики, это зазубренные отравленные жала.
Я замерла, всё это слишком похоже на кошмар… А он продолжил между тем:
– Царевич не верит тебе больше… А меня улестить надеется подарком этаким щедрым, он малый о-очень зоркий, ведает, в чьих руках сила днесь. Я толковал тебе, что он проделывал такое… – он не ухмыльнулся, он захохотал и будто гром с неба проник под душные низкие своды этой тёмной горницы…
Как удар наотмашь его слова. Я оглохла и ослепла от его уверенного смеха, окаменела, парализованная, и ослабла, отравленная влитым в мои уши едким ядом, и этот человек с его пугающими чёрно-синими глазами теперь смог сделать, чего ему, оказывается, хотелось уже давно… Только теперь я со всей ясностью и неожиданностью поняла, что именно горело в его ужасных глазах. До сих пор я не знала, вернее, я не могла подумать, что Сил может желать такого, ведь он женат на необыкновенной красавице и все дворовые и дворцовые женщины бажали его, считая красавцем и не давая отказа ни в чём, на что ему я? Я знала, что он ненавидит меня и хотел бы уничтожить, но лишь как часть Марея-царевича, а, чтобы такое…
Сил Ветровей – самый значительный и точно самый богатый вельможа в нашем Авгалле – царстве, на этом берегу Великого Байкала, где Солнце, вынырнув из прозрачных его вод, приходит, чтобы спрятаться на ночь за горы. И я всё время думала, что, должно быть, те, что живут в Урвилле – на противоположном берегу Великого Моря думают, что Солнце тонет в его водах на ночь…
И сейчас я усилием воли заставляла себя думать о Солнце и Море. Я думала и думала только об этом, ожидая и надеясь, что, вынырнув, умытое ясное Солнце, оторвёт от меня этого голодного зверя, который будто хотел лишить меня жизни тем, что он творил надо мной, как оно отрывает упырей и оборотней от их жертв…
А душа моя словно отделилась на это время и, задыхаясь от боли, рвалась к царевичу Марею, увидеть его ещё раз, увидеть, заглянуть в его глаза и спросить: как же ты мог такое удумать со мной? Ведь ты каждый день молвил, как ты любишь меня? И мне верилось, что это так. Я знала, каков ты, что думают о тебе другие: все считали тебя вздорным и опасным, высокомерным и самолюбивым капризником, временами и лицемерным, и лживым, если того требовали твои цели, но со мной ты никогда таким не был. Ко мне ты был всегда развёрнут, может, всего лишь одной гранью своей личности, но самой светлой, самой лучшей и самой настоящей. Мне думается, что, таким как я, тебя не знал никто. Так и было. Я это чувствовала. Теплом и светом заполняла твоя любовь. Все воды мои заполнились тобою… Ведь так, Мареюшка? А твои? Неужто всё была ложь? Обманка? Липовая игрушка? Как куклой подделывают дитя, играя в дочки-матери… И я не поняла, что ты только играешь? Ужели ты лгал, и я не ощутила холода твоей лжи? Как это могло быть, если я предугадывала все твои слова, я как свои ощущала твои мысли и знала, что ты чувствуешь, даже не глядя на тебя?..
Но после того, что произошло недавно, то, что мы потеряли… Ты был так огорчён, так разочарован. Но, Мареюшка, разве была в том моя вина? И ты не винил меня. Или я так ослепла от любви к тебе, что не поняла, что твоя любовь угасла? Ведь потеря уви нашего, нерождённого – это было наше общее. И счастье наше, и горе… И мы пережили его. Вместе.
Так ты, мой молодой месяц, тогда ты охладел сердцем? Но разве сердце может охладеть?.. Как легко ты увлекался своими мыслями, большими и мимолётными желаниями, искорки от которых так и сверкали в твоих глазах, как ты, подобно ветру, кружился за любыми юбками, мелькающими вокруг тебя, что…
Что я поверила Силу Ветровею… Я поверила его словам, и он победил.
И вот Солнце ушло за острые горные грани и снова наступила ночь, наконец, Ветровею оказалось достаточно того, что он сделал за эти долгие два дня и ночь. Поднявшись от меня, всё ещё прожигая своим мертвящим взором, медленно оделся, натягивая штаны, ловко перекинул завязки на талии, спрятав, наконец, своё неутомимое злое орудие, пронзавшее меня столько раз, что сейчас я едва смогла пошевелиться, чтобы хотя бы прикрыться каким-то тряпьём, скомканным под моей спиной, испытывая боль при каждом движении. Но и это уже было хорошо, и это уже было облегчение, почти счастье – всё прекратилось… А Сил надел рубашку, скрыв мощное тело, поросшее по груди и животу и даже по спине, светловатыми волосами, что делало его ещё более похожим на зверя, и просунул руки в рукава богато расшитого кафтана и ухмыльнулся. А потом крикнул, подняв драгоценный пояс с пола, и завязывая его мудрёными узлами:
– Жаба, Ловкач, Трик, Мокшен! – это имена его приближённых, его преданных собак, готовых на всё, чтобы только хозяин позволил им слизывать объедки со своих блюд. Они всегда таскались за ним, как за каждым вельможей всё время ходят такие прилипалы и подбирают крошки с его стола. Они не рабы и не слуги, это сыновья разных, и даже богатых семей, но не имеющих такого влияния, как приближённые вельможи при троне нашего царя Галтея, отца Марея… Но так заведено повсеместно, и на этом, и на том берегах Великого Байкала, это я успела понять с тех пор, как мой брат Тинган продал меня Марею…
Тинган… Как довольно ты улыбался, когда меня увозили из родительского дома на третий день после смерти матушки. Я называла так нашу мачеху, потому что она мне и была настоящей матерью, а вот ты не мог простить мне смерти нашей родной матери, которая умерла, рожая меня. Ты был старшим, я младшей, между нами было ещё пять человек сестёр и братьев. Матушка Орея была добра и терпелива, она любила всех детей, не отличая нас от родных, только ты не хотел и не принимал её доброты. Она родила отцу ещё двух дочек и двух сыновей. Ты рос в доме отца с нашими братьями и сёстрами, я не различала, ты различал. И чем больше любила и жалела нас всех матушка Орея, тем сильнее отвергал и ненавидел её ты, стараясь дерзить и досаждать всячески. Мог жениться давно, жить своим домом, но не спешил, отец предлагал сосватать то одну невесту, то другую, но никто не любился нашему Тингану. И ватажиться ты старался с городскими, пытался пристроиться в терем к боярину какому, а лучше всего во дворец.
Нас, детей, было много, одиннадцать человек. Старшие, что за Тинганом сёстры, уже невестились, двоих сосватали весной, да не судьба знать… К тому дню, когда я уезжала из дома, остались только я и ты. Все умерли от болезни, пришедшей из далёких полуденных пустынь, так быстро, что мы не успевали хоронить их. Кто и как завёз её к нам на мельницу, стоявшую на отшибе села, кто теперь ведает, в день много телег проходило, особенно об эту раннюю осеннюю пору. Отец умер первым, а за ним, как Смертушка взялась косой махать, и всех братишек и сестёр, и матушку Орею прибрала, на том и остановилась. В несколько дней опустели, осиротели мы, как и другие семьи в нашем Авгалле.
Тогда и заговорили о Галалии и Сингайле, кудесниках, баальниках али шаманах, я никогда так и не понимала толком, сколь ни слышала про них всё детство, кроме одного – они всесильные лекари. При том мне казалось, что их в действительности не существует. Что они лишь прекрасная былина, вроде, как и великие наши предки Арий и Эрбин, что тысячу лет назад положили начало царским и прочим родам и по эту и ту стороны Великого Моря. Люди всегда хотят верить, что есть какой-то всесильный избавитель, он же отец всего сущего, который придёт на помощь, если попросить от души.
Я не верила в чудесных лекарей, однако знала, как и все, далеко, в горных лесах были места, куда никто не ходил, потому что не дойти, да и считалось, что Галалий Огнь живёт именно там, и даже к границам его владений невидимым, но крепким приблизиться не может ни человек, ни зверь, не то, что пересечь их, бродить будет, блуждая и кружа, и возвращаясь ни с чем. Потому что невидимы и неощутимы они, но непреодолимы. А ежели кому и удастся это, то войти в дом волшебника он всё равно не сможет, это как перейти Реку Забвения – назад дороги нет. То же и даже с ещё более пугающими подробностями рассказывали и о брате Галалия, Сингайле Льде. Тот и вовсе мог избавить от любого недуга, и даже, говорят, вернуть с той стороны Завесы. Но к Сингайлу Льду обращались и вовсе в исключительных случаях, ежли царь занедужит, али необычайная какая-нибудь хворь в народе приключится, очень много злата брал за свою помощь Сингайл Лёд, собрать столько могли разве что цари, али несколько сёл вместе. Галалий же злата не брал.
Вот, к этим самым границам Галалиевых владений в условленное место с вельми странными дарами и направились в те чёрные дни обуявшего людей мора несколько самых именитых человек. Они не видели там никого и ничего, оставили несколько тюков тканей, бочонков вина, сваренного из наших белых и красных роз и жёлтых весенних цветов с обманчивыми соцветиями, что превращаются из жёлтых цыплячьих цветков в пушистые белёсые шарики и зовутся одуванчиками, потому что ветер может легко обнажить их маленькие круглые головки и на том кончается их краткая жизнь, вино же из них получается душистое, вкусное и совсем лёгкое… Но самым странным из даров были летописи, что ведутся в Авгалле спокон веков, с описанием всех событий, именами людей, царей и придворных…
Я не знаю, сущий ли человек Галалий Огнь, каков он, али некий дух явился и помог, но мор прекратился. Люди перестали умирать, потому что лекари и их помощники в одну ночь узнали, что и как надо сделать с больными и здоровыми, как отделить одних от других, чем потчевать заболевших, чтобы они выздоровели. Через неделю не было уже ни одного нового больного, и никто больше не умер. Так что верить или нет в сказки о Галалии, я не знала, но люди сложили красивую песню о нём. Но в этой песне говорилось и о вечном враге Галалия – о Сингайле Льде…
Ой ты гой еси, Галилий, свет Огнь ясный, добрый молодец!
Сокол Соколович, Орёл Орлович!
Пусть сердце доброе добром и богатеет,
Пусть душа ясная светом лучится, не иссякнет животворной силы свет!
И Сингайл Лёд, брат преясный, друг и враг предвечный!
Не серчай на слабых, не карай сирых!
Светить вама, как Луна и Солнце в веки и на радость и благополучие!
Аки братие и други абие и во веки вечные!
Нам на радости земле в успокоение!
Я расспрашивала и раньше всех, кого только могла о Галалии и Сингайле, почему их прозывают молодцами, хотя по моему разумению, они должны быть древними старцами давным-давно. Я расспрашивала об этом, как и о том, как это Солнце каждый день выныривает из Великого Моря, почему Море выпускает его? Почему Солнце не блуждает после того, как падает за скалы, ежли там никто не может найти дорогу? Почему на нашем берегу теплее, и ветры добрее, чем на восточном? Почему на восточном берегу одни звери, а у нас другие? Почему есть узкоглазые черноволосые люди, а другие белоголовые? Почему одни кудрявые, а иных волосы как горное стекло? И у одних мягкие кудри, а у иных тяжёлые, как смола? Почему веснушки у одних есть, у других – нет. Почему в мор одни помирают, а другие остаются? Почему один стар в пятьдесят лет, а иной и в семьдесят молодо глядит, и жениться может. Почему птицы в ближних лесах и на берегу зимой одни, а летом другие? Почему звёзды на небе поворачиваются каждый месяц, кто их крутит там? Мне отвечали, пытались рассказывать, кто что разумел, но чаще злились и сходились на одно:
– Ни к чему девчонке быть такой любопытной!
– Умствовать будешь, мужа не сыщешь!
– Да сыщет, только он быстро енту дурь-то из башки вытрясет, хорошо, ежли плёткой, не то кулаками. Мужики они этаких не любють.
– До добра твое любознайство не доведёт ни тебя, ни того, кто станет потакать и удовлетворять его.
И всё же я не унималась:
– Получается Галалий добрый, а Сингайл – злой? – продолжала я свои расспросы.
– Вот противная егоза, поскорее бы Тинган выдал тебя замуж! Нет токмо белых и токмо чёрных, токмо добрых и токмо злых. Они и братья, и враги друг другу, но не нам, но ежли они воюют плохо всем…
– Кому это всем? – вспыхивала я новым вопросом, как и всегда за ответом открывая для себя ещё больше загадок.
– Всем. И людям, и скоту, и зверям и рыбам и птицам.
– Как это? Двое воюют, а плохо всем? Разве у них есть войско? – опять спрашивала я.
– Земля встаёт на дыбы, как злой конь, когда воюют Галалий и Сингайл! Воды Великого Моря выходят из берегов, оборотясь в страшных драконов, и пожирают прибрежные города и сёла… Меркнут Луна и Солнце, и гул, и вой идёт по всей земле, пугая людей и зверьё, расступается земля, выпуская страшные испарения, отравляя воду и воздух… Пламя, вырываясь из-под земли, пожирает всё и… И всё, отстань!
Приходилось отстать, чтобы не получить подзатыльник, но вопросов в моей голове не уменьшалось, напротив, они только множились. И где мне было искать ответы? Удивительным образом мне помогло то, что проданная в царский терем, я получила кроме всего прочего, возможность учиться…
Но сейчас я бежала, надеясь умереть от разрыва сердца или того, что там осталось после предательства Марея, раньше, чем меня догонят смердящие низкие подонки – приспешники Сила. Что он сказал им, уходя?
– Зорко стеречь! Глядите! До завтрашней ночи не трогать, вмале передумаю, приду, а нет – ваша будет. Делайте, что похотите, после убейте и выбросьте в реку, пусть будет жертвой Великому Морю, задобрить Байкала никогда не лишнее…
Так что я знала, от чего спасалась. И сейчас я бежала, не разбирая дороги, не думая, куда бегу и что в лесу меня могут сожрать звери, но лучше звери, чем на растерзание отвратительным лизоблюдам… Кажется, сердце сейчас лопнет… Лопни, сердце, но тут на воле!..
Сегодня ясная безлунная ночь, самое лучшее время для наблюдений за звёздами, чему я стараюсь уделять все подобные ночи. Я – Галалий, тот самый, о котором ходят все эти удивительные и странные легенды, большая часть из которых правда, как странно это не покажется. Но и вымысла много, хотя бы в том, что границы моих владений не может преодолеть ни один человек, это чистой воды вымысел, просто живу я так высоко в скалах, окружённый лесом со всех сторон, что подобраться к моему жилищу никто не может из людей. Да и найти его любому человеку непросто.
А вот, чтобы войти на мой двор, это верно – войти никто не может. Во-первых: мой дом и весь двор, невидим для людей и для зверья даже, во-вторых: магические защиты, оберегающие его, тут же убьют любого, кто попытался бы подняться на моё крыльцо, даже перейти границу двора с её почти прозрачной изгородью из ряда длинных слег, попарно уложенных на невысокие рогатки. Я это сделал три сотни лет назад, чтобы незваные гости, в особенности посланцы моего драгоценного брата Сингайла не могли приблизиться ко мне тайно. Так что, да, кто войдёт – умрёт. Вернее, кто попытается войти.
Поэтому здесь, в моём уединении мне никто не мешал. Звери тоже обходила стороной мой двор, обтекая, как вода валуны, так что хищников я не боялся. Я жил здесь уединённо и спокойно, превращаясь в предание, в которое уже не все верили. Это при том, что тем более никто не знал и не догадывался, что Галалий и Сингайл – это те самые Арий и Эрбин, родоначальники едва ли не всех живущих по берегам Благословенного Великого Моря Байкала.
Именно так, я и мой брат родились не просто тысячу, а тысячу шестнадцать лет назад. Мы – сыновья царя Кассиана и царицы Аванты, царевичи, избранники судьбы, близнецы, ни в чём не похожие между собой. И всю жизнь мы вместе и всю жизнь порознь. С раннего детства мы очень дружили. Не разлей вода, как говорят. Все игры, забавы и задумки, мы воплощали вместе. Я всегда был живее и легче, но простодушнее и, если я и придумывал почти все забавы, Эрбин старался в них верховодить. Меня это нисколько не задевало, мы ладили всё равно, хотя нередко наши приятели считали, что всё придумывает Эрбин, а я не возражал, главное, чтобы игра ладилась.
И никогда не был ревнив, меня друзья любили просто так, хотя я и не нуждался в этом, отношение людей ко мне было не очень важно, а Эрбина временами побаивались, зная мстительный характер. Я не мстил никогда и был в этом смысле абсолютно безобиден, возможно, именно из-за лёгкости и равнодушия. А вот Эрбин не спускал даже самой мелкой обиды или сомнения в своих достоинствах. Его достоинства не уступали моим нисколько, но если я был уверен и спокоен на этот счёт, не собираясь никому доказывать, что я лучше его, то Эрбину всё время хотелось показать, что он ловчее, умнее, остроумнее, быстрее, зорче меня. И чем старше мы становились, тем сильнее становилось это напряжение между нами.
И вот в летний жаркий день, на самой вершине лета наша бабушка Вералга призвала нас к себе. Она слыла волшебницей, всемогущей и мудрой, мы с Эриком очень любили её и были близки с ней намного больше, чем с родителями. Она учила нас всему, что знала сама, она зорко и ревностно следила за тем, чтобы наши учителя научили нас, чем она сама не владела – военному делу, борьбе, стрельбе из лука, метанию копий, владению мечом, ножом, пикой, топором, дубиной, пращой и палицей, словом, всем придуманным до сих пор оружием. И наукам, что процветали в нашем царстве, которое тогда покрывало собой все земли вокруг Великого Моря.
Наше Великое царство и называлось Байкал, как и Великое море. Наш отец и наша мать вместе руководили им, восседая на двойном золотом троне во дворце на огромном острове, где в те времена была наша великолепная столица, самый красивый город, какой только может построить человек. Вообразите, обычный человек, но обладающий силой, способной передвигать громадные куски скал, шлифовать их так, что они могли поспорить с гладью нашего Моря в безветренную погоду, устанавливать друг на друга таким образом, что даже сотрясения земли, происходившие временами, не могли повредить нашим постройкам. Таким образом, была построена не только столица, но и другие города нашего Байкала. Идеально выглаженные камни, ровные улицы и величественные дворцы, под высокими сводами которых, наполненных воздухом и светом, мы и росли, до сих пор в воспоминаниях восхищают меня. Разумеется, не все обладали такими силами, конечно, этому учили способных обладатели этого дара и силы, отбирая с детства. Но таких одарённых зодчих было немало в нашем великом народе в те времена.
На их фоне мы с Эриком росли совершенно обычными мальчишками. Поэтому я так сильно удивился, когда бабушка Вералга призвала нас в свой дворец и встретила не как обычно в уютном зале, где угощала сваренными в меду ягодами и орехами, сливками, медовым молоком, цветочными напитками шипучими и простыми, терпкими и лёгкими. Нет, сегодня мы вошли в большой зал, высотой во все три этажа её дворца, а каждый этаж был пятнадцати локтей высотой, здесь же свет проникал с потолка, через отверстие, оказывается, имевшееся в крыше, то есть лился прямо с неба, отражаясь от отполированных стен так, что казалось лучи, перекрещиваясь, усиливаются, удваиваются и расщепляются, становясь похожими на переплетение странного кружева, сплетённого под правильными углами. Подняв голову вверх, я подумал, что если Солнце поднимется в зенит, встанет прямо над нашими головами, оно зальёт светом этот зал и нас в нём, утопив, как в воде…
– Так, Арий, мальчик, именно так, – услышал я мягкий, и даже улыбающийся голос бабушки и, вздрогнув от неожиданности, что она прочитала мои мысли, обернулся.
Она хитро усмехалась, глядя на меня молодыми глазами, пронзительными, чёрно-синими. Эрбин, не понимая, что она прочитала мои мысли, захлопал пушистыми ресницами, приоткрыв рот. А потом вопросительно взглянул на меня. Но я не ответил ему взглядом, как делал обычно, я смотрел на бабушку.
Она же, высокая и гибкая, будто ей тридцать, или даже двадцать пять лет, а не примерно шестьдесят, обошла нас кругом, шелестя платьем, ползущим за ней широкой каймой, золотом затканное по подолу.
– Нет, даже не шестьдесят лет мне, Арий, и даже не шестьсот. Мне много-много больше. Я родилась так давно, что… на пятнадцати сотнях перестала вести подсчёты.
Вот теперь мы с Эриком переглянулись, он говорил после, что он вовсе не был напуган, но я дурака не валял, я сказал, как есть, вернее, как было, я испугался. И не смерти, об этом ведь речи не шло, нет-нет, я испугался ответственности, которую кудесница Вералга намеревалась обрушить на нас.
– Вы станете бессмертными, – негромко и совсем без надлежащего трепета, сказала Вералга с лёгкой и спокойной улыбкой глядя на нас, продолжая обходить кругом. – Вас можно будет убить, но сами вы, ваши тела станут бессмертны, замерев в расцвете. Вы сможете научиться всему и проникнуть в любые глубины бытия, потому что возможности ваши безграничны. От вас двоих пойдут два самых сильных и удачливых рода от океана до океана, и, если они, как и вы станут жить в мире и согласии, никогда землю не потрясут войны и рознь, люди будут благоденствовать во веки веков и планета наша станет цветущим райским садом!
Она выдохнула и, снизив голос, продолжила:
– Но если вы или ваши потомки, во власти зависти или по недомыслию позволите вспыхнуть вражде, она не утихнет во веки веков, ненавистью и отторжением войдёт в кровь и плоть, отталкивая друг от друга вчерашних братьев, продолжаясь чередою вечных войн навсегда, наматывая витки спирали всё туже и круче, и отбрасывая назад…
Это прозвучало как-то ещё более пугающе, и мы с братом только плотнее сжали наши сцепленные ладони.
А Вералга продолжала:
– Потому берегите близость и дружбу, чтите друг в друге отца и мать своих, что дали вам двоим жизнь. Если один из вас, во власти слепоты и злобы убьёт второго, тут же падёт и сам, ибо вы суть одно, в одну ночь были зачаты, в один день рождены, помните это вечно! Вам нечего делить, вдвоём вы сможете то, чего никто никогда не мог.
Вералга снова замолчала, опять обошла вкруг нас, и остановилась перед нами, глядя попеременно то на одного, то на другого.
– Через тысячу лет придёт третий человек, равный вам двоим по Силе, за которого вы сразитесь, чтобы перетянуть его на свою сторону или чтобы убить. Либо он поведёт за собой вас обоих к новым горизонтам, может быть и мирам… – продолжила она. – Помните, дети, сильнее вас нет никого в этом мире, во вражде поражение и гибель, в мире и содействии – процветание и счастье всей земли… А теперь отведайте.
Она протянула нам большой золотой кубок, с вделанными в обод алыми лалами, полный густого красного вина. Но вино то оказалось…
– То кровь моя, – улыбнулась на нашу догадку Вералга, магическим ключом она отверзнет вас…
Едва она закончила говорить, нестерпимый свет вдруг влился в зал сверху, как раскалённый металл в форму, затопил, ослепил и, ударив в лицо, в глаза и плотной волной во всё тело, будто растворил в себе… я перестал видеть, а затем и чувствовать…
Я очнулся в нашей с Эрбином горнице, медленно приходя в себя, будто выныривая из-под воды, из тёмной глубины, словно пытался добраться до дна Великого Моря, и услышал медленный траурный бой колоколов на сигнальных башнях нашего города, так бьют, если приходит мор или иная беда, так бьют, если умирает царь… При нашей жизни цари не умирали, наш дед умер задолго до нашего рождения…
Мне стало страшно, что мы осиротели в свои тринадцать лет, что мы станем царями прямо сейчас, когда мы даже вырасти не успели. В страхе я подскочил на ложе, открывая глаза и первое, что я увидел – это мой брат, лежащий навзничь в распахнутой на груди рубашке на своём ложе, стоящем через проход от моего.
– Эрик! Эрик! – проговорил я, призывая брата, который спал как-то чересчур глубоко.
Я поднялся, чувствуя слабость во всём теле и тяжесть в ногах, споткнулся и упал, загрохотав по полу коленями. Эрбин очнулся, не понимая, чего это я барахтаюсь по полу под протяжный вой колоколов, захлопал глазами, садясь на постели:
– Арик… Ты чего это… на полу? – глухо проговорил он. – И… что за… звон такой?
Он посмотрел на окно, забранное красивым волнистым стеклом, как и во всех дворцах Байкала, будто надеясь увидеть там ответы на свои вопросы.
– Кто… умер, Арик? – вмиг осипнув, проговорил Эрбин, бледнея.
Я только открыл рот, сказать, что я сам не знаю, как распахнулась дверь, вошла наша мать. Мне стало ещё страшнее, мать не имела обыкновения приходить в нашу горницу, а тут вошла бледная и сосредоточенная и уже в полном облачении парадного платья, чёрного, строго расшитого серебром. Только короны и покрывала ещё нет на челе…
– Эрбин, Арий, одевайтесь, бабушка ваша… – её голос дрогнул, будто она испугалась слов, которые намеревалась произнести. – Вералга умерла.
Мы с Эриком посмотрели друг на друга. Мне казалось, что я видел удивительный сон, но выходит, всё было явью… По лицу моего брата я прочитал, что и он думал о том же.