Дневники: 1915–1919

Предисловие переводчика

3 января 1897 года Вирджиния Стивен, которой тогда было почти пятнадцать лет, начала вести дневник; 1 января 1898 года она написала «Конец» в «книге довольно острой жизни (первый действительно прожитый мною год жизни)». Этот дневник она вела ежедневно вплоть до октября, за исключением одного июльского дня после смерти ее недавно вышедшей замуж сводной сестры. Однако после несчастья записи становились короче, и 14 сентября Вирджиния отмечает, в каком плачевном состоянии находится ее бедный дневник, но пишет: «Неважно, мы все равно закончим этот год, а потом уже бросим записи в угол: в пыль, грязь, к моли и прочим кишащим, ползающим, пожирающим и разрушающим тварям».

В период с 1899 по 1915 год Вирджиния вела по меньшей мере шесть тетрадей, напоминавших дневники, но содержавших в основном литературные упражнения и эссе, связанные с событиями, людьми и местами, за которыми она наблюдала. 1 января 1915 года, будучи уже замужем за Леонардом Вулфом и живя в Ричмонде, она вновь решила писать ежедневные отчеты о своих делах и мыслях. Этот дневник прервался через шесть недель из-за нервного срыва – приступа безумия, более ужасного и длительного, чем те, которые она пережила ранее. Однако к 1916 году Вирджиния вновь смогла вернуться к сравнительно нормальной жизни в Ричмонде и Эшем-хаусе, ее доме в Сассексе. Именно в Эшеме в августе 1917 года она опять начала делать записи, вкратце описывая события и погоду каждого дня, а также свои наблюдения за природой. Вернувшись в Хогарт-хаус в октябре того же года, Вирджиния решила вести более подробные записи, которые в той или иной форме она продолжала делать до конца своей жизни в 1941 году.

Именно эти дневники, которые Вирджиния вела в тридцати отдельных тетрадях с 1915 по 1941 год, мы намерены впервые опубликовать на русском языке полностью в пяти томах, и данная книга является первой. В настоящее время оригиналы вместе со всеми более ранними дневниками и журналами эссе, кроме одного, являются собственностью Коллекции английской и американской литературы Генри и Альберта Бергов Нью-Йоркской публичной библиотеки. Этот факт во многом объясняется предприимчивостью проницательных скупщиц рукописей – мисс Хэмилл и мисс Баркер из Чикаго. В 1956 году они получили от Леонарда Вулфа, который уже опубликовал избранные отрывки под названием «Дневник писательницы», права на оригиналы рукописей при условии, что они смогут обеспечить их приобретение крупным университетом или публичной коллекцией, а он (Леонард) останется правообладателем до конца своей жизни. После переговоров Д.Д. Гордан, куратор Коллекции Бергов, взял на себя обязательства приобрести дневники за $20000, а Леонард Вулф согласился рассмотреть Коллекцию в качестве подходящего хранилища для большей части литературного наследия своей жены. Таким образом, именно через агентство мисс Хэмилл и мисс Баркер Коллекция Бергов получила свой выдающийся архив работ Вирджинии Вулф.

Гонорар за дневники Леонарду выплатили в 1958 году. Он прожил до 1969 года, и только год спустя сделка была завершена, а рукописи поступили в Коллекцию Бергов.

Серия дневников 1915–1941 гг., попавшая в итоге в Нью-Йорк, состояла из двадцати семи томов: 1918 год – в двух тетрадях, а за 1916 год нет ни одной. Еще три тетради, включенные в настоящее издание, отделены от основной серии: третий том 1918 года, содержащий знакомство Вирджинии Вулф с Т.С. Элиотом, был найден после смерти Леонарда и передан в Коллекцию Бергов его душеприказчиком; два других – особенный Эшемский дневник и тот, который велся в течение трех недель сентября 1919 года вскоре после переезда Вулфов в Монкс-хаус, – были сгруппированы с ранними дневниками и журналами эссе, а не с основной серией.

Полный список томов рукописей представлен в Приложении 1. В Приложении 2 приведена полная библиография Вирджинии Вулф, включающая рецензии и эссе, которые она писала для различных периодических изданий. Алфавитный указатель имен и названий в конце книги позволит читателям лучше ориентироваться в тексте.

Аббревиатуры и сокращения

В. или ВВ – Вирджиния Вулф:

ВВ-П-I – «Письма: 1888–1912»

ВВ-П-II – «Письма: 1912–1922»

КБ-I – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том I:

Вирджиния Стивен, 1882–1912»

КМ – Кэтрин Мэнсфилд/Марри

Л. или ЛВ – Леонард Вулф:

ЛВ-I – «Посев. Автобиография: 1880–1904»

ЛВ-III – «Новое начало. Автобиография: 1911–1918»

ЛВ-IV – «Вниз по склону. Автобиография: 1919–1939»

ЛПТ – Литературное приложение «Times»

ЧП – Член парламента

1915

Данная часть дневника Вирджинии Вулф – своего рода прелюдия к основной работе. После шести недель непрерывных записей книга обрывается. Мы не знаем, почему она начала вести дневник, но знаем, по какой причине закончила: в середине февраля Вирджиния погрузилась в безумие. Это была вторая фаза ее наиболее продолжительного нервного срыва – агрессивный и неистовый период, сильно отличавшийся от меланхолической и суицидальной мании во второй половине 1913 года. Таким образом, данная «прелюдия» описывает конец светлого промежутка между двумя устрашающими приступами безумия.

Первый роман Вирджинии Вулф «По морю прочь» был принят издательством в марте 1913 года, однако публикацию задержали на два года. Вирджиния упоминает роман лишь однажды, но неразумно предполагать, что она о нем не думала. Наоборот, знание того, что книга вскоре выйдет в свет, могло послужить причиной рецидива болезни.

Это Дневник I (см. Приложение 1): каждая запись датирована на маленькой овальной, ромбовидной или круглой наклейке в верхней части страницы, первые 11 страниц напечатаны на машинке.

1 января, пятница.

Логично начать этот дневник с описания последнего дня старого года, когда за завтраком я получила письмо от миссис Халлетт. Она сказала, что ей пришлось срочно уволить Лили¹ из-за дурного поведения. Мы, конечно, подумали, что имеется в виду определенный тип поведения, рискну предположить, связанный с женатым садовником. Мысли об этом заставили нас обоих чувствовать себя неловко весь день. А сегодня утром я получила весточку от самой Лили. Она очень спокойно пишет, что ушла из-за «оскорблений» миссис Халлетт. Получив целый выходной день, Лили вернулась к работе в 8:30 утра, что оказалось «недостаточно рано». Где же правда? Думаю, здесь: миссис Х. – старая злобная женщина, дотошная и, как мы знаем, деспотичная в отношении своих слуг, а Лили наверняка не сделала ничего плохого. Кстати, другая дама уже хочет ее заполучить. Затем мне пришлось написать миссис Уотерлоу² о навязанных нам счетах за чистку дымохода: такое письмо, безусловно, требует сильного характера, а не слабого. Затем в дождь и холод мы отправились в Кооператив³, чтобы выразить протест против их ведения бухгалтерского учета. Менеджер, скучающий и апатичный молодой человек, скорее повторял одно и то же, нежели защищался. На полпути домой мы услышали: «Британский военный корабль… Британский военный корабль», – и узнали, что «Formidable»⁴ затонул в канале. Прошлой ночью нам не давали спать новогодние колокола. Поначалу я решила, что это победный звон.

2 января, суббота.

Если бы пришлось выбирать самый обыкновенный, стандартный день из нашей жизни, я бы выбрала этот. Мы завтракаем, я беру интервью у миссис Ле Грис⁵. Она жалуется на колоссальный аппетит бельгийцев и их тягу к жареной еде. «Они никогда не хотят ничего другого», – заметила она. Граф на их рождественском ужине после свинины и индейки настаивал на третьем мясе. Посему миссис Ле Г. надеется на скорое окончание войны. Если они так питаются в эмиграции, сколько же бельгийцы едят у себя, задумывается она. После этого Л.⁶ и я приступаем к своим каракулям. Он заканчивает обзор «Народных сказок»⁷, а я делаю около четырех страниц «Истории бедной Эффи»⁸; мы обедаем и читаем газеты, соглашаясь, что важных новостей нет. Я читаю «Гая Мэннеринга»⁹ наверху в течение двадцати минут, а затем мы выводим Макса [собаку] на прогулку. На полпути к мосту мы оказались отрезаны рекой, которая заметно поднялась¹⁰; ее приливы и отливы словно биение сердца. И действительно, дорогу, по которой мы шли, уже через 5 минут пересек ручей глубиной в несколько дюймов. Одна из странностей пригородов заключается в том, что даже самые мерзкие красные коттеджи всегда сданы в аренду; ни одного открытого окна – все занавешено. Полагаю, люди гордятся своими шторами и всерьез соревнуются в этом с соседями. В одном доме висели гардины из желтого шелка в полоску с кружевной вставкой. В комнатах там, наверное, полумрак, а еще, я уверена, въевшийся запах мяса и людей. Думаю, занавески – признак респектабельности. По крайней мере, Софи¹¹ всегда настаивала на этом. Затем я пошла за продуктами. Субботний вечер – время великих покупок, и некоторые прилавки осаждали аж три ряда женщин. Я всегда выбираю пустые магазины, где, вероятно, выходит на полпенса за фунт [≈ 453 г] дороже. Потом мы пили чай с медом и сливками, а теперь Л. печатает на машинке свою статью; будем весь вечер читать и ляжем спать.

3 января, воскресенье.

До чего ж странно, что древние традиции, похороненные, казалось бы, так давно, вновь всплывают в памяти. На Гайд-Парк-Гейт¹² мы обычно выделяли воскресное утро для чистки серебряного столика. А теперь вдруг обнаруживаю, что здесь по воскресеньям я занимаюсь случайными делами: печатаю на машинке, убираюсь в комнате и веду бухгалтерию, достаточно запутанную на этой неделе. У меня есть три маленьких мешочка медяков, и каждый из них сколько-то должен другому. Во второй половине дня мы пошли на концерт в Квинс-холл¹³. Учитывая, что мои уши вот уже несколько недель были свободны от музыки, я считаю патриотизм низменным чувством. Под этим я имею в виду (пишу в спешке, ожидая Флору¹⁴ к обеду), что музыканты исполняли национальный и прочие гимны, а все, что я могла чувствовать, – это полное отсутствие эмоций во мне и всех окружающих. Если бы британцы открыто говорили о туалетах и совокуплениях, тогда их могли бы взволновать универсальные эмоции. Как бы то ни было, призыв к ощущению единства безнадежно запутался в шинелях и шубах. Я начинаю ненавидеть себе подобных в основном после того, как увижу их лица в метро. Мне и правда приятней смотреть на сырую говядину и серебристую селедку. Но в итоге пришлось простоять 40 минут на вокзале Чаринг-Кросс, и домой я вернулась поздно, пропустив визит Дункана¹⁵. Кроме того, воскресный Лондон вечером со всеми его электрическими шарами, наполовину закрашенными голубой краской, – самое мрачное место из всех. Длинные грязные улицы, едва хватает дневного света, но недостаточно электрического, чтобы разглядеть голое небо, невыразимо холодное и плоское*.

* В сегодняшнем выпуске «Times»¹⁶ есть статья о «Звездах Лондона»: «Мы можем получить от них полезный импульс к тому постоянному сосредоточению на непреходящих проблемах, истинным символом которых являются звезды, а не блеск Лондона. Да будет так» (5 января).

4 января, понедельник.

Мне не нравится еврейский голос, не нравится еврейский смех, и все же, как говорит Саксон¹⁷, мне есть что сказать о Флоре Вулф. Она умеет печатать на машинке, стенографировать, петь, играть в шахматы, писать рассказы, которые иногда публикуют, а еще она зарабатывает 30 шиллингов в неделю на посту секретаря Шотландской церкви в Лондоне. Занимаясь этими различными искусствами, словно человек, жонглирующий пятью бильярдными шарами, она сохранит бодрость духа до глубокой старости.

Сегодня утром внешний мир ворвался к нам с шумом: 1) я получила письма от миссис Халлетт и 2) от Лили; 3) Л. пришло письмо от Сидни Уотерлоу¹⁸. По словам миссис Халлетт, Лили прятала в кладовке солдата, а также встречалась с солдатами у ворот. Таким образом, дом миссис Х. приобрел дурную славу, а сама она встревожена, ведь «в доме только дамы». Лили полностью честна лишь с одной коллегой, но заявляет, что миссис Х. очень больна и стара. Касательно письма Сидни, оно мне так надоело, что нет сил описывать. Дом был якобы грязным, а четыре человека, отмывавшие все в течение двух недель, смогли сделать его лишь более-менее сносным и т.д. и т.п. – все это без своих записей я бы терпела в тишине. Поэтому я написала Лили и, потратив некоторое время на благородные выражения добродетельных чувств, увидела, насколько сухо и официально это звучит. Я сказала, что она должна пообещать вести себя лучше, если хочет получить от меня другую рекомендацию, потому как я уверена, что бедная миссис Халлетт и ее трясущаяся старая сестра слышали солдатские голоса всякий раз, когда в окна задувал ветер. После обеда пришел Филипп¹⁹, находящийся в четырехдневном отпуске. Он до смерти устал от службы и рассказывал нам истории о глупости военных, в которые сложно поверить. На днях они обвинили кого-то в дезертирстве и вынесли ему приговор, а затем обнаружили, что этого человека вообще не существует. Полковник говорит: «Мне нравятся хорошо одетые молодые люди – джентльмены», – и избавляется от новобранцев, не соответствующих этому уровню. К тому же, спрос на кавалерию для фронта исчерпан, так что они, вероятно, останутся в Колчестере²⁰ навсегда. Еще один темный дождливый день. Над головой пролетел аэроплан.

5 января, вторник.

Сегодня утром я получила письмо от Нессы²¹, в котором она называет миссис Уотерлоу немецкой hausfrau²² и советует нам не платить ей ни пенни. «Чистота – это фетиш, которому не следует поклоняться», – пишет она. Конечно, никто из нас не фетишист; полагаю, миссис У. просто смахнула тряпкой пыль пару раз и слегка прошлась под кроватями. Представляю, сколькими находками она поделилась с мужем, сидя рядом и покуривая над его философией, и как проклинала эту ужасную шлюху Вирджинию Вулф. В то же время для слуг это дело чести – войти в грязный дом и заставить его сверкать чистотой. Но хватит о Уотерлоу и их помойных ведрах. Мы работали, как обычно, и, как обычно, шел дождь. После обеда мы дышали свежим воздухом в Олд-Дир-парке²³, отметили соломенной линией, насколько высоко поднялась река, и увидели, что огромное дерево упало поперек бечевника²⁴, расплющив перила. Вчера были замечены три тела, плывущие вниз по течению в Теддингтон²⁵. Может ли погода подтолкнуть к самоубийству? В «Times» есть странная статья о железнодорожной аварии²⁶, в которой говорится, что война научила нас должному уважению к человеческой жизни. Я всегда понимала, что мы ценим ее абсурдно высоко, но и предположить не могла, что «Times» это озвучит. Л. отправился в Хампстед²⁷ читать первую лекцию для Женской гильдии²⁸. Он, казалось, совсем не нервничал, и в данный момент уже выступает. Мы склонны считать, что старый мистер Дэвис²⁹ умирает, но мне кажется, что, несмотря на желание умереть, он будет сопротивляться еще долгие годы, ведь Маргарет³⁰ оберегает его от тяжелой работы. Я купила рыбу и мясо на Хай-стрит³¹ – унизительное, но довольно забавное занятие. Мне не нравится наблюдать за тем, как женщины ходят по магазинам. Они относятся к этому так серьезно. Потом я взяла талон в библиотеку и увидела всех этих потрепанных клерков и портных, листающих журналы, – словно старые пчелы на пожухлых цветах. По крайней мере, они сидят в сухости и тепле, а сегодня опять идет дождь. Бельгийцы внизу играют в карты с друзьями и болтают, болтают, болтают, пока рушится их страна. В конце концов, а что еще им остается…

6 января, среда.

Опять Уотерлоу, опять Лили. На этот раз миссис У. пишет Леонарду о духовке, а в конце письма сильно беспокоится о том, не надоело ли нам слушать, насколько восхитительным они считают Эшем-хаус. Странно, что обе леди в этой переписке пишут только джентльменам, инстинктивно чувствуя, я полагаю, что, если бы они писали друг другу, отношения стали бы гораздо более едкими³². Письмо Лили продолжает историю спрятанного солдата. Теперь я очень четко представляю ее перед собой, с очаровательными глупыми щенячьими глазами, совершенно неспособную муху обидеть или задумать недоброе и все же обреченную вечно «страдать за грехи более сильных людей». В данном случае она находилась во власти горничной, которая и пригласила солдат, а у Лили не хватило духу ни нагрубить им, когда те пришли, ни «нажаловаться на коллегу хозяйке». «Я бы сделала что угодно, только не это», – полагаю, примерно так она и забеременела. Как бы то ни было, я вновь «замолвила» за нее словечко взамен на обещание не иметь больше дел с солдатами. Л. уехал в Хампстед в 10 утра читать вторую лекцию. Как я и предполагала, первая имела большой успех. Он считает женщин гораздо более умными, по сравнению с мужчинами, а в некоторых случаях даже слишком умными и посему склонными не видеть сути. Сегодня днем из-за второй лекции он останется в Хампстеде, пообедает с Лилиан и, возможно, увидится с Джанет. Только очень скромный человек вроде него может так относиться к этим женщинам рабочего класса: Лилиан³³, Джанет³⁴ и Маргарет. Клайв³⁵, а впрочем, и любой другой умный молодой человек, как бы сильно ими ни восхищался, с напускным видом притворялся бы, что это не так.

Все утро я писала с безграничным удовольствием, что странно, ибо знаю: радоваться там нечему и через 6 недель или даже дней я все это возненавижу. Затем я поехала в Лондон и узнала в Грэйс-Инн³⁶ про комнаты. У них был выбор, и, немедленно представив всевозможные удобства, я с трепетом погрузилась в изучение вариантов. Они идеальны для одного человека и невозможны для двоих. Оказалось, у них есть две изумительные комнаты с видом над сад, и в общем-то все. Рядом с одной из них грохочет Грэйс-Инн-роуд³⁷. Затем я посмотрела квартиру на Бедфорд-Роу, выглядевшую божественно, но агенты сказали мне, что им поручено сдавать ее только с мебелью. И теперь, конечно, я убеждена, что в Лондоне нет квартиры, равной моей! Я могла бы часами бродить по темным улицам Холборна³⁸ и Блумсбери. То, что видишь и над чем размышляешь – суматоха, беспорядок и суета вокруг… Переполненные улицы – это единственное место, заставляющее меня думать, а что бы сказали другие. Теперь мне надо решить, пойду ли я на вечеринку на Гордон-сквер³⁹, где выступят Араньи⁴⁰. С одной стороны, я избегаю нарядов и приключений, с другой, знаю, что с первой вспышкой света в зале и шумом голосов я опьянею и пойму, что жизнь не имеет ничего общего с вечеринками. Мне стоит увидеть красивых людей и испытать ощущение того, что я нахожусь на гребне высочайшей волны – в эпицентре событий. С третьей и последней стороны, вечера у камина, когда читаешь Мишле⁴¹ и «Идиота»⁴², куришь и беседуешь с Л. в домашних тапочках и халате, – тоже райские. И поскольку он не будет уговаривать меня пойти, я точно знаю, что останусь дома. Кроме того, я не обделена тщеславием – у меня нет подходящего наряда.

7 января, четверг.

Нет, мы не пошли на вечеринку на Гордон-сквер. Леонард вернулся слишком поздно, лил дождь, и мы действительно не хотели никуда идти. Его лекции имели большой успех. Одна пожилая дама сказала Леонарду, что они считают его своим личным другом на всю жизнь, а другая – что он единственный джентльмен, которого женщины-рабочие понимают. Он объяснял им переводные векселя⁴³ и тому подобное в течение часа, а затем отвечал на вопросы, которые опять-таки были невероятно вдумчивыми. После обеда я отправилась в Воспитательный дом⁴⁴ узнать, не сдадут ли нам Брунсвик-сквер или хотя бы половину дома, затем пошла в «Omega»⁴⁵, чтобы купить Джанет шаль, а потом на чай с ней. В больнице меня встретил мистер Чабб. Он сидел за письменным столом в очень уютной теплой комнате с видом на сад, а его ассистент в это время рисовал планы домов за высоким столом. Мистер Чабб начал толстеть. Он узнал меня и сразу стал чрезвычайно вежливым. Дом на Брунсвик-сквер уже почти отошел отставному госслужащему с Цейлона по имени Спенс, который, однако, может быть не против сдать нам два верхних этажа, что нас очень даже устроило бы. Я, разумеется, страстно захотела получить Брунсвик-сквер. Мистер Чабб, человек с бесконечным количеством свободного времени, любящий поболтать, обсудил со мной все возможности. Сам он не особо восхищается фресками Адриана⁴⁶, но сказал, что большинству людей они нравятся. Цейлонский джентльмен⁴⁷ предложил закрыть их занавесками, считая, по-видимому, слишком хорошими, чтобы уничтожать, хотя и не очень приятными глазу. Он холостяк, вероятно, довольно сварливый и некогда возглавлявший сумасшедший дом в Коломбо⁴⁸. Во время разговора в комнату вошел секретарь, также чрезмерно вежливый, особенно после того, как он услышал мое имя.

– Миссис Вулф, безусловно, имеет серьезные притязания на этот дом, – сказал он. – Лично я не думаю, что Спенс прав.

– Согласен, – твердо отметил мистер Чабб. – Я прочел о нем в медицинском справочнике, и он, кажется, порядочный человек.

– Так и есть, – согласился секретарь, – но… Не в наших правилах отказывать в помощи в одиннадцать утра, даже не попытавшись.

– В двенадцать, можно сказать, – уточнил мистер Чабб.

Умоляя сделать все возможное и сообщить результат, я, пожав им руки, наконец ушла. Они посоветовали мне посмотреть дом на Макленбург-сквер⁴⁹, что я и сделала. Это огромное помещение с большим залом и широкой лестницей, и мы могли бы поселиться в квартире наверху; единственный минус в том, что Грэйс-Инн-роуд проходит сзади дома. Когда я вышла оттуда, лил дождь. Однако я-таки добралась до «Omega» и купила все необходимое у глупой молодой женщины в постимпрессионистской тунике. Я пошла в Хампстед, встретила там одну пожилую даму, отправилась на станцию, дабы избежать чая с Эмфи⁵⁰, а затем меня пустили к Джанет. Она в постели, и ей придется лежать еще несколько недель. Нервы у нее совсем никудышные. Она не может ни читать, ни что-либо делать, – догадываюсь, насколько несчастной она, должно быть, чувствует себя, особенно учитывая возраст и Эмфи, утомляющую своей однообразностью и каким-то нескончаемым энтузиазмом. И потом – старость утомительна. Но все же Джанет очень смелая и настолько неэгоистичная от природы, что на самом деле интересуется другими людьми. Мы говорили о Леонарде, и о жизни в Лондоне, и о поэзии Харди⁵¹, которую она не может перечитывать, – слишком меланхоличная и отталкивающая, – говорили и о вещах не столь интересных. Я спорила. Было поздно, и она предложила поужинать вместе, а потом уже пойти с Л. на мирные дебаты в Женскую гильдию. Я бы не вынесла ужин и посему ретировалась в публичную библиотеку. По дороге я попала под один из самых сильных ливней, которые когда-либо видела. Это больше походило на душ, чем дождь. Мои туфли так скрипели в библиотеке, что мне стало стыдно. Затем я поужинала в очень хорошей закусочной для извозчиков – вульгарное, но чистое и спокойное место. В 8 вечера я встретилась с Л. на Черч-Роу 28. Комнаты там старые, обшитые белыми панелями, и одна из них была полна женщин-рабочих. Приятно (после прочтения ужасающих писем о родах⁵²) видеть хохочущих как школьниц женщин. Выступал мистер Гобсон⁵³, и это было здорово. Женщины, как обычно, производили впечатление своей чувствительностью и, кажется, наличием определенного чувства ответственности. Пришло еще одно письмо от миссис Уотерлоу.

8 января, пятница.

Сидни Уотерлоу пришел к нам сегодня на обед, «дабы убедиться», как он выразился, «что мы не поссорились из-за всей этой ерунды». В течение первых полутора часов мы ничего другого не обсуждали. Мое первое письмо, сказал он, вызвало у него бессонницу, хотя миссис Уотерлоу, несмотря на беременность, спала крепко. Насколько мы поняли, миссис У. в последнее время ведет себя и пишет очень импульсивно; хорошенько все обдумав, Сидни пришел в ужас от того, насколько неэтичным было их поведение. Он долго размышлял, посвятив целое утро своему ответу, и в итоге последовал совету нескольких друзей, которые, как оказалось, согласны с ним в том, что дымоходы обычно чистят за счет домовладельцев. «Но даже тогда мы обязаны были спросить вашего разрешения, я полностью уступаю в этом вопросе и только в нем», – и т.д. и т.п., все его слова, как обычно, звучали солидно и просто. Его толстое розовое тело всегда кажется мне бескостным и безволосым, как у гигантского ребенка, и разум тоже детский. Но все же есть в нем некоторое очарование. Они с Л. отправились на прогулку. Я пошла к канцлерам⁵⁴ узнать, есть ли новости о Хогарте. Сначала мужчина ответил: «Нет». Но как только я сказала ему, что мы можем снять другой дом в Лондоне, он тут же признался, что дважды виделся с миссис Уонтнер, нынешней квартиранткой, и что ей не нравится дом. Это уловка? А если нет, то есть ли какая-то веская причина, по которой он ей не нравится? Похоже, нам придется выбирать между Брунсвик-сквером и Хогартом, если только оба варианта не отпадут. Сидни вернулся к чаю и рассказал, что к ним заезжала Алиса⁵⁵ и что он ее пожалел, «как можно пожалеть очень хорошую трость. Она была такой красивой и счастливой со своим большим толстым ребенком. Дом все еще полон нашей мебели – словно дом смерти для меня». Но когда я предположила, что нынешней миссис У. наверняка было неловко, он удивился. «Она совсем не такой человек, – сказал он. – Это совершенно здравомыслящая женщина…». Тем не менее если бы она узнала, что Сидни жалеет трости… Сидни ответил, что Мардж (как он называет жену) значит для него настолько бесконечно больше, что подобных чувств она бы не испытала. Он уехал назад в Эшем. Они хотят продлить аренду еще на 6 месяцев. У него нет работы, но Эшем-хаус столь восхитителен, что Сидни абсолютно счастлив жить там и ничего не делать.

9 января, суббота.

Сегодня в два часа ночи несколько барж, пришвартованных на реке, вышли из-под контроля. Одна из них врезалась в Ричмондский мост и снесла внушительных размеров кусок каменной арки; остальные баржи пошли ко дну или поплыли вниз по течению. Обо всем этом я упоминаю не потому, что мы что-то видели или слышали, а так как заметили повреждения моста, когда днем шли в Кингстон⁵⁶. Внутри камень желтее, чем снаружи, что делает его заметней. У нас была очень хорошая прогулка. Пурпурные поля вокруг Кингстона почему-то напомнили мне Сарагосу⁵⁷. В возвышающемся на фоне заката городе, к которому ведет утоптанная тропинка через поле, есть что-то иностранное. Интересно, почему инстинктивно чувствуешь абсурдность комплимента Кингстону, когда говоришь, что он похож на иностранный город. По пути мы встретили длинную вереницу имбецилов⁵⁸. Первым навстречу нам шел очень высокий молодой человек, достаточно странный, чтобы взглянуть на него дважды, но не более; второй шаркал и смотрел в сторону, а потом мы поняли, что каждый в этой длинной цепочке был жалким неумелым шаркающим идиотским существом без выраженного лба или подбородка, с имбецильной ухмылкой или диким подозрительным взглядом. Совершенно ужасное зрелище. Их, конечно, нужно убивать. В Кингстоне мы обнаружили такой же рынок, как в Мальборо⁵⁹, и купили ананас за 9 пенсов. Продавец сказал, что все плоды на прилавке уже дозрели, и, поскольку он ожидает новую поставку во вторник, ему приходится продавать их в убыток. Мы выпили плохой чай в очень претенциозном месте. Обратно возвращались на поезде в компании рабочего и двух маленьких мальчиков. Рабочий начал рассказывать нам о скандалах с поставкой мяса в «Lyons»⁶⁰ и поведал, что его прикрепили к летному департаменту в Хаунслоу⁶¹. Он был весьма умен и мог бы стать ЧП или, по крайней мере, журналистом. Читаю «Times», где цитируют слова Уилла Вогана⁶² о том, что учителя пренебрегают грамматикой современного языка и слишком много говорят о стилях в литературе, но ничто так не закаляет характер и ум, как грамматика. Как это на него похоже!

10 января, воскресенье.

Сегодня утром я сидела и печатала на машинке, когда раздался стук в дверь и вошел человек, которого я сначала приняла за Адриана. Это был Уолтер Лэмб⁶³ – прямо от короля⁶⁴. Всякий раз после встречи с ним он приходит посплетничать. Он настоял на прогулке в Ричмонд-парке. О чем говорили? Забыв о короле, Уолтер рассказал нам длинную и невыносимо тоскливую историю о неэффективности французских солдат, которую ему поведал профессор Хаусман⁶⁵. Что бы ни говорил Уолтер, все звучит плоско и серо; один его голос испортил бы самую страстную поэзию этого мира. Но страстных стихов он и не читал. Его жизнь проходит среди респектабельных и богатых, среднего ума людей, которых он отчасти презирает, поэтому рассказы Уолтера всегда звучат немного снисходительно. Единственная страсть в его жизни – это здания XVIII века. Во время прогулки он постоянно предлагал полюбоваться то лепниной, то оконной рамой или даже «веерным светильником». Уолтер «осматривает» все подобные дома, которые сдаются в аренду, и уделяет особое внимание их внутренней отделке. Он знает, кто живет в них сейчас и кто жил раньше. Уолтер прекрасно соответствует Кью⁶⁶, Академии⁶⁷ и королевской семье. На пороге нашего дома он разразился рассказом о своем последнем визите, когда король, который теперь относится к нему как к другу (или, по словам Леонарда, скорее, как к высокопоставленному лакею), вдруг перестал любоваться картинами и спросил принцессу Викторию⁶⁸, кто делает ей вставные челюсти. «Мои постоянно падают в тарелку, – воскликнул Георг, – а в следующий раз они провалятся в глотку. Мой врач – мошенник. Я собираюсь его сменить». Виктория ощупала свои передние зубы языком и ответила, что они в полном порядке, – идеально белые и удобные. Король вернулся к картинам. Стиль речи Уолтера напоминает мне Георга III из дневников Фанни Берни⁶⁹ – словно ему должны быть за что-то благодарны. Он отказался отобедать у нас, сказав, что всю неделю питался фазанами, а ревень ему противопоказан из-за кислотности. Целый день льет дождь, и теперь Марджори Стрэйчи⁷⁰, которая должна была ужинать с нами, не придет из-за простуды. Вчера вечером я узнала от мистера Чабба, что старый Спенс не намерен сдавать ни одной комнаты дома на Брунсвик-сквер.

11 января, понедельник.

Утром Леонард принимал ванну, а я лежала в постели и размышляла, стоит ли протянуть руку «Робу Рою»⁷¹, когда услышала шум в соседней комнате, а потом кто-то бросился вниз, вопя странным, неестественным голосом: «Пожар! Пожар!». Поскольку было понятно, что дом не охвачен пламенем, я надела свой дождевик и туфли, прежде чем выглянуть в окно. Затем до меня донесся запах горящей бумаги. Я вышла в коридор и увидела, что из открытой двери соседней комнаты валит дым. Времени на спасение было предостаточно, поэтому я начала спокойно выходить и услышала, как Лиззи⁷² возвращается с жильцом, говоря: «Я лишь положила немного бумаги, чтобы развести огонь». Тогда я догадалась, что произошло. «Еще 10 минут, и вся комната была бы охвачена пламенем», – ответил квартирант. Вошел Л., мы выглянули в окно и увидели, как на лужайке полыхает большая японская ширма. Позже я узнала, что загорелась бумага, драпировка на камине, еще одна ширма и деревянная отделка. Поскольку все комнаты в доме обшиты сухим старым деревом, неплотно оклеенным обоями, я думаю, что через 10 минут потушить огонь кувшинами с водой уже бы не вышло. Жилец был в ужасе, особенно когда увидел свои бесценные ковры, которые, по словам миссис Ле Грис, «стоят сотни и сотни». Зная Лиззи, удивительно, как мы до сих пор не пострадали. Вчера она разбила очень красивый фарфор.