Принеси мне их сердца

Сара Вулф
Принеси мне их сердца

Sara Wolf

Bring Me Their Hearts

Печатается с разрешения издательства Entangled Publishing LLC и литературного агента RightsMix LLC

First published in the United States under the title BRING ME THEIR HEARTS. This translation published by arrangement with Entangled Publishing, through RightsMix LLC. All rights reserved.

Дизайн обложки Екатерины Климовой

© 2017 by Sara Wolf

© Васильева Ю., перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Для тех, кто потерял свои сердца и борется с собственным голодом

Тьма есть лишь в глазу смертного, считающего, что он видит все, однако не видит ничего^[1].

Урсула Ле Гуин «Левая рука Тьмы»

Глава 1
Голодный волк и черная роза

Король Каваноса Среф наблюдает за мной стылым взглядом ворона, кружащего над трупом, – неусыпно, будто готов сожрать в тот же миг, как я потеряю бдительность. Я подумываю сообщить ему, что люди не особо хороши на вкус, но вспоминаю, что нормальные девушки не едят человечину. И не проникают обманом в королевские дворы.

«Нормальные, – говорю себе. – Целиком и полностью нормальные. Строй глазки. Смейся как пустоголовая дурочка. Какой еще чепухой, во имя зубов Старого Бога, занимаются нормальные девушки, а?»

Остальным лучше знать. Нас трое – три девицы в кремово-розовых платьях, преклонившие колени перед троном короля Срефа. Наши лица скрыты вуалями.

Я бы спросила у них, но мы слишком заняты: тонем в дорогих кружевах и внимании раззолоченных знатных особ. Ну, две другие заняты. Я же скорее внутренне ухохатываюсь над тем, как они манерничают и картинно склоняют свои чудесные головки.

«Старайся затмить соседку» – этой игре матери учат их с рождения.

Моя вот научила меня только умирать.

– Все вы прекрасны, словно розовые бутоны, – наконец говорит король. На его лице приятный отпечаток возраста, сеть благородных морщин разбегается вокруг глаз цвета стали. Но глаза эти не улыбаются: верный признак, что он искренен лишь наполовину. Он стар, он могущественен, и ему скучно – самое опасное сочетание, которое только можно представить.

– Спасибо, ваше величество, – синхронно отвечают девушки, и я тут же присоединяюсь.

Про себя я зову их Прелесть и Грация.

Прелесть и Грация не отваживаются смотреть куда-то, кроме мраморного пола, в то время как мой взгляд так и блуждает по дорогим шелковым нарядам придворных или золотым змеям, вырезанным на величественных каменных колоннах. Три года, проведенные в лесу в услужении у ведьмы, заставляют жадно вглядываться в любую мелочь, отличную от деревьев и оленьего помета. Я побаиваюсь поднимать голову слишком высоко, не хочется привлекать к себе внимание, так что мне остается лицезреть лишь ноги королевы Колиссы и ее сына.

Кронпринц Люсьен д’Малвейн, эрцгерцог Толмаунт-Килстеды, Огнерожденный, Черный Орел – у принца с десяток имен, одно напыщеннее другого.

Если я чему и научилась в свой первый день при дворе – так это тому, что чем больше у кого-то имен, тем меньше у него реальных заслуг.

Я пока не видела ничего, кроме носков его обуви, но уже знаю, что голова у принца совершенно пустая.

И скоро, если у меня все получится, он лишится еще и сердца.

– Приветствую вас, новейшее пополнение нашего блистательного двора, – гремит голос короля Срефа: сплошь помпезность, лишенная искренности.

– Спасибо, ваше величество, – отвечают Прелесть и Грация, и я эхом повторяю за ними. Вживаюсь в роль – всего-то и нужно, что постоянно всех благодарить и казаться милой. В конце концов, проникнуть во дворец, оказывается, не так уж и сложно.

Вслед за королем медовым голоском заливается королева Колисса:

– Надеюсь, вы преумножите славу ваших семей и не предадите идеалы нашего великого народа.

– Спасибо, ваше величество, – отзываемся мы.

Я слышу, как королева что-то шепчет. Ей мягко отвечает глубокий голос, и она чуть повышает тон – так, что это слышно лишь нам троим, преклонившим колени у подножия трона.

– Люсьен, пожалуйста, скажи что-нибудь.

– Это не имеет смысла, мама, а я стараюсь избегать бессмысленных действий.

– Люсьен…

– Ты знаешь, как я ненавижу эту устаревшую церемонию. Посмотри на них – они здесь только ради своих семей. Ни одна девушка в здравом уме не подвергнет себя такому унижению. – Голос принца сочится темным ядом, и я вздрагиваю. Уж слишком это отличается от совершенно безэмоционального тона его отца и приторно-сладкого – матери. Вельможи в большинстве своем привыкли сдерживать порывы, но за внешним фасадом принца кипят эмоции. И он еще не научился их скрывать.

– Это традиция, – настаивает королева. – Сейчас же скажи им что-нибудь или, да поможет мне…

Мы слышим, как ножки стула скрипят по мрамору, и принц приказывает нам:

– Встаньте.

Две барышни грациозно, словно лебеди, приподнимают юбки и встают. Я, глотая проклятия, делаю то же самое и едва не падаю в своей нарядной обуви. Себе из прошлого на заметку: четырех дней подготовки недостаточно для того, чтобы научить кого-то ходить в расшитых лентами смертельных ловушках. Как Прелесть и Грация делают это столь непринужденно, выше моего понимания, а вот румянец на их щеках понять можно.

Я поднимаю глаза на принца, который стоит на верхней ступени прямо перед нами. Возвышение ни к чему, и без того видно, что он высок. Мощный торс воина облачен в серебро, широкие плечи укрыты бархатом. Старше меня – моих вечных шестнадцати – на год? Нет, возможно, на два или около того; об этом говорят рельефные мышцы. Теперь понятно, почему принца называют Черным Орлом: его волосы темнее воронова крыла, возле лица они свободно ниспадают прядями, а сзади собраны в длинную черную косу. Лицо у него в точности как у отца в пору расцвета: гордый ястребиный нос и высокие, надменные скулы. Кожа тоже отцовская, цвета темного дуба, а вот глаза как у матери – пронизывающие, стального цвета, острые, словно клинок. Он весь – сплошная гордость и тьма, и я ненавижу его всеми фибрами души – ненавижу сам факт того, что некто, наследующий такую власть и богатство, столь прекрасен. Я бы предпочла видеть его горбатым и в бородавках. С безвольным подбородком и водянистыми глазками. Но мир несправедлив, увы. Я усвоила это в день, когда убили моих родителей.

В день, когда я превратилась в монстра.

У девушек рядом со мной чуть ли не слюнки текут, но я изо всех сил стараюсь сохранять скучающий вид. По пути сюда мне попадались куда более симпатичные парни. Десятки. Сотни. Ну ладно, хорошо, – на самом деле только один, и он позировал живописцу в квартале художников, но все это неважно, поскольку следующее насмешливое заявление принца Люсьена начисто стирает из моих мыслей сам факт его привлекательности.

– Леди – это не просто украшение, – рокочет он, точно гром среди ясного неба. – Она мать будущих поколений, наставница наших потомков. Леди, конечно, приличествует иметь мозг – где-то между ушей, как и у всех остальных, но что есть красота без предназначения? Все равно что цветы в вазе, которые увянут и будут выброшены прочь.

В книге, составленной умнейшими учеными, я читала, что планета круглая, что она вращается вокруг солнца и что на востоке и западе, в самых холодных областях, располагаются магнитные полюса. В подобное я могу поверить. Но никак не в существование кого-то настолько высокомерного.

Придворные тихонько посмеиваются между собой, но стоит королю Срефу поднять руку, смешки тут же стихают.

– Это Весенние Невесты, мой принц, – говорит король терпеливо. – Они знатного рода. Они много учились и практиковались, чтобы оказаться здесь. И они заслуживают большего уважения.

«Кое-кого отругали», – напеваю я про себя. Принц Люсьен окидывает короля пронизывающим взглядом.

– Конечно, ваше величество. – Презрение, с которым он произносит «ваше величество», очевидно.

«Считай себя счастливчиком, принц, – думаю я. – В этом жестоком мире у тебя хотя бы есть отец».

– Однако, – принц поворачивается к придворным, – слишком часто мы приравниваем знатность происхождения к здравомыслию и благоразумию.

Его глаза обводят комнату, и в этот раз вельможи молчат. Шарканье ног и покашливания демонстрируют крайнее неудовольствие. Пусть я здесь недавно, но его позиция мне знакома. Точно так же ведет себя молодой лесной волк со старшими; принц бросает вызов знати, и по побелевшим костяшкам пальцев короля и полному ужаса взгляду королевы я понимаю, что он затеял опасную игру.

– Давайте же поприветствуем Весенних Невест так, как это делали короли во времена Старого Бога. – Принц простирает руки. – Оценив их нрав.

Придворные возмущенно перешептываются. Тяжело не заметить серебряные полукружия с тремя продетыми сквозь них спицами, если они на каждом здании в городе; здесь, в Ветрисе, царит Новый Бог, Кавар. Пасмурная война во славу Кавара велась тридцать лет назад, и последователи Старого Бога были истреблены или изгнаны из Ветриса. Его изваяния низвергнуты, а храмы разрушены. Ныне поддерживать традиции Старого Бога равносильно смертному приговору. Король это понимает – и мгновенно прикрывает сына.

– Властители тех времен заблуждались, однако они заложили основы процветания этой страны. Дороги, стены, дамбы – все это было построено королями древности. Стереть их с лица земли было бы преступлением против истории, против истины. Позвольте вспомнить одну старую традицию здесь, сегодня, и с достоинством почтить память былых времен.

Ловко выкрутился. Чтобы понять это, не обязательно быть мудрецом. Принц Люсьен выглядит раздраженным попыткой отца успокоить придворных, но скрывает это и снова поворачивается к нам троим.

– Ответьте на вопрос в меру своих возможностей, как только поднимете вуали. Какова цена королю?

Повисает долгая пауза. Я почти слышу, как натужно скрипят мозги у девушек рядом со мной. Придворные перешептываются друг с другом, и хихикают, и поглядывают в нашу сторону, приподняв брови. Ценность короля неизмерима. Сказать нечто иное было бы безумием. От гнетущей смеси веселья и презрения, витающей в воздухе, у меня по коже бегут мурашки.

В конце концов Прелесть поднимает вуаль и откашливается.

– Цена королю – миллион – нет! – триллион золотых монет. Нет – семь триллионов! – Смех придворных становится громче. Прелесть краснеет, как свекла. – Простите, ваше величество. Мой отец никогда не учил меня счету. Только шитью и прочему.

Король добродушно улыбается.

– Все в порядке. Это был очаровательный ответ.

Принц молча указывает на Грацию. Судя по лицу, он явно не впечатлен.

Она делает реверанс и поднимает вуаль.

– Ценность короля невозможно измерить, – чеканит девушка. – Она словно самая высокая горная вершина Толмаунт-Килстеды и так же широка, как Бескрайние болота на юге. Ценность короля глубже темноты на дне Бурлящего Океана.

В этот раз придворные не смеются. Кто-то начинает негромко аплодировать, остальные подхватывают.

– Очень красноречиво, – говорит король. Девушка, очевидно довольная собой, вновь приседает в реверансе и с надеждой смотрит на принца Люсьена. Но он лишь сильнее морщится.

– Теперь ты, недотепа. – Принц наконец указывает на меня. – Что скажешь?

Его оскорбление жалит, но всего на мгновение. Конечно, я нескладная по сравнению с ним. Как и все остальные. Полагаю, единственный, кто не кажется принцу нескладным, смотрит на него из отражения в зеркале.

Я выдерживаю его взгляд, обжигающий кожу, точно солнечные лучи. Его презрение ко мне, к стоящим рядом девушкам, ко всем знатным особам в этом зале ощутимо. Он ничего не ждет от меня, впрочем, как и от остальных, – я вижу, как в миг, когда я открываю рот, глаза его затуманивает отвращение.

Он не ожидает ничего выдающегося. Значит, я должна измыслить нечто особенное.

Я медленно поднимаю вуаль и произношу:

– Цена королю – одна картофелина.

Воцаряется тишина, а затем волна шока прокатывается по залу, звучат вздохи и возмущенные шепотки. Стражники-келеоны, бешено виляя хвостами, стискивают свои алебарды и щурят глаза, напоминающие кошачьи. Любой из них способен разорвать меня пополам, словно лист бумаги, вот только это не убьет меня. Лишь выдаст как Бессердечную – прислужницу ведьмы – всему королевскому двору, а это куда хуже, чем выпущенные кишки. Ведьмы верят в Старого Бога и воевали против людей в Пасмурной войне. Мы враги.

Я враг, надевший личину знатной барышни, только что оскорбившей короля в глупой надежде привлечь внимание принца.

Королева прижимает платок к груди, явно задетая моими словами. Король приподнимает бровь. Принц, наоборот, улыбается. Сперва улыбка прячется в уголках его рта, но через миг все его лицо озаряет веселье. «Он симпатичный, – мысленно отмечаю я, – вполне приятный, когда не ведет себя как собачье дерьмо». Он прочищает горло, снова овладев собой.

– Ты продолжишь или мне прямо здесь и сейчас бросить тебя в подземелье за попытку очернить достоинство короля?

Келеон делает шаг вперед, и мое отсутствующее сердце сжимается. Как по мне, идея заключить меня в темницу чересчур радует принца. Я поднимаю подбородок, стараясь держаться прямо и казаться спокойной. Сильной. Я произведу впечатление или буду убита за слишком длинный язык. Все просто.

На самом деле совсем не просто.

Потому что я не могу умереть.

Потому что в отличие от девиц рядом, я здесь не для того, чтобы произвести впечатление на короля, или выйти замуж за особу королевской крови, или обеспечить место при дворе своему отцу.

Я здесь ради сердца принца Люсьена.

Буквально, не фигурально. Хотя фигурально было бы проще, не правда ли? Заставить парня влюбиться легко, судя по тому немногому, что мне запомнилось из прежней человеческой жизни, – всего-то и нужно, что комплименты, потупленные глазки и платье с глубоким вырезом, возможно, пяток платьев – и вот уже они податливы, как глина. Но я здесь ради того, что бьется у него в груди, и я добуду его сердце, хитростью или силой. Но чтобы подобраться так близко, мне нужно завоевать его доверие.

Принц привык к идиотам и подхалимам. Я должна дать ему противоположное. Быть особенной. Алмазным клинком пронзить плоть его скучной аристократической жизни.

– Для большинства жителей этой страны, для простого люда, – с нажимом продолжаю я, – одна картофелина олицетворяет разницу между голодной смертью зимой и возможностью дожить до весны. Одна-единственная картофелина означает жизнь. Одна картофелина может стать спасительной благодатью. Для людей короля, живущих в его деревнях, в его королевстве нет ничего драгоценнее одной картофелины.

Шепотки в зале стихают, на лицах знатных господ проступает смущение. Они не представляют, что значит умирать от голода, я уверена. А вот я знаю, каково это, не понаслышке.

Я вновь встречаюсь глазами с принцем. Он тоже смущен, но по-другому. Принц смотрит на меня так, словно никогда не встречал никого подобного. Словно я какой-то необычный образец, хранившийся в прохладном погребе для дальнейших научных изысканий. В его взгляде больше нет скуки, лишь крайнее изумление. Мне следовало бы отвести глаза, принять скромный или смущенный вид, но я этого не делаю. Я говорю глазами те слова, которые не могу произнести вслух.

«Я не цветок, который можно сорвать по твоей прихоти, злой волк. Я гончая, готовая к охоте. Я Бессердечная, одно из тех созданий, при виде которых твои люди бежали в страхе тридцать лет назад».

Я позволяю себе ухмыльнуться – едва заметной голодной усмешкой.

«Если бы тебе хватало мозгов, ты бы тоже бежал».

Королева улыбается, сжимая руку короля, и тот смеется. Вовсе не слабо или сдержанно, в его смехе клокочет безудержное веселье. Он мне улыбается и в этот миг выглядит лет на десять моложе.

– Как тебя зовут, маленькая смышленая Невеста?

«Зера, – мысленно отвечаю я. – Просто Зера, дочь пары торговцев, чьи лица я уже начинаю забывать. Сирота, воровка, любительница плохих романов и хороших пирогов, послушная раба ведьмы Ноктюрны, отправившей меня сюда, чтобы вырвать сердце из груди вашего сына».

Вместо этого я приседаю в неуклюжем реверансе и с улыбкой лгу:

– Зера И’шеннрия, ваше величество. Племянница Куин Й’шеннрии, леди дома Й’шеннрия и Рейвеншаунта. Благодарю, что приняли меня сегодня.

«Благодарю и прошу прощения. Насколько на это способно чудовище».

Пятью днями ранее

В меня всадили нож.

Не то чтобы меня можно было этим удивить, но…

– Зубы Кавара! – кляну я Нового Бога и завожу руку за спину, чтобы нащупать рукоятку кинжала. – Это мое любимое платье.

Вот так спокойно возвращаешься домой, выбрав лесную тропку, и в следующую секунду тебя закалывают, точно деревенскую свинью. Будь у меня дневник, записала бы в него, что вечер удался.

Стройный незнакомец, проткнувший меня, стоит рядом, скрыв лицо и фигуру под темным плащом с капюшоном. Я понятия не имею, кто он, – но он двигался намного быстрее человека и слишком высок для представителя одной из бледных подземных рас. Извивающийся голубой хвост, увенчанный кисточкой, – вот и неопровержимое доказательство, что передо мной ассасин-келеон. Эти кошачьи твари соображают быстро, а удары наносят еще быстрее.

– Так и будешь просто стоять здесь? – Я тяжело дышу, мои пальцы натыкаются на скользкую дорожку крови, стекающую по шнуровке корсажа. – Если собрался меня убивать, я бы предпочла, чтобы ты работал шустрее.

– Ты не умерла, – рычит келеон – их голоса всегда звучат нежно-грубовато, как если бы шелковое знамя протянули по гравию. В темноте его глаза светятся золотом из-под капюшона.

– Гений наблюдательности и мастер протыкания юных девиц, одиноко прогуливающихся во мраке! – Я выдавливаю из себя вымученную улыбку. – Какая честь. Я бы поклонилась, но нож, который ты мне столь любезно подарил, слегка мешает.

– Я поразил тебя в самое сердце, – твердит он. – Ты должна быть мертва.

– Хотела бы я сказать, что ты первый мужчина, который говорит мне столь романтичные вещи. – Мне удается извернуться, ухватиться за рукоятку кинжала и с усилием вынуть его. Обжигающая боль притупляется до отвратительной ноющей. – Но, увы, я профессиональная воровка, а не лгунья. – Я тычу в него окровавленным пальцем. – У тебя десять секунд, чтобы рассказать, кто тебя послал. Ассасины-келеоны недешевое удовольствие, а значит, это был кто-то из знати. Кого я вывела из себя на этот раз?

Его хвост дергается – верный признак, что он ищет способ сократить расстояние между нами и покончить с делом.

– Девять, – начинаю я.

В небе над нами красуются три полные луны: Красные близнецы, соединенные россыпью звездной пыли, и Голубой гигант, раздутый, точно брюшко у светлячка. Они заливают величественным ярким светом лес и прорезающую его Костяную дорогу – и в моем распоряжении все время мира, чтобы восхищаться этим, поскольку келеон выбрал путь молчания.

– Восемь, – отсчитываю я. – Это была леди с грифоном на знаменах, проезжавшая мимо в роскошном экипаже? Ей следовало бы поблагодарить меня за избавление от той изумрудной тиары. Она совершенно не сочеталась с ее цветом лица.

Он по-прежнему молчит. Стайка белых ворон пролетает над нами и усаживается на соснах, чтобы понаблюдать за разборкой своими красными глазками. Я подавляю желание закатить истерику. Последнее, что мне сейчас нужно, – это ведьмовская клика, наблюдающая за происходящим. Не люблю работать перед зрителями.

– Послушай, мой дорогой келеон. – Я перебрасываю кинжал из одной ладони в другую, пробую острие. – Ты ранил меня. Но я могу это простить. Куча людей проделывали то же самое, и с половиной из них мы стали добрыми друзьями! Я даже присутствовала на их похоронах! Правда, именно я и устраивала эти похороны. В одиночку. В лесу. Только я, бездыханное тело и лопата. Но это мелкие детали. Кстати, пять. Таймер не останавливался из-за моего выдающегося монолога.

Келеон снимает капюшон и хмурится, на его голубоватом лбу тут же выступают морщинки. Показываются уши – длинные, тонкие и прямые, без видимых отверстий. Келеоны походили бы на больших кошек, если бы в кошках было что-то от ящериц, и при этом их лапы изгибались назад, как у кузнечиков.

– Я не выдаю своих заказчиков, – наконец хрипит он.

– Неправильный ответ! – Я хмыкаю, бросая кинжал между ног келеона и пришпиливая его хвост к земле. Он воет и падает в грязь, боль от ранения в самое чувствительное место почти парализует его. Келеоны могут быть в пять раз сильнее и быстрее любого человека, однако и у них есть слабые места. Пока враг занят попытками освободиться, я осторожно ступаю между его распластанных ног и присаживаюсь на корточки, чтобы поймать взгляд. В золотистых и круглых, точно монеты, глазах я вижу ужас и собственное отражение; наклоняюсь, чтобы щелкнуть келеона пальцами по мохнатому лбу, и его зрачки-щелочки расширяются.

– Вот почему надо надевать броню для хвоста, как это делают остальные, глупенький.

– Как? – Он пыхтит, пасть приоткрыта, так что я могу различить острые резцы. – Подобный бросок… Кто ты такая?

– Разве твой наниматель не рассказал? Так-так, похоже, тебе желали смерти. А мне так не нравится оправдывать чужие ожидания.

Я наклоняюсь и вытаскиваю кинжал. Освобожденный келеон удирает так быстро, что я и глазом моргнуть не успеваю, как он уже мчится по дороге, лелея свой истекающий пурпуром хвост.

– Я Зера! – кричу я. – Вторая Бессердечная ведьмы Ноктюрны. Вот тебе совет на будущее: никогда больше не появляйся на Костяной дороге. – Я делаю паузу. – Но если появишься, захвати новое платье! Ты мне должен!

Белые вороны на деревьях начинают каркать, поднимая страшный шум. Келеон смотрит на них, затем на меня, и его заостренная морда скалится в рыке. Он знает, что это за вороны, и ненавидит их так же, как и все келеоны. Едва он скрывается из виду, я вытираю кинжал от алой крови. Боль в спине резко усиливается.

– Проклятый Кавар, как больно! – Теперь, когда адреналин иссяк, каждое движение приносит страдания.

– Что я говорила насчет упоминания Нового Бога в моем присутствии, Зера? – спрашивает человеческим голосом одна из ворон, приземляясь прямо у моих ног.

– Просто исцели меня, – выдыхаю я. – Без нотаций. Пожалуйста.

– Прекрати паясничать, – отвечает ворона.

– Что значит прекрати? Разве ты не для того держишь мое сердце в том жутком сосуде, чтобы всегда иметь возможность насладиться моим изысканным чувством юмора?

Ворона терпеливо ждет. Как всегда. Хорошо, сдаюсь.

– Ладно. Кавар вонючка. Аминь.

– Зера.

– Я напишу эссе на десять страниц о том, почему Старый Бог круче Нового, после того как ты исцелишь меня. Пожалуйста. Я здесь умираю.

– В третий раз за неделю, – замечает ворона.

– И в сорок седьмой по счету в целом! Ты знаешь, что у людей это число считается несчастливым? Кажется, оно сулит посевам ужасные бедствия.

– Ты опять шпионила за человеческой деревней? Я говорила тебе не подбираться слишком близко…

– Скорее же! – восклицаю я. – Пока я мхом не поросла.

С птичьей версией тяжелого вздоха она прыгает вокруг меня. Обычно, когда я от большого ума пытаюсь вскарабкаться на очень высокое дерево и в итоге ломаю ноги или, того лучше, натыкаюсь на волчье логово и меня рвут в клочья, я исцеляюсь самостоятельно. Конечно, если черпание целебной силы у ведьмы через мое сердце, стоящее в сосуде на ее каминной полке, можно назвать «самостоятельным исцелением». Но сегодня вечером моя ведьма здесь во плоти. Острый край пера задевает открытую рану, и я проглатываю очередное проклятье. Ворона произносит слова, но я не понимаю смысла. Никто не понимает, кроме нее и Старого Бога, который отвечает на призыв, даруя ей магию. Или что-то вроде этого. Принцип работы магических заклинаний мне непонятен, но это работает. Боль пропадает тотчас же, сменяясь странным ощущением, что моя рана затягивается, словно дыра на блузе под рукой швеи. Мои пальцы тянутся к «ране», но нащупывают лишь гладкую кожу да обрывки ткани.

– А ты умрешь, если попросишь Старого Бога залатать и мое платье тоже? – Я с трудом поднимаюсь на ноги.

Ворона распушает грудные перья.

– Возможно.

– Тогда попроси его прямо сейчас. – Ворона в ответ лишь моргает, и я хлопаю в ладоши. – Ну же! Скорей!

– Моя смерть означает твою смерть. Мы связаны, Бессердечная, – замечает она. – И ты это знаешь.

Я со стоном падаю на траву возле грязной дороги.

– Жизнь ничего не стоит, если я осталась без этого чудного вороха шелка и сатина, которые так мне к лицу.

– Это было даже не твое платье. Ты его украла.

– Поэтому оно так сильно мне и нравилось!

Ворона снова раздраженно вздыхает. Ее собратья дожидаются ее на ветвях, и я машу им рукой.

– Мое почтение, дамы и господа! Желаю вам сегодня вечером отлично поколдовать!

Ворона запрыгивает мне на плечо, больно вонзая когти в кожу.

– Есть догадки, кто подослал этого Волнорожденного убить тебя?

«Волнорожденные» – так ведьмы называют келеонов. Когда-то давным-давно магия ведьм вышла из-под контроля: волна от произошедшего накрыла небольшой континент к северу отсюда… И превратила келеонов из диких тварей в разумных существ. Большинство келеонов считают разум проклятием, отклонением от своей истинной сути, и потому яростно ненавидят ведьм.

– Сейчас, во времена третьей эры, мы зовем их келеонами, Ноктюрна. Это не так оскорбительно для них, – настаиваю я. – И нет. Ни единого предположения.

– Пламеней, – Ноктюрна указывает крылом на другую ворону, – рассказал, что на его Бессердечных напали схожим образом. Неизвестный нанял убийц, не объяснив, на кого они охотятся.

– На что они охотятся, – поправляю я.

– Именно.

– Значит, их цель – не ведьмы?

– На этот раз нет.

Я подпираю подбородок ладонью.

– Выходит, кто-то хорошо платит ассасинам за убийство Бессердечных. Не объясняя при этом, что цель – именно Бессердечные.

– Да.

– Зачем? Да и кто может позволить себе тратить столько денег при нынешней экономике?

Ноктюрна буравит меня красным глазом. Мне знаком этот взгляд. Означает что-то вроде «как можно дольше сохраняй загадочность и невозмутимость, когда обсуждаешь важные вопросы». Ведьмы любят такой взгляд. Я тоже люблю – люблю его ненавидеть. Про себя, конечно, ведь какой магический раб в здравом уме будет демонстрировать свою ненависть ведьме, контролирующей его судьбу?

– Мне нужно возвращаться на собрание, – в конце концов говорит она. – А тебе пора домой. У тебя есть травы на вечер?

Я указываю на корзину, наполненную подснежниками и базиликом, которую долго таскала за собой.

– Хорошо, – Ноктюрна взлетает, мощно взмахивая крыльями. – Я оставила тебе ужин. В этот раз постарайся есть аккуратно.

– Не обещаю. – Я наблюдаю за тем, как она присоединяется к стае. Вороны взлетают в едином порыве, пугающе синхронные в каждом движении. Ноктюрна однажды пыталась объяснить мне суть этих собраний, но несмотря на свой впечатляющий интеллект, я не поняла ровным счетом ничего. Кроме, разве, того, что ковенам безопасно собираться только во время Алмазной Луны, когда все три луны находятся в полной фазе. Они обмениваются информацией и магией, однако теперь, поскольку живут изолированно и скрыто от людских глаз, собираются в облике ворон – способных летать на большие расстояния и общаться мысленно, без слов. Счастье, что ведьмы всегда обращаются в животных исключительно белого цвета – иначе никто бы и не догадывался, что они рядом.

Когда стая наконец скрывается из виду, я выдыхаю с облегчением. Неважно, сколько я живу так, мне по-прежнему становится плохо от одной мысли о магии. В конце концов, именно из-за нее я стала Бессердечной.

Я кладу руку на грудь и прислушиваюсь к пустоте внутри. Спустя три года мне уже почти не вспомнить, каково это – иметь сердце. Я помню его тепло и трепет, и, если заглянуть еще глубже в воспоминания, боль. Боль, точно вспышка, внезапная, острая и разрушительная. Боль, словно конец света. Если обращать на нее внимание, она лишь усиливается. Поэтому я не обращаю. Бесцельно брожу по лесу, а когда это перестает помогать, надеваю плащ и потрепанную маску и граблю аристократов, путешествующих по Костяной дороге, отбирая у них украшения, платья, что угодно. Что-то красивое. Что-то, благодаря чему я снова смогу почувствовать себя живой.

Я подбираю корзину с травами и возвращаюсь в лес, позволяя теням деревьев поглотить меня. Они по-своему милы, с темными прогалинами и сосновыми шишками, и все же они – лишь прутья в решетке моей темницы. Один из минусов существования в виде Бессердечной – я не могу удаляться от места, где ведьма держит мое сердце: максимум на полторы мили. Стоит мне попытаться, как боль разрывает меня на части, превращая в бесполезную кричащую размазню.

С пригорка за мной с любопытством наблюдает огненно-рыжая лиса. Я машу ей рукой. Но она не двигается с места. До чего внимательный зритель! Редкость в наши дни. Я прочищаю горло.

– Уверена, ты хочешь спросить, ненавижу ли я Ноктюрну. Я имею в виду, любой здравомыслящий человек ненавидел бы того, кто держит в руках его жизнь. Это резонно – и вполне ожидаемо.

Лиса лишь непонимающе моргает.

– Мой ответ… – Я поднимаю палец, словно учитель перед учеником. – Да. И нет. Потому что в жизни ничего не бывает просто. Сплошь хаос и противоречия.

Лиса опять моргает. Я вскидываю руки вверх.

– Хватит глазеть на меня! Разбирайся с богами, если тебя это не устраивает.

Лиса, естественно, в отличие от меня, вовсе не возмущена. Животное скрывается за пигорком, даже не поблагодарив за полезные жизненные уроки.

Я прилаживаю корзину на бедро и вздыхаю.

– Беседы с животными мы проходили в прошлом году, Зера. Давай-ка придумаем новый и более действенный способ, как скоротать бессмертную жизнь, ладно? Желательно такой, из-за которого ты не будешь выглядеть сумасшедшей.

Я продолжаю размышлять на ходу. Ответ на вопрос лисы – мой собственный вопрос – таков: я не виню Ноктюрну за то, что она отняла у меня сердце, даже несмотря на то, что это извратило мои тело и душу. Как я могу? Она спасла меня от бандитов, убивших всю мою семью, от мрака самой смерти, и поэтому я служу ей. Я чудовище, а не засранка неблагодарная. И осознаю, что долг платежом красен. Просто… выплачивать мне его еще очень и очень долго.

Я заперта в этом прекрасном лесу, с пустотой в груди и воспоминаниями о содеянном, уже целых три года. Я мало что помню о жизни до смерти – Бессердечные неспособны на это. Воспоминания меркнут, когда сердца вырывают из груди. Но я помню каждую секунду моей смерти. И всего, что было после.

Я жду и жду. И, словно преданный шелудивый пес, жуткий голос в моей голове приходит поиграть.

Пять, – шипит он, точно змеиная чешуя шуршит по полночной траве. – Ты убила пятерых. Одного старого, одного молодого, одного без левого глаза, одного, который ни разу не закричал, и одного с отвратительной ухмылкой, которая померкла слишком быстро. Ты хотела, чтобы он умирал подольше. Чтобы Ноктюрна превратила его в Бессердечного, такого же бессмертного, как ты, вечно страдающего, как ты…