На помощь, Дживс!

Глава 1

Дживс поставил скворчащую яичницу с беконом на стол, и мы с Реджинальдом Сельдингом – по прозвищу Селедка – схватили вилки и ножи и принялись с жадностью уплетать завтрак. Сельдинг – мой друг с незапамятных времен, нас с ним связывают неизгладимые воспоминания, вроде бы так их принято именовать. Много лет назад, в нежном возрасте, мы вместе отбывали срок в Малверн-Хаусе в Брамли-он-Си – приготовительной школе, руководимой непревзойденнейшим злодеем всех времен и народов, магистром гуманитарных наук Обри Апджоном, и частенько ждали вместе в кабинете Апджона, когда он влепит нам полдюжины горячих тростью, которая, по известному выражению, кусает, как змей, и жалит, как аспид. Так что мы привязаны друг к другу, как два старых вояки, сражавшихся плечом к плечу в День святого Криспина, если только я не перепутал этого Криспина с кем-то еще.

Мы мигом очистили тарелки, залили горячий бекон укрепляющим дух и тело кофе, и я уже потянулся за мармеладом, но тут услышал верещание телефона в холле. Я поднялся из-за стола и снял трубку.

– Резиденция Бертрама Вустера, – произнес я. – Вустер у аппарата. А, привет, – добавил я, ибо голос, гудевший на другом конце провода, принадлежал миссис Томас Портарлингтон Траверс из Бринкли-Корта, Маркет-Снодсбери, под Дройтвичем, или, говоря проще, моей обожаемой тетушке Далии. – Сердечно приветствую вас, дражайшая родственница, – сказал я. Я действительно был рад ее звонку: с этой дамой я всегда готов почесать языком.

– У-лю-лю! – услышал я знакомый охотничий клич. – Как поживаешь, юный осквернитель пейзажа? – ласково осведомилась она. – С чего это ты так рано поднялся? Или еще не ложился после ночного загула?

Я поспешил опровергнуть клеветнические обвинения:

– Пальцем в небо. Никаких загулов. Уже неделя, как я встаю с жаворонками, чтобы составить компанию Селедке. Он сейчас живет у меня, его новая квартира еще не готова. Помнишь Селедку? Я как-то летом привозил его в Бринкли. Ну этот, с боксерским ухом.

– Теперь вспомнила. Похож на Джека Демпси.

– Точно. Даже больше, чем сам Джек Демпси. Он теперь штатный сотрудник «Рецензий по четвергам», есть такой еженедельник, может, вы знаете, и в связи с этим встречает рассвет уже в редакции. Когда я сообщу ему, что вы звонили, уверен, он пошлет вам нежнейший поклон, ибо испытывает к вам самое глубокое уважение. «Непревзойденное гостеприимство» – вот как он обычно о вас вспоминает. До чего же я рад снова слышать ваш голос, несравненная родственница. А как дела в Маркет-Снодсбери?

– Живем помаленьку. Но я сейчас говорю не из Бринкли. Я в Лондоне.

– И надолго?

– Сегодня же вечером обратно.

– Тогда приглашаю вас на обед.

– Извини, сегодня не получится. Я договорилась перекусить с сэром Родериком Глоссопом.

Ну и ну. Вот уж с кем бы я ни за что не согласился обедать, так с этим знаменитым психиатром; по правде говоря, мы с ним в натянутых отношениях с той самой ночи в доме леди Уикем в Хартфордшире, когда я, по наущению хозяйской дочери Роберты, в сладкий предрассветный час проткнул его грелку шилом. Без злого умысла, конечно. Я хотел продырявить грелку его племянника, Балбеса Глоссопа, с которым с тех пор нахожусь в состоянии войны, – а они возьми да и поменяйся комнатами. Прискорбное недоразумение, какие, к сожалению, нередко случаются в жизни.

– Бог мой, зачем вам это надо?

– Почему бы и нет? Он угощает.

С этим доводом нельзя было не согласиться: сэкономил – как на дороге нашел, но я все равно не мог ее понять. Чертовщина какая-то: тетушка Далия, вроде бы сама себе голова, по собственной воле готова принимать дневной рацион в обществе этой грозы психов. Однако теток надо принимать такими, какие они есть, это один из первых уроков, которые мы извлекаем из жизни, и поэтому я лишь пожал плечами.

– Что ж, дело ваше, но, по-моему, вы поступаете опрометчиво. Вы, стало быть, прискакали в Лондон лишь затем, чтобы покутить с Глоссопом?

– Нет, я приехала забрать нашего нового дворецкого.

– Нового дворецкого? А что случилось с Сеппингсом?

– Сеппингс нас покинул, Берти.

Я огорченно прищелкнул языком. Мне очень нравился теткин мажордом, немало портвейна выпил я в его буфетной, и эта новость меня расстроила.

– Да что вы говорите, – сказал я. – То-то мне показалось, что он неважно выглядит, когда я последний раз его видел. Да, вот она – жизнь. Все прах и тлен на свете.

– Он уехал в Богнор-Реджис, у него отпуск.

Я с облегчением прищелкнул языком.

– Ах вот как. Тогда другое дело. В последнее время эти краеугольные камни домашнего очага завели обыкновение уезжать бог знает куда во время отпуска. Прямо великое переселение народов в Средние века, про которое мне рассказывал Дживс. Кстати, и сам Дживс с сегодняшнего дня в отпуске. Едет в Херн-Бей ловить креветок, и я уже чувствую себя, как тот горемыка из поэмы, который лишился своей любимой газели – или какое там у него было домашнее животное. Просто не знаю, что я стану без него делать.

– Зато я знаю. У тебя есть чистая рубашка?

– Даже несколько.

– А зубная щетка?

– Две, и обе превосходного качества.

– Тогда положи все это в чемодан. Завтра ты переезжаешь в Бринкли.

Тоска, которая, подобно туману, окутывает душу Бертрама Вустера всякий раз, когда Дживс убывает в ежегодный отпуск, тотчас рассеялась. Мало что на свете может сравниться с удовольствием погостить в поместье тетушки Далии. Живописнейшая природа, песчаная почва, все мыслимые удобства, включая канализацию и водопровод, и, что самое главное, превосходная кухня настоящего французского повара Анатоля, истинный праздник для желудка гурмана. Словом, все, о чем можно лишь мечтать.

– С превеликим наслаждением! – воскликнул я. – Вы избавили меня от всех забот и, как факир, выпустили из рукава синюю птицу счастья. Можете не сомневаться: завтра же после полудня вы будете иметь удовольствие наблюдать, как я подкачу в моем спортивном авто, с пробором в волосах и с песней на устах. Мне почему-то кажется, что мое присутствие подвигнет Анатоля к новым высотам в кулинарных свершениях. Кто-нибудь еще гостит в вашем бедламе?

– Еще пятеро.

– Пятеро? Ничего себе! – Я снова пощелкал языком. – Дядя Том наверняка в бешенстве, – заметил я, зная, что старикан терпеть не может гостей. Даже один-единственный постоялец, заехавший на уик-энд, порой вышибает его из колеи.

– Том уехал на воды в Харрогит с Артроузом.

– С артрозом? Вы хотите сказать – с радикулитом?

Я считал, что у него радикулит.

– Да не с артрозом, а с Артроузом! С Хомером Артроузом. Это американский магнат, сподобившийся посетить наши палестины. Страдает от язвы желудка, и врач прописал ему минеральные воды в Харрогите. Том отправился с ним, чтобы держать его за руку во время процедур и выслушивать по вечерам жалобы на отвратительный вкус пойла, которое ему приходится глотать днем.

– Очень антагонистично.

– Как?

– Я хотел сказать – очень альтруистично с его стороны. Вряд ли вы знаете это слово, я сам его недавно услышал от Дживса. Это когда один человек проявляет к другому бескорыстное участие, не жалея времени и сил.

– Бескорыстное? Как бы не так! Том хочет заключить с Артроузом очень выгодную сделку. Если это удастся, он сорвет большой куш, не облагаемый подоходным налогом. Поэтому он лебезит перед ним, как начинающая актриса перед голливудским продюсером.

Я понимающе кивнул, хотя мог и не трудиться – все равно она меня не видит. Мне не составило никакого труда воссоздать ход мыслей мужа моей тетки. Т. Портарлингтон Траверс сколотил себе состояние, которого вполне хватило бы на семерых, но при этом постоянно озабочен тем, как бы еще добавить в кубышку хоть малую толику, полагая – и совершенно справедливо, – что всякая толика, добавленная к уже имеющемуся, делает кубышку на толику полнее. А уж в чем ему нет равных, так это в умении уклоняться от уплаты налогов: каждый пенс, который государству удается из него вытянуть, он оплакивает, как собственного сына.

– Вот почему на прощание он заклинал меня всячески ублажать миссис Артроуз и ее сына Уилли и обращаться с ними, как с королевскими особами. Так что они теперь окопались в Бринкли.

– Вы говорите, его зовут Уилли?

– Уменьшительное от Уилберта.

Я задумался. Уилли Артроуз. Вроде бы знакомое имя. То ли я его где-то слышал, то ли в газетах мелькнуло. Но где, не помню.

– Адела Артроуз пишет детективные романы. Ты не поклонник ее творчества? Как только приедешь, придется штудировать ее романы, в таких делах не следует пренебрегать и малым. У меня есть полное собрание ее сочинений. Она превосходно пишет.

– С удовольствием готов прочесть все, что она настряпала, – ответил я, будучи – черт, как это называется по-испански? – афи-кто-то остросюжетного чтива. Кажется, афишинадо^[1]. – Особенно если там парочка-другая трупов. Стало быть, мы установили, что в числе ваших постояльцев числятся миссис Артроуз и ее сын Уилберт. Кто еще?

– Леди Уикем с дочерью Робертой.

Я пошатнулся, словно чья-то невидимая рука нанесла мне удар под ложечку.

– Как? Бобби Уикем? Только этого не хватало!

– Что это ты так всполошился? Ты ее знаешь?

– Еще бы мне ее не знать!

– А, понимаю. Она что, из легиона девиц, с которыми ты когда-то был помолвлен?

– Не совсем. Формально мы не были помолвлены. Но лишь потому, что она не захотела пойти мне навстречу.

– То есть дала от ворот поворот.

– Слава Богу, да.

– Почему слава Богу? По-моему, очень эффектная барышня.

– Согласен, ее внешность не оскорбляет глаз.

– Красавица.

– Совершенно справедливо, но разве красота – все? Душа, по-вашему, не в счет?

– А что, по части души имеются претензии?

– Увы. Душа на уровне гораздо ниже среднестатистического. Могу вам сказать, что… Впрочем, довольно об этом. Зачем бередить раны.

Я мог бы назвать не менее сотни причин, по которым любой разумный индивид, пекущийся о своем душевном покое, предпочтет держаться подальше от вышеупомянутой рыжеволосой фурии, но это заняло бы слишком много времени, а мне не терпелось вернуться к мармеладу. Скажу лишь, что я давно уже очнулся от гипноза и всецело осознал, что, отклонив мое предложение прошествовать к алтарю в стае подружек невесты, юная леди оказала мне неоценимую услугу, и вот почему.

Когда тетя Далия назвала этого беса в юбке красавицей, она ничуть не погрешила против истины. В самом деле, ее внешняя оболочка того сорта, что заставляет случайного наблюдателя качнуться на каблуках и присвистнуть от восхищения. Но, обладая глазами, сияющими, как звезды, волосами оттенка спелой вишни, неотразимым шармом, espieglerie^[2] и прочими необходимыми аксессуарами, Б. Уикем сочетает с ними непредсказуемость бомбы с часовым механизмом. Находясь в ее обществе, постоянно испытываешь тоскливое чувство, что вот-вот все с треском полетит к чертовой бабушке. Никогда не знаешь, что она может выкинуть и в какую невообразимую передрягу влипнешь по милости ее легкомыслия.

– Мисс Уикем недостает серьезности, сэр, – предостерег меня Дживс, когда моя любовная лихорадка была в самом разгаре, – она ветрена и легкомысленна. Я бы не рискнул рекомендовать кому бы то ни было в качестве спутницы жизни юную леди с рыжими волосами столь яркого оттенка.

И он, как всегда, был прав. Я уже рассказывал, как она подговорила меня прокрасться в спальню сэра Родерика Глоссопа и проткнуть шилом его грелку, и это еще цветочки по сравнению с другими ее выходками. Короче говоря, Роберта, дочь покойного сэра Катберта и леди Уикем из Скелдингс-Холла, Хартс – сущий динамит, и всякому, мечтающему о спокойной жизни, лучше держаться от нее подальше. Перспектива оказаться с ней под одной крышей, при всех тех возможностях, которые загородный дом предоставляет изобретательной девушке, чтобы втянуть своих друзей и близких в очередную заваруху, породила у меня серьезные сомнения и чуть было не заставила отказаться от поездки.

Не успел я оправиться от этого удара, как престарелая родственница нанесла следующий, и это был чистый нокдаун.

– И еще у нас гостит Обри Апджон со своей падчерицей Филлис Миллс, – сказала она. – Такая вот компания. Что с тобой? У тебя астма?

Очевидно, она спросила про астму, услышав хриплый стон, который сорвался с моих губ, и должен сознаться, что он весьма походил на предсмертный крик подстреленной дикой утки. Впрочем, такая моя реакция была вполне оправданной. Человек с более слабыми нервами взвыл бы на моем месте, как пожарная сирена. На ум пришли слова, которые сказал мне как-то Селедка. «Знаешь, Берти, – сказал он, находясь в философическом настроении, – нам с тобой есть за что благодарить судьбу. Как бы ни была сурова к нам жизнь, есть одна мысль, которая должна нас укреплять и поддерживать во всех наших невзгодах. Пусть над нашими головами сгущаются тучи и тьма скроет полуденное солнце; пусть в ботинке вылезет гвоздь или мы угодим под дождь без зонтика; спустившись к завтраку, мы можем обнаружить, что кто-то съел последнее яйцо всмятку; но при всем этом у нас всегда есть утешение, что мы никогда больше не увидим этого кровопийцу Обри Апджона. Вспоминай об этом в минуты уныния», – сказал он, и я всегда свято следовал его совету. И вдруг сейчас этот прохвост снова всплывает в моей жизни. Тут самый мужественный человек затрубит умирающим селезнем.

– Обри Апджон? – дрожащим голосом спросил я. – Тот самый Обри Апджон?

– Именно. После того как ты сбежал из его каталажки, он женился на Джейн Миллс, моей подруге и обладательнице крупного состояния. Она умерла, у нее осталась дочь, моя крестница. Апджон вышел в отставку и занялся политикой. По последним слухам, местные политиканы собираются выдвинуть его кандидатом консерваторов от Маркет-Снодсбери на следующих дополнительных выборах. Тебе, наверное, любопытно будет снова с ним повидаться. Или, может, ты боишься?

– Разумеется, нет. Нас, Вустеров, не так легко запугать. Но какого дьявола вы пригласили его в Бринкли?

– Я и не приглашала. Мне хотелось повидать Филлис, а он сам навязался.

– Надо было его выставить.

– Духу не хватило.

– Слабеете, тетушка, слабеете…

– Кроме того, он мне нужен. Будет вручать призы школьникам в Маркет-Снодсбери. Нас, как всегда, известили в последнюю минуту, нужно произнести речь об идеалах и о взрослом мире, который ждет этих шалопаев за порогом школы, а Апджон идеально подходит для этой роли. Мне кажется, он превосходный оратор. Правда, он двух слов не свяжет, если у него с собой нет готового текста. Он называет это «свериться с тезисами». Мне Филлис рассказала. Она сама ему их перепечатывает.

– Это уж совсем неприлично, – сурово сказал я. – Я, например, никогда не поднимался выше исполнения «Свадебной песни пахаря» на сельских концертах, но, прежде чем предстать перед публикой, неизменно выучиваю текст назубок. Хотя в «Свадебной песне», если забыл слова, можно просто без конца повторять «Гоп-гоп-гоп, гей-гей-гей, еду к суженой своей». Короче говоря…

Я бы еще долго развивал эту тему, но тетка сказала, чтобы я перестал болтать вздор, и, любезно велев не разевать по дороге рот, дала отбой.

Глава 2

Я шел обратно к столу, и ноги у меня были как ватные. Да, видать, компания там подобралась неслабая. Одной Бобби Уикем хватило бы за глаза и за уши, с ее талантом баламутить все и вся и, что ни день, затевать новые авантюры, способные повергнуть в хаос весь цивилизованный мир. А тут еще Обри Апджон – нет, это явный перебор. Не знаю, заметил ли Селедка на моем лице «налет мысли бледной», как любит выражаться Дживс. Скорее всего не заметил, потому что он в этот миг был всецело поглощен тостами с мармеладом, но упомянутый налет, несомненно, на моем лице присутствовал. И, как это нередко случалось прежде, я вдруг ощутил на себе дыхание рока. Конечно, я не мог сказать, в какую именно форму отольется на сей раз его карающая воля, но внутренний голос шепнул мне, что Бертрам уже отмечен его печатью и в ближайшем будущем получит под дых.

– Тетя Далия звонила, – сказал я.

– Дай ей Бог здоровья, – сказал Селедка. – Достойнейшая из достойных. При цитировании ссылаться на источник разрешается. Никогда не забуду счастливые дни, проведенные в Бринкли. С удовольствием бы снова напросился на приглашение – готов посетить ее в любое удобное для нее время. Она что, в Лондоне?

– Сегодня возвращается в Бринкли.

– Надеюсь, мы успеем до отвала накормить твою любимую родственницу.

– Нет, она уже приглашена на обед. Будет щипать траву в обществе сэра Родерика Глоссопа, он специалист по психам. Ты ведь с ним незнаком?

– Нет, но ты мне про него рассказывал. Кошмарный тип, насколько я понял.

– Кошмарнее не бывает.

– Это он обнаружил у тебя в спальне двадцать четыре кошки?

– Двадцать три, – поправил я. Во всем люблю точность. – И это были не мои кошки. Их туда притащили мои кузены, Клод и Юстас. Но объяснить присутствие кошек в спальне оказалось не так-то просто. Глоссоп совсем не умеет слушать. Надеюсь, уж его-то я в Бринкли не встречу.

– А ты что, едешь в Бринкли?

– Завтра днем.

– Счастливчик.

– Ты думаешь? Я в этом далеко не уверен.

– Да ты спятил! Вспомни Анатоля! Вспомни его ужины! Слышал про Пери, что – безутешная – стоит у ворот Эдема?

– Дживс что-то рассказывал.

– Именно такие чувства испытываю я, когда вспоминаю ужины в исполнении Анатоля. Представлю, что он по-прежнему ежедневно творит чудеса, а меня там нет, и готов разрыдаться. Ты сам не понимаешь своего счастья. Бринкли-Корт – это рай на земле.

– Во многих отношениях действительно рай, но в настоящее время жизнь там имеет и целый ряд недостатков. Одно из тех мест, «где так совершенна природа, но низок и подл человек». Угадай, кто сейчас гостит в этом вертепе? Обри Апджон.

Видно было, что он потрясен. Глаза его широко раскрылись, недоеденный кусок тоста выпал из внезапно ослабевших рук.

– Тот самый Апджон? Ты шутишь!

– Ничуть. Он, собственной персоной. А ведь не далее как вчера ты пытался поддержать мой боевой дух заверениями, что я никогда больше его не увижу. «Пусть над нашими головами сгущаются тучи…» – помнится, говорил ты…

– Но как его занесло в Бринкли?

– Именно этот вопрос я задал моей дражайшей родственнице, и она представила объяснение, которое вполне удовлетворяет имеющимся фактам. Оказывается, после того, как мы сделали ему ручкой, он женился на тетушкиной подруге, некой Джейн Миллс, и получил в придачу падчерицу, Филлис Миллс, а Филлис Миллс – крестная дочь тетушки Далии. Тетя пригласила юную Миллс в Бринкли, ну и Апджон решил заодно прокатиться.

– Теперь понятно. Неудивительно, что ты дрожишь как осиновый лист.

– Не совсем как лист… Впрочем, ты прав – ощущение похожее. Как вспомнишь этот его рыбий взгляд…

– И широкую бритую верхнюю губу. Не слишком приятная перспектива – любоваться на это уродство за обеденным столом. А вот Филлис тебе понравится.

– Ты с ней знаком?

– Мы встречались в Швейцарии, на прошлое Рождество. Передай ей от меня большущий привет, ладно? Славная девушка, хотя умом не блещет. Никогда не говорила, что имеет отношение к Апджону.

– Ничего удивительного – любой нормальный человек постарается такое скрыть.

– Уж это точно. Все равно что быть в кровном родстве с отравителем Цезарем Борджиа. Какими ужасными помоями он нас кормил, когда мы отбывали срок в Малверн-Хаусе! Помнишь сосиски по воскресеньям? А вареную баранину с каперсами?

– А маргарин? Кстати, о маргарине – нелегко будет смотреть, как он набивает себе брюхо лучшим сливочным маслом в Англии. Скажите, Дживс, – спросил я, когда тот снова возник в комнате, чтобы прибрать со стола, – вам ведь не доводилось посещать приготовительную школу на южном побережье Англии?

– Нет, сэр, я получил частное образование.

– Тогда вам нас не понять. Мы с мистером Сельдингом вспоминаем нашего учителя в приготовительной школе, Обри Апджона, магистра гуманитарных наук. Кстати, Селедка, тетя Далия мне о нем такое рассказала, мне бы сроду в голову не пришло: стыд, позор, все мыслящее человечество с презрением от него отвернется. Помнишь прочувствованные речи, с которыми он обращался к нам в конце каждого семестра? Так вот, он никогда бы не смог их произнести, если бы перед ним не лежал полный машинописный текст, и он его просто нам зачитывал. Без этих тезисов – как он их называет – он абсолютно беспомощен. Отвратительно, как вы считаете, Дживс?

– Насколько мне известно, многие ораторы испытывают те же затруднения.

– Вы слишком снисходительны, Дживс, слишком… Вам следует бороться с таким мягкотелым мировоззрением. Впрочем, я вспомнил про Апджона потому, что он снова возник в моей жизни, вернее, вот-вот возникнет. Он сейчас гостит в Бринкли, а завтра туда собираюсь я. Мне только что звонила тетя Далия, просит приехать. Вы не могли бы собрать мне все, что требуется?

– Хорошо, сэр.

– Когда вы отправляетесь в этот ваш Херн-Бей?

– Хотел уехать сегодня, утренним поездом, сэр, но если вам удобнее, чтобы я задержался до завтра…

– Нет-нет, можете ехать, когда хотите. А что смешного? – спросил я, когда Дживс закрыл за собой дверь, потому что Селедка беззвучно давился от смеха. Это не так-то просто, когда рот у тебя набит тостами с мармеладом, но он умудрился.

– Я думал об Апджоне, – сказал он.

Я был поражен. Совершенно невероятно, чтобы человек, некогда учившийся в Малверн-Хаусе, Брамли-он-Си, мог смеяться, пусть и беззвучно, вспоминая об этом прохвосте. Все равно что смеяться над инопланетными монстрами, которыми нас в последнее время пугают с киноэкрана.

– Завидую я тебе, Берти, – продолжал он, по-прежнему давясь от смеха. – Тебя ждет фантастическое удовольствие. Ты будешь присутствовать на завтраке в тот день, когда Апджон раскроет свежий номер «Рецензий по четвергам» и начнет просматривать рубрику, посвященную литературным новинкам. Должен тебе сказать, что среди книг, которые поступили к нам в редакцию, было и его сочинение – тоненькая брошюрка, в которой он превозносит роль приготовительных школ. Годы, которые мы провели в его школе, пишет он в этой книжонке, не только способствовали формированию гармоничных личностей, но и были самыми счастливыми в нашей жизни.

– Вот гад!

– Ему и в голову не приходило, что его детище попадет на рецензию к бывшему каторжанину из Малверн-Хауса. Послушай меня, Берти, это необходимо знать всякому молодому человеку. Не будь подонком: сколько бы подонок ни благоденствовал, все до поры до времени. Рано или поздно придет час расплаты. Вряд ли необходимо говорить тебе, что я камня на камне не оставил от омерзительной брошюрки. Мысль о воскресных сосисках наполняла мою душу праведным гневом Ювенала.

– Гневом кого?

– Не важно, ты его не знаешь. Давным-давно умер. Я ощутил прилив творческих сил. Обычно на подобную книгу я отвожу полторы строчки в колонке «Последние новинки», но этой я посвятил шестьсот слов вдохновеннейшей прозы. Вот почему я считаю, что тебе сказочно повезло – ведь ты сможешь увидеть его физиономию, когда он будет их читать.

– С чего ты так уверен, что он их прочтет?

– Он наш подписчик. В разделе «Нам пишут читатели» было опубликовано его письмо, где он особо подчеркивает, что много лет выписывает наш журнал.

– А ты подписал заметку?

– Нет. Главный не любит, когда такая мелкая сошка, как я, пытается вписать свое имя в скрижали.

– И что, ты его там здорово отделал?

– По первое число. Так что внимательно следи за ним во время завтрака. Интересно, как он будет реагировать. Готов поспорить, краска стыда и раскаяния на его щеках зардеет.

– Тут есть одна загвоздка – в Бринкли я никогда не спускаюсь к завтраку. Но ради такого случая готов на любые жертвы.

– Да уж, постарайся. Увидишь – дело того стоит, – сказал Селедка и вскоре ускакал добывать в поте лица свой хлеб насущный.

Минут через двадцать в комнату вошел Дживс со шляпой в руках, чтобы попрощаться. Торжественный миг, требующий огромного самообладания от нас обоих. Нам удалось сохранить присутствие духа и даже переброситься парой шутливых фраз. Когда он уже был в дверях, мне вдруг пришло в голову, что он может что-то знать – по своим каналам – про этого Уилберта Артроуза, о котором упоминала тетя Далия. Как мне уже не раз доводилось убедиться, Дживс знает все обо всех на свете.

– Еще полсекунды, Дживс, – сказал я.

– Сэр?

– Забыл спросить. Штука в том, что среди приглашенных в Бринкли будет некая миссис Хомер Артроуз, жена американского толстосума, и ее сын Уилберт, известный более как Уилли, и это имя – Уилли Артроуз – вызывает какой-то смутный отклик в струнах. Оно почему-то ассоциируется у меня с нашими поездками в Нью-Йорк, но в какой связи – понятия не имею. А вам оно ни о чем не говорит?

– Говорит, сэр. Об этом джентльмене часто пишут бульварные нью-йоркские газеты, особенно в разделе, который ведет мистер Уолтер Уинчел. Обычно он проходит там под кличкой Бродвейский Уилли.

– Ну, разумеется. Да-да, припоминаю. Таких молодцов называют плейбоями.

– Совершенно верно, сэр. Он славится своими экстравагантными выходками.

– Ну вот, теперь окончательно вспомнил. Этот тип имеет обыкновение приносить в ночные клубы бомбы со зловонным газом, что, на мой взгляд, все равно что возить уголь в Ньюкасл, а когда получает деньги по чеку в банке, то сует кассиру под нос «кольт» со словами: «Спокойно, это ограбление».

– И еще… Нет, сэр, сожалею… выскользнуло из памяти.

– Что выскользнуло?

– Так, незначительная подробность, сэр, касающаяся мистера Артроуза. Если вспомню, я вам сообщу, сэр.

– Да, пожалуйста. Хотелось бы иметь полную картину. Ах, черт!

– Сэр?

– Нет, ничего. Просто вдруг пришло в голову… Хорошо, Дживс, отчаливайте, не то на поезд опоздаете. Желаю вам крупных креветок, да побольше.

Теперь я скажу вам, что именно мне пришло в голову. Я уже говорил, как мало меня вдохновляет перспектива проживания в одном доме с Бобби Уикем и Обри Апджоном, ведь никому не ведомо, какие плоды принесет такое соседство. Когда же я представил, что в дополнение к этим двум обормотам мне придется постоянно находиться бок о бок с нью-йоркским плейбоем, у которого явно не все дома, я стал думать, что этот визит не для хрупкого здоровья Бертрама, и почувствовал искушение послать телеграмму с извинениями и никуда не ехать.

Потом вспомнил кулинарные изыски Анатоля и вновь укрепился духом. Кто хоть раз их вкусил, не в состоянии добровольно лишить себя деликатесов этого волшебника. Какие бы душевные муки ни были уготованы мне в Бринкли-Корте, пребывание там даст возможность насладиться паштетом из гусиных печенок, вымоченных в шампанском, и мечтой гурмана из цыплят «Маленький герцог». Но ловушки, но каверзы, которые ждут меня в вустерширской глухомани! Что греха таить, при мысли о них я почувствовал себя очень неуютно, и, когда я закуривал утреннюю сигарету, рука моя заметно дрожала.

В эту минуту сильнейшего нервного напряжения снова зазвонил телефон, и я подскочил на месте, словно услышал трубу архангела, сзывающего грешников на Страшный суд. Когда я снял трубку, меня трясло, как в лихорадке.

Голос на другом конце провода явно принадлежал какому-то дворецкому.

– Мистер Вустер?

– Он самый.

– Доброе утро, сэр. С вами желает поговорить ее светлость леди Уикем, сэр. Мистер Вустер у телефона, миледи.

И я услышал в трубке голос матери Бобби.

Должен вам заметить, что во время моей содержательной беседы с дворецким до моего слуха доносились звуки, похожие на отдаленные рыдания, эдакое музыкальное сопровождение. Теперь стало очевидно, что звуки эти исходят из гортани вдовы покойного сэра Катберта. Ей не сразу удалось подавить рыдания и заставить работать голосовые связки, и, пока я ждал, я старался найти ответ на две мучившие меня загадки: первая – с какой стати эта дама вдруг решила мне позвонить, и вторая – уж если позвонила, то ведь не для того же, чтобы часами рыдать в трубку.

Меня особенно занимала загадка номер один, потому что после случая с грелкой наши отношения с родительницей Бобби оставались несколько натянутыми. Для меня, разумеется, не секрет, что в ее глазах я не намного лучше самых отпетых представителей преступного мира. Я это знаю со слов самой Бобби, которая весьма живо изобразила в лицах разговор обо мне между ее матушкой и сочувственно поддакивающими подругами, и, должен признаться, ее отношение меня не удивляет. Какой хозяйке, предоставляющей гостеприимство другу своей дочери, понравится, что юный гость шастает по всему дому в три часа утра, протыкает людям грелки и после этого спокойно исчезает, не потрудившись попрощаться. Да, я вполне понимаю ее чувства, и именно поэтому меня так удивило, что она вдруг пожелала со мной говорить. Зная ее аллергическую реакцию на Бертрама Вустера, я был уверен, что она скорее умрет, чем позвонит мне по телефону. Однако вот позвонила.

– Мистер Вустер?

– Доброе утро, леди Уикем.

– Вы меня слушаете?

Я заверил ее, что слушаю, и она опять взяла тайм-аут, чтобы порыдать. Потом она заговорила гортанным, осипшим голосом, словно исполнительница цыганских романсов, у которой в горле застряла рыбья кость.

– Так это правда?

– Простите?

– О Боже, Боже, Боже мой!

– Я не совсем понимаю…

– Сегодня… в утренней «Таймс»…

Я очень быстро соображаю, а потому догадался, что в номере «Таймс», опубликованном сегодня утром, по-видимому, напечатано нечто, по какой-то причине огорчившее ее, однако почему она выбрала именно меня, чтобы излить свое горе, оставалось для меня тайной за семью печатями. Я решил провести необходимые изыскания в надежде подобрать ключ к этой тайне, но в дополнение к рыданиям она вдруг захохотала, как гиена, и я своим чутким ухом уловил, что у нее началась истерика. Я не успел и рта раскрыть, как услышал глухой звук, дающий основание предположить, что где-то на землю упало некое твердое тело, и, когда разговор возобновился, оказалось, что в игру снова вступил дворецкий – видимо, в качестве дублера своей хозяйки.

– Мистер Вустер?

– Да, слушаю.

– С огорчением должен сообщить вам, что ее светлость упала в обморок.

– А-а, то-то я слышал, что-то грохнулось.

– Это была ее светлость, сэр. Большое спасибо, сэр. До свидания.

Он повесил трубку и вернулся к своим служебным обязанностям, в числе которых наверняка значились и такие, как необходимость расшнуровать даме корсет и поднести к носу жженые перья, а мне, лишившемуся информации с места боевых действий, не оставалось ничего иного, как размышлять над создавшимся положением.

Я решил, что разумнее всего найти номер «Таймс» и посмотреть, что он может нам предложить в плане разъяснения. Я не часто заглядываю в эту газету и за завтраком предпочитаю читать «Миррор» или «Мейл», но Дживс ее регулярно покупает, и я иногда ее у него беру, чтобы порешать кроссворд. Возможно, он оставил сегодняшний номер на кухне, и так оно и оказалось. Я принес газету в комнату, поудобнее устроился в кресле, закурил еще одну сигарету и принялся изучать содержание номера.