Глава I
Письмо с постскриптумом
– Вчера вечером, когда вы еще не вернулись, сэр, к вам заходил джентльмен, – сказала миссис Медли, моя квартирная хозяйка, убирая со стола последние остатки завтрака.
– Да? – сказал я на свой благодушный лад.
– Джентльмен, – произнесла миссис Медли задумчиво, – с очень мощным голосом.
– Карузо?
– Сэр?
– Я сказал: он не назвал свою фамилию?
– Да, сэр. Мистер Укридж.
– Моя пресвятая тетушка!
– Сэр!
– Нет, нет, я так.
– Благодарю вас, сэр, – сказала миссис Медли, покидая мое присутствие.
Укридж! Чтоб ему! Мы не виделись годы и годы, и, хотя, как правило, я всегда рад повидать друзей своей юности, когда те заглядывают поболтать, я не был уверен, что в данный момент выдержу большую дозу Укриджа. Крепкий субъект и в физическом и в моральном смысле слова, он отличался слишком уж большой прыгучестью на вкус человека, ведущего, вроде меня, уединенную интеллектуальную жизнь, и уж тем более теперь, когда я обдумывал замысел нового романа – работа, полная ловушек, требующая полнейшей тишины и безлюдья. А опыт научил меня, что стоило Укриджу оказаться где-нибудь поблизости, как возникал вихрь событий и о размышлениях можно было забыть. Укридж принадлежит к тому типу людей, которые приглашают вас в ресторан на обед, занимают у вас деньги, чтобы уплатить по счету, и завершают вечер, втянув вас в драку с извозчиком. Я, бывало, отправлялся с Укриджем на балы в Ковент-Гардене, и предрассветные сумерки заставали меня удирающим во все лопатки по Генриетта-стрит от разъяренных лоточников, торгующих фруктами.
Я задумался над тем, откуда он узнал мой адрес, но почти сразу же свет на эту тайну пролила миссис Медли, вернувшаяся с письмом в руке.
– Оно пришло с утренней почтой, сэр, но по ошибке было доставлено в дом номер двадцать.
– А! Благодарю вас.
– Благодарю ВАС, сэр, – сказала миссис Медли.
Я узнал почерк. Письмо с девонширским штампом было от моего друга-художника, некоего Ликфорда, который в то время странствовал с этюдником по западным графствам. Неделю назад я проводил его на вокзал Ватерлоо и теперь вспомнил, как, возвращаясь с вокзала, пожалел, что у меня недостает энергии упаковать саквояж и отправиться куда-нибудь в деревню. Ненавижу Лондон в июле!
Письмо было длинным, но меня особенно заинтересовал постскриптум:
«…кстати, в Йовиле я повстречался с нашим давним другом Стэнли Фиверстоунхо Укриджем, ты только подумай! Живой и здоровый – ростом не меньше шести футов двух дюймов и на редкость солиден в обхвате. Я полагал, что он все еще за границей. Мне было известно только, что он уплыл в Буэнос-Айрес на судне для перевозки скота со взятой взаймы курительной трубкой в качестве багажа. Выяснилось, что он уже некоторое время, как вернулся в Англию. Встретился я с ним в буфете на вокзале в Йовиле. Я ждал поезда из Лондона, а он делал пересадку, направляясь в столицу. Открывая дверь, я услышал мощный голос, призывавший даму за стойкой «плеснуть в оловянную кружку», а затем узрел С.Ф.У. собственной персоной в гнуснейшем сером костюме спортивного покроя (бьюсь об заклад, в том же самом, какой был на нем при нашем последнем свидании), в пенсне, как обычно присобаченном к ушам проволочками от шипучки, и с парой дюймов голой шеи между нижней кромкой воротничка и верхней границей пиджака – ну, ты помнишь, как у него ни одна запонка долго не удерживалась. И еще на нем был макинтош, хотя жара стояла несусветная.
Он приветствовал меня восторженными воплями. И слушать не хотел, чтобы угощал я. Настоял на том, чтобы играть роль хозяина. Когда мы допили, он порылся в карманах, с видом огорченным и удивленным, и отвел меня в сторонку. «Послушай, Лики, старый конь, – сказал он, – ты знаешь, я никогда не беру взаймы. Это против моих принципов. Но мне просто необходима парочка шиллингов. Не мог бы ты, дорогой мой, одолжить мне парочку шиллингов до четверга? И вот что (голосом, дрожащим от эмоций): я оставлю тебе его (вытаскивает омерзительный трехпенсовик с дыркой, который, наверное, подобрал на улице), пока не расплачусь с тобой. Мне он дороже не знаю чего, Лики, мой мальчик. Прощальный подарок дорогой, дорогой мне особы, когда мы расставались много лет назад… Так тяжко… И все же – нет, нет… Ты должен взять его. Лики, старина, пожмем друг другу руки, старый конь. Пожмем, мой мальчик». Затем он, пошатываясь от наплыва чувств, побрел к стойке и расплатился из пяти шиллингов, суммы, которую назвал по размышлении. Он осведомился о тебе и сказал, что ты один из благороднейших людей в мире. Я дал ему твой адрес: увильнуть не удалось, но на твоем месте я бы исчез, пока есть время».
Совет показался мне очень здравым, достойным того, чтобы ему последовать. Мне ведь требовалось переменить обстановку. Лондон, возможно, вполне устраивал доктора Джонсона, лексикографа, но летом это не место для заурядных людей. Чтобы не обмануть ожиданий моих читателей (на что выразил любезную надежду критик еженедельника, рассматривая мое последнее произведение), мне требовался тихий приют в какой-нибудь сельской местности.
Я позвонил.
– Сэр? – сказала миссис Медли.
– Я уезжаю на время, – сказал я.
– Да, сэр.
– Не знаю куда. Я пришлю вам адрес для пересылки писем.
– Да, сэр.
– И если мистер Укридж снова зайдет…
Меня перебил громовый стук во входную дверь. Что-то словно подсказало мне, чья рука сжимает дверной молоток. Я услышал шаги миссис Медли, пересекающие переднюю. Щелкнул замок. Волна оглушительных звуков взметнулась вверх по лестнице.
– Мистер Гарнет дома? Где он? Проводите меня к старому коню. Где муж гнева? Предъявите сына Велиала!
Последовал грохочущий топот вверх по ступенькам, сотрясающий дом.
– Гарнет! Где ты, малышок? Гарнет!! ГАРНЕТ!!!
И среди меня возник Стэнли Фиверстоунхо.
Глава II
Мистер и миссис С.Ф. Укридж
Я часто задумывался над тем, что «Кто есть кто», хотя и солидный и благонамеренный фолиант, игнорирует слишком большое число великих людей Англии. Он недостаточно всеобъемлющ. Я-то в нем значусь, угнездившись среди других «Г»:
«ГАРНЕТ Джереми, ед. с. покойного Генри Гарнета, священника Мидлфолда, Сейлоп; автор. Публикации: «Посторонний», «Маневры Артуpa». Хобби: крикет, футбол, плаванье, гольф. Клубы: «Артс».
Но если вы попробуете найти среди «У» УКРИДЖА Стэнли Фиверстоунхо, подробности бурной карьеры которого действительно составили бы интересное чтение, то не обнаружите ни малейшего упоминания о нем. Более чем несправедливо, хотя Укридж, по-моему, переносит это упущение с достойной стойкостью. Чтобы натренироваться в достойной стойкости, в распоряжении этого хлебнувшего горя человека была вся жизнь.
Впрочем, он, казалось, пребывал в обычном своем жизнерадостном настроении, когда ворвался в комнату, придерживая пенсне, которое даже проволочки от шипучки редко удерживали в покое долее двух минут подряд.
– Дорогой мой старикан! – заорал он, прыгая ко мне и стискивая мою руку в пожатии, сильно смахивавшем на лошадиный укус. – Как ты поживаешь, старый лось? Ну, превосходно. Черт побери, это чудесно, а?
Он метнулся к двери и выглянул наружу.
– Иди же, Милли! Возьми ноги в руки. Тут старина Гарнет, и выглядит совсем таким, как всегда. Дьявольский красавец! Будешь рада, что пришла, когда увидишь его! Куда там зоопарку!
Из-за угла Укриджа появилась молодая женщина и мило улыбнулась.
– Гарнет, старый конь, – сказал Укридж с некоторой гордостью, – это ОНА! Украшение домашнего очага. Спутница и радостей, и печалей, и всего прочего. Собственно говоря, – он перешел на глубоко конфиденциальный тон, – моя жена.
Я неловко поклонился.
Образ женатого Укриджа как-то не сразу укладывался в голове.
– Выше хвост, старый конь, – подбодрил Укридж (у него была патологическая привычка награждать этим титулом всех и каждого. В дни его учительства – на одном вираже его яркой карьеры мы с ним были коллегами в штате некой частной школы – он использовал его в беседах с родителями новых учеников, и они, как правило, уходили с ощущением, что за этим кроется непринужденность Гения либо алкоголь, и уповали на лучшее. Он применял его к совершенно незнакомым людям на улицах, и был случай, когда слышали, как он отитуловал так епископа, заставив польщенного прелата онеметь). – Поражен, узнав, что я женат, а? Гарни, старина, – он понизил голос до шепота, еле слышного на той стороне улицы, – послушай моего совета и сам нырни в омут. Почувствуешь себя новым человеком. Покончи с холостячеством. Оно для идиотов. Для меня вы, холостяки, – вредные наросты на теле социальной системы. Без экивоков, старина, ты для меня просто бородавка. Иди и оженись, малышок, иди и оженись. Ах, черт! Забыл уплатить извозчику. Одолжи мне пару шиллингов, Гарни, старый друг.
Он выскочил за дверь и уже сбегал по лестнице, прежде чем эхо его заключительных слов перестало сотрясать стекла окна. Я был оставлен развлекать миссис Укридж.
До сих пор ее участие в разговоре ограничивалось милой улыбкой, видимо, она предпочитала выражать свои мысли именно так. Мало кому удается открыть рот в присутствии Укриджа. Она примостилась на краешке кресла, такая миниатюрная и тихая. Я поймал себя на том, что испытываю к ней жалостливое сочувствие. Будь я девушкой, то предпочел бы выйти замуж за вулкан. Одного глотка Укриджа, как однажды выразился наш бывший директор мрачно-задумчивым тоном, хватает надолго.
– Вы и Стэнли ведь давно знакомы, правда? – сказала бедная жертва, прерывая молчание.
– Да, о да. Несколько лет. Мы были учителями в одной школе.
Миссис Укридж наклонилась вперед. Ее округлившиеся глаза сияли.
– Правда? Ах, как мило! – восторженно сказала она.
Судя по выражению ее лица и тону ее голоса, она еще не столкнулась с отрицательными сторонами существования, неотъемлемыми от многотрудного положения миссис Стэнли Укридж.
– Он исключительно разносторонний человек, – сказал я.
– Я верю, что ему по силам все что угодно.
– Во всяком случае, прилагал он их к очень многому!
– Вы когда-нибудь разводили домашних птиц? – спросила миссис Укридж, словно бы меняя тему.
Нет, я домашних птиц никогда не разводил. Ее это как будто огорчило.
– Я надеялась, что у вас есть некоторый опыт. Стэнли, конечно, может преуспеть в чем угодно, но я считаю, что опыт всегда полезен, ведь верно?
– Да. Но…
– Я уже купила книгу за шиллинг под названием «Домашняя птица и все о ней» и последний номер «Г.О.К.».
– Г.О.К.?
– «Главное о курах». Ну, знаете, такая еженедельная газета. Но все это как-то не очень понятно. Видите ли, мы… А, вот и Стэнли! Он все объяснит.
– Ну-с, Гарни, старый конь, – сказал Укридж после еще одного энергичного восхождения по лестнице. – Давненько я тебя не видел. Все еще прыгаешь?
– Все еще, так сказать, прыгаю, – подтвердил я.
– На днях я читал твою последнюю книгу.
– Да? – сказал я польщенно. – Ну и как она тебе?
– Собственно говоря, малышок, я дальше третьей страницы не продвинулся, так как гнусный типчик в киоске сказал, что у него не бесплатная читальня. То да се, и не обошлось без некоторых неприятностей. Тем не менее она показалась мне очень умной и интересной вплоть до четвертой страницы. Но давай-ка сядем и потолкуем о деле. У меня есть к тебе деловое предложение, Гарни, старина. Да-с, одна идея на тысячу лет. Ну, а теперь помолчи и послушай меня минутку. Позволь мне вставить хотя бы одно словечко.
Он сел на стол и пододвинул стул в качестве опоры для ног. Затем снял пенсне, протер стекла, поправил за ушами проволочки от шипучки и, несколько раз хлопнув ладонью по бурому пятну на колене серых брюк, видимо в надежде избавиться от него, продолжил свою речь:
– Касательно домашней птицы.
Во мне пробудился интерес. Эта тема как будто имела обыкновение внедряться в разговоры супругов Укриджей.
– Я хочу, чтобы ты на минуту сосредоточил внимание только на мне. Я как раз говорил моей жене, когда мы шли сюда: «Только Гарнет! Умный черт, Гарнет. Так и кишит идеями». Я это сказал, Милли?
– Да, милый.
– Малышок, – внушительно произнес Укридж, – мы будем держать домашнюю птицу.
Он расположился на столе поудобнее и опрокинул чернильницу.
– Ничего, – сказал он, – впитается. Полезно для ткани. Или это касается табачного пепла на ковре? Ну, да не важно. Слушай меня! Когда я сказал, что мы будем держать домашнюю птицу, я не имел в виду чего-либо мизерного – два петуха, пара кур и мячик для гольфа в гнезде под несушкой. Мы займемся этим в большом масштабе. Мы заведем куриную ферму!
– Куриную ферму, – повторила миссис Укридж, устремив на супруга нежный и восхищенный взгляд.
– А! – сказал я, принимая на себя обязанности хора. – Куриную ферму.
– Я все продумал, малышок, дело чистое, как болотная тина. Никаких расходов, больше прибыли, быстрый оборот капитала. Куры, яйца и деньги притекают быстрее, чем успеваешь класть их в банк. Зимнее и летнее белье, подбитое шуршащими казначейскими билетами. Такая идея приходит раз в жизни. А теперь послушай меня минутку. Ты обзаводишься курицей…
– Одной курицей?
– Ну, пусть одной, удобства ради. Так мои расчеты будут нагляднее. Ну, хорошо. Курица Катрин, ты ею обзаводишься. Тебе пока ясно?
– Да. Ты обзаводишься курицей.
– Я же говорил тебе, что Гарнет все на лету схватывает, – одобрительно сообщил Укридж благоговейно внимающей ему жене. – Заметь, как он усваивает идеи? Будто полицейская ищейка. На чем бишь я остановился?
– Ты только что обзавелся курицей.
– Вот именно. Курицей. Пуляркой Присциллой. Ну, она откладывает по яйцу в каждый день недели. Ты продаешь эти яйца. Шесть штук за полкроны. Содержание курицы не стоит ничего. Доход – по меньшей мере пара шиллингов с каждой дюжины яиц. Ну, что скажешь?
– Скажу, что перепроверил бы цифры на случай ошибки.
– Ошибки! – возопил Укридж, молотя кулаками по столешнице, так что она застонала. – Ошибки? Откуда? Неужто ты не способен воспринять простейший расчет, вроде этого? Да, я забыл сказать, что первой курицей ты обзаводишься в кредит. Всякий будет рад предоставить тебе курицу в кредит. Ну, так ты сажаешь эту курицу, эту первую, исходную, полученную в кредит курицу, на яйца, чтобы она вывела цыплят. Теперь слушай внимательно. Предположим, у тебя имеется дюжина куриц. Очень хорошо. Когда каждая из этой дюжины высидит дюжину цыплят, ты отсылаешь исходных куриц тем ребятишкам, которые тебе их одолжили, прилагая благодарность за дружеский кредит; и вот тут-то ты и начинаешь собственное дело со ста сорока четырьмя бесплатными цыплятами, принадлежащими исключительно тебе. Немного погодя, когда цыплята подрастают и начинают нести яйца, тебе остается только откинуться на спинку кресла, сидеть-посиживать и обналичивать солидные чеки. Правильно, Милли?
– Да, милый.
– Мы уже все подготовили. Знаешь Комбе-Регис в Дорсетшире? На границе с Девонширом. Купание. Морской воздух. Великолепные пейзажи. Самое место для куриной фермы. Подруга Милли – девочка, с которой она училась в школе, – одолжила нам потрясный старый дом с обширными угодьями. Единственное, что нам остается, так только обзавестись курицами. Я уже заказал первую партию. Они встретят нас, когда мы приедем.
– Ну, – сказал я, – желаю тебе всяческой удачи. И обязательно пиши, как у тебя пойдет дело.
– Писать! – взревел Укридж. – Так ты же, дорогой мой старый конь, едешь с нами.
– Еду? – переспросил я ошарашенно.
– Конечно, едешь. Никаких отказов мы не примем. Верно, Милли?
– Никаких, милый.
– Разумеется, нет. Никаких отказов любого порядка. Сегодня упакуешь свой багаж, а завтра встретимся на вокзале Ватерлоо.
– Жутко любезно с вашей стороны…
– Ничуть, просто ничуточки. Все на чисто деловой ноге. Когда мы с Милли направлялись сюда, я как раз говорил ей, что ты-то нам и нужен. На куриной ферме человек с твоим фонтаном свежих идей просто незаменим. Абсолютно незаменим. Видишь ли, – продолжал Укридж, – я принадлежу к практичным ребятам. Сваренным вкрутую. Иду напролом, следуя своему нюху. А в такого рода делах в помощь практичному уму требуется рука мечтателя. Мы ждем от тебя дерзновений, малышок. Озарений и всего такого прочего. Разумеется, ты будешь получать свою долю прибыли. Само собой. Я настаиваю. Строго по-деловому между друзьями. Ну, исходя из того, что по самой скромной оценке прибыль за первый фискальный год составит… пять тысяч… Нет, лучше быть осторожнее… составит четыре с половиной тысячи… Ну, да мы обговорим все это на месте. Этим займется Милли. Она секретарь концерна. Пишет письма людям, наводя справки о курах. Как видишь, дело на мази. Сколько куриных писем ты написала на прошлой неделе, старушка?
– Десять, милый.
Укридж с торжеством обернулся ко мне:
– Слышал? Десять. Десять писем о курах. Верный путь к успеху. Напор и предприимчивость.
– На шесть не ответили, Стэнли, милый, а остальные ответили отказом.
– Не имеет значения, – сказал Укридж с величавым жестом. – Абсолютный пустяк. Суть в том, что письма были написаны. Из чего следует, что мы солидны и практичны. Ну, ты успеешь до завтра собрать свои вещи, Гарни, старый конь?
Странно, как человек достигает поворотного момента в своей жизни и даже не замечает этого. Откажись я от его приглашения, и не был бы… во всяком случае, одной редкостной возможности я бы лишился. Не всякому дано наблюдать, как Стэнли Фиверстоунхо Укридж управляет куриной фермой.
– Я подумывал отправиться куда-нибудь, где можно поиграть в гольф, – сказал я нерешительно.
– В таком случае Комбе-Регис самое для тебя место. Прямо-таки заповедник гольфа. Битком набит наилучшими игроками. Бросишь кирпич и обязательно угодишь в чемпиона-любителя. Прекрасное поле на вершине холма менее чем в полумиле от фермы. Захвати свои клюшки. Сможешь играть во второй половине дня. Серьезную работу будешь делать утром.
– Знаешь, – сказал я, – во всем, что касается домашней птицы, я ни бум-бум. Моих знаний хватает, чтобы протянуть руку за сухарным соусом, когда я вижу одну из них на тарелке перед собой, но и только.
– Превосходно! Тебя-то нам и надо. Ты будешь вкладывать в работу ум, не замутненный теориями. Тобой будет руководить только свет твоего интеллекта. А его у тебя хватает с запасом. Этот твой роман демонстрирует интеллект необычайной мощи, во всяком случае, до того места, где подлюга в киоске помешал мне читать дальше. Куровода-профессионала я не допустил бы на ферму, даже если бы он за это заплатил. Обратись он ко мне, я ему откажу. Естественный интеллект, вот что нам требуется. Итак, значит, я могу на тебя рассчитывать?
– Ну, хорошо, – сказал я медленно. – Очень любезно с вашей стороны пригласить меня.
– Из чисто деловых соображений, малышок, чистейше деловых. Итак, заметано. Поезд одиннадцать двенадцать с Ватерлоо. Смотри, не опоздай. Высматривай меня на перроне. Если я тебя увижу первым, то крикну.
Глава III
Вокзал Ватерлоо, кое-какие попутчики и девушка с каштановыми волосами
Суровая строгость вокзала Ватерлоо без десяти минут одиннадцать, когда я прибыл туда ловить поезд на Комбе-Регис, заметно смягчилась благодаря некоторым проблескам солнца и деловитой суете на перронах. Носильщик забрал мой саквояж, сумку с клюшками для гольфа и назначил мне свидание на перроне номер шесть. Я купил билет и пролавировал к газетному киоску, где для повышения сбыта громким и проникновенным голосом осведомился, не располагают ли они экземпляром «Маневров Артура» Джереми Гарнета. Услышав, что они им не располагают, я укоризненно поцокал языком и порекомендовал заказать побольше экземпляров, так как спрос обещает быть огромным, а затем потратил пару шиллингов на журнал и кое-какие еженедельники. После чего, имея в запасе десять минут, отправился на поиски Укриджа.
Я обнаружил его на перроне номер шесть. Поезд одиннадцать двенадцать уже подали, и тут же я увидел, что мой носильщик прокладывает ко мне путь с саквояжем и сумкой, полной клюшек для гольфа.
– А вот и ты! – мощно провозгласил Укридж. – Молодец. Думал, ты обязательно опоздаешь.
Я обменялся рукопожатием с улыбающейся миссис Укридж.
– Я наметил купе и занял два угловых сиденья. Милли поедет в соседнем. Не любит в поездах табачного запаха. Надеюсь, в купе мы будем вдвоем. Сегодня здесь чертовски много народу. С другой стороны, чем больше в мире людей, тем больше яиц мы сможем продать. Я кишками чую, что все эти субчики – закоренелые яйцееды. Залезай, сынок. Я только провожу женушку в ее купе и сразу назад к тебе.
Я вошел в купе и остановился у двери лицом наружу в слабой надежде предотвратить вторжение попутчиков. Затем внезапно втянул голову внутрь и сел. В мою сторону направлялся пожилой джентльмен в сопровождении прелестной девушки. Нет, это был не тот тип попутчиков, которых я тщился отпугнуть. Девушку я заметил еще возле касс. Она ждала в стороне от очереди, пока пожилой джентльмен мужественно боролся за право приобрести билеты, вот почему у меня было достаточно времени, чтобы ее разглядеть. И я поспорил сам с собой, какой эпитет больше подходит к ее волосам – светло-каштановые или золотистые. В конце концов я решил в пользу каштановых. Мои глаза встретились с ее глазами всего один раз и только на миг. Они могли быть голубыми, они могли быть серыми. Уверенности у меня не было. Жизнь изобилует такими проблемами.
– Тут, мне кажется, достаточно свободно, милая Филлис, – сказал пожилой джентльмен, подходя к двери купе и заглядывая внутрь. – Ты действительно не против купе для курящих?
– Нет, папочка, нисколько.
– Ну, так я думаю… – сказал пожилой джентльмен, входя.
Его интонации указывали на ирландца. Нет, ничего похожего на диалект. Никаких типичных словечек. Однако общее впечатление создавалось ирландское.
– Отлично, – сказал он, садясь и вынимая портсигар.
Суета на платформе до этой минуты возрастала постепенно, но тут паровоз запыхтел, возникло ощущение, что поезд вот-вот тронется, и возбуждение толпы достигло предела. По перрону разносились пронзительные крики. Растерянные овцы поодиночке и повзводно метались взад и вперед, жаждущие заглядывали в двери в чаянии свободного места. Визгливые голоса приказывали неведомым «Томми» и «Эрни» не отходить от «тетеньки». В тот момент, когда вернулся Укридж, раздалось sauve qui peut[1] обезумевших железнодорожных толп – там и сям загремело наводящее ужас «Сюда! Сюда скорее!», и в следующую минуту купе заполнила лавина разгоряченных человеческих фигур.
В составе новоприбывших значились пожилая дама, откликавшаяся на «Тетеньку», очень дородная и облаченная в серое альпаковое платье, плотно прилегавшее к коже; затем отрок по имени Альберт, дитя, видимо, не слишком солнечного нрава; еще племянница лет двадцати, плотного сложения, словно бы относящаяся к жизни с глубокой апатией, а также парочка прихвостней и верных служителей. Укридж проскользнул в свой угол, ловко обойдя Альберта, было рванувшегося туда. Некоторое время Альберт взирал на него упорно и с упреком, затем опустился на сиденье рядом со мной и начал жевать что-то попахивающее анисом.
Тетенька тем временем распределяла свой солидный вес поровну между ногами ирландского джентльмена и ногами его дочери, высовываясь в окно и беседуя с приятельницей, дамой в соломенной шляпе и папильотках, окруженной тремя чумазыми шалунишками. Большая удача, сообщила она, что они успели на поезд. Согласиться с ней я никак не мог. Девушка с каштановыми волосами и глазами, которые не были ни голубыми, ни серыми, переносила тяжкое испытание, заметил я, с ангельской кротостью. Она даже улыбнулась. Случилось это, когда поезд вдруг тронулся, дернув состав, и Тетенька, отброшенная назад, села на пакет с пищей, который Альберт расположил на сиденье рядом с собой.
– Нескладуха! – заметил Альберт сдержанно.
– Альберт! Не смей так говорить с Тетенькой!
– А чего она плюхается на мой пакет? – осведомился Альберт колко.
Возник спор, что ни в малейшей мере не повлияло на жевательные способности Альберта. Аромат аниса становился все более и более дурманящим. Укридж раскурил сигару, и я понял, почему миссис Укридж предпочитала путешествовать в другом купе, ибо
И, празднуя успех, достал сигару он из тех,
Курить которые под силу лишь ему.
Я украдкой бросил взгляд через купе выяснить, как девушка переносит сочетание двух таких зол, и обнаружил, что она начала читать. Затем, когда она положила книгу, чтобы посмотреть в окно, я с дрожью, которая прокатилась вниз по моему позвоночнику, будто струйка теплой воды, увидел, что читала она «Маневры Артура». Я ахнул. Чтобы девушка выглядела такой прелестной и притом обладала редчайшим интеллектом, который помог ей выбрать для чтения меня… это выглядело почти сверхчеловеческим сочетанием двух высших степеней качества. И с еще большей истовостью я проклял в сердце своем этих назойливых наглецов, которые атаковали купе в последнюю секунду и навеки погубили мой шанс познакомиться со столь изумительной девушкой. Если бы не они, мы могли бы представиться друг другу в первые же полчаса. А чем мы оказались? Воспетыми поэтом Лонгфелло кораблями, что, встретясь в ночи, обменялись гудками! Она сойдет на каком-нибудь чертовом полустанке и исчезнет из моей жизни прежде, чем я успею сказать ей хоть слово.
Тетенька меж тем, потерпев полное фиаско в словесной стычке с Альбертом, который в словопрениях продемонстрировал мастерство будущего члена парламента от лейбористской партии, подкреплялась бутербродами с мясом. Племянница расправлялась с сосисками, запеченными в тесте. Атмосфера в купе слагалась из коктейлей разнообразных запахов, среди которых пальма первенства принадлежала сигаре Укриджа, теперь раскочегаренной вовсю.
Поезд мчался вперед, к морю. День стоял жаркий, и купе начала окутывать теплая истома. Укридж бросил окурок сигары и теперь сидел, откинувшись, открыв рот и закрыв глаза. Тетенька, все еще крепко держа обкусанный сегмент бутерброда с мясом, тяжело дышала и покачивалась с боку на бок. Альберт и племянница дремали. Челюсти Альберта систематически работали даже во сне.
– Что ты читаешь, девочка? – спросил ирландец.
– «Маневры Артура», папа. Джереми Гарнета.
Никогда бы не поверил, не услышь я собственными ушами, что мои имя и фамилия могут звучать так музыкально.
– Мне ее дала Молли М’Ичерн, когда я уезжала из аббатства. У нее целая полка книг для гостей на прощание. Книжек, которые она считает ерундовыми и не собирается хранить, понимаешь?
Этого оказалось более чем достаточно, чтобы я возненавидел мисс М’Ичерн.
– А что о ней думаешь ты?
– Мне она нравится, – ответила девушка твердо. Купе завертелось у меня перед глазами. – По-моему, она очень умная.
Что такого, если осел в книжном киоске Ватерлоо слыхом не слыхал про «Маневры Артура», а мои издатели всякий раз, когда я пытался спросить, как дела с распродажей, глядели на меня с отеческой жалостью и говорили, что роман пока еще «не идет нарасхват»? Кто угодно может накропать паршивое популярное чтиво на потребу читателям, не способным мыслить, но испечь то, что одобрит подобная девушка, может только человек с редким интеллектом, утонченностью, вкусом и всем прочим в том же духе.
– Хотела бы я знать, кто такой Джереми Гарнет, – продолжала она. – Никогда прежде о нем не слышала. Думается, он один из этих молодых стариков, вероятно с моноклем в глазу и очень собой довольный. И пожалуй, у него мало знакомых девушек. Если уж он считает Памелу типичной девушкой. А она просто тваррррь, – закончила Филлис с чувством.
Тяжкий удар для меня. Я всегда считал Памелу отлично обрисованной героиней и крайне привлекательной, эдакой милой кошечкой. Этот эпизод с ней и младшим священником в оранжерее… А когда она разговаривает с Артуром перед началом лисьей травли… Мне стало грустно, что Памела ей не понравилась. И почему-то Памела упала в моем мнении.
– Но мне нравится Артур.
Так-то лучше. Отличный типус, Артур – полный мой портрет. Если ей нравится Артур, так, значит… но что толку? Случая заговорить с ней мне не представится. Нас разделяет бездна Тетенек, Альбертов и бутербродов.
Поезд замедлил ход. Среди спящих появились симптомы пробуждения. Глаза Тетеньки открылись, обвели окрестности пустым взглядом, закрылись, снова открылись. Племянница проснулась и тотчас атаковала сосиску в тесте. Альберт и Укридж продолжали спать сном праведников.
Паровозный гудок – и поезд остановился. Выглянув, я обнаружил, что мы прибыли в Йовил. Начался исход из купе. Тетенька мгновенно преобразилась в сгусток электрической энергии, собрала пакеты, растолкала Альберта, убедительно парируя его выпады, и, наконец, возглавила выход на платформу. Ирландец и его дочь тоже встали и вышли. Я стоически провожал их взглядом. Слишком маловероятным было, что они продолжат путь.
– Где мы? – сонно вопросил Укридж. – Йовил? Теперь уже близко. Вот что, старый конь, я бы не отказался выпить.
С этими словами он закрыл глаза и погрузился в сон. И тут мой взгляд, уныло рыскавший по купе, обнаружил что-то в дальнем углу. «Маневры Артура». Девушка оставила их там.
Полагаю, последовавшее дает представление о тщеславии молодых авторов. Мне даже в голову не пришла вполне убедительная теория, что книга не забыта, а просто оставлена за ненадобностью. Нет, я думал только о том, что мое промедление обречет бедняжку на потерю, перед которой утрата сумочки или косметического набора покажется сущим пустяком.
Пять секунд спустя я оказался на платформе.
– Извините, – сказал я, – но, кажется…
– Ах, я очень вам благодарна, – сказала девушка.
Я вернулся в купе и от избытка чувств закурил трубку.
«Они синие, – сообщил я моей бессмертной душе. – Удивительно глубокой, нежной, небесной синевы, точно море в полдень».