Пролог
Становилось трудно дышать. Дым забивался в горло и скрёб, свербел, норовил расцарапать до крови или же заткнуть навечно, чтобы не кричала и не будила лихо. А лихо было рядом: кочевники ушли недалеко, – Шикша слышала вроде как удаляющийся топот разномастных коней, которые чуть не затоптали её в поле, когда она возвращалась с охоты. Но сдержаться, убежать или хотя бы спрятаться не было ни сил, ни желания, ни воли.
Каждая изба в Хотянах горела, каждый сарай и амбар полыхали так, что пламя от своей мощности ревело, резвилось то ли радостно, то ли натужно. И Шикша ревела ему в звук, надрывалась, выла, что раненый, потерявший семью медвежонок. Перед глазами мелькало красное и жёлтое, в которое теперь превратились коричневые деревянные избы, которым стали и розоволицые живые люди.
Щёки пекло жаром, поднимающимся к светлому, летнему небу, которое давно затянуло чёрным, безжизненным дымом. Сума с травами, кореньями и тушкой зайца упала на землю, которую уже начал покрывать пепел, будто грязная, хворая скатерть опускалась на стол. Шикша от бессилия рухнула на колени и не почувствовала боли, только в груди замирало и кололо, вновь стучало торопливо и судорожно, но всё равно разрывало и жалило, как пчела недруга. И казалось, что душа Шикши стала неродной, словно пыталась вырваться вслед за теми, кого потеряла.
Огонь пожрал всё быстро, разнося древесно-мясной смрад по округе. Кое-где ближе к окраине виднелись дымящиеся остовы изб, печи, что выстояли и закалились, сгоревшие рёбра коров и лошадей, людские черепа…
Золу и пепел поднял внезапный ветер, и Шикше пришлось зажмуриться. «Хоть бы это был сон. Как обычно», – подумала она. Но открыв глаза, поняла, что если и сон, то выберется она из него не скоро: чтобы увидеть рассвет, необходимо прожить ночь до конца.
Шикша поднялась и помедлив ступила на выжженную, чёрную траву, которая с лёгким хрустом рассыпалась, покрывая лапти и помечая их смертью. Земля ещё источала тепло, высушено и вымученно смотрела на небо, но на неё падали только капли слёз. Шикша шла по широкой и мёртвой улице к пятой избе, где её раньше ждали и любили. Внезапно пришла запоздалая мысль, что кочевники могут воротиться, проверить и добить, но когда Шикша увидела остатки избы, собачий череп возле ног, белёсые с чёрным мясным нагаром кости там, чуть дальше, где было крыльцо, не выдержала – закричала вновь, заскулила от горя и неверия.
Спотыкаясь, она добрела до места, где раньше был колодец, от которого осталась только яма. Шикша чувствовала, что слёзы щекочут подбородок, что ветер охлаждает мокрые щёки, что взгляд затуманивается не только от влаги, но и от осознания потери.
– Они не могли все погибнуть, – прошептала Шикша. – Хотяны…
Осмотревшись, она всхлипнула и крикнула:
– Ну хоть кто-нибудь!
Но в ответ лишь в глубине пожарища чуть трещал огонь, доедая самое вкусное.
– Нет, – Шикша замотала головой, словно это её внезапное упрямство могло что-то решить, переделать. – Нет! Так не должно быть!
Встав на карачки, Шикша остервенело стала рыть мягкий, тёплый пепел и землю, вкапываясь пальцами глубоко и сильно так, что они стали чёрными. Она искала жизнь, она искала родных, но всё было тщетно.
– Матушка, – под ногти впивались камушки, но Шикша не останавливалась. – Олан. Ерга. – Что-то острое резануло палец. – Вы живы. Вы живы. Вернитесь ко мне.
Шикша заклинанием повторяла имена, призывала… кого? мёртвых? Она и сама не знала, где её семья. Лишь уповала на то, что им и правда удалось спастись, и теперь искала… а точнее, надеялась не найти, опровержение этому.
– Матушка. Олан. Ерга. Вы живы. Вы живы. Вернитесь ко мне, – всё твердила Шикша, чувствуя тепло не только на чёрных пальцах, но и в груди. Оно начиналось в поддыхе и разливалось по всему нутру, согревая и вводя в какое-то беспросыпное помрачение.
Дыхание Шикши стало тише и спокойней, глаза она осоловело прикрыла, пальцами же перестала ковыряться в черни, но начала ими судорожно и резко начертывать неизвестные знаки.
– Матушка. Олан. Ерга. Вы живы. Вы живы. Вы живы, – проговаривала шёпотом, со змеиным присвистом. Поднявшийся ветер попытался заткнуть Шикшу пеплом, но она всё равно продолжала бубнить:
– Вернитесь ко мне, отриньте вы смерть. Вернитесь извне, вновь ступите на твердь. Вернитесь! И да отпустит вас Марена! И возьмёт чужую жизнь для равноценного обмена…
Перед глазами начала разливаться тьма, но Шикша успела заметить, как из-под пепла стали выскакивать грязные кости, собиравшиеся в трёх скелетов: один побольше и два поменьше. А дальше наступило долгожданное забытье.
Глава 1
Шикша подскочила на кровати, в глазах резко вспыхнули белые точки, напоминая о сне, и быстро прошли. Сердце перепуганной кобылой бежало, петляло, неся тревогу и страх. Соседки в комнате не проснулись: или не слыхали скрип досок, или не хотели слышать дробный перестук в груди и тяжёлое дыхание. «Ну и больно нужно ваше внимание», – Шикша хмыкнула про себя, скидывая с потного тела одеяло и опуская ноги на прохладный пол.
Тихонько выйдя из комнаты, Шикша направилась в умывальню. Хоть на стенах и висели долговечные свечи, но мрачность, лёгкую затхлость и унылость подгория им было не по силам разогнать полностью.
Умывальня была общая на ряд1 – небольшой, каменистый, но уютный, на котором жили ритуальники всех годов. Шикша прикрыла за собой дверь, со рваным выдохом прислонилась к стене и сползла по ней, ощущая на губах соль и печаль. Руки она спрятала подмышками, чтобы не видеть ту черноту, что навсегда впиталась в кожу.
– Опять не спится?
Шикша замерла, зажмурилась сильно-сильно, выдавливая последние слёзы.
– Поспишь с этими храпушами, – недовольно отозвалась она, подтягивая колени к лицу, чтобы незаметней протереть блестящие щёки.
– М-да, не повезло тебе с соседками. Уже третий год скоро закончится, как ты неизменно раз или два в седмицу толком не спишь. Не надоело?
Наконец из-за умывальников показался Вук. Он был на год старше и на голову выше, ну и примерно на столько же напрягал Шикшу.
– А тебе не надоело каждый раз ловить меня тут? – раздражённо ответила она, поднимаясь и подходя к умывальнику. Вода поступала из подземного источника и грелась не чаще двух раз в седмицу, поэтому холод опалил чёрные пальцы, привёл в чувства.
– Может мне тоже снятся кошмары, и я так же прячусь от них тут, – тихо проговорил Вук в стороне, и Шикша замерла. Обычно они отшучивались, перекидывались незначительной чушью или обсуждали занятия. Но чтобы так…
– Что ты…
– Говорю, у каждого свои страхи. Не вижу смысла их стыдиться, ну или пытаться запрятать под крышу. Ладно, пойду ещё покемарю, – Вук подмигнул и вышел.
– Вот и приехали, – озадаченно покачав головой, выдохнула Шикша.
Вернувшись в комнату, Шикша поняла, что снова пить отвар нет смысла: скоро солнце встанет и начнётся поучительная суета, когда мастера на всякий лад будут вдалбливать в головы, что, например, зверобой нельзя заваривать вместе с пустырником, а опахивание совершается только бабами.
Если бы не поучения, Шикша не знала, чем бы в настоящем занималась, кем была, под каким кустом искала бы и себя, и свою честь.
– Опять поднималась, всё не успокоится, – услышала Шикша шёпот.
– Да ну её, сколько можно…
Соседки замолчали, глянули косо да вновь стали собираться на занятия: штаны, рубаха, шерстяная накидка и сапоги – потому что под горой, в непосредственной близости с камнем было промозгло и сыро. На рубахе по горлу и вокруг рукавов были чёрными нитками вышиты обережные знаки. И Шикше казалось, что именно смерть родных и тот пепел, та чернота определили её к ритуальникам, у которых чёрный цвет основной – и для напоминания, и чтобы она не смогла найти успокоения.
– Квохчут, да всё никак не снесутся, – громко произнесла Казя, и обладательницы двух говорливых языков торопливо выскочили из комнаты, словно побоялись, что их сглазят. – Ша, ну всё, не вешай нос. Эти клуши ничего не понимают…
– Почему сны до сих пор приходят? Почему не заканчиваются? – выпалила Шикша, замерев с рубахой в руках. В одной сорочке стоять зябко, но быть в трезвом уме хотелось больше, а настой из вороники и башмачка надолго мутили голову и явь.
– Тут может быть много причин: твои родные так пытаются с тобой говорить и хотят что-то тебе рассказать или предупредить, может, желают наставить или свести с ума… – Шикша испуганно глянула на Казю, отчего та торопливо затараторила. – Но вообще я думаю, что ты сама себя загоняешь в эти сны, сама зовёшь их.
– Это как? – не поняла Шикша, натягивая рубаху, чёрными пальцами подвязываясь поясом.
– Ты упрекаешь себя в их смерти, хотя виноваты кочевники. Которые, кстати, расправились не только с твоей деревней, – Казя уже направилась на выход, но Шикша не торопилась следом. Она знала, что в подгорье были и другие беженцы, которые потеряли не только кров, но и любимых. Но кошмары приходили как будто единственно к Шикше. – Ты и сама знаешь, что…
– Знаю я, всё знаю, – раздражённо отозвалась Шикша, хватая накидку. – Но от этого не легче. И тем более не понятнее.
Хоть Казя и была вся маленькой, тихонькой, даже какой-то прозрачной с этой её светлой косой и выцветшими бровями, серыми глазами, что смотрели как из-под воды, но она всегда умудрялись всё видеть и замечать, а потом говорить такое, от чего просыпалось раздражение.
Казя кивнула, и пыл Шикши чуть поутих, вобрался внутрь, улёгся дальше спать, ждать, когда кто-то зацепит его, растормошит.
*
– Гагат также называют чёрным ясписом. В наших местах его нет, но камни до нас доходят с юга. Или с востока – да-да, там тоже есть жизнь, – усмехнулась мастер-ритуальник Да́ис, которая как раз и была с тех земель. – Кроме того, что гагат защищает от недоброго глаза, от враждебно настроенной нечисти, камень также при должной подготовки поможет стать невидимым. Но отдавая свои силы, он истончается и в итоге исчезает. Происходит всё быстро, и тут надо учитывать соразмерность: время и вес камня.
– А как это отразится на окудниках? – уточнила Казя, сидящая рядом с Шикшей.
Скамьи располагались в полукруг, в середине комнаты стояла Даис и ведала им всё, что сама знала, за ней же были столы с утварью, необходимой для практики.
– Это очень хороший и своевременный вопрос, потому как я вижу, что во взглядах некоторых из вас заблестели искорки озорства. Что же случится с окудником, который пользовал гагат, чтобы запрятаться, стать невидимым? – Даис загадочно развела ладони в разные стороны. Она соединила руки, отчего начала походить на сказочницу. Губы её чуть подрагивали в ожидании дальнейших слов: – Некоторые окудники под долгим воздействием камня исчезали навсегда, бесследно. Другие терялись в тенях, становились тёмными пятнами в истории ведовства. Третьи лишались чего-то важного за время невидимости. Четвёртые удачно возвращались, не почувствовав ничего такого, чего можно было бы опасаться. У каждого знакомство с камнем было особенным, неповторимым. Поэтому пользовать ли его силы – решать только окуднику: испытывать ли свою удачу или же дело того не стоит.
В комнате ненадолго воцарилось молчание, тихое и тяжёлое.
– Что ж, теперь поднимайтесь, испробуете это всё на своей шкуре, – весело проговорила Даис, поправляя чёрную ленту на лбу.
– А вдруг с нами что случится? – кто-то тихонько проговорил позади, скрипнула скамья. Сбоку то ли недовольно, то ли испуганно выдохнула Казя.
– Камни небольшие, вам хватит их на пару мгновений, чтобы почувствовать силу гагата, чтобы понять, каково это и что с этим можно сделать в дальнейшем. Ничего с вами не случится, – ответила Даис и махнула рукой. Шикше подобное мановение показалось небрежным, но она не могла не согласиться, что опасаться кусочек камня – глупо. – За мной.
Даис развернулась к столам, на которых местами виднелись прожжённые выемки: даже самое крепкое дерево не может противостоять силе камня.
– Такие камушки, – Даис взяла из миски необработанный гагат размером с четверть ногтя и подняла его к узким, чёрным глазам, – могут вставлять в кольца, используя невидимость в нужные моменты. Но чаще это и больно – металл может оплавиться прямо на пальце, и расточительно – металл может и не оплавиться, и тогда придётся избавиться от оправы. Хотя да, можно переплавить её в новое кольцо. Но тут стоит учесть, что металл так же мог впитать в себя силу гагата, и тогда получится такая смесь, которая больше покалечит, чем поможет.
– Жуть, – высказался девичий голос за плечом Шикши.
– Жуть? Возможно, немного, – начала задумчиво Даис. – Но эта жуть может стоить кому-то жизни. Да, при этом вы потеряете палец или часть своей памяти, но жизнь-то и силы останутся при вас. А значит, у вас будет случай что-то исправить, изменить или доделать.
Одиннадцать человек вокруг закивали, одобряя и соглашаясь. Шикша чуть слышно хмыкнула, понимая, что да, всё может быть. И во время опасности сохранить свою жизнь окажется самым важным и нужным поступком. Что бы тебе это ни стоило. Особенно если учесть, что у тебя остались силы, чтобы исправить…
Шикша нахмурилась внезапной мысли: но что можно было исправить?..
Дверь резко распахнулась и глухо ударилась о каменную стену. В комнату зашёл Каша́ – второй после Хозяйки Медной горы, которая и начала обучать окудников в подгорье. Каша был худым и высоким, бледным и как будто… мёртвым. Но, наверно, поживи с его под горой, выходя под солнце по необходимости, и не так ещё будешь выглядеть. Да вот при этом никто точно не знал ни сколько ему лет, ни откуда он, ни чем занимался раньше.
Каша склонил голову, приветствуя всех, и негромко проговорил:
– Сбор всех в передней, важные вести.
Встревоженный ропот сопроводил уходящего Кашу.
– Что могло случиться? – Казя дотронулась до ладони Шикши, и та от неожиданности отдёрнула её, сама отстранилась, боясь, что её грязь перейдёт на другого человека.
– Может, – торопливо отговорилась Шикша, чтобы не казаться чудачкой, – хотят начать подготовку к Весеннему Равноденствию.
– Хм, не рановато ли? – нахмурилась Казя, спокойно идя рядом. И ничего не сказала по поводу дёрганий. Шикша почувствовала облегчённое покалывание на кончиках пальцев.
Шикша только и пожала плечами, не зная, как поддержать этот разговор.
В передней уже собрался народ: оборотни разных возрастов сбились в кучу, словно стая волков. Хотя среди них были и не только волки. Ритуальники и стихийники между собой ладили, но всё равно в каждой из компании находились те, кто считал себя выше и важнее.
В центре стоял Каша и осматривал каждого, кто входил в просторную комнату, удобно обставленную мягкими стульями, скамьями и столами, на которых виднелись и игры, и старые книги, и нарисованные карты страны. Шикша нахмурилась, заметив карты. И подняв взгляд, она встретилась с тускло-серыми, словно безжизненными глазами Каши, который её внимательно осматривал.
Шикша знала, что взгляд её чёрных, пронзительных, как говаривала мама, глаз мало кто выносил, каждый отворачивался первым, будто она иглами сосны им угрожала. Поэтому она ожидала, что Каша отвернётся, но он всё смотрел. Настороженно и долго. Шикша даже успела удивиться, почему это он не глядит на тех, кто идёт позади. Она краем глаза заметила движение Кази, которое было медленным и плавным, будто она муха, застрявшая в сиропе. Шикша испуганно вдохнула и прервала гляделки, обернулась. И в тот же миг в уши проник гомон переговаривающихся, смех и удивлённые возгласы. Перед глазами замелькали тела и руки. Когда же Шикша вновь глянула на Кашу, тот смотрел куда-то за неё, дальше, словно потерял интерес.
Шикша нервно фыркнула.
– Почему на столах карты? – сама у себя спросила, но увлечённая Казя решила ответить.
– Ты что, совсем не слушаешь, что происходит вокруг? – Казя крутила головой рьяно, словно выискивающая добычу сова. – Поговаривают про кочевников. Вероятно, они опять что-то натворили.
Ступни у Шикши похолодели, даже как будто по спине кто-то провёл ледяной рукой. Дыхнуло стужей и смертью, хотя нынче стояла уверенная, свежая весна.
Каша распрямил плечи и окинул взглядом собравшихся, которые по мере продвижения взора мастера, выжидательно и робко затихали.
– Утро омрачилось недобрыми вестями, которые не касаются нас прямо, но точно зацепят отголосками зла. Да, как вы знаете, кочевники вновь оживились, упорно следуя за своей целью и совсем не считаясь с чужими землями и чужими жизнями, – Каша ненадолго замолчал, опуская взгляд, будто давая всем время на осознание. Кто-то всхлипнул, кто-то, соглашаясь, качал головой, кто-то держал ладонь у рта, словно боялся, что неверие и боль выберутся наружу и заразят всех вокруг. – И на днях… на днях кочевники разорили Переяславское княжество.
Мгновение тишины. Благодатной, ещё совсем не осознающей, что случилось дикое, разрушающее несчастье, которое несёт страх, несправедливость и такую боль, что только валериана, мята и башмачок разом смогут заглушить её. Да и то не полностью.
Мгновение тишины и… комната взорвалась разномастными звуками. Одни возмущённо кричали о жестокости и несправедливости богов. Вторые ошалело осматривали карты и друг друга, словно не веря в происходящее. Третьи ругали и костили кочевников, предлагая их проклясть, чтобы не повадно было. У других же хватило сил только на тихонько поплакать, но и они не держали в себе переживание.
И только Шикша поражённо замерла, не зная, как реагировать. Перед глазами замелькала чернота и пепел, в ушах надрывно запищало, в ноздри забился огненный смрад, и Шикша зафыркала, что недовольная резким запахом собака, замотала головой, пытаясь вышибить из памяти мелькающие кости, почерневшие балки…
– Тише ты, – кто-то шикнул под самым ухом и схватил Шикшу за руку, останавливая, когда она начала заваливаться вперёд, поближе к спасительному прохладному полу. – Что с ней?
– Как обычно, – приглушённо ответила Казя, которая вроде как держала Шикшу за другой локоть.
– Понятно, помоги довести её до скамьи.
Шикшу повели в сторону. Стало чуть легче и свободней дышать.
– Сидите, я скоро, – всё тот же голос. Знакомый. Шикша нахмурилась, всматриваясь в удаляющуюся широкую спину.
– Наклони голову, вот так, – Казя надавали Шикше на затылок, опуская лоб к коленям. – Дыши глубже. И ради богов, не вой, что ли. Всех перепугала. Даже оборотни всполошились.
Она выла? Шикша попыталась нащупать голос, найти себя, и поняла, что и правда воет, немного постанывая и покачиваясь, как когда-то потерявшая всех детей и не выдержавшая такого удара Агнешка из Хотян. Никто тогда не удивился, что она утопилась и продолжила голосить уже мавкой.
– Вот, попей.
По плечу кто-то неуверенно провёл тёплой ладонью, обращая внимание на себя. Шикша подняла голову и наткнулась на кружку, от которой веяло свежестью и утешением.
– Там немного зверобоя, для лёгкого покоя, – Вук приподнял брови, как бы намекая, что ничего плохого не желает.
И первое мгновение Шикша хотела вырвать напиток из его рук, насыпать туда чёрного пепла смолотого сушёного башмачка, который всегда носила при себе, но сдержалась.
Она протянула трясущиеся пальцы к прохладному дереву и обхватила кружку. Чуть горьковатый зверобой вначале заставил скривиться, но почти сразу стук сердца перестал отдаваться в голове, и навязчивый писк понемногу затих, заснул. Но Шикша чувствовала, что одно неверное движение и всё вернётся, возвратится, что это лёгкая бурда не подавила черноту внутри, а лишь притупила её.
– Благодарю, – шепнула Шикша.
Тёплые пальцы Вука мазнули по её прохладным: он забрал кружку. Нахмурился. Шикша нахмурилась в ответ, словно отражение в реке: что он вообще тут с ними делал? почему помогал и принёс настой?
– Лучше? – серьёзно спросил Вук. Шикша молча кивнула, Казя под боком хмыкнула, будто не соглашаясь. – Вот и хорошо. Пойду тогда к… своим.
Вук мотнул головой в сторону стола почти в углу, вкруг которого стояли часть подмастерьев. В комнате же почитай никого не осталось.
– А что там? – уточнила Шикша, соображая, как прийти в себя и всё выпытать. Мимолётно успела удивиться, что вот, только утром страдала от воспоминаний, а уже рвётся что-то узнать. Может даже чем-то помочь. Но списала это на желание забыться: ведь известно, что в труде человек очищается.
Вук опять нахмурился. Глянул в сторону, где все сосредоточенно слушали какого-то лысого, мощного подмастерья. Шикша помрачнела от лёгкого воспоминания, которое не успело полностью выползти на свет.
– Не тут, но… – шепнул Вук выдыхая. Он резко посмотрел Шикше в глаза и, перед тем как уйти к собравшимся, чуть слышно проговорил: – Приходи перед рассветом на наше место.