Затми меня, если сможешь

Посвящается Вселенной – безмерно благодарна за подаренные захватывающие сюжеты, а также за оказанную возможность творить и гореть своим творением.

Ведь если я пишу, значит это кому-то нужно.

А также Софье – моей сестренке – спасибо за твои горящие глаза. Я люблю тебя также, как и ты полюбила каждого персонажа этой истории.

P.S: надеюсь, ты сможешь простить меня:)

Небольшой список песен, которые я советую прослушать во время прочтения. Возможно, они помогут вам глубже окунуться в сюжет и прочувствовать героев:

Клава Кока – Заново.

Masked Wolf – Astronaut in the Ocean

Дана Соколова – Индиго (feat& Скруджи)

Дана Соколова – Стрела

Mary Gu – Не влюбляйся, милая

Просто Лера – Оставь меня одну

Elman, Orxan – С неба до Земли

Пролог

Она аккуратно расчесывала мои длинные волосы любимой цветастой расческой в виде розового гребня. Ровные шоколадные пряди друг за другом спадали вперед, перекрыв мне взор на зеркало. В отражении я наблюдала ее легкую полуулыбку и мягкий взгляд. Ее серые зрачки всегда напоминали мне раннее туманное предгрозовое утро. Такое же одинокое, хмурое и неприступное.

– Мама ведь говорила тебе, что ты особенная? – вдруг раздался тихий протяжный голос Дианы. Мягкий как шелк и теплый как чашка горячего чая в ненастную погоду. Она продолжала натягивать прядь за прядью, создавая легкий массажный эффект.

– Конечно говорила, – тут же отозвалась я звонким детским голосом – совершенно противоположным ее ровному тону. Я широко улыбнулась, перехватив ее взгляд в зеркале, и продолжила игриво болтать ногой в воздухе. – Она всегда говорит мне это перед сном. А еще говорит, что для любой матери свой ребенок особенный. Особенный и неповторимый просто потому, что он ее.

Диана сдержанно улыбнулась, подавив смешок то ли моим словам, то ли каким-то проносящимся мимо мыслям. Ее руки скользили по моим длинным волосам шоколадного оттенка, они ровной волной просачивались сквозь ее тонкие пальцы.

– Твоя мама очень мудра, – тетя на мгновение плотно сжала губы, чтобы равномерно распределить остатки алой помады. – А хочешь мы докажем, что ты самая особенная из всех особенных детей?

Я подняла взгляд, ощутив, как губы расплылись в непроизвольной улыбке, и пару раз активно закивала. В отражении овального зеркала мои глаза столкнулись с ее изучающим взглядом с малой толикой хищника. Они спокойно и размеренно ожидали, когда же жертва своим ходом благополучно доберется до ловушки.

Ее волосы. Ее идеально ровные волосы, прикрывавшие лопатки, всегда были моей маленькой мечтой. Какая девчонка не захочет иметь идеальные волосы без единого секущегося конца?

– Я рада, что тебя заинтересовало это, – она мягко улыбнулась в отражении зеркала, и вокруг ее губ образовались две едва заметные ямочки. – Через пару дней я заеду за тобой в школу, и мы вместе поедем ко мне на работу, где тетя в белом халате возьмет у тебя несколько капель крови. Мы отдадим их умным дядям в таких же белых халатах и через несколько дней они докажут нам, что ты особенная. Договорились?

– Диана?! – мамин крик внезапно прогремел из прихожей, сопровождаемый громким хлопком входной двери. – Какого… что ты здесь делаешь?

Мама резко подалась в мою сторону, выдернув меня за плечи со стула.

– Ну, мам! – раздосадовано крикнула я.

– Лили, все в порядке, – уверяла Диана. Ее руки мгновенно взлетели в шутливом «я сдаюсь», а тонкие бледные пальцы крепко удерживали мой розовый гребень с изображением русалки. – Я просто пришла проведать свою племянницу. Давно не виделись. Разве ты против?

– Не подходи к моему ребенку, – озлобленно произнесла мама, утянув меня за плечи. Мой затылок плотно упирался в ее живот. – Кажется, мы разъяснили это еще пару недель назад.

Диана с тонкой улыбкой на лице сделала шаг вперед и уселась на корточки прямо передо мной, продолжив удерживать мой взгляд.

– Детка, твоя мама нервничает, увидимся позже, – она подмигнула мне как ни в чем не бывало, слегка взъерошив мои спадающие локоны, и удалилась прочь из квартиры.

Только через пару часов я обнаружила, что она прихватила с собой мой любимый розовый гребень с остатками моих волос, которые намертво застряли в острых зубцах.

С того дня я больше не видела его. Лишь спустя пару-тройку лет осознала, что таким образом она подготавливала почву для экспериментов. Вот только по сей день я не могу разгадать одно – зачем ей понадобился мой образец ДНК?

Глава 1

Я никогда не задумывалась о смерти всерьез.

Не догадывалась о том, как встречу ее, в каком буду возрасте и состоянии. Доберусь до нее сама или же мне кто-то поможет. Встречу ее с распростертыми объятиями, полностью довольная проведенной жизнью, или же изо всех сил буду карабкаться назад, вонзаться ногтями в землю, хвататься за любую частичку надежды, все что угодно… лишь бы не встречаться с ней лицом к лицу.

Я обычная девчонка, толком не повидавшая жизни. Я не реализовала себя, я не совершила кругосветное путешествие, не провела достаточное количество времени с родными и не посвятила несколько лет жизни ненавистной работе… Я никогда не гуляла за руку с любовью всей жизни по центру Парижа, смущая прохожих бесконечными поцелуями.

Я думала… нет знала, что у двадцатилетней Евы Финч впереди еще целая жизнь с бесконечными радостными моментами, горькими падениями и ненасытной любовью.

Раньше, всего каких-то несколько месяцев назад, я и не подозревала о том, что мне предстоит пережить пулевое ранение. Я не видела подобного даже в самых жутких кошмарах. Как и не подозревала о том, что мне придется брать в руки настоящее смертоносное оружие и нажимать на курок.

Нажимать на курок. Нажимать на курок. Нажимать…

Видеть, как люди напротив хладнокровно жмут на курок, выпуская из дула снайперских винтовок мою собственную смерть. Ощущать, как десятки пуль вонзаются в плоть, разрывая на части. Чувствовать, как теплая кровь бесконтрольно вытекает из разных частей тела, а мышцы сводит в тугой напряженный ком. И все, что я могу делать в этот момент – падать на асфальт под тяжестью пуль, ловить хмурое лондонское небо глазами и ждать. Ждать, когда раны перестанут нервно пульсировать. Ждать, когда разум и сознание покинут тело и не сопротивляться затуманенному взору, так скоро накрывшему меня с головой.

Вокруг творится какой-то невообразимый хаос: сначала он сопровождается бесконечным шипением муз, а затем плавно перерастает в резкие человеческие голоса, вперемешку с шипением раций. Кто-то отдает приказ, кто-то беспрекословно подчиняется, а я ощущаю, как кровь медленно подступает к горлу. Я больше не в силах ее сдерживать.

Семь. Семь. Семь.

В воздухе продолжает звучать цифра семь. Она оседает на подкорках сознания, проникает сквозь кожу и заражает вырывающуюся наружу кровь. И я больше не сопротивляюсь тому опьяняющему чувству, которое напрочь проникает в мое сознание, расставляя руки навстречу смерти.

Но наша встреча так и не состоялась.

Вероятно, у нее на меня совершенно другие планы.

* * *

Время от времени прихожу в сознание.

Меня сильно знобит, мышцы максимально напряжены, а тело – одно сплошное кровавое месиво из нескончаемой острой боли.

Слух улавливает бесконечную суету. Какие-то люди бормочут что-то нечленораздельное, стальной женский голос с легкой отдышкой отдает приказ. Собравшиеся надо мной люди невпопад восклицают что-то наподобие «седьмая особь», «подопытная номер семь», «седьмой эксперимент» …

В воздухе раздается скрип дверей, который повторяется буквально через каждые пару минут, а сквозь закрытые веки время от времени просачивается ядовитый серебристый свет флуоресцентных ламп.

Меня сильно потряхивает, но я все еще ощущаю, как в суматохе меня везут на каталке в неизвестном направлении. Тело будто отказывается слушаться. Я физически не могу пошевелиться и складывается ощущение, что невыносимая острая боль парализовала все конечности.

Все, о чем я думаю сейчас – пронзительная боль и то, когда же она закончится, чтобы я, наконец, обрела покой.

* * *

Я прилагаю титанические усилия, чтобы сделать очередной вдох.

Грудная клетка болезненно сокращается, а мышцы во всем теле никак не могут расслабиться от бесконечного напряжения. Кожа липкая и холодная, а кости болезненно ноют с такой силой, будто меня переехал целый батальон танков.

Губы разучились шевелиться, теперь они припухли от бесконечного застоя с небольшими корочками засохшей кожи. Во рту пересохло настолько, что мне с непосильным трудом удается сглотнуть слюну лишь с третьего раза. Нос и рот обрамляет что-то наподобие кислородной маски, благодаря которой каждый мой тяжкий вдох сопровождается соответствующим шумом.

Вокруг тишина. Я нахожусь в вакуумном пространстве, но в течении нескольких секунд слух постепенно улавливает раздражающий датчик.

Сбоку что-то пищит.

Спустя мгновение я осознаю, что эта штука – кардиомонитор – с точностью отображает мой пульс. Медленный, мгновениями едва уловимый писк.

Не могу пошевелиться.

Я напрягаюсь еще больше. Тело отзывается какой-то невероятной ноющей болью в мышцах и во всех существующих костях. Спустя пару минут мне удается пошевелить подушечками пальцев, они отзываются едва заметным острым покалыванием, будто в каждый палец пытаются вонзить тысячи игл.

Тело полностью онемело. Сколько я лежу? Несколько часов, дней, недель?

Чувствительность постепенно доходит и до локтей. Я начинаю ощущать какие-то покалывания… будто иглы в венах. Нет, это не покалывание. Это настоящие медицинские иглы, вероятно, что-то наподобие системы.

Я однозначно нахожусь в корпорации.

Все повторяется снова и снова, как и три месяца назад. Прямо сейчас я открою глаза и столкнусь со знакомыми стенами госпиталя «Нью сентори».

Но тут я сталкиваюсь с новой проблемой – раскрыть слипшиеся веки оказывается непосильной задачей. Секунда, две, три, и мои зрачки улавливают едва просачивающийся свет. Сначала он имеет красноватый оттенок, но затем постепенно превращается в полноценный ослепляющий свет. Ядовитое освещение серебристых флуоресцентных ламп внезапно ударяет в глаза, и с непривычки я резко сжимаю веки, отчего глаза говорят мне спасибо.

Постепенно, раз за разом я привыкаю к пронзительному освещению и, наконец, мне удается полноценно раскрыть веки. Несколько раз моргаю, чтобы сбить прозрачную пелену на зрачках, и тут же наталкиваюсь на зоркие глазки камер, которыми усыпан каждый угол помещения. Глубоко внутри они едва заметно мелькают красным, продолжая записывать каждое мое движение.

Перевожу голову в сторону, она отзывается чертовски острой болью в затылке. Сглатываю, ощущая, как боль постепенно стихает, и рассматриваю кардиомонитор, отображающий учащенный пульс. Когда начинаю постепенно оглядывать помещение, в котором нахожусь неопределенное количество времени – датчик начинает учащенно громко пищать, действуя мне на нервы. Он полностью отображает мое состояние и сдает с потрохами.

Меня поместили в помещение с прозрачными стеклами вместо привычных бетонных стен. По ту сторону стекла мимо моей палаты снуют люди в белоснежных халатах с непроницаемыми лицами и бумагами в руках. Они абсолютно не обращают никакого внимания на тот факт, что я пришла в себя.

У меня перехватывает дыхание.

Я откидываю кислородную маску с лица и не глядя бросаю ее на пол. Затем очередь доходит до двух игл, намертво воткнутых в вены на обеих руках: некоторое время они свободно парят в воздухе и со звоном ударяются об медицинский штатив.

Пытаюсь привстать с койки, опираясь на локти, но внутри что-то болезненно сжимается, и я падаю обратно, затылком сталкиваясь с жесткой подушкой. Проглатывая ругательства, вертящиеся на кончике языка, я собираю все силы в кулак и руками отталкиваюсь от неудобного матраца. Спустя несколько секунд с горем пополам усаживаюсь на кровати. Еще спустя мгновение я с силой вытаскиваю ноги из-под одеяла, и теперь они свисают с кровати, свободно болтаясь в воздухе. Правая нога тут же болезненно отзывается в бедре, отчего я с силой сдерживаю нервный крик.

Мельком оглядываю тело. Меня облачили в традиционный белоснежный комбинезон с термоконтролем и ненавистным символом на груди – серебряным треугольником, внутри которого скрещены английские буквы N и C. Серебристая ткань треугольника имеет светоотражающие элементы, поэтому под различными преломлениями флуоресцентного освещения она то загорается, то затухает.

На ногах отсутствует обувь. Ступни встречаются с прохладой белоснежной плитки, вылизанной до идеальной, практически стерильной чистотой. Когда начинаю ощущать полноценную землю под ногами – окружающий меня мир внезапно опрокидывается, но как только я облокачиваюсь об матрац, тотчас же становится на место.

Правое бедро по-прежнему отзывается тупой и ноющей болью. Болью, которую я прежде не испытывала. Она разрастается по ноге лишь в те моменты, когда я наступаю на нее, нагружая всем своим телом.

Черта с два, мне сейчас не до боли. Поэтому я крепко стискиваю зубы, ожидая, когда она все же утихнет и перестанет изнывать от нагрузки.

Позади что-то падает.

Отлично, до меня доносятся хоть какие-то звуки кроме противного и непрерывного писка кардиомонитора. Я оборачиваюсь и сталкиваюсь с растерянным взглядом незнакомого молодого парня в традиционном белом халате «Нью сентори». Он осторожно поднимает планшет с несколькими закрепленными бумагами, продолжая рассматривать меня недоуменным взглядом, будто видит в моем обличии очередной мерзопакостный труп. Его пальцы плотно сжимают концы бумаги, брови хмуро сведены на переносице, образуя толстую морщину, а пронзительные голубые глаза напрочь прикованы ко мне. Свободной рукой он поправляет идеально выглаженный ворот белоснежной рубашки, затем без особой на то надобности трогает синий галстук на шее. Пока его голубые глаза пристально изучают мое тело, он нервно зарывается рукой в коротко подстриженные каштановые волосы, слегка взъерошивая концы.

Он стоит практически вплотную к прозрачному стеклу, разделяющему мою палату и весь остальной мир. А я гадаю, для чего они заперли меня в этой стеклянной колбе, словно какую-то зверушку. Для опытов или развлечения ради?

Они готовились к тому, чтобы запереть меня…

Какая-то мимо проходящая женщина в идентичном белом халате проходит мимо рассеянного парня и слегка толкает его плечом. Тот резко вздрагивает, приходя в себя, и крепче сжимает бумаги в руках. Она что-то говорит ему с непроницаемым выражением лица, он тут же едва заметно кивает ей и быстрым шагом уходит прочь. Женщина даже не удосуживается взглянуть на меня хоть одним глазком. Все взгляды мимо проходящих людей направлены либо в пол, либо строго вперед.

Чертова корпорация зла!

Как мне реагировать на очередное заточение? Держу пари, им еще неизвестно, что сознание ко мне вернулось. Они продолжают думать, что я все та же смертоносная машина, готовая хладнокровно разделаться с любым, кто встанет на ее пути.

Да, определенно, они не ждут от меня никакой реакции. Абсолютно никакой. Я все тот же без эмоциональный и хладнокровный солдат оздоровления, готовый выполнить любой приказ. Я – бездушная скотина, не знающая страха, не имеющая абсолютно никаких эмоций. Я – покорный солдат номер семь… и я чертовски хочу пить.

Как же я ненавижу Диану и всех ее шавок!

С трудом сдерживаю эмоции, чтобы не накинуться на кровать, не комкать одеяло в ладонях и не выкинуть прочь подушку в рядом стоящий медицинский штатив. Я нервно закусываю внутреннюю сторону щеки, провожу кончиком языка по шершавой поверхности губ, затем кусаю верхнюю губу, пытаясь подавить внутренний крик.

Нет, они не должны знать, что я Ева Финч. Они не должны знать, что я здесь, я все помню и… я готова бежать отсюда при любой появившейся возможности. Я не намерена до конца жизни оставаться ходячим экспериментом, запертым в этих белоснежных и вычищенных до скрипа стенах.

Я нервно сглатываю, собирая волю в кулак. Аккуратно отталкиваясь от кровати, я прохожу… нет, хромаю в глубину палаты, приближаясь к прозрачным стеклам. Стараюсь сохранять непроницаемое и отстраненное выражение лица, как это делают солдаты оздоровления. Во мне не бушуют эмоции, из меня не вырывается крик отчаяния и неизвестности, я не хочу взять медицинский штатив для системы и разбить к чертям эти прозрачные стены…

Каждый шаг отзывается ноющей болью не только по правой ноге, но и по всему телу в целом, и я уже начинаю подозревать, что мысли по поводу целого батальона танков, которые дружно переехали меня, вовсе не мысли. Во рту по-прежнему сохраняется неприятный привкус железа, то ли я с силой прокусила щеку, то ли кровь, отравленная наркотиками и инъекциями корпорации, продолжает искать любые выходы из погибающего организма…

Моя дрожащая ладонь прикасается к чистейшему прозрачному стеклу, которое тут же одаривает меня прохладой. За ним по-прежнему снуют туда-сюда работники корпорации в белоснежных халатах с вышитым треугольником на груди, заполонившем весь город. Они совершенно не обращают на меня никакого внимания, продолжая утыкать взгляд в пол или друг на друга.

Почему они намеренно не замечают меня, черт возьми?!

Что бы сделала Ева Финч? С рыком злости разнесла бы к чертям всю палату, привлекая к себе внимание эмоциональным срывом. А что бы сделал солдат номер семь? Разглядывал бы окружающее пространство безучастным взглядом, продолжая спокойно ждать, пока кто-то из корпорации не зайдет в палату.

С невероятным усилием я проглатываю неприличные ругательства, вырывающиеся наружу, и отхожу от прозрачной стены на несколько шагов назад. Натягиваю безразличный взгляд и направляю его в камеры.

Затем хватаюсь за правое бедро и медленно передвигаюсь в сторону обыкновенной металлической двери, дергаю за ручку и потягиваю ее на себя. В небольшом помещении мгновенно загорается яркий свет двух флуоресцентных ламп холодного оттенка и моему взору открывается вид на крохотную уборную. В углу расположена душевая кабина с прозрачными дверьми. В противоположном углу практически вплотную к душевой находится прямоугольная раковина с острыми углами, а напротив восседает обыкновенный белоснежный унитаз.

Отлично. По крайней мере, здесь есть хоть одно помещение, где не будут следить за каждым моим движением, словно за новеньким зверьком, заточенным в клетке. Но мои мысли тут же грубо разбиваются об скалы жестокой действительности: как только взгляд поднимается вверх, я мгновенно улавливаю очередную камеру, мигающую опасным красным огоньком.

Вот уроды! Ладно хоть одна камера, а не целых четыре штуки, как в основной палате… Спасибо и на этом. Хотя… разве наличие в уборной всего одной камеры что-то меняет? Диана и ее сообщники в любом случае не хотят упустить из виду каждый мой шаг.

Раздраженно выдыхая, я молюсь всем богам, чтобы камеры не записывали звук или чтобы на мне не было специального микрофона, записывающего каждый вдох и выдох. Осторожно прикрываю дверь, подавляя желание с яростью захлопнуть ее, разнося к чертям дверной проем.

Ты не должна показывать эмоции, Ева. Ты не должна так часто смотреть в камеры. Ты не должна разговаривать сама с собой и бесцеремонно разглядывать мимо пробегающих людей в белых халатах.

Все, что ты должна сейчас – мирно лежать на кровати и молча дожидаться хоть кого-то, кто осмелится войти в клетку со зверем.

Глава 2

В воздухе раздается едва уловимый щелчок.

Я нервно стягиваю одеяло и подрываюсь с места, наплевав на ноющую головную боль. Прошло уже несколько часов с момента моего пробуждения, день успел смениться ночью, но ко мне так никто и не подошел. Меня разрывает на части от ярости, но я все еще пытаюсь сохранять последние частички самообладания и не разнести всю палату к чертовой матери.

Человек в белом проникает в помещение через потайную дверь в единственной бетонной стене. Он со звоном кладет что-то наподобие тарелки на голый белоснежный кафель и тут же захлопывает дверь. Я толком не успеваю понять, кто это был – мужчина или женщина. Лишь его рука, обрамленная белым рукавом, попадается мне на глаза. Быть может, все это лишь кажется?

Но тарелка с непонятным содержимым и стакан с водой свидетельствуют против моих галлюцинаций и продолжают мирно стоять возле бетонной стены. Еще некоторое время я прожигаю взглядом едва заметные очертания потайной двери, пытаясь разгадать почему не уловила ее раньше. Но пшеничная каша в прозрачной тарелке бежевого оттенка так и манит меня притягательным запахом, а язык уже жаждет испытать вкус хоть какой-либо пищи.

Медленно приближаясь к тарелке и стакану с водой, меня посещают мутные сомнения. А что, если еда отравлена? Нет, зачем им убивать меня таким скучным способом, когда в любой момент они могут вколоть мне яд или по традиции хладнокровно пустить пулю в лоб?

Даже если они решили отравить меня – плевать. Я уже была готова встретиться со смертью лицом к лицу несколько часов… или дней назад. С этими мыслями я залпом осушаю стакан с прохладной водой и принимаюсь уплетать холодную густую кашу, сидя на белоснежном кафеле.

Представляю, как это дико выглядит со стороны, но солдату оздоровления нет никакого дела до правил приличия и столового этикета, ведь так?

Доедая последнюю ложку густой невкусной каши, я вдруг осознаю, что они в буквальном смысле относятся ко мне как к собаке. Что они хотят от меня? Зачем содержат в стеклянной клетке, поддерживают мою жизнь с помощью медикаментов, кормят пресной едой?

Неужели я все-таки им важна, но для чего?!

Сворачиваясь калачиком на жестком матрасе, я пытаюсь подавить слезы, и боль в правом бедре, часто-часто моргая. Чертовы камеры глядят на меня со всех сторон, от них не спрятаться и не исчезнуть. А если накрыться одеялом с головой – они явно что-то заподозрят. Заподозрят, что я хочу спрятаться, раствориться в этом белоснежном пастельном белье и скрыть свои вырывающиеся наружу эмоции.

Не знаю, как долго я смогу продержаться.

Почему они не дали мне погибнуть?! Зачем стрелять в меня, а потом отчаянно спасать? Потому как, судя по многочисленным медицинским бинтам на моем теле, которые спрятаны под плотной тканью комбинезона – у них ушло немало сил и ресурсов, чтобы спасти мне жизнь на операционном столе.

Но как десятки пуль не задели жизненно-важные органы и не раскрошились на мелкие осколки?! Мне остается лишь догадываться о том, что в очередной раз провернула корпорация зла.

– Черт, мы забыли смесь для Иззи. Оставайтесь в этой подворотне и никуда не уходите, – строго произнес Рон, переводя обеспокоенный взгляд сначала на меня, а затем на Кэти. – Уходить только в крайнем случае. Я заберусь в тот магазин и сразу вернусь. Понятно?

Мы с Кэти послушно кивнули.

Он нахмурился, бросив на меня какой-то странный удручающий взгляд. И как только я хотела спросить, почему он оставляет нас одних посреди одинокой улицы, он быстро развернулся и исчез в просторах магазина.

Мы с Кэти молча посмотрели ему вслед, продолжив опираться спиной об холодную стену из старинного красного кирпича.

Начинало темнеть. Птицы низко пролетали над головами с громкими криками, словно одними из первых познали, что миру пришел конец. Прошло пару минут, прежде чем Кэти решила оторваться от стены и заглянуть вовнутрь близстоящей набитой до отвала помойки.

– Кэти! – укоризненно прошептала я сквозь зубы. Я не успела ухватиться за край ее капюшона, увидев, как она ускользает от меня. – Кэти, вернись!

– Я увидела кошку! – прошептала девочка в ответ. Она тут же встала на цыпочки и ухватилась за металлические края помойки.

– Кэти, какая еще кошка?! – раздраженно произнесла я, нервно озираясь по сторонам.

Черт возьми… как бороться с детской наивностью?! Когда она исчезнет? А если исчезнет, будет ли это означать, что наш мир обречен? Но в любом случае нас могут услышать не только музы, но и рейдеры, поэтому стоит быть предельно осторожными.

– Но мы можем ее спасти от муз! – обиженно сказала сестренка Рона, умоляюще сводя брови на переносице. Ее невинные прозрачно-серые глазки – точная копия глаз брата – с неким укором стреляли в мою сторону.

Я испустила раздраженный выдох, еще раз оглянулась по сторонам, и направилась к ней. С широкой улыбкой на лице Кэти встала на цыпочки, заглядывая вовнутрь огромного железного бака, до отвала набитого мусором. Ее взгляд зацепился за черного мохнатого зверька, который продолжал неподвижно лежать под мятой банкой из-под газировки. И как только я хотела сказать ей, что он уже мертв – девочка выгребла мусор и ухватилась за черный хвост, намереваясь вытащить животное из груды мусора.

Но путь ее загородила чья-то сине-черная рука, сопровождаемая громким шипением. Она намертво ухватилась за руку Кэти и постепенно, секунда за секундой, из груды мусора с грохотом выбрался бывший мужчина в разодранной до дыр майке. От неожиданности Кэти испустила протяжный детский визг, когда осознала, что кот, которого она пыталась спасти – на самом деле являлся остатками ужина очередной музы. И, судя по недовольному шипению, мы прервали ее трапезу.

Кэти с ужасом отпустила разодранный кошачий хвост, вокруг обглоданного тела которого начинал скапливаться рой мух. По руке девочки стекала густая кошачья кровь и бывший человек попытался притянуть ее к себе, намереваясь устроить себе полноценный ужин. Я мигом бросилась вперед и двумя руками зацепилась за девочку, оттаскивая ее назад. С горем пополам нам удалось оторваться от музы, и мы вместе упали на спину, болезненно раздирая одежду и кожу об асфальт.

В воздухе раздалось недовольное шипение музы, а вдалеке – вой знакомых рейдерских сирен и непрерывная автоматная очередь. Я с трудом поднялась на ноги, пытаясь помочь встать девочке, которая неудачно приземлилась на лицо, болезненно раздирая половину щеки. Она продолжала нервно всхлипывать, и я не глядя взяла ее за руку, уводя прочь от вечно голодного мертвеца.

Уже заметно стемнело.

Раньше, еще месяц назад в этом районе кипела жизнь. Мимо пролетали автомобили и до отвала набитые туристами двухэтажные рутмастеры. Люди прогуливались по знакомым старинным улицам города, кто-то спешил домой с огромными продуктовыми пакетами, а кто-то сидел на подъездной ступеньке и молча разглядывал прохожих.

Вокруг царила легкая, непринужденная атмосфера с невероятно быстрым ритмом жизни, который мы даже не замечали. Освещение на улице было колоссальное: как только солнце заходило за горизонт – абсолютно каждый фонарь загорался светом теплого мягкого оттенка. Яркие фары мимо проезжающих автомобилей, свет из окон офисных помещений, жилых домов и прозрачных витрин магазинов – все это создавало какую-то особенно теплую атмосферу мегаполиса, не давая ни единого шанса на негативные мысли и эмоции.

Но прямо сейчас эта улица, напрочь лишенная освещения, является нашим врагом. Из любого темного угла на нас может накинуться парочка ходячих трупов или агрессивно-настроенные рейдеры с заряженными автоматами.

Я старалась изо всех сил сдерживать нервную дрожь в руках, чтобы не передавать свое состояние Кэти, но, как известно, – чужой страх крайне заразителен. Девочка продолжала мужественно сглатывать слезы, покорно следуя за мной по пятам. По спине пробегал очередной табун мурашек, когда я улавливала приближающийся рев мотора автомобиля рейдеров.

Где Рон?! Он ушел в магазин через дорогу, а не через пару кварталов от нас! Мы не можем продолжать стоять на месте и ждать его! А вдруг… вдруг с ним что-то случилось в том магазине – незапланированная толпа муз или… его настигли те самые рейдеры, которые беспорядочно расстреливают все мимо проезжающие помещения.

Не хочу думать о плохом… Не хочу. Не хочу. Не хочу.

Кровь стыла в жилах, учащенный пульс бился в шее, сердце стучало в ушах и вырывалось из груди, словно испуганная птица в клетке. Мы были похожи на тех пернатых, которых может испугать один лишь звук, после чего они начинают нервно биться об железные прутья клетки.

Мы не могли бежать по открытой улице: в любой момент нас могли подстрелить рейдеры или того хуже – насильно запихнуть в фургон, чтобы поставить на нас парочку опытов.

Как только я краем глаза уловила фары белоснежного фургона – Кэти тут же потянула меня назад в сторону заднего входа одного из офисных зданий. Ее белокурые косички резво подпрыгивали вверх, и каждые несколько секунд она оглядывалась в мою сторону, чтобы убедиться, что я бегу вслед за ней.

– Беги! – прокричала я ей вслед, отпуская крохотную влажную ладонь. – Беги, Кэти, не оглядывайся!

Только чудом мы прибежали к заднему входу какого-то магазина одежды, пролетая мимо мусорных баков. Кэти бежала впереди, ее губы что-то говорили, кричали, вопили, но я не слышала, не понимала, не…

В моей голове раздавался лишь тошнотворный звук мотора, приближающегося с каждой секундой. Я не оборачивалась. Не хватало духу, да и было бы глупо тратить на это время.

Позади раздавались несколько пар приглушенных шагов, колеса автомобиля звонко повизгивали, проезжая огромные лужи размером с океан.

Ну, вот и все, вот и все, вот и все…

Почему они не стреляют?!

Легкие начинали гореть, щиколотки разваливаться на части. Я хватала ртом воздух, не в силах дальше бежать. Кэти бежала впереди меня на расстоянии нескольких десятков шагов.

– Нет, нет, нет! – раздавались ее пронзительные крики, когда она повернула голову всего на долю секунды. В серых глазах промелькнули отголоски ужаса, боли и страха.

Больше она не оборачивалась…